Текст книги "Я для тебя останусь светом (СИ)"

Автор книги: paulina-m

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Мартен приподнялся на локте, чтобы взглянуть на него, и тут же криво усмехнулся – эта зараза совершенно нагло и беспардонно позволила себе уснуть прямо у него под боком! Не сдержавшись, он тихонько погладил его по мокрым волосам и откинулся назад, превращаясь в желе под лучами тропического солнца. Как же сложно было поверить, что все наяву, но и не верить уже было невозможно.

– Вставай! –  зануда Симон, как всегда, монотонно дребезжал над ухом, так что Мартену отчаянно хотелось его прихлопнуть, словно муху. – Да вставай же! В школу опоздаем из-за тебя!

 – Отстань! – буркнул он. – Сам вали в свою школу, а я пас, я уроки не сделал.

Симон на миг замер, чтобы тут же разразиться хохотом.

– Фуркад, ты на солнце перегрелся?! Какая школа, какие уроки?! Чувствую, зря я тебя разбудил. Надо было еще послушать, материал для компромата подсобрать.

Образ Симона, трясущего его за плечо, стремительно таял, а на его месте все более явно выступали черты Антона Шипулина. Очень ехидно усмехающегося Антона Шипулина.

Ему потребовалось всего мгновение, чтобы прийти в себя, понять, кто он, где он, и вспомнить, что явь в кои-то веки гораздо круче снов.

– Пошли уже в дом, школьник великовозрастный, а то, не дай бог, к директору вызовут! – все еще посмеиваясь, Антон протянул руку, чтобы помочь подняться, а затем направился к бунгало.

Мартен, все еще протирая глаза, поплелся за ним, но тут же изумленно раскрыл рот, глядя на четкую границу между ярко-красной спиной Антона и белой кожей, видневшейся над слегка сбившимися плавками.

– Ты же обгорел! – удивленно и одновременно возмущенно воскликнул он.

– Разве? – удивился Антон и заозирался, пытаясь увидеть свою спину.

– Как это так?! Ты же совсем недолго валялся на солнце!

– Да я так-то всегда быстро сгораю, но сейчас что-то уж совсем… – буркнул Шипулин раздосадованно.

– Ты кремом не мазался, что ли, идиот?

– Мазался. Немного.

– Господи, – вздохнул Мартен, – ты как с Луны свалился, Антон, вот правда… Словно не знаешь, что тропическое солнце – не чета вашему северному недоразумению. Болит? – возмущение в голосе вмиг сменилось сочувствием, стоило увидеть, как поморщился Антон, прикоснувшись к покрасневшей коже.

– Ну… чувствуется, так скажем, – неохотно протянул тот.

– Великолепно! – не удержался от упрека Мартен. – Быстрей домой! Теперь пару дней придется в тени сидеть, пока не пройдет.

«И похоже, никакого секса!» – язвительно заржал внутренний голос.

– Сметанки бы, – войдя в полутень крытой веранды, грустно посетовал Антон, не найдя английского аналога названию и произнеся его по-русски.

– Чего?

– Ну, сметанки! Опять не знаешь? У вас ее нет?! А еще хвалятся лучшей кухней в мире, – удивленно заявил он в пустоту. – Продукт такой, наподобие йогурта. Йогурт-то хоть знаешь?!

– Йогурт знаю, но зачем он тебе?! – удивился Мартен. – Никогда не слышал, что если кушать йогурт – это поможет от солнечного ожога.

– Да не кушать! – рассердился Антон. – Марти, ты чего такой темный?! Мазать! Мазать на обожженную кожу.

Мартен подумал, что ничего более абсурдного он еще не слышал. Мазаться йогуртом?! Он бы еще предложил супом голову помыть! Нет, русские – однозначно очень странные люди. Хорошо, что этой непонятной сметанки тут все-таки нет…

– Давай обойдемся более традиционными способами, – миролюбиво предложил он, не желая совершенно никаких конфликтов, даже таких несерьезных. – Иди сюда, намажу кремом, полегчает.

Антон немного поворчал, но сдался, прекрасно понимая, что сам все равно этого сделать не сможет.

Мартен выдавил на ладонь солнцезащитный крем и принялся бережно, почти не прикасаясь пальцами, наносить его на спину. И пусть сейчас было совсем не до этого, но он все-таки не удержался, наклонился и поцеловал его в область правой лопатки. Антон тут же вздрогнул и зашипел от боли.

– О, прости, прости, пожалуйста! – Мартен готов был провалиться сквозь землю, чтобы загладить вину

– Да ладно, – махнул рукой Антон, – давай дальше.

Странное дело – они столько раз спали вместе, в их постели порой творилось такое, чего он и сам раньше не мог бы себе вообразить, но вот сейчас это, казалось бы, такое невинное занятие вдруг показалось ему самым чувственным, самым сексуальным из всего, что между ними было.

А ночью, лежа рядом, боясь задеть и слушая его спокойное дыхание, он думал, как же вышло так, что, оставшись без столь долгожданного секса, он все равно был так счастлив, как никогда раньше.

Развалившись в шезлонге и потягивая маленькими глотками обжигающе ледяной коктейль с долькой лайма, Мартен чувствовал себя жирным миллионером из старых голливудских фильмов. Вот только голливудские миллионеры явно никогда не наблюдали подобное зрелище. А все потому, что у них не было в любовниках сумасбродных русских. Не знали бедные миллионеры, какого счастья лишились…

– Это что?!

Нет, он, конечно, видел, что это – ямка, которую Антон, вышедший на пляж раньше него, старательно роет в податливом песке, но никак не мог понять, зачем?!

– Не видишь, что ли? Туннель, – невозмутимо ответил Антон, не отрываясь от своего, видимо, очень увлекательного занятия.

Мартен посмотрел на него с таким видом, словно готов был вызвать карету скорой помощи прямо сейчас, если бы она не находилась от них на расстоянии многих миль.

– Антон, тебе немного больше лет, чем ребятишкам, которые этим обычно занимаются, – надменно процедил он. – Совсем немного. Лет этак на двадцать. Но это не критично, я согласен! Ты еще даже имеешь моральное право лепить песчаные куличики, куда там туннелю.

– Отстань, – не оборачиваясь, отмахнулся тот. – Хочу и рою. Может быть, мне интересно! Я, может, научный опыт ставлю!

– Какой именно?

– Я жду, сколько времени он способен выдержать до того, как обвалится сверху. Можешь считать, что проверяю здешний песок на сцепляемость песчинок и способность хранить форму сооружений.

Мартен не мог не признать, что, несмотря на всю бредовость, сформулировано было красиво.

– Ну и как успехи? Давно роешь?

– Не очень успехи, – вынужден был признать тот. – Давно. И все без толку. Плохая сцепляемость… Все обваливается, зараза. Никак не могу наружу вывести другим концом, а хочется!

Мартен, не в силах сдержать улыбку, посидел немного, наблюдая, как Антон осторожно выгребает песок из ямки, стараясь не обрушить крышу туннеля, допил свой бокал, решительно подошел к нему и присел рядом, на расстоянии вытянутой руки от начала сего архитектурного шедевра.

– Ладно… Давай, с этого конца буду я.

Копать было неожиданно приятно: нагретые тропическим солнцем ласковые песчинки струились сквозь пальцы, как мягкий шелк. И когда через несколько минут его руки вдруг коснулись теплые пальцы Антона, и лицо того озарилось такой довольной, такой открытой улыбкой, Мартен вдруг подумал, что он ничего не знает насчет мальдивского песка, но у них с Антоном сцепляемость идеальная.

На шестой день их отпуска до Кераминтаа докатились отголоски шторма, бушующего неподалеку, как они узнали из прогнозов погоды. На море появилась волна, то и дело грозно вздымающаяся гребнями над потемневшей поверхностью воды. Купаться было неприятно, да и попросту рискованно. На следующий день погода ничуть не улучшилась, и они валялись на берегу, уже откровенно скучая.

Заниматься было нечем. Остров они обошли в прямом смысле слова вдоль и поперек еще на второй день их пребывания здесь. Поначалу при виде всего буйного безумства тропической растительности они теряли дар речи. Кокосовые пальмы, встречающиеся на каждом шагу, мангровые деревья со своими могучими корнями, свисающими до земли, стройные эвкалипты, источающие терпкий аромат, гигантские папоротники, огромные орхидеи, обильно усыпавшие все вокруг, – было от чего прийти в детский восторг. Но не будешь же ходить одними и теми же тропами вновь и вновь, пусть они и прекрасны так, как раньше и не представлялось. И поэтому, лишенные возможности купаться, они изнывали от вынужденного бездействия.

Наконец, Антон не выдержал этого и резко поднялся:

– Все, достало меня это! Пойдем хоть на волнах попрыгаем.

– Что сделаем? – не понял Мартен. – Как это – попрыгаем?

– Ты, что, никогда на волнах не прыгал? – изумленно воззрился на него Антон. – Это ж такой кайф! То есть, плавать, конечно, круче, но за неимением гербовой напишем на простой.

– Что делаем? – Мартен окончательно перестал понимать его речь, обильно пересыпанную русскими словечками.

– Да не важно, – передернул тот плечами, чуть ли ножкой не топнул, как подумалось внутренне улыбнувшемуся Мартену. – Короче, смотри, заходишь в воду, и стоишь ждешь, когда придет волна. Как только она до тебя докатится, резко подпрыгиваешь, и она тебя подхватывает и несет, куда ей вздумается. И это офигенно, поверь мне!

– Бред какой-то, – проворчал Мартен, – что за детский сад?! То туннели в песочке, то прыжки по волнам… Антон, ты меня поражаешь, и я не уверен, что в хорошем смысле.

На его удивление, Антон снисходительно пропустил все это мимо ушей.

– Господи боже, Марти, можешь ты хоть иногда не быть таким напыщенным занудой! Не бойся, тут никого нет, кроме нас, и никто не узнает, какими неподобающими твоему королевскому величию вещами ты занимаешься. Пошли! – и он потянул его к воде, не обращая внимания на слабое сопротивление.

 – Значит, так… Ждешь, видишь волну, подпрыгиваешь, можешь руки раскинуть для баланса, взлетаешь на гребне, орешь от счастья и кайфа. Все понятно?

– А если мне захочется орать от ужаса? – пробормотал Мартен, чувствуя, как по хребту легким морозцем пробежался страх при виде накатывающего вала, увенчанного белой пеной.

– Да пофиг, хоть от чего! – крикнул Антон и машинально крепко сжал его руку. – Готов?! Прыгай!

Мартен еле успел оттолкнуться от дна, как его подхватила непреодолимая сила и потащила куда-то, кажется, к берегу. На миг ему показалось, что он взлетел, и он едва не задохнулся от нахлынувшего ощущения невесомости, восторга и свободы.

– Ну?!

Ему понадобилось мгновение, чтобы сориентироваться в пространстве и найти взглядом восторженные глаза Антона, который, оказывается, все так же держал его за руку.

– Круто же?

Остатки самолюбия и упрямства требовали сказать, что ничего крутого в этом нет, но он послал их к черту и честно выдохнул:

– Обалденно!

– А я что говорил?! Не отвлекайся, вон новая идет!

И вновь взмывая на гребне первозданной стихии, Мартен вдруг подумал, что на самом деле с ним это происходит уже давно. Что волны отрывают его, маленькую, ничтожную песчинку, от земли, играют с ним, крутят и подбрасывают по своей необузданной воле и дарят ему тем самым счастье, на которое он не смел и надеяться, о котором и не подозревал.

И все, чего он хочет, чтобы за этой волной пришла еще одна, и еще, и еще…

В последний вечер они сидели на берегу моря и смотрели на закат. Это был не первый их закат, но именно сегодня глядеть на то, как умирает день, было почему-то особенно грустно. Не хотелось ни пить (он так и не отхлебнул ни глотка из стоявшего перед ним бокала мартини), ни разговаривать, ни шевелиться. Просто сидеть. Обреченно смотреть, как прощается с ними солнце, и как их райская сказка длиной в десять безжалостно коротких дней бесследно сгорает в его последних, огненных лучах.

Антон, уже несколько раз поглядывавший на него украдкой, явно хотел что-то сказать, но почему-то медлил. И Мартен в кои-то веки не хотел ему помогать. Потому что именно сейчас в последний миг этого прекрасного сна, перед жестоким пробуждением он хотел услышать хоть что-то, что поможет пережить долгое и пустое межсезонье.

Словно услышав его мысли, Антон, видимо, принял какое-то решение и, аккуратно поставив на песок тоже почти нетронутый бокал, вдруг придвинулся ближе, положив руку ему на колено.

Мартен медленно перевел взгляд на него, стараясь не выдать, как заколотилось сердце, и отчаянно надеясь, что он не почувствует, как моментально покрылась мурашками кожа от прикосновения его пальцев.

Это было… необычно. За все время после этой проклятой Олимпиады, когда их отношения перешли на новый уровень, за весь их отпуск Антон так ни единожды и не проявил инициативы. Тот пьяный случай, накануне его последнего визита к Тому, – воспоминания о котором Мартен старательно гнал из памяти, – так и остался единственным. Да, Антон охотно шел навстречу желаниям Мартена, и тот знал, что в этом не было никакого принуждения, как раньше. Антон явно и откровенно наслаждался их близостью не меньше самого Мартена, но все-таки никогда не делал первый шаг, хотя Мартен отчаянно об этом мечтал.

И вот…

– Ты кое-что забыл, – негромко сказал Антон, приблизившись вдруг настолько, что Мартен почувствовал, как моментально зашумело в ушах.

– Что именно?

– Ты же сам обещал, что мы будем смотреть на закат и целоваться в последних лучах солнца.

– И не только, – Мартен прошептал это, положив руку на его плечо.

– И не только, – согласился Антон и, наверно, впервые в жизни, сам бережно прижался к его губам.

Горячие, дрожащие губы и, на контрасте, источающая холодок кожа сводили с ума. Мягкий лунный свет, поблескивающий вокруг на мелкой ряби воды, придавал всему оттенок иллюзорности и фантасмагории. Тихие всплески никогда не засыпающего океана не давали окончательно выпасть из реальности и напоминали, что он все-таки еще на этом свете. Хотя все время казалось, что на том. Ведь ничем иным, кроме рая, эта точка пространства-времени быть не могла.

И в бессчетный раз впиваясь в губы Антона пылающим неутолимой жаждой поцелуем, стараясь прижать его к себе так, чтобы на теле, в сердце, в душе остались его следы, он понял, что Том грандиозно просчитался.

====== Часть 19 ======

Мартену очень хотелось расхохотаться во весь голос, но останавливало то, что, пока он находился в гуще народа, это смотрелось бы, как минимум, странно. Увы, все присутствующие поглядели бы на ржущего лидера прошлого сезона с немым сочувствием, решив, что у него на почве провала в первой же гонке сезона нового слегка помутился разум. Не объяснишь же им, как это все на самом деле смешно!

Поэтому он старательно удерживал на лице мрачное выражение, изредка покусывая губу, чтобы не ржать. На него косились со всех сторон, конечно, но нарываться на возможную вспышку королевского гнева никто не решался. Кроме Эмиля Хегле Свендсена.

– Месье Фуркад, – начал он церемонно, одновременно подхватывая Мартена под руку и уволакивая в сторону от пожирающих их любопытных взоров, – я думал, ты рыдаешь в голос и вырываешь волосы клочками, а ты, я смотрю, весьма бодр и благодушен? Наверно, мои бесстыжие глаза меня обманули, и это не ты в первой же индивидуалке пришел – Пресвятая Дева, мне это даже произносить страшно! – восемьдесят первым! Марти! Восемьдесят!!! Первым!!!

Тот смиренно пожал плечами:

– Хоть бы пожалел меня, гад. Хотя, конечно… Ты-то сегодня выиграл, тебе не до жалости.

– А чего тебя жалеть? – фыркнул норвежец. – Ты же, вон, цветешь и пахнешь! И пофиг тебе, что намазал шесть раз. У тебя руки после бурной пьянки тряслись, что ли? И ладно бы только это, но ты же и в чистой скорости уступил малышу Бе почти пять минут. Господи, сам не верю тому, что произношу. Пять минут ходом, Марти! Ты пешком шел?! Или присаживался отдохнуть где-то под елкой, бутербродиками перекусывал?!

– Ну что тебе ответить… – покаянно вздохнул Мартен. – Сам не пойму, что за хрень. Наверно, оказался не готов к началу сезона, не вошел в ритм.

Эмиль недовольно сморщился:

– Перестань, а? Ты вроде не перед журналистами отчитываешься. Впрочем, даже я, может быть, тебе бы поверил, если бы…

– Если бы что? – нехотя спросил Фуркад.

– Если бы Антон Шипулин не пришел пятьдесят девятым с восемью промахами.

Мартен, не сдержавшись, усмехнулся, но ни подтверждать его догадки, ни опровергать их не стал. Интересно же, как Свендсен в своем неуемном любопытстве извивается, словно карась на сковороде, в надежде выведать пикантные подробности.

– Правда, у него со скоростью все гораздо лучше, отставание всего минута с небольшим. Что, конечно, в вакууме тоже ужасно, но на фоне твоих пяти смотрится как заявка на медаль, не меньше. И вот отсюда у меня вопрос, – он понизил голос до минимума, – что этот русский варвар с тобой сделал, и не нужно ли благородно броситься на твою защиту? Я могу, если нужно, ты только скажи! Вооружусь лыжами всей нашей сборной, ощетинюсь ими, как боевой дикобраз, и брошусь в атаку на изверга, который так непоправимо покалечил солнце мирового биатлона!

– Зачем столько лыж-то? – кое-как выговорил Мартен сквозь смех, удерживать который внутри больше не было никакой возможности. – Своих не хватит?

– Конечно, нет! Я его теперь боюсь! Вдруг как размахнется, как врежет, переломает мне весь инвентарь одним ударом, так что свои я как раз предусмотрительно дома оставлю.

– Эх ты, – Мартен сделал вид, что приуныл, – а я-то думал, что ты ради меня самым дорогим готов пожертвовать.

– Готов, конечно, – дурашливо подтвердил Эмиль и вдруг посерьезнел, – но, сдается мне, тебе это рыцарство уже не нужно. У тебя, кажется, свой рыцарь имеется.

Мартен не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Ты в курсе, что я тебя обожаю, Свендсен?

– В курсе, – кивнул тот, – меня, правда, все обожают, но это мы опустим, как малозначащую мелочь. А если серьезно… Я очень рад за тебя, правда!

– Моему восемьдесят первому месту? – слабо улыбнулся Мартен.

– Ему особенно!

Наконец-то оставшись один, Мартен тут же вытащил телефон, и, разочарованно убедившись, что ни пропущенных звонков, ни сообщений нет, запихал его обратно в карман. Правда, уже через секунду вновь передумал и быстро накатал сообщение:

«Кажется, я должен, во-первых, тебя поздравить. Ты превзошел меня на целых двадцать мест. Гордись!».

Ответ пришел тут же. Словно Антон держал телефон в руках. Словно тоже ждал…

«Поздравления приняты. А во-вторых?»

«А во-вторых, в следующей гонке восьмидесятым придешь ты. Это я тебе гарантирую».

Все показавшееся бесконечным межсезонье он ждал этой встречи, просаживая астрономические суммы на международных разговорах. И когда, наконец-то, они впервые встретились в холодном Эстерсунде… Боже, он отлично помнил, как это было после их первого межсезонья, и как долго после этого он полагал, что лучше той ночи сложно что-то придумать. А теперь он понял, как глубоко заблуждался. Стоило ему сейчас только слегка ослабить внутренние кандалы и позволить воспоминаниям прошлой ночи хлынуть в мозг, как вмиг набатом загрохотало в голове, скрутило знакомой судорогой в животе и моментально пересохло во рту.

А ведь знали, что нельзя, что гонка, что могут увидеть… Но когда они столкнулись взглядами в шумном холле отеля, все это перестало иметь хоть какой-то смысл.

И что против этого стоит восемьдесят первое место и пять минут отставания ходом…

Кажется, этот сезон будет весьма интригующим!

Мартен чувствовал себя так, словно опять начал ходить в первый класс. Казалось бы, ты знаешь, что делают в школе, из рассказов родителей и старших друзей, ты сто раз видел, как в школу уходит и возвращается из нее старший брат, ты слушаешь его жалобы на учителей и смотришь, как он выполняет домашнее задание. Ты уверен, что все знаешь о школе и полностью готов к ней. Но в первый же день, ты, ошарашенный и оглушенный, понимаешь, что не знаешь о ней ровным счетом ни-че-го. И узнавать все, изучать, постигать, тебе придется самому, шаг за шагом. И нет никаких гарантий, что на этом, не самом легком пути все шаги будут правильными.

Как странно было осознавать, что вот теперь у него точно есть близкий человек, которому можно, отчаянно сомневаясь, послать глупейшее сообщение с самым идиотским на свете текстом: «Доброе утро!». И через пару минут, под залихватский кувырок сердца, получить ответное: «И тебе. Как спалось?». Можно на тренировке оказаться рядом – о, конечно, совершенно случайно! – и тихонько шепнуть, что очень хочешь увидеть, какого цвета сегодня тот засос на его шее, из-за которого он так истерил вчера, и расплыться в довольной улыбке от того, как он зальется краской.

А еще можно молча впустить его в номер, тщательно запереть за ним дверь и, сделав шаг вперед, послать весь мир к черту. Ибо весь его мир сейчас перед ним.

– Ты порождаешь во мне крайне странные желания, – прошептал Антон, нависнув над ним так низко, что от его дыхания по коже угрожающе мчались волны мурашек.

– Например? – кое-как спросил он.

– Мне безумно нравится тебя раздевать.

Мартен весело хмыкнул, неторопливо перебирая его волосы.

– А мне безумно нравятся твои странные желания.

– Например, мне очень хочется стянуть с тебя эту твою проклятую желтую майку.

– Беру свои слова обратно: желания, и правда, странные, а главное, неразумные. Эта тряпочка гораздо больше подходит к моему прекрасному смуглому лицу, чем к твоей невзрачной бледности. Законы оптики, дорогой, с ними не поспоришь.

– А я все-таки рискну, – дерзко усмехнулся Антон, – в крайнем случае, и загореть можно. Чтобы законы оптики не огорчались.

– Договорились! – кивнул Мартен. – Буду ждать. А пока… – он резко опрокинул его навзничь и, в свою очередь, навис над ним, – могу избавить от этой тягостной обязанности и стянуть с тебя вот эту футболку. Равноценная замена, как думаешь?

Антон призывно улыбнулся, властно притянул его за шею и отчеканил:

– Вполне. Но не надейся, что я забуду про твою тряпочку.

И когда уже в следующей гонке Антон занимает шестое место и ехидно ухмыляется во время цветочной церемонии, а в пасьюте лихо разменивает свое шестое место на второе, и весело подмигивает, стоя всего на ступень ниже, то Мартен ему безоговорочно верит. И в кои-то веки не имеет ничего против временного расставания с майкой.

Название «Хохфильцен» всегда представлялось Мартену чем-то вроде вредного комара. Подлететь, укусить исподтишка, нагадить, мило улыбаясь в лицо – вот это про Хохфильцен. Самое смешное, что это нелестное мнение полностью шло вразрез с объективной реальностью. Этот австрийский городок был к нему всегда крайне благосклонен, вот уже много лет подряд он не уезжал отсюда без медалей. Но ничего не мог с собой поделать – стоило только заслышать это писклявое название, сразу представлялся огромный и подлый комар-кровосос.

А в этом году комар вдруг стал кусаться особенно сильно…

Вместо того, чтобы спать после неудачного для обоих спринта, Мартен валялся на кровати, перекидываясь с Антоном забавными и ничего не значащими смс-ками, описывая, как смешно сегодня промазал на тренировке три раза из пяти, с психу сломал палку, а в довершение всего – грохнулся на задницу на глазах у всей команды. Антон, даже не пытаясь проявить сочувствие, ржал, советовал во время стрельбы целиться по мишеням, а не пролетающим вокруг, ни в чем не виноватым птицам, и на всякий случай возить с собой штук тридцать запасных палок – психовать нынче придется часто!

Мартен улыбался, выдумывал ответные колкости, то и дело разминал затекшие от долгого сжимания телефона кисти и чувствовал себя так, словно в один день выиграл все спринты, отведенные на время его карьеры.

А вот Жан-Гийом на соседней кровати чувствовал себя явно не так благодушно. Мартен его отлично понимал, даже ничего не спрашивая. Конечно, старый приятель никогда звезд с неба не хватал, но, тем не менее, два сезона подряд закончил на тринадцатом месте в тотале. Суеверным он никогда не был и со смехом заявлял всем, что лучше быть тринадцатым, чем двадцатым, пусть последняя цифра и выглядит попригляднее. Но при всем при этом, место во втором десятке его не особо устраивало, и в межсезонье он пахал, как заправский першерон, надеясь на качественный скачок, которого пока не наблюдалось. Вот и сегодня в спринте он занял всего лишь тридцать восьмое место и явно тяжело переносил эту неудачу. Мартен никогда не мечтал быть жилеткой для кого бы то ни было, но Жан-Ги – это был особенный случай. Слишком давно они были знакомы, и слишком давно были дружны, чтобы сейчас можно было равнодушно остаться в стороне.

«Прости, тут Беатрикс громко страдает на соседней кровати. Кажется, надо ему все-таки хоть что-то сказать», – торопливо настрочил он, дождался ответного «ОК», отложил телефон и, разрывая ночную тишину, громко потребовал:

– Давай уж, говори!

Наплевав на режим, они болтали так долго, что Мартен на следующий день встал с очень большим трудом. При мысли о предстоящей эстафете ему хотелось скривиться и капризно, на правах беспрекословного лидера заявить, что никуда он не побежит, но он быстро поборол свое малодушие и нехотя поплелся готовиться. Жан-Гийом, не в пример ему, выглядел очень бодрым и явно благодарным за ночной разговор. Хотя, если честно, ничего такого особенного Мартен ему не сказал: самые общие слова про веру, настойчивость, упрямство, но, кажется, тот был рад и этому.

Не иначе как именно благодаря вот этой его поддержке, Беатрикс отработал свой этап эстафеты вполне прилично, промахнувшись всего один раз. Если учесть, что Мартен тоже совершил один промах, а Дестье – и вовсе два, то выступление Жана следовало признать довольно неплохим. Кажется, он и сам был согласен с этим. Франция заняла второе место, и в микст-зоне, в ожидании церемонии награждения, на подиуме, он сиял так, словно у него сегодня день рождения, свадьбы и появления на свет сына в одном флаконе. При этом он все время улыбался Мартену и старался держаться к нему поближе.

Мартена подобные наивные изъявления благодарности забавляли, но ничего против он не имел. Зря, что ли, пожертвовал ради Жана своим сном? Да и вообще, он был в отличном настроении! Он вытащил этих балбесов на подиум, что все-таки приятно, как ни крути! Антон так и вовсе гордо финишировал первым с огромным двадцатисекундным запасом и теперь красовался на верхней ступени. А Антон был единственным человеком, чье нахождение на средней ступени пьедестала Мартена не то что не раздражало, а, наоборот, радовало. Правда, Антон то и дело бросал на него странные взгляды, которые Мартен никак не мог распознать и счел за лучшее не обращать на них внимания. Мало ли, что он там себе думает? Наверно, опять прикидывает, как лучше майку отобрать!

А еще через день Мартен напряженно смотрел на Жана, который с совершенно потерянным видом сидел на кровати и смотрел в пол. Так хорошо пройденный эстафетный этап оказался лишь кратковременной вспышкой. Уже на следующий день он вдрызг провалил пасьют, и как стартовал на тридцать восьмом месте, так с шестью промахами на тридцать восьмом и остался.

Мартен совершенно не знал, что он должен сказать – в конце концов, он не учился на психолога, а банальщину нести больше не хотелось.

В этой неловкой, душной тишине громкий звонок телефона прозвучал так неожиданно и неуместно, что он вздрогнул.

Он схватил трубку и вышел в коридор.

– Алло, – рявкнул он гораздо резче, чем ему хотелось.

– О… – замешкавшись, протянул явно обескураженный Антон, – ты, кажется, не рад меня слышать. Я не вовремя?

– Да нет, – Мартен замялся, не зная, как объяснить, и косясь одним глазом в дверной проем на Жана, тревожно всматривающегося в него с затаенной надеждой. – То есть…

– Я понял, – сухо оборвал Антон, – тогда, до встречи в Поклюке.

– Погоди! – Мартен почти крикнул, вдруг испугавшись чего-то, – а что хотел-то?

Антон рассмеялся незнакомым холодным смехом.

– Предложить встретиться чуть раньше Поклюки. Но да, я понимаю, Жану сейчас нелегко, и ты ему нужен. Так что, пока, – и он отключился, не ожидая ответа.

А Мартен вернулся в комнату, снова упал в кресло, мимоходом отметив, как облегченно выдохнул Жан, и недоуменно подумал, как же Антон понял, что он сейчас с Жаном.

Но встретиться в Поклюке до гонок не удалось. Антон долго не отвечал на звонок, а потом взял телефон лишь для того, чтобы сообщить, что у него вообще ни на что нет времени, ибо тренер его загрузил по полной.

Уже через день Фуркад был вынужден согласиться, что тренер Антона, этот невзрачный Крючков, свое дело знает и грузил Антона не просто так. Шипулин выиграл спринт в какой-то совершенно лихой манере и с седьмого места в тотале махом перескочил на четвертое. При этом он не допустил ни единого промаха и привез стремительному Ландертингеру, так же отстрелявшему безупречно, почти двенадцать секунд, а Эмиля опередил на целых двадцать пять. Даже Мартен со своего всего лишь четвертого места вынужден был признать, что это было весьма впечатляюще. Именно это он первым делом и выпалил Антону в трубку, когда, отчаявшись выловить его лично, бросился поздравлять по телефону.

Однако тот был сдержан, на его пылкие поздравления отвечал несколько сухо и, сославшись на усталость, быстро отключился.

«Что это было?» – вопрос заколотился в висках зудящей болью. Мартен вдруг почувствовал себя так, словно угодил в некий временной разлом и оказался ровно здесь же, но год назад. Когда Антон вроде бы был с ним, но на самом деле не было в мире двух более далеких друг от друга людей. Словно бы и не было Олимпиады, когда он вновь и вновь твердил о любви, а Антон отвечал, что, кажется, уже не хочет жить без него. Словно бы не было Кераминтаа с его горячим песком и тихой песней океана лунной ночью. Словно бы не было сумасшедшей встречи в начале сезона, после которой они, изголодавшиеся, измучившиеся, истосковавшиеся, оба вдрызг провалили гонку и ни капли об этом не жалели.

Нет, он не собирался возвращаться в прошлое и мириться с непонятными переменами в Антоне. Все нужно было выяснить, но, так как гонки шли одна за другой три дня подряд, он счел за лучшее не дергать Антона сейчас и отложил разговор на окончание этапа.

А после последней гонки, масс-старта, так неожиданно закончившегося скандалом и протестом французской федерации, он стоял в микст-зоне, совершенно сбитый с толку, и, стиснув зубы, мучительно ждал, чем же, в конце концов, закончится этот фарс, и какое решение вынесут судьи. Разве думал он, когда они так удачно уходили на финиш втроем с Антоном и Жаном, что на подъеме Жан вдруг упадет, и в этом его проклятая федерация поспешит обвинить не кого иного, как Антона, выигравшего гонку. Мнени Мартена по этому поводу, в общем, никто особо не спрашивал. Сам он, ошарашенный, не сообразил сразу заявить, что Антон абсолютно ни при чем, а теперь лезть было уже глупо. И вот сейчас он украдкой косился на совершенно ровное, ничего не выражающее лицо Антона, стоящего в плотном окружении своей команды, нервно сжимал кулаки и думал, что только этого ему и не хватало.

И лишь когда, спустя почти час – да что там обсуждать-то столько?! – судьи наконец снизошли до простых смертных и поведали свой высочайший вердикт: «Невиновен», Мартен глубоко выдохнул и вдруг понял, что отныне откладывать разговор больше нельзя.