Текст книги "Кошки-мышки (СИ)"

Автор книги: Ola.la

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Правда, сейчас Дэрил на слишком доброго не походит, награждая старательно улыбающегося Цезаря подозрительным взглядом и процеженным сквозь зубы предупреждением, что он следит за ним. Следит и ждет любого неверного шага, любого намека на неискренность, любого повода просто взять и свернуть ему шею, сообщая, что именно так оно и было – кто-то не знал, что латиносы такими и рождаются?

И приходится терпеть все эти слова, лишь посмеиваясь, кивая и сообщая, что нужно будет как-то устроить спарринг. Просто так, для развлечения, для лучшего знакомства, для понимания, кто кого – дух соперничества еще никто не отнимал. И, кажется, они оба давно уже хотят помериться силой, выясняя, кто же лучше. Достойного соперника видно издалека. Диксон задумчиво кусает губы, ухмыляется, кивает и сообщает, что все возможно. Когда-нибудь, однажды. Пусть Мартинес ждет и готовится, ему никто не обещает, что время и условия спарринга будут сообщены заранее.

– Какого ты нарываешься? – глядя вслед удаляющемуся Дэрилу, нервно уточняет Митч, который не был так уж уверен в успехе их идеи попросить убежища в тюрьме, такой чужой и незнакомой для него.

– Не парься, мы с ним… давние знакомые. Я знаю, что делаю, – отмахивается Мартинес, оглядываясь на по-прежнему подпирающего рядом стенку Тайриса, которому было поручено не спускать глаз с новичков в ближайшие несколько дней. – Ну, веди нас куда там. Мы будем жить с нашими?

– С вашими, – кивает тот и хмурится, о чем-то вдруг задумываясь.

Кажется, ему совсем не нравится идея ходить хвостом за двумя подозрительными чужаками, которым пока запрещено касаться любого оружия, подходить к воротам, общаться с детьми и вообще быть заметными. Но и других важных обязанностей этот увалень в неизменной шапке на голове, вероятно, не имеет. Что ж, придется ему потерпеть.

Мартинес с любопытством осматривает расходящихся членов Совета, провожая задумчивым взглядом двух женщин. Получает толчок в спину от Тайриса и извиняющеся разводит руками, мол, не удержался, слишком поздно вспоминая, что та, которая помоложе – сестра их временного надзирателя. На мгновение в голову закрадывается мысль о том, что с Минни он не виделся уже слишком долго. Она, наверное, его забыла, похоронила и не очень расстроится, если он, исключительно в целях выживания… Конечно, не с той, которая заметно старше его, а с Сашей: молодой и вполне привлекательной. Или оно того не стоит?

Он шагает в нужный блок, лениво и, скорее для проформы, размышляя об этом, и не забывает оглядываться по сторонам. Примечает все: людей, условия, оружие. Разве что восторженно рассматривающий новый дом Митч слегка отвлекает. А может, наоборот, помогает, успев вовлечь Тайриса в беседу: умеет втираться в друзья. Или в приятели. Какая разница.

Им выделяется одна камера на двоих, и Митч вздыхает, провожая заинтересованным взглядом проходящую мимо девушку – он явно рассчитывал здесь хорошенько отдохнуть и поразвлечься. И у него, скорей всего, будет такой шанс. Если Минни живет одна. А представить ее, разделяющую небольшое помещение с кем-то еще, даже вынужденно, почему-то было сложно. Даже невероятно – кажется, что она бы не выдержала соседства.

– Я даже не поверила, когда услышала, – Мартинеса, оставившего в камере Митча, все еще задающего Тайрису вопросы, встречает в блоке изумленно улыбающаяся Карен. – Рада видеть. Наверное, рада. Прости, я… все еще не могу забыть и понять.

– Я тоже. Ни забыть, ни понять, – хмурится он, передергивая плечами, и окидывает давнюю знакомую изучающим взглядом: она выглядит вполне счастливой. – Как тут?

– Отлично! Нет, серьезно, отлично! Да, это не город, да, это тюрьма, да, тут меньше всего, но здесь… Все настоящие, понимаешь? Здесь спокойно, нет комендантских часов, запретов, этих ваших боев с ходячими, Губернатора. Что с ним? Где он, Цезарь? – встревоженно всматривается она в его лицо.

– Не знаю. Наверное, мертв.

– А Шуперт? Ты же не с ним пришел? – заглядывает Карен ему за плечо в камеру и широко улыбается настороженному Тайрису, видимо, решившему проконтролировать, о чем тут общаются бывшие знакомые. – Все в порядке, Тай.

– Он погиб. Сложно перенес то, что произошло, – осторожно подбирает слова Мартинес.

– Зато ты отлично перенес – улыбка с лица не сходит.

– Перестань, – касается руки Тайриса Карен, заставляя задуматься о том, что между этими двумя что-то есть. – Ты все оглядываешься, Цезарь. Ты кого-то ищешь? Твоя… девушка живет в этом блоке.

– И не слишком стремилась хранить тебе верность. Настроила против себя всех в попытках добиться благосклонности местных старожилов. Та еще…

– О, Тай, ты о Дейзи? Она… не она… – хлопает глазами Карен, не присутствовавшая при торжественной встрече восторженной Дейзи с Мартинесом в тюремном дворе. – А ты ведь Минни хочешь увидеть? Она так и не стала общительней тут, но, кажется, вполне нормально себя чувствует. Помогает присматривать за детьми. А сейчас, кажется, у себя. Дальняя камера, Цезарь, мимо не пройдешь.

Он лишь кивает благодарно и оставляет позади себя парочку, тут же занявшуюся сплетнями о нем и всех его девушках. Этим тюремным будет о чем поговорить в ближайшее время. Хотя разве они сами не такие? Наверное, такие же. Достаточно безопасное место, отдельные камеры, отсутствие постоянной опасности холода и голода должны делать свое дело. То есть вынуждать людей искать не только спокойствия, но еще и развлечений. А что может быть лучшим развлечением, чем бутылка хорошей выпивки, полные карманы курева и чье-то покорное тело рядом?

Наверное, ничего. Он застывает в дверях камеры и смотрит на свернувшуюся клубочком на койке девушку, хмуро глядящую в серую стену. Точно ничего.

– Эй, красавица, – тихо улыбается Мартинес, удивляясь тому, как хрипло звучит его голос.

Тому, как вдруг спокойно становится при виде нее: целой и невредимой. Тому, как неожиданно тяжело сделать этот первый и единственный – камера слишком маленькая – шаг ей навстречу и коснуться ее, заглядывая в глаза и убеждаясь, что она ему рада. Тому, как чертовски сильно хочется сжать ее, такую худую, хрупкую и белоснежную, в своих руках.

У него так давно не было женщины. У нее ведь тоже давно никого не было? Не было его.

Она, наконец, медленно улыбается, касается ледяными пальцами его небритой щеки, сжимает ладонью плечо, подается навстречу, громко выдыхая ему в шею, обжигая дыханием и заставляя забыть обо всем, кроме нее самой. Даже необходимость запереть дверь вспоминается с трудом, только после того как Минни, уворачиваясь от его жадных губ, скользящих по ее белоснежной коже, избавленной уже почти от всего лишнего и так мешающего, торопливо поворачивает непослушными пальцами самодельную защелку.

Где-то там, так близко, всего лишь за решеткой, завешенной плотным темным одеялом, раздаются чьи-то голоса, детский смех, быстрые шаги. А тут, совсем рядом, под ним, даже футболки не снявшим: податливое тело, закушенные губы, покрасневшие щеки.

Где-то там, так далеко, словно в другом мире, кто-то о чем-то спорит, кто-то куда-то идет, кто-то кого-то зовет. А тут она, такая чужая уже, такая снова непривычная, такая настороженная в глубине глаз, словно пришедшая из чужого мира.

Такая, она возбуждает даже больше. Заставляет сильней сжимать в руках ее тонкие запястья, прикусывать почти прозрачную кожу, и вбиваться все быстрее, не жалея, не думая, только чувствуя. А больше ему и не нужно.

И уходить из этой камеры совсем не хочется. Можно лежать тут вечность, расслабленно прижимая к себе одной рукой Минни. Такую разумную – даже в момент их встречи, даже во время близости. Она вовремя вспомнила о том, что он не подумал ни о чем, набрасываясь на нее, с силой увернулась в последний момент, и укоризненно поглядывала на него, виноватого, потом, вытирая живот найденной где-то под подушкой салфеткой. Он благодарен ей за это. А на задворках сознания все равно теплится неприятная мысль: как он мог забыть обо всем? Как она могла помнить в такой момент? Ведь должно быть – наоборот.

– Как ты тут, красавица? Тебя никто не обижал? Тебе нравится здесь? – лениво интересуется он, стараясь не показать, насколько ему важен ответ, и все же изумленно приподнимает бровь при виде слишком резких и торопливых кивков – ей очень нравится. – Что, серьезно? Лучше, чем в Вудбери?

Минни замирает на мгновение, кивает осторожно и поднимает голову, заглядывая в его лицо. Видит, что Мартинес воспринимает ее ответ нормально, и вдруг улыбается. Широко, светло, по-настоящему. Она преображается, и он почему-то безоговорочно верит ей. В то, что здесь, в самом деле, хорошо. В то, что здесь все и ко всем относятся с должным уважением. В то, что здесь действительно лучше, чем в Вудбери. Или все совсем не так, как кажется на первый взгляд?

Мартинес не знает, какой вариант его больше устроит, он выбрасывает все это из головы – хотя бы ненадолго, склоняясь к тонким розовым губам, на которых все еще подрагивает такая непривычная улыбка.

========== Глава 27 ==========

Жизнь в тюрьме оказывается до смешного простой. Надежные стены позволяют позабыть о слишком хрупкой сетке, а отказ брать их с Митчем на вылазки становится отличным поводом отдохнуть. Едва ли ни впервые за все это время Мартинес ни за что не отвечает. Никому ничего не должен. Только быть на виду, только старательно улыбаться всем, только выглядеть максимально безобидно.

И он это умеет. Ему удается даже с детьми подружиться, несмотря на настороженные взгляды взрослых, что говорить о наивном в глубине души Тайрисе, подозрительном, но с радостью принимающем помощь на огороде Рике, мудром и таком беспомощном в этом мире старике, с которым можно поговорить о литературе. Вот и чтение книг, которым Цезарь заразился у Минни, пригодилось. Недаром он всегда считал, что нужно брать от жизни все: кто знает, когда и в какой ситуации что-либо понадобится?

Он с улыбкой поглядывает в сторону Минни, которая смущается показывать их отношения перед остальными, вдруг забавно краснея, опуская глаза и толкая его в бок при малейшем поползновении поцеловать ее. Но и секреты здесь хранить нельзя, даже при желании: уже вечером первого дня вся тюрьма в курсе о том, с кем именно живет новенький. А Дейзи остается только держать лицо, натужно хохоча в ответ на неуклюжие шутки Митча, который, кажется, увлекся ею всерьез – красивая ведь. Умеет себя подать, даже здесь и сейчас. Даже после всех ее многочисленных, судя по рассказам тюремных, попыток покорить безразличного Граймса и диковатого Диксона. А уж рассказ о том, как Дейзи пыталась подкатить к Глену, решив, что Мэгги ей не помеха, Мартинес к концу первой недели в тюрьме слышал не один десяток раз.

Такая глупая, такая пустая, и такая почему-то все еще живая. А может быть, этот новый мир только для таких и создан? Для тех, кто не задумывается лишний раз? Для тех, кто живет основными инстинктами? Простой хитростью и пониманием, что именно нужно для выживания: убежище, еда и защитник, который и должен обеспечить убежище и еду, получая взамен ее тело. Неплохое, стоит признать. Митчу повезло. Если отключит мозг.

– Эй, фанат ментола и бейсбола, ты там что-то про спарринг говорил? Готов? – появляется на летней кухне Диксон, делая вид, что не замечает воцарившейся тишины и направленных в его сторону взглядов.

– В любое время, – смеется Мартинес, допивая одним глотком свой слабый чай и осторожно вынимая ладонь из судорожно сжавшихся пальцев приоткрывшей рот Минни.

Она так боится за него? Не верит в его силы? Или, наоборот, переживает, что он отделает этого реднека, настроив против себя часть тюрьмы? Ну да, это же не Вудбери, здесь к подобному могут отнестись иначе. Хотя, судя по оживившимся лицам бывших знакомых, им явно не хватает развлечений. Да и тюремные насмешливо ухмыляются, только вот некоторые женщины хмурятся, вероятно, опасаясь за сохранность одного из членов их великого Совета.

Этот бой совсем не похож на все остальные. Никаких ходячих, только залитая солнцем зеленая лужайка. Никакой речи местного лидера, только кружок зрителей, поддерживающих, как ни странно, обоих участников. Никаких обычных насмешек Мэрла, только кривая улыбка его младшего брата, не желающего тратить ни слова, ни время и бросающегося в бой после короткой разминки.

Мартинес дерется самоотверженно, укладывая Диксона на лопатки уже через пару минут. Правда, тот тоже сдаваться не желает, выворачиваясь и отвечая не менее сильным ударом. В холодных светлых глазах все ярче разгорается жажда победы, желание отомстить за смерть брата, слепая ярость. Интересно, остальные это видят? Им заметно – какой он, Дэрил Диксон, на самом деле? Вряд ли.

Еще пара минут: нельзя сдаваться так быстро. Победа должна быть заслуженной, Диксон должен ей радоваться, он должен вырвать ее с боем. Так, чтобы было вдвойне приятно. Сломив сильного противника, можно его уважать, а вот одержав простую победу над слабаком – только безразлично пожать плечами, забыв. Но Мартинесу не нужно, чтобы его забывали. Он преследует свои цели. И, кажется, вполне удачно.

Сдержанно ухмыляющийся Дэрил, даже одержав победу и поразив бывшего врага, все же протягивает ему руку, помогая подняться. Нет, он не хлопает его по плечу, как это сделал бы Мэрл, он не приглашает его выпить, по примеру старшего брата, он не говорит ни слова. Просто кивает. Как равному. Как своему. Что и требовалось.

– Ну, красавица, ты что? – морщится Мартинес от боли в разбитой губе, глядя в полные слез серые глаза Минни, которая, шмыгнув носом, торопливо ведет его в камеру обрабатывать ссадины и утешать.

Так, как умеет только она: молча, страстно и, одновременно с этим, почти отстраненно.

Хотя, наверное, стоит отдать этому месту должное. Здесь Минни изменилась. Она все чаще улыбается, не скрывается в тени, с удовольствием помогает остальным, не боится показывать эмоций. Тех, которых Мартинес раньше от нее так усердно добивался. Сейчас добиваться не нужно – она все та же, и уже какая-то другая, именно какая нужна была – рядом.

Здесь безопасно, сытно и тихо. Все есть. А нужно ли ему что-то большее?

***

Здесь нравится всем, только не Дейзи.

– Они еще хуже наших, – шипит она вечером, встретив Мартинеса во дворе и взяв под руку с предложением прогуляться.

Он подавляет в себе желание отстраниться и кивает, с насмешливой улыбкой поглядывая на задравшую нос девицу, уже предвкушающую ревность Минни. Глупая. Не понимает, что не все такие дуры, как она. Даже не знает, что он ею сейчас пользуется, выбирая нужный ему маршрут и почти не слушая ее слов. Ведь так много нужно успеть увидеть, пока на улицу не опустилась ночь. Романтическая прогулка у сетки, за которой столпилось несколько ходячих – красота!

– Чем они тебе не угодили? – рассеянно переспрашивает Мартинес, понимая, что пауза слишком затянулась.

– Цезарь, ты что, вообще меня не слушал?! Я же только что говорила. Да они все обманывают! Притворяются такими хорошими и счастливыми, а сами! Ты слышал, как эта их Мишонн, которая всё Филипа ищет, сегодня предлагала выгнать тебя и Митча, чтобы проследить за вами?! А услышав отказ, снова сбежала куда-то! И, между прочим, они злятся, что ее никогда нет. Этот их главный – он вообще непонятный. Точно что-то с ним не так, стоит присмотреться только, сразу видно. И парню своему даже оружие не дает, а ведь тот почти мужчина, должен все уметь! Азиат этот противный позавчера при Дэриле про Мэрла гадость сказал, а когда я его одернула… Ужас! Кэрол их постоянно оглядывается, когда в библиотеку ходит – что-то скрывает, точно! А Мэгги своей странной сестре, которая голову только Заку морочит, шептала, что вроде как беременная, и муж не в курсе. Саша – та вообще выскочка!

– Ты с Айлин так и не помирилась? – перебивает он, вспоминая вдруг ту.

– А что мне с ней обсуждать?! Подгузники? Нужна она мне, – морщит нос Дейзи. – Я уж лучше одна буду, чем со всеми этими, которые что-то скрывают. Даже друг от друга. Смотрят только и всё. Ни вина выпить у них нельзя, ни развлечься, ни даже одеться нормально. Страшные люди, Цезарь!

– О да, – с трудом сдерживает смех Мартинес, осторожно оглядываясь и, не заметив никого поблизости, пробегается пальцами по сетке, которая в этом месте была разрезана и скреплена лишь проволокой.

Всего минута – и проход будет открыт. Удобно.

– А что ты делаешь, Цезарь? – вдруг хмурится Дейзи, отступая от него на шаг и окидывая подозрительным взглядом – дура дурой, а сообразительная. – Ты же не из-за нее сюда пришел, правда? Ну конечно, из-за таких, как она, не рискуют жизнью, я знаю… Но тогда… зачем? Цезарь, скажи мне, я помогу. Помогу во всем, что нужно! Сделаю все, что скажешь, и никому ни слова!

– Перешла с любовных романов на шпионские детективы? – хмыкает он, разворачиваясь в сторону тюрьмы. – Иди, вон, Митча порадуй перед сном, он больше оценит. Даже твою болтовню.

– Он – не ты, Цезарь. Ты можешь не верить, ты можешь смеяться, ты можешь злиться на меня, но ты – один мне был нужен. Всегда. Все остальные только для того, чтобы был кто-то рядом, чтобы не быть одной. Но ты совсем другой. Я даже ее готова простить. Скажи только слово…

– Иди, красавица, поздно уже.

Он легонько подталкивает ее ко входу в здание и неторопливо закуривает. Сигарет здесь мало – тюремные совсем не думают о подобных потребностях рядовых обывателей. Даже Минни почти не курит. Нечего ведь.

Вспомнив о ней, Мартинес докуривает сигарету, совсем не ментоловую, а «бери, какие дают, и не криви физиономию», и спешит в блок. Ведь где-то там Дейзи уже наверняка в красках рассказывает об их романтичной прогулке под луной. Стоит обломать ей удовольствие – молчание идет всем. Особенно женщинам.

Но в блоке уже тихо, лишь приоткрытая дальняя дверь манит светом – Минни ждет его. Ждет, свернувшись клубочком на койке и уткнувшись сосредоточенным взглядом в книгу, которую он мягко, но настойчиво вынимает из ее пальцев. Мартинес улыбается и присаживается рядом, видя ответную улыбку, ощущая на своей шее россыпь быстрых поцелуев и придерживая хрупкие плечи.

Он заглядывает ей в глаза и хмурится, замечая вопрос. Она, как всегда, видит, что его что-то тревожит. Она, как обычно, готова его выслушать. Она, как и раньше, будет просто молчать, позволяя найти решение самостоятельно. Но сегодня молчит и он.

Лишь крепче прижимает к себе тонкое, покорное или просто безвольное тело, выключает свет и смотрит в темный потолок. Времени осталось не так уж и много. И, наверное, Дейзи в чем-то права: эти люди ничем не лучше вудберийцев или его самого. Они такие же, просто умело притворяются, пытаясь обмануть даже самих себя. Или себя – в первую очередь? А еще – они глупые и слабые. Доверчивые, наивные, добрые. Этот мир не для таких.

Машинально поглаживая черные волосы лежащей рядом Минни, такой беспомощной и нуждающейся в защите, Мартинес уже знает, что будет делать – к чему сомнения? Пора.

========== Глава 28 ==========

Самое сложное – принять решение и сделать шаг, после которого обратного пути уже нет. Потом гораздо легче, ведь время не вернуть назад. Потом уже можно с чистой совестью продолжать любое сомнительное дело, оправдываясь перед самим собой тем, что иначе невозможно, исправить ничего нельзя.

Мартинес без колебаний делает этот шаг, он знает, что его ждут каждую ночь уже несколько дней, едва только закончился первый месяц их с Митчем пребывания в тюрьме. Это оказывается невероятно простым, ведь совершенная недавно проверка, необходимая не только для того, чтобы понять, насколько хорошо следят за территорией тюрьмы дежурные на вышках по ночам, но и для того, чтобы свежим мясом приманить побольше ходячих к сетке в другом месте, показала, что проблем не будет. И их, в самом деле, нет: короткий сигнал фонариком, который ему выдали на днях вместе с битой и удобным ножом, ответная вспышка света и всё. Теперь нужно лишь ждать.

Пять дней ожидания – они могут превратиться в пытку. Они могут пробежать незаметно. Они пройдут спокойно, ведь у Мартинеса, бесшумно возвращающегося в камеру Минни, их общую камеру, все учтено. Он изучил тюрьму за почти полтора месяца от и до. Он знает, кто чем занимается, где находятся припасы и оружие, какой транспорт на ходу, и как будут поступать защитники в случае нападения. Которого они, впрочем, почти не ждут, даже толкового плана не имея. Слабые, глупые и наивные.

Не то, что Блейк, который все же смог выжить. Даже не в себе, одинокий, без транспорта, нормального оружия и еды он как-то выбрался. Нашел семью: еще одну маленькую девочку, о странной привязанности к которой Цезарь намеренно не думает, приятную женщину и ее сестру. Губернатор без города был отличной возможностью показать свое перед ним теперь превосходство. Искушение невзначай унизить его, лишний раз напомнить, что он теперь никто, даже поиздеваться, заставляя подавать шары для гольфа, было велико. Но странный огонь, горящий в глазах Филипа, отрезвил мгновенно, вынуждая склонить голову и передать ему лидерство, уверяя в своей преданности и обещая помогать в чем угодно. Даже в такой глупой мести жителям тюрьмы. Интересно, что скажет Блейк, узнав, что Граймс теперь обычный фермер? Почти никто – смешно ведь.

Возможно, Мартинес после провозглашения Филипа их новым главарем и снятия с себя всех полномочий просто ушел бы из лагеря однажды ночью, не желая повторения прошлого сценария. Но уж слишком привлекательной ему самому казалась тюрьма, которую Блейк описывал почти что раем. Да что угодно покажется раем после жизни в лесу. В том лесу, где неизвестные просто истребляют целые лагеря выживших: быстро, бесшумно и бессмысленно. Здесь же была безопасность, здесь были припасы, был огород и, зачем скрывать – она. Та, которая сейчас сонно переворачивается на другой бок, позволяя обнять себя, вдохнуть мятный запах длинных волос и тихо улыбнуться. Скоро здесь все будет иначе. Гораздо безопасней.

И, наверное, можно было бы обойтись без такого сложного плана, без попытки внедриться в чужой коллектив, втереться в доверие, отыскать стратегически важные места и слабые участки. И, вероятно, стоило использовать имеющийся у них танк, но Блейк в последний момент передумал. Весеннее тепло позволяло им задержаться в лесу, подготовить людей к решительному бою, который должен стать до смешного коротким, и дать возможность Цезарю и Митчу, когда они будут готовы, просто впустить однажды ночью своих на территорию тюрьмы. Зачем портить ограждения своего будущего дома, сминая их и уничтожая, если можно тихо и незаметно разрезать сетку в одном из мест, скрепив ее проволокой и, когда нужно, открыть небольшой проход? Быстро, удобно и никакого шума. Вырезать ночью самых опасных, а остальные покорно примут перемены.

Стадо – им все равно, под кем быть. Лишь бы быть: в тепле, сытости и безопасности.

***

Самое сложное – поверить кому-то, доверяя то, от чего зависит весь успех кампании. То, от чего даже твоя собственная жизнь зависит. Но, сказав первые слова и увидев понимание в глазах напротив, можно вздохнуть спокойно. Потом остается лишь обсудить последние детали и улыбнуться, убеждаясь, что ты сделал все, как следовало.

Ему нужна гарантия ее безопасности, и он долго раздумывает над различными вариантами, понимая в итоге, что придется говорить правду. Минни должна спрятаться сама, она не должна выглядеть испуганной и мало что понимающей, скрываясь той самой ночью в необжитой части тюрьмы и запираясь в одиночке на несколько часов. Она должна сделать это максимально точно, спокойно и уверенно. Так, чтобы никто не заметил.

– Ты меня понимаешь? Здесь пока небезопасно. Сейчас мы все рискуем в любой момент пойти на корм ходячим, стоит им собраться чуть большей стаей, красавица! Сетка в нескольких местах вот-вот рухнет, а они только помидоры выращивают, – рассказывает он Минни, сидя напротив нее, беря ее тонкие белые ледяные ладони в свои руки и видя торопливые понимающие кивки. – Блейк, конечно, тоже не идеал. Я знаю, детка. Но с ним мы выживем. Да и сама подумай, даже если бы я не согласился ему помочь, он все равно пришел бы сюда. Только жертв было бы больше. Сопротивляться они не способны, ты ведь сама видишь…

Ложь о том, что спустя три дня все обойдется без жертв, дается Мартинесу легко, ведь наивная, ничего не смыслящая в войне и том, что врагов за спиной оставлять нельзя, Минни верит, глядя на него широко распахнутыми серыми глазами. Она смотрит серьезно, напряженно, одним только взглядом убеждая в том, что согласна с ним.

– От тебя нужно только одно: спокойствие. Ладно, красавица? Подготовь там себе все, что нужно, возьми воду, еду, одеяло, фонарик с книжкой. Просто для того, чтобы случайно не попасться под горячую руку, понимаешь? Надеюсь, к рассвету все уже решится. Ты даже не заметишь ничего. Просто этот ваш… их Совет несколько поменяет свой состав. Тебя все равно все эти дела никогда не касались, правда? Ну, что такое?

Она часто моргает, встревоженная, кусает губы и тянется к блокноту. «С тобой ничего не случится?» Короткая записка, написанная дрожащим почерком, заставляет криво улыбнуться. Эта девочка – то, что надо. Ей плевать на всех, кроме него. Так и нужно.

– Все будет в порядке, красавица. Обещаю. Думаю, смена власти пройдет практически бескровно, я же уже все объяснил. И не волнуйся: еще целых три дня, успеешь подготовиться, ну же!

Мартинес смеется, видя, как она носится по камере, собирая воду и какое-то печенье в маленький рюкзак. Но его смех замирает, когда Минни вдруг настороженно оглядывается на дверь, на цыпочках приближается к ней и приоткрывает, выглядывая. Поворачивается и смотрит испуганно, прижав ладошку к губам.

– Кто там? – напрягается он, приподнимаясь и снова облегченно опускаясь на койку, когда Минни крутит рукой в воздухе, подразумевая Дейзи. – А… эта… забудь, если эта дура что и услышала, то не поняла ни слова. Я завтра поговорю с ней. А пока… иди сюда! Ну?

Он протягивает руки и уже через пару минут подминает ее под себя, еще более тихую и загадочную, чем обычно. Минни смотрит на него, не отрываясь, словно завороженная. Она не закрывает глаза ни на секунду, покрывая его лицо невесомыми поцелуями, крепко обнимая, жадно подаваясь навстречу каждому движению и довольно улыбаясь, когда Мартинес опускается рядом, обессилевший.

Вся его – и только. Доверяющая ему всё: себя, свою жизнь и чужую смерть.

***

Самое сложное – не растеряться, когда оказывается, что все пошло не по плану. Когда нужно что-то придумать, собирая в потемках вещи и бесшумно выскальзывая в холодную ночь. Необходимо всего лишь убедить самого себя в том, что ничего страшного не случилось. Потом можно начинать что-то делать: снова и снова, как всегда.

Ему сложно понять, что происходит, когда Минни появляется в камере позже обычного, залитая слезами, дрожащая и взволнованная. Когда она торопливо бросает в него своим же собранным рюкзаком, показывает на куртку и на дверь. Она нервничает и, кажется, не знает, что делать, видя ничего не понимающего и задающего слишком много вопросов Мартинеса. Закрывает ему рот ладонью, призывая молчать, и снова достает свой блокнот.

Еще ни разу она не писала так много. Сегодня впервые на чистом листе бумаги буква за буквой, слово за словом появляются целых несколько предложений. О том, что Дейзи, которую он так недооценивал, отложив разговор с ней на завтра, рассказала обо всем Совету. Нет, конечно, не обо всем, всего не знала даже Минни, но новости о предательстве было достаточно для того, чтобы схватить Митча, как более слабого, в попытке узнать у него информацию. Переборщили с одним из ударов, и стали спорить над телом – ведь теперь у них оставался всего один пленник. Один шанс узнать, что и как. И этот шанс сейчас должен был спать в камере так удачно подслушавшей и подглядевшей все Минни, даже не догадываясь о том, что через полчаса его уведут на допрос, а потом, скорей всего, просто казнят.

Чертыхаясь сквозь зубы, он спешит к подготовленному им же выходу из этой ловушки под названием тюрьма. К выходу, который должен был стать входом и еще послужит им через три дня, или чуть позже. А если нет – они используют танк, ведь Митч успел обучить своего брата всему необходимому.

– Минни! – оглядывается он на отстающую девушку и хмурится при виде того, как она, жалобно глядя на него снизу вверх, держится за щиколотку, подвернув, так не вовремя, ногу.

Она решительно сует ему в руки свой рюкзак и мотает головой, не слушая, что они как-нибудь справятся. Не справятся, бежать она не может, и Минни понимает это даже лучше Мартинеса, сжимая губы и демонстрируя ему свою готовность выдержать эти несколько дней здесь в положении жертвы, а не предательницы, проводя по своей белоснежной шее маленьким перочинным ножом. Он, не отрываясь, смотрит на тончайшую, кажущуюся черной в темноте, полосу на ее коже и кивает. Быстро сообщает, что скоро вернется к ней, касается ладонью ледяной щеки и выскальзывает в подготовленное отверстие.

Минни проворно скрепляет сетку проволокой, в последний раз сжимая его пальцы и глядя вслед. Остается лишь надеяться, что она успеет закончить до появления во дворе кого-нибудь, не нашедшего их в камере. Остается только верить, что она сумеет натурально сыграть жертву, которой он угрожал и которую он обманул. Остается вернуться через несколько дней обратно, делая эту тюрьму своей. Их общей.

Мартинес скрывается в лесу, стараясь не замечать пульсирующего в висках страха. Что его ждет впереди: погоня и казнь, пытки и смерть, победа и жизнь?

Он не знает.

========== Эпилог ==========

Длинный мягкий шарф скрывает тонкую царапину на ее шее, а волосы упрямо лезут в широко распахнутые глаза. Минни смаргивает с ресниц слезы и кусает губы – казненный только что у них на глазах Митч ей даже нравился. Он был веселым и решительным. Да вот только не пошло это ему на пользу. Как не пошла на пользу никому и эта глупая казнь. Зачем она? Для чего? Для кого? В назидание всем остальным? Или для поднятия боевого духа? Ведь впереди – бой.

Этот бой пройдет не здесь, в тюрьме, а там, в лагере Блейка, вся возможная информация о котором была получена сегодня ночью от Митча – его, конечно, никто не стал бы убивать, не узнав все возможное. Местные не такие уж и глупые. И они должны успеть сделать предупреждающий удар.

Непривычно угрюмый Рик проверяет оружие: мужчины собираются на войну. На войну за свой дом, за своих близких, за собственную жизнь. Еще несколько убийств чужими руками. Своими ведь Минни не может.

Она так ничего и не смогла. Не сумела, не получилось, не хватило духа. Это оказалось слишком сложно, даже тогда, в те ночи, когда Цезарь спал рядом, когда под ее подушкой был нож, когда она сотню, тысячу раз прокручивала в голове его смерть, его предсмертный вздох, его черную кровь на ее постели. Убить человека не так-то просто. И, наверное, неправильно.