Текст книги "Я для тебя останусь светом (СИ)"

Автор книги: paulina-m

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Слушай, – произнес он, поддавшись вдруг неожиданному порыву, – помнишь, ты предлагал вместе покататься?

Антон уже явно сожалел о своей отчаянной откровенности, поэтому на прогулке был сдержан и немногословен. Мартен его ни о чем не расспрашивал. Если он хоть что-то понимал в людях, Антон сейчас корчился от внутреннего стыда за то, что так раскрылся перед ним, а усугублять его терзания ему отныне почему-то совершенно не хотелось.

Не хотелось и устраивать гонку, не было для этого соответствующего настроения. Поэтому они просто неспешно катились рядышком по неширокой трассе, бойко петляющей между деревьями.

«Как же хорошо! – неожиданно для самого себя подумал Мартен. – Господи, как же хорошо и спокойно!»

И в следующую же секунду, видимо, решив, что спокойствия уже многовато, на трассу прямо перед его носом, откуда ни возьмись, выскочил белый заяц, ошалев от встречи, дико заверещал и шарахнулся в кусты на противоположной стороне.

Рефлексы Мартена пытались сделать все возможное, и он каким-то чудом успел затормозить, но вот времени погасить инерцию уже не хватило. Он кубарем полетел в снег, по пути зацепив кончик лыжи Антона. В следующее мгновение Антон, не успев среагировать, повалился прямо на него, впечатывая его в сугроб. Перед глазами Мартена, заслоняя собой весь мир, вдруг близко-близко оказались глаза Антона. Цвета осеннего неба – вновь всплыло в его уме. И послав нахрен все свои убеждения и обиды, путаясь в лыжах и утопая в пушистом снегу, он резко опрокинул Антона на спину, навалился сверху и, словно приговоренный к смерти, впился в его губы.

Это был не первый их поцелуй. И в то же время первый. Ибо все было совершенно иначе. Потому что Антон, мать его, даже и не думал сопротивляться и сразу же, с первого мгновения, подался ему навстречу, пытаясь прижаться еще сильнее. «А кто вообще кого целует?» – мелькнула мысль в сознании Мартена и тут же исчезла, смытая неудержимой лавиной чувств.

Горячие губы, мурашки, пронизывающие все тело сотнями электрических разрядов, ледяной снег, набившийся за шиворот, руки, пытающиеся то ли оттолкнуть его, то ли притянуть еще ближе, распростертое, вожделенное тело под ним, звезды перед глазами и звезды в его глазах… Это было уже чересчур.

– Поехали ко мне, – хрипло прошептал он, заставив себя оторваться от него и тяжело дыша, – прямо сейчас, слышишь?

Тот медленно помотал головой, переводя дыхание и слабо усмехнулся.

– Не торопись, ты же не в гонке.

– Да сколько можно?! – рассвирепел Мартен, вдавливая его в снег всей своей массой. – Хватит валять дурака, Антон! Я тебя хочу! И ты меня хочешь, кстати, – процедил он с торжествующей улыбкой

Антон густо покраснел, но отпираться не стал. Какой смысл, если твое собственное тело выдало тебя с потрохами?

– Давай не сегодня, хорошо? – как-то почти беспомощно попросил он.

Таким Мартен его не то что никогда не видел, даже и представить себе не мог. Слишком он привык к непреклонному, суровому и ледяному Антону. Этот Шипулин, растерянный, проигравший, сдавшийся на милость победителя, рвал ему все шаблоны.

Да он же попросту боится, вдруг озарило Мартена, у него же, наверно, и не было никого!

– Ладно, – сдался он и нехотя встал. И даже протянул руку, чтобы помочь подняться. Вот только дожидаться не стал: бросил криво «Пока» и, не оглядываясь, рванул со всей мочи вперед.

Давно пора было спать, но Мартен уже отбросил все бесплодные попытки, поняв, что отключиться не удастся. Да и какой может быть сон, если стоит закрыть глаза, и вновь оказываешься в удивительно теплом и ласковом немецком сугробе… И он точно знал, что парой этажей ниже, в одном из номеров, занимаемых российской сборной, сейчас творится то же самое. Отныне он в этом был уверен.

Когда в дверь негромко постучали, он не задумывался, кто это.

Стоя у двери, Антон смотрел на него смятенным взглядом, непроизвольно закусив губу от волнения. Он явно больше всего на свете сейчас мечтал оказаться на обратной стороне Земли, но стоял здесь, под дверью его номера. Пришел. Потому что не мог не прийти.

«Наконец-то… Господи, наконец-то…» – полыхнуло молнией в сознании Мартена. Это была последняя сознательная мысль в эту ночь.

Практически втащив его в номер и прижав к двери, он вновь жадно приник к его губам. Поцелуй был жестким, если не сказать – жестоким. Мартен вложил в него всю свою досаду, все свое нетерпение, все свое неутоленное желание и все обещания на эту ночь. Почти силой он заставил его приоткрыть рот и ворвался внутрь своим языком, завоевывая, подчиняя, утверждая свое господство и теряя остатки самообладания от того, что Антон и не думает противиться. Оставалось лишь схватить его за руку, поволочь за собой и швырнуть на кровать. Все нормы, правила, сочувствие исчезли. Осталась древняя как мир картина – хищник и его добыча. И хищник собирался сделать все, что можно, чтобы насладиться добычей в полной мере.

Сорвать одежду с него и себя было делом минуты. Антон, не отрывая от него лихорадочно блестевших глаз, не помогал, но и не мешал. Лишь по его отчаянно зардевшимся щекам было видно, насколько смущенно он себя чувствует. Но Мартена такая малость уж точно не могла бы остановить. Он опрокинул его навзничь и замер на миг, любуясь впервые открывшимся ему зрелищем. Антон с его идеальной фигурой, стройными крепкими ногами, точеными мышцами и бледной гладкой кожей был прекрасен.

Дальше терпеть было выше его сил, да что там его – выше сил человеческих! Он набросился на него с жадными ласками, целуя, кусая, вылизывая, клеймя каждый участок его тела. Губы, лицо, шея, грудь… Он уже и сам не разбирал, что в данный момент находится под его ненасытными губами и руками. Ибо всего было мало, отчаянно мало…

Тем приятнее было видеть, что все его действия находят вполне определенный отклик. Частое и сбившееся дыхание Антона служило усладой для его ушей и дополнительным, пусть и совершенно не нужным, раздражителем для члена. Стояло так, как не бывало с гормональных бурь юности. Но каждый новый стон Антона, который тот судорожно пытался подавить, заставлял член подрагивать от невыносимой пытки и желать большего.

Все… Больше ждать он не мог. Вновь вернувшись к его истерзанным губам и запустив жадные руки во взмокшие светлые волосы, он коленом раздвинул его ноги, легко преодолевая слабое инстинктивное сопротивление.

– Боишься? – еле слышно прошептал он ему.

Антон, нервно сглотнув, отрицательно мотнул головой.

– Врешь. Боишься, – настаивал Мартен. И сам не узнавая себя, словно со стороны услышал свой голос: – Не бойся. Я буду нежным.

Лежа на влажной, скрутившейся в бесформенный комок простыне, поправлять которую не было ни желания, ни сил, Мартен без всяких угрызений совести думал, что соврал. Нежности не получилось.

А ведь он на самом деле хотел сделать все как можно безболезненнее для Антона. Но стоило ему попытаться войти и ощутить, как жарко и мучительно стискивает его вмиг напрягшееся тело, как вконец перегорели даже те предохранители, что еще кое-как функционировали до сих пор. Уже не обращая внимания на стоны Антона, в которых теперь боли было явно больше, чем удовольствия, он усилил натиск. Видимо, в какой-то момент он все-таки перешел грань, и Антон со сдавленным вскриком попытался его оттолкнуть. В обычной жизни они были примерно равны по силе, но сейчас взвинченного страстью и желанием Мартена было не остановить. Он легко перехватил его руки и плотно прижал их к кровати. Ощущение, что недоступный недотрога Антон сейчас полностью в его власти, было чем-то запредельным. Он продолжил толкаться все сильнее и настойчивее, пока, наконец, не понял, что вошел полностью.

Неожиданно нахлынувшее чувство вины на миг прояснило разум. Антон лежал, зажмурив глаза и стиснув кулаки так, что костяшки на пальцах могли поспорить своей белизной с гостиничной простыней.

– Все, все, – прошептал он ему, мелко дрожа и еле удерживая себя неподвижно. – Все, теперь уже не будет так больно, слышишь? Слышишь, Антон?

Тот кивнул, не открывая глаз и беспрерывно облизывая пересохшие губы. Но, главное, уже не сопротивлялся, и Мартен, покрывая его лицо поцелуями и будучи не в силах больше выносить эту смертельную задержку, толкнулся аккуратно раз, другой, понял, что Антон пытается расслабиться, и сорвался на резкий темп.

Каждое движение было сродни прибою океана. Всемогущего и бесконечного. Удару волны, за которым следует отлив. Который, в свою очередь, ведет к новому приливу, еще более высокому и яростному, и так до прекрасной и пугающей бесконечности. Во времени и пространстве. Ибо так было, есть и будет…

– Открой глаза, – прохрипел Мартен. – Открой глаза, Антон.

Тот подчинился и медленно приподнял веки.

И Мартен понял, что ничего более прекрасного он в жизни не видел.

Это было пределом того, что он мог вынести. Внутри начал зарождаться бешеный ураган, мечущийся и требующий выхода. Обуздать его не было никакой возможности. Можно было лишь на гребне очередного прилива взмыть вверх так высоко, что можно потрогать звезды руками, на миг затаить дыхание, а потом сорваться вниз в бесконечный ликующий полет.

Мартен неспешно повернул голову, пару минут молча любовался безмятежным лицом Антона на соседней подушке, сам поражаясь непривычному ощущению нежности, невесомо погладил его по щеке и медленно выдохнул.

Все-таки он получил свой рождественский подарок.

====== Часть 6 ======

Еще в детстве у Мартена изредка бывали дни, когда он просыпался с ощущением чего-то очень-очень хорошего, случившегося накануне. Это чувство длилось совсем недолго, буквально пару секунд, а затем он вспоминал, что же именно такое хорошее произошло, и это легкое, невесомое ощущение волшебства испарялось. Нет, конечно, осознание – это тоже было здорово, но по-другому. Нечто вроде радости взрослого от повышения зарплаты в сравнении с радостью ребенка в рождественское утро от того, что в носке над камином уже явно видны очертания подарка, но еще неизвестно, что это.

Он давно уже не испытывал ничего подобного. Видимо, эта светлая, незамутненная радость была доступна только детям с их еще чистыми душами, для которых пока носок над камином важнее. Поэтому сейчас, проснувшись с полузабытым ощущением, он, еще не успев полностью вынырнуть в реальность, невольно попытался задержаться в этом сладком мареве. Он даже успел в эти краткие мгновения удивиться, что же в его размеренной, подчиненной жесткому графику жизни могло случиться настолько хорошего. И когда разум окончательно вступил в свои права и услужливо подсказал ответ на вопрос, Мартен даже удивился: с какой стати обычный секс – хоть и очень классный, не стоит отрицать! – оказал на него такое необычное воздействие.

Он осмотрелся: Антона в постели не было. Беглый осмотр комнаты выявил, что его вообще не было в номере. «Очень жаль», – недовольно поморщился Мартен. Горячечные воспоминания о минувшем безумии, мигом закружившиеся в голове, вкупе с утренним стояком могли бы закончиться великолепным новым раундом, если бы Антон так подло не свалил.

«А вот за это ты мне ответишь!» – мстительно подумал Мартен, неохотно вылезая из постели.

Впрочем, глянув на часы, он слегка смягчился. Часовая стрелка неуклонно стремилась к десяти, а русские, насколько он знал, собирались вылететь в Антхольц ранним утром. Немного поколебавшись, он все же выудил телефон из вороха одежды и набрал его номер. Абонент был вне зоны доступа. Что, в общем-то, и следовало доказать.

Он сыто, неторопливо потянулся и направился в душ. Впереди его ждало много дел и очередные этапы Кубка мира, которые обрели новый, весьма приятный смысл.

Мартен любил Антерсельву. Собственно, сложно было найти биатлониста, который бы ее не любил. Трасса, проходящая через альпийские леса по запорошенным снегом лугам и замерзшим озерам, была одной из самых красивых среди тех, по которым они колесили весь сезон. Заснеженные пики итальянских Альп на фоне почти всегда ярко-синего неба поистине завораживали любого, кто видел это. Разреженный горный воздух несказанно бодрил и заставлял организм работать на максимальных оборотах, выкладываясь на пределе и в полной мере ощущая свои возможности.

Да, Мартен любил Антерсельву. И тем большим было его потрясение, когда к его вящему изумлению выяснилось, что в этот раз она не ответила ему взаимностью.

«И нашла же, с кем изменить, сучка», – мрачно подумал он, все еще недоверчиво наблюдая, как совершенно сумасшедший от счастья Антон поднимается на верхнюю ступень пьедестала. Как там Том говорил? Свадебный подарок? Вот же старый гад! Развлекается он, видать, так: Антон оказался на самом верху, зато Мартен кое-как заскочил на подножку последнего вагона и сейчас понуро стоял шестым. Закон равновесия, о котором так любят вещать фантасты, в действии.

Но самое странное, самое непривычное было то, что он даже не был по-настоящему расстроен или взбешен. А ведь раньше именно это бы с ним в подобной ситуации и происходило. Сейчас же он, конечно, старательно изображал разочарование исходом гонки, но делал это скорее по инерции, потому что именно такой реакции все от него и ждали.

А еще потому, что это позволяло не признаваться самому себе в том, что пугало до холода в кончиках пальцев: в том, что он был рад. Он был очень рад за Антона. Вот так, ни убавить ни прибавить. Стоя даже не на пьедестале, а у его подножия, в этой унизительной позиции телохранителя при господине, он никак не мог по-настоящему разозлиться, потому что видел, как сверкают глаза Антона и как дрожат его губы от еле сдерживаемой широкой улыбки. Видел и был рад за него едва ли не больше, чем был бы рад за себя.

«Ну что ж, не везет в спорте, повезет в любви», – резонно рассудил он, едва оставшись в одиночестве, и быстро напечатал коротенькое сообщение с приглашением зайти в гости вечерком.

Ответ пришел довольно быстро, вот только он был совсем не такой, как виделось Мартену.

«Во время этапа? Совсем идиот? После эстафеты. Может быть»

Этому холодному сообщению удалось то, чего не смогла добиться вероломная Антерсельва: оно взбесило Мартена по полной программе. Что он себе позволяет?! Кем он себя возомнил, этот неотесанный русский тупица?! Вообще-то, ему полагалось бы на коленях благодарить за оказанную милость, а он нос воротит!

Впрочем, мысли о благодарности на коленях, разумеется, тут же свернули совсем в другое, гораздо более приятное русло, и Мартен, смягчаясь, неохотно согласился, что Антон, в общем, прав. В конце концов, это ему бы предстояло бежать гонку после всех изъявлений французской пылкости, а сделать это, как он самодовольно признавал, было бы нелегко.

Но после этой успокаивающей мысли холодным ливнем обрушились еще две, гораздо более шокирующие.

Во-первых, с каких это пор он начал заботиться о состоянии своих партнеров настолько, чтобы ставить их самочувствие выше своих потребностей?

А во-вторых, и это было еще более пугающе, зачем он ему вообще написал?! Он же никогда, ни разу не приглашал кого-то на повторное свидание. Ему это попросту в голову не приходило. А тут он, ни на секунду не задумавшись, сделал это так легко, словно подобное приглашение было самой обычной вещью в мире. Это пугало и напрягало. Это ломало все жизненные устои и принципы Мартена.

С запозданием – очень большим запозданием, надо признать! – он вдруг озадачился вопросом, а что он вообще хотел от Антона? Нет, секс – это понятно. А что еще? Не мог же он устраивать эту показавшуюся бесконечной погоню исключительно ради одной ночи! Это было бы самым бестолковым расходованием времени, сил и эмоций с тех пор, как четырехлетний Мартен два часа просидел под столом в засаде, ожидая появления Зубной феи, которая, кстати, так и не явилась, зараза! Было бы весьма нерационально отказываться от главного приза после одной-единственной ночи. Да, это шло вразрез с его доселе казавшимися непреложными принципами, но он не был бы Мартеном Фуркадом, если бы не мог справиться с любой возникшей перед ним задачей. Немного поломав голову, он пришел к выводу, что, поскольку один ранее нерушимый принцип – никаких отношений с коллегами – уже был нарушен, то ничего не мешает поступить аналогичным образом и с другим. В конце концов ни к чему плохому это не может привести. А пользы способно принести очень и очень много.

Договорившись с собой таким образом, он мысленно отложил для себя дальнейшее решение вопроса на неопределенное будущее. Все нестыковки и затруднения получили свои ответы, выстроились в стройную линию в его голове, и он довольно улыбнулся.

Вот так. Все правильно. Все логично.

И нет, дело вовсе не в том, что он уже слабо себе представлял, как это – остаться без Антона.

Прекрасное итальянское небо, под которым вот-вот должен был состояться пасьют, озарялось теплым, ласкающим кожу и душу солнцем. Погода стояла великолепная, самочувствие было шикарным, а тело рвалось в схватку. Все составляющие отличной гонки были в наличии, оставалось лишь выйти и спокойно сделать свое дело.

Фуркаду было просто необходимо выиграть именно эту гонку. Антон, как победитель спринта, стартовал первым. Мартен должен был догнать его с шестого места, отставая почти на сорок секунд. Все это придавало сражению небывалую остроту, тем сильнее щекочущую нервы, что никто о ней и не догадывался.

Стоя во второй линии стартующих позади Эмиля, Мартен изо всех сил пытался сосредоточиться на гонке, но вместо этого его глаза вновь и вновь непроизвольно тянулись вправо, туда, где на расстоянии вытянутой руки вот-вот собирался сорваться с места спортсмен в сине-красной форме под номером один. Он был уверен, что Антон кожей чувствует эти взгляды, и ему было странно приятно от того, что между ними протянулась эта незримая, но отчего-то очень крепкая ниточка.

Наконец часы показали нужное время, судья резко махнул рукой, и Антон под приветственный шум трибун сорвался со старта. Мартен не отрывал взгляда от стремительно удаляющейся фигурки вплоть до того момента, пока не рванулся в бой Эмиль, так что он с выдохом облегчения, наконец, занял стартовую позицию. Ему пришлось прождать еще более двадцати секунд, прежде чем он в конце концов кинулся в погоню.

После той их ночи эта гонка была первой, в которой он в прямом смысле слова гнался за Антоном. В предыдущем, победном для Антона спринте тот стартовал девятым, а Мартен – сороковым, так что непосредственно на трассе друг с другом они не сражались. Да и, честно говоря, тогда в начале гонки Мартен никак не полагал, что именно его новообретенный любовник окажется его главным конкурентом. Сегодня же все было иначе. Антон вмиг превратился в опасность, которую надо было обезвредить и ликвидировать. Любой ценой и любым способом.

Вырвавшись на простор, Мартен вздохнул полной грудью, вновь ощущая себя диким зверем, вышедшим на безжалостную охоту, в которой жертва заранее обречена. Кровь застучала в ушах, и непрошеными гостями вдруг заявились воспоминания.

… Та спонтанная тренировка в Хохфильцене… Бешеный рывок Антона на подъеме… Догнать! Догнать во что бы то ни стало!.. Как же обжигает вроде бы холодный снег Рупольдинга! Он почти такой же горячий, как губы Антона, призывно раскрывающиеся ему навстречу…

Потребовалось крепко зажмуриться и резко встряхнуть головой, чтобы отогнать совсем ненужные в данный момент мысли и усилием воли вернуться в происходящее здесь и сейчас. Мартен не был неопытным юнцом, чтобы сразу со старта форсировать события, поэтому к первой стрельбе он подошел практически с тем же отставанием, что и в начале гонки, зато на своем пульсе. Эта стратегия дала свои плоды. Пусть он не уменьшил свой отрыв, зато, благодаря безупречной стрельбе, поразил все мишени. Тогда как почти все соперники, что занимали места со второго по пятое, промахнулись и вежливо уступили Фуркаду третье место, вслед за Факом.

А вот это становилось уже интересно. Тем более интересно, что, оказывается, пока мчишься от стрельбы к стрельбе, можно думать об очень многих вещах…

… Снова пытается оттолкнуть, но уже больше из упрямства, не надеясь на успех. Да и желая ли этого на самом деле? Кровь стучит в ушах, этот неистовый стук отдается в каждой клеточке тела. Так громко, что не понять, чье же сердце готово вырваться из груди, его или антоново…

И наверное, все равно еще рано было бросаться в бешеную погоню, ведь целых три стрельбы были впереди, но он больше не мог ждать, видя, как Антон удаляется все дальше и дальше. Он плюнул на осторожность и кинулся вперед. Это сразу дало результаты. Тренеры подсказывали, что расстояние пусть медленно, но начало сокращаться. Обойти Фака не составило никаких проблем. Между ним и Антоном больше никто не стоял. И это было правильно. Сегодня никто не имел права вмешаться в их спор. Сегодня это была их гонка.

То, что Антон промазал, он увидел, как только вкатился на стрельбище, и не смог сдержать хищной улыбки. Ага, не так уж спокоен Шипулин, каким очень старается казаться. Забрезжившая впереди тень золотого дубля и его выбила из равновесия. Типичная ошибка новичков, дорвавшихся до первых серьезных успехов, – считать, что они теперь матерые волки, и им море по колено. С таких сбивать спесь особенно приятно. Особенно, если вспомнить, как…

… Антон пытается подстроиться, запрокидывает голову, ртом хватая воздух. Мартен жадно целует так удобно подставившуюся шею, такую открытую сейчас и доступную. Эта беззащитность еще больше будоражит кровь и подстегивает его внутреннего зверя. Он буквально впивается в нее зубами, с наслаждением представляя, какие следы останутся на ней завтра…

А вот думать об этом сейчас не надо было. Был такой шанс догнать Шипулина, но он сам, своими руками его профукал, промахнувшись первым же выстрелом. Одновременно с ним стреляли еще пять человек, но не они, совсем не они сбили на долю секунды максимум концентрации. Поди попади в малюсенький черный кружок, если перед глазами все еще маячит красное пятно на беззащитно обнаженной шее.

Бешено работая палками на штрафном кругу, Мартен еле удерживался от нервной усмешки: Антон умеет мстить!

Он ушел в гонку на восьмом месте.

На третьей стрельбе у него возникло чувство дежавю: он вновь подошел к стрельбе в толпе преследователей и вновь увидел, как пока еще бессменный лидер сегодняшней гонки заезжает на круг. Что ж, ему выпал еще один шанс, а Мартен такими подаркам судьбы не разбрасывался. Тем более сегодня Антерсельва явно ему благоволила: мазали все, кто так любезно составил ему компанию. Мартен никогда специально не смотрел, как стреляют другие, но он не мог не видеть краем глаза, как один за другим уходят на круг Эмиль, Фак, Пинтер. Впрочем, он потому и стал тем, кем сейчас являлся, что мог отрешиться от всего, что происходило вокруг. Промахи других его ни в коей мере не волновали. Все, о чем он должен думать, это черный кружок в пятидесяти метрах от него.

Вдох-выдох, первый… Вдох-выдох, второй… Вдох-выдох, пятый… Все, можно бежать.

Он бросил мимолетный взгляд на табло и не смог сдержать торжествующей усмешки. Второй. Четырнадцать секунд. От гигантского, едва ли не минутного, преимущества Антона почти ничего не осталось. Вот так, дорогой. Пришла пора преподать урок.

Он рвал все жилы и напрягал мускулы, чтобы добавить еще хоть немного скорости, и у него все получалось. На очередной отсечке от четырнадцати секунд осталось одиннадцать, так что на одном из поворотов спина Антона вдруг оказалась неожиданно прямо перед глазами. И это было роковой оплошностью Мартена…

… Антон тяжело дышит, зарывшись лицом в подушку. Ему явно достаточно на сегодня, и Мартен прекрасно это понимает. Он знает, что должен бы уже оставить его в покое. Но точно так же понимает, что оставить его в покое он просто не в состоянии. Насколько возможно сдерживая себя, он пока еще ласково и осторожно начинает покрывать поцелуями его спину…

Конечно, перед решающей стрельбой Антон сбросил скорость и, уже не торопясь, в своем ритме подошел к стрельбе. Мартен прекрасно понимал, что просто обязан сделать то же самое, но со злостью сознавал, что не имеет на это права. Он был должен сейчас догнать его на стрельбище, не дать ему начать стрелять в комфортном одиночестве. Нужно было нервировать его, выбить из колеи своим присутствием – сделать то, что он умел, наверно, лучше всех в мире. Впервые за сегодняшний день он встал на коврик рядом с ним. И тут же понял, какой он идиот…

… «Мой! Мой! Мой!» – пульсирует в мозгу. Вот он, лежит, отвернувшись, но явно не спит. Слишком напряжено все его тело. Слишком не по себе ему сейчас. И все равно – мой! Потому что можно аккуратно провести пальцем по руке, вздрогнувшей в ответ. Можно зарыться носом во взлохмаченные волосы и вдохнуть совершенно неповторимый, пьянящий аромат. Можно прижаться плотнее, хозяйски провести рукой по груди, приласкать кончиком языка мочку уха, уловить первый, еле заметный отклик. И самодовольно усмехнуться: «Мой!»…

«Ненавижу!» – все, о чем думал Мартен, мотая очередной круг в этой проклятой гонке. Причем он и сам не мог бы с полной определенностью сказать, к кому же он испытывал это трепетное чувство. Кого ненавидеть, себя или его, если стоило оказаться с ним рядом, как моментально все системы организма дали сбой, во рту пересохло, руки предательски задрожали, а перед глазами вспышками адского огня засверкали беспощадные картинки, от которых вмиг бросило в жар? Самое обидное, что на этого гада ничто подобное, похоже, не действовало. Он, не обращая никакого внимания на пристроившегося рядом француза, спокойно закрыл все мишени и укатил праздновать вторую подряд победу. А Мартен так и не смог рядом с ним даже открыть огонь, совершенно непривычно для себя самого задержавшись с первым выстрелом. Скинуть проклятое оцепенение и нажать на спусковой крючок удалось лишь тогда, когда Антон сорвался с коврика, и схлынул нестерпимый жар, обжигающий в его присутствии. Но, видимо, подобные встряски не проходят даром. Первый же выстрел ушел в молоко, и Мартен, не сдержавшись, выругался, поняв, что он опять проиграл.

Уже финишировав на четвертом месте и пытаясь отдышаться, он краем глаза смотрел, как Антон, радостно вскинув руки, принимает восторги болельщиков, и думал, что, кажется, он окончательно влип.

В какой-то мере взять реванш удалось на следующий день: Антерсельва, похоже, наконец устыдилась и усердно принялась возвращать долги. Французская сборная вырвала наконец-то долгожданное золото, причем, что было особенно приятно, опередив в борьбе за победу именно русских. Те отстали на десять секунд, и Мартен, привычно финиширующий, был рад, о, конечно, рад! Главное – не признаваться даже самому себе, как точит душу червячок недовольства, что на последнем этапе ему пришлось соперничать не с Антоном. Тот начинал эстафету для своей команды, так что Мартен его почти и не видел. И, как ни крути, это неслабо так ломало кайф от победы.

Это уже никуда не годилось, и Мартен рьяно взялся исправлять эту небольшую неурядицу.

«Кстати, если ты не заметил… Эстафета прошла»

«Я заметил»

«И?»

«Что „И“?»

«Есть мысли по этому поводу?»

«Тебе говорили, что ты невыносимо нудный?»

«Не представляешь, сколько раз. Правда, обычно именовали это „настойчивый“. Поэтому жду к 8»

Ближе к назначенному времени он с изумлением понял, что все чаще поглядывает на часы и уже не может сосредоточиться на любимой книге, которую часто читал перед сном и которая всегда помогала расслабиться и привести нервы в нужное состояние. Впрочем, ничего странного, с готовностью успокоил его разум. Прошла уже целая неделя после той сумасшедшей ночи в скромном отеле Рупольдинга, воспоминания о которой Мартен старательно, но безуспешно гнал прочь. Неудивительно, что организм дает о себе знать. Как-никак, ситуация для него была нерядовая.

И только когда раздался негромкий стук в дверь, он выдохнул, неожиданно понимая, как же он, оказывается, боялся этого не услышать.

Антон стоял, засунув руки в карманы, стиснув зубы и глядя на него исподлобья. Мартен хотел было втащить его в номер, как тогда, но вдруг понял, что не может пошевелиться. А еще он неожиданно осознал, что сейчас Антон должен сделать этот шаг сам. Или не сделать его вовсе. Так они и стояли, как две статуи, до тех пор, пока Антон не усмехнулся холодно уголком губ и не произнес:

– Долго будем стоять? Или все же дашь мне войти?

Мартен незаметно сглотнул, чувствуя, как ослабляется тугой узел в груди, и посторонился.

Антон прошел внутрь и остановился посреди комнаты, не оборачиваясь и по-прежнему всем своим видом излучая напряжение.

Мартен пару секунд буравил взглядом его спину. Совсем не к месту навалилась странная парализующая скованность, едва ли не робость. «Как девственница на первом свидании», – со злостью подумал он, пытаясь обрести привычную уверенность. Злость помогла встряхнуться и усилием воли побороть минутную слабость. Он неслышно приблизился вплотную, бережно, сам поражаясь себе, провел ладонями по его спине, притянул к себе, хмелея от вмиг накатившей лавины чувств, и жарко прошептал на ухо:

– Ну, давай отпразднуем, что ли…

Две недели, отделившие Антхольц от чемпионата мира в Нове-Место, промелькнули очень быстро и одновременно тянулись невыносимо долго. Мартен готовился к нему самозабвенно. Эмиль до сих пор значительно опережал его по количеству главных мировых титулов, и это следовало исправить.

На тренировках он выкладывался по полной, настолько яростно, что тренер зачастую его осаживал, уговаривая не гнать лошадей и старательно доказывая, что перетренированность еще никого до добра не доводила. Мартен кивал головой, соглашался, обещал угомониться, и все лишь затем, чтобы в следующий раз довести себя до еще большего изнеможения. Слишком важен был этот старт – последний предолимпийский чемпионат мира. Старт, на котором он должен был, просто обязан закрепить свое реноме единоличного лидера мирового биатлона. Да, у него уже был один Большой глобус, но золотых медалей с чемпионата мира явно недоставало. Так что у него был крайне весомый повод ждать турнира в Нове-Место с лихорадочным волнением. И, нет, один своенравный русский к этому напряженному ожиданию не имел, конечно же, никакого отношения…

А еще через две недели он стоял, скрестив руки на груди, и мрачно смотрел на Антона, молча уткнувшегося лбом в окно.

Видимо, все-таки тренер был прав, и Фуркад подошел к чемпионату не в оптимальной форме. Да, победа все время была рядом, но раз за разом, нагло хохоча, в последний момент выскальзывала из рук. Он завоевал всего лишь одно золото и три серебра. Для другого это было бы блестящим достижением, для него – равносильно проигрышу. Но почему-то в данный момент это его не беспокоило настолько сильно, насколько должно было. Гораздо важнее в данную минуту казалось то, что Антону не повезло куда больше.