Текст книги "Новизна хуже старины (СИ)"

Автор книги: Нефертум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Крохин, закрыв глаза, откинулся на спинку скамейки. Он не ответил Сергею, а только покраснел. Но потом все-таки сказал:

– Да, чистая правда. Это было во Франции, где нас с Вадимом поймали члены одной польской мафии. Только, пожалуйста, не спрашивайте, из-за чего они со мной решили так поступить. Они просто были двинутыми на всю голову… Играли в орлянку на то, кого первого убить таким способом… Выпало, что я первый. Прошла бы еще секунда, и меня бы уже не было на этом свете, но Вадим смог обезвредить всех мафиози и спасти меня.

– А как вообще они собирались влить вам три литра? – начальник отдела явно хотел спросить что-то другое, но так как был поражен этим рассказом, то и задал именно этот вопрос.

– Я об этом не скажу никогда! – он еще больше залился краской. Ну, я-то знал все извращенные подробности этой жуткой казни… – Сергей Павлович, как мужика вас прошу, не спрашивайте меня об этом!

Тот понимающе улыбнулся – все-таки сам догадался об ответе на свой вопрос, но говорить об этом не стал.

– Ты как? – поинтересовался у меня Алексей, желая перевести разговор на другую тему.

– Вроде нормально, но у меня просто в голове не укладывается, что Шевченко – жестокий насильник.

– Да… А я вот не понимаю, неужели никто не знал об этом? Я тогда уже в армии служил, а то бы все-таки защитил ее. Но даже ее брат не знал о том, что Шевченко… ты слышал от Максима, что с ней сделал.

– Это же стыдно вспоминать кому бы то ни было. Вот она никому и не сказала.

– Ты прав… – вздохнул он. – Помнишь шестую главу из дневника Вадима? Тот негодяй Радзинский ведь тоже с ним так же поступил… Я не стал говорить Сергею Павловичу об этом. Что бы он тогда подумал о нем?

Зря он напомнил мне про эту историю. Я скривился от отвращения, когда в моей голове, как по заказу, всплыли строчки, описывавшие его изнасилование. Вадим тогда кричал: «Не надо, не делайте этого, умоляю!», а главарь мафии отвечал: «А тебя никто не спрашивает!», раздевал его и начинал свое дело. А после того просто-напросто выкинул его за дверь, даже не поинтересовавшись его состоянием. Зато, как ему пригрозили убийством, он сразу воодушевился и развернул бурную деятельность, лишь бы отомстить Крохину за такие слова!

Через несколько минут к нам подъехал желтый «Ниссан». Алексей хотел было помочь мне встать со скамейки, но я отмахнулся от него и поднялся сам.

Мы сели в машину: Сергей – рядом с водителем, а мы с Крохиным – позади них. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому я стал смотреть в окно. К счастью, пробок не было, и такси ехало быстро, нигде не останавливаясь. Скоро наш район скрылся из виду, и мы выехали на Третье транспортное кольцо.

Однако не только у меня было плохое настроение: Алексей тоже мрачно смотрел в одну точку и вообще выглядел каким-то грустным; лицо бледное, шрамы резко выделялись на нем. Я понимал, о чем он думал: наверняка либо о том, о чем он сейчас рассказал Крутовскому, либо о том, что ему сказал Горский-младший в его же кабинете. Скорее всего, о том, что тем человеком, который неделю назад напал на него возле дома, был нанятый Максимом актер. Это же не киллер, так что он не стал бы его убивать… Получается, что нас обоих напугали совершенно напрасно – Смолин подбросил мне неудачно составленную им записку, чтобы я не расследовал эту историю с героином, а Горский нанял актера, пригрозившего ножом судье… Да, иначе бы он не пошел на такое дело – сажать невинного человека на десять лет строгого режима… Но открывшиеся перед нами обоими факты биографии Шевченко напрочь отбили желание освобождать его из СИЗО. Хоть и прошло уже двадцать три года после его преступлений, но он тогда не получил никакого наказания за них. Так неужели же нам просто закрыть на это глаза? Уж если в Германии некоторое время назад судили бывшего нациста, то и мы можем назначить срок для нашего пока еще невинно осужденного!

Даже Сергей, всегда веселый и слегка нахальный, молча сидел рядом с шофером и читал на своем мобильном новости. О чем думал он – было для меня загадкой. За все время, как я знаком с ним, он никогда не принимал ничего близко к сердцу: хотя была одна вещь, которую он тяжело переживал – самоубийство Вадима, которого он очень любил и считал хорошим другом. Из его заметок я знал, что Сергей не отвернулся от него даже тогда, когда ему сообщили о том, что он серийный убийца.

Сложная штука эта жизнь… Кто бы однозначно осудил поступки Вадима, когда тот убил Эдуарда Лиановского? И кто в этом виноват? Разумеется, Маликов – зачем он больше десяти лет назад прибежал в истерике к своему другу? «Я не способен на убийство… Но не оставлять же его безнаказанным за такое?» Мне даже стало смешно, когда я вспомнил эти строки из дневника покойного. Но смех вскоре пропал, почему-то сменившись желанием пофилософствовать. А ведь он и сам был виноват в том, как сложилась его жизнь. Нельзя ради блага других людей идти на все возможное и невозможное. Так что альтруистом в итоге оказался вовсе не Крохин, а Вадим. А первый вообще невинная жертва обстоятельств: ну вот из-за чего он оказался во французском плену и едва не погиб? Просто из-за садизма тех бандитов.

А кто скажет, что его следует немедленно выгнать из суда и посадить в тюрьму? Да, он за свою карьеру совершил уже четыре противоправных деяния, но ведь он помогал другу, спасшему его от жестокой смерти… Но об этом знаем только я, Маликов с Раисой, Анастасия, Сергей и Горский-младший. Правда, последние двое знают только общие детали…

Как только я вспомнил про Раису, так мне стало и еще больше грустно, и приятно. Где она сейчас? На курорте, в родном городе, или же в церкви, посещает своего мужа? Правда, она говорила мне, что желает развестись с ним, но мало ли что… Может, ей все-таки жаль его? Сомневаюсь, конечно, что это так, но… та поговорка о чужой душе абсолютно верна.

Тем временем машина въехала в Люберцы; я узнал автостанцию, на которой, как всегда, припарковано множество маршруток. До моего временного дома оставалось совсем немного.

Вот и наша многоэтажка с цветущей яблоней во дворе. «Ниссан» остановился, и водитель обратился к Сергею:

– С вас семьсот пятьдесят, – тот протянул ему тысячу, получил двести пятьдесят рублей, и мы, все трое, вышли из машины.

– Красиво у вас здесь… – заметил начальник отдела, рассматривая окружающий нас пейзаж. – Не то, что в Москве.

– Не жалуюсь, – безучастно ответил ему Алексей, заходя в подъезд. Его плохое настроение так и не пропало… – Да только вы не о том думаете, Сергей Павлович. Нам надо рассчитать, сколько лет получат Шевченко, Лукьянов и Горский.

========== Обсуждение будущего срока ==========

Я очень надеялся, что Сергей получит пожизненный срок за то, что натворил двадцать три года назад, но меня мучила мысль о прошествии уже стольких лет… Не думаю, что наши судьи, пусть даже честные и неподкупные, будут сажать кого-либо за преступление, совершенное так давно. Это же не Германия, где в этом году судили нациста Хеннинга. Интересно, сколько же получит Шевченко?

Во мне уже не осталось никакого сочувствия к нему, и я даже потом удивлялся, как я мог злиться на Крохина и пытаться его убить в его же кабинете. А всему виной мой вспыльчивый характер. Правда, сейчас я превратился в какого-то философа, поскольку появилось много интересного, что можно обсудить и над чем поразмышлять.

Но тогда нас троих занимала одна вещь: расчет срока для наших преступников. Честно говоря, единственным человеком, которого мне жаль, был Горский-младший. Ведь у него был такой же мотив, как и у покойного Вадима – месть… А он, слава богу, никого не убил, тем более в таком количестве. Я бы, пожалуй, выступил в его защиту в суде.

Однако Алексей думал иначе. Когда мы устроились в гостиной на диване, он сразу же, открыв Уголовный кодекс и быстро пробежав его глазами, заявил:

– Максим подпадает под большее количество статей, чем остальные двое. Но я вам так скажу: мне его совсем не жаль. Особенно потому, что из-за него я посадил Шевченко за то, чего он не совершал. Я даже не знаю, как мне себя вести на суде. А что, если всплывет эта история?

– Вы же честный судья, так что вас можно понять… – сказал Крутовской, но тот только отвернулся от него, устремив взгляд куда-то в потолок.

– Это раньше было, а сейчас… я хоть и не беру взятки, но стоит меня напугать, и я уже готов на все… Вы помните, ребята, что именно я скрыл убийство Лиановского? Вадим меня, разумеется, не пугал, но чего не сделаешь ради друга…

Мы вместе с начальником отдела закивали. Не знаю, что он думал об этом, но мне кажется, что Крохина можно простить за это. А тот продолжал:

– А еще: я же отправил Павлова в Сибирь. Ну что будет, если об этом узнают?

Здесь Сергей решил довольно неудачно пошутить:

– Предложите денег, и историю замнут.

– Вы что! – он замахал на него руками и даже покраснел. – Деньги-то, конечно, у меня есть, но как это будет выглядеть с учетом того, что Лукьянова я буду судить за получение взятки, а Горского – за дачу ее? Двойные стандарты получаются… – по-видимому, он бы ударился в философию, что я начал в последнее время наблюдать за ним, но быстро взял себя в руки и подвел итоги: – Короче, у Горского четыре статьи, у Лукьянова – одна, а у Шевченко – три. Хотя, – он немного подумал и добавил, – согласно закону, от двух он освобождается… Но он же вроде как тогда предлагал деньги, чтобы его не сажали…

– Это значит, что он уклонялся от правосудия, а, как я слышал, за это можно дать срок, – заметил я. Хотел было еще кое-что сказать, но вдруг вспомнил одну вещь – свой разговор со Смолиным. Что он тогда говорил о Шевченко? «…он тогда, в молодости, такого натворил, что боже мой…» Неужели он знал о том, что Сергей изнасиловал Викторию, и молчал об этом? Однако это понятно: он боялся своего мучителя, но сейчас-то, когда ему уже около тридцати лет, почему он ничего не сказал? Разве детские обиды так сильны? Или Шевченко, если бы Смолин все-таки набрался храбрости и выступил против него в качестве свидетеля, нашел бы его и снова избил?

– Ты меня порадовал. А то за заведомо ложные показания дают только три месяца тюрьмы, – с плохо скрываемым облегчением ответил Алексей. – Если это так, то ему светят пятнадцать лет лишения свободы или даже больше.

– Зря он просил тебя о помощи, Мартынов! – усмехнулся начальник отдела. – Ни к чему хорошему это не привело.

Это я и сам понимаю… Но дело не только в этом. Ему не стоило рассказывать Максиму по пьяни о том, что он сделал с сестрой его отца.

– Да, кстати, у тебя остался телефон Смолина? – спросил я у него. Тот кивнул и, достав из кармана айфон, пролистал ленту контактов, нажал на вызов и протянул мобильный мне, даже не поинтересовавшись, зачем мне понадобился его номер – видно, сам догадался.

– Товарищ полковник?.. Я вас слушаю, – раздался из динамиков явно удивленный голос Смолина.

– Здравствуй, это Мартынов. Ты говорил при нашей с тобой встрече, что Шевченко что-то натворил в молодости. Что ты имел в виду?

Минутная заминка на другом конце провода усилила мои подозрения насчет того, что он до сих пор боится Сергея. Я уже успел подумать, что Смолин так ничего и не скажет, но ошибался.

– Пожалуйста, Александр Иванович, обещайте, что не скажете ему о том, что это я вам рассказал о том случае, – умоляюще заговорил бывший следователь. – Если обещаете, то я вам все скажу.

– Обещаю.

Наконец он начал свой рассказ.

– Дело все в том, что он никогда не любил проигрывать. Поэтому он где-то в девятом классе начал предлагать встречаться сначала одноклассницам, а потом и тем, кого видел хотя бы раз, лишь бы они были в его вкусе. А Вика была красавицей, это даже я успел отметить, хоть мне тогда и было всего лишь восемь лет. Но она никогда не встречалась ни с одним парнем и ему тоже отказала. Сергею это не понравилось, и как-то вечером он подкараулил ее, когда она возвращалась в детский дом (ей тогда было семнадцать), оглушил и изнасиловал. Я все это видел, но от страха спрятался в кусты и вышел оттуда только после того, как Сергей ушел на довольно большое расстояние. Потом я хотел было сообщить об увиденном, да побоялся, что он меня снова изобьет, и на этот раз – до смерти. Вы понимаете, почему – не оставлять же ему было столь важного свидетеля в живых… Я уже почти забыл об этом случае, но тут услышал, что его посадили на десять лет, и вспомнил. Думал, что все-таки за это дело, но оказалось, что за наркоторговлю. Сергей Павлович выслал ребят, чтобы они задержали меня – ну неужели он думал, что я торгую наркотиками и обвинил его в этом?! Потом, слава богу, отпустил… Кстати, а что с ней сейчас? И кто в итоге подкинул ему наркотики?

– Ее племянник Максим. Шевченко на корпоративе рассказал ему об этом. Но он не торгует героином – он забрал из хранилища старую улику. А с Викторией вроде все хорошо, хоть я с ней особо не разговаривал.

Смолин то ли обрадовался, то ли огорчился – неизвестно. Помолчав около половины минуты, он задумчиво сказал:

– Жаль ее племянника. Тоже сломал себе жизнь, как и тот Новицкий.

Я изумился такому ответу. Нет, не тому, что Смолин пожалел Горского-младшего, а тому, что он вдруг вспомнил про Вадима. Мне пришел на ум отрывок из девятой части его заметок, как этот самый Смолин, будучи еще следователем, обматерил его и врезал кулаком в нос, зная о нем лишь то, что он – серийный убийца. А тут вдруг такие слова… Но я не стал говорить с ним об этом и сделал вид, что мне все равно. Я только спросил у него, согласен ли он выступить против него в суде. Он наотрез отказался, но я все же смог найти компромисс: он запишет свои показания и пришлет нам. На этом мы закончили говорить. Я вернул айфон Крутовскому, который почему-то выглядел хмурым. Наверно, слушал наш разговор.

– Ты знаешь, Мартынов, – сказал он, – после того, как я узнал, что он ударил Михалыча в ИВС, я выгнал его из отдела. Но сейчас мне стыдно. Я слышал, что он сейчас пожалел его – ты, ради бога, извини, что я нечаянно подслушал ваш разговор. Мне жаль его – я даже готов взять его обратно, если бы наши сотрудники не проходили много психологических тестов. А я успел заметить, что он постоянно на все обижается и очень вспыльчивый – вряд ли он снова их пройдет. Впрочем, я предложу ему занять старое место, а там пусть сам решит.

– Не думаю, что он согласится. Он сейчас в Интернете работает.

А Крохин молчал и только механически перелистывал Уголовный кодекс, иногда записывая что-то в блокнот. Должно быть, рассчитывал срока для всех троих, которых мы вскоре должны осудить по всей строгости закона.

Закончив с этим, он сказал нам:

– Я все рассчитал. Заседание по поводу нашей троицы в субботу, в десять часов утра.

– Думаю, я здесь больше не нужен. Всем до свидания! – помахал нам обоим начальник отдела и ушел.

Мы остались одни; я посмотрел на Алексея, все еще читавшего кодекс. Он опять был грустным, и, казалось, мысли его были далеки от судебного заседания в субботу. Но я ошибался.

– Скажи мне, что делать?! – вскрикнул он, вцепившись руками в волосы. – Ну как я покажусь перед всеми в субботу? Знаешь, мне совсем не хочется идти туда, но как же без судьи?!

– Ты ни в чем не виноват. Максим нанял актера, чтобы тебя напугать.

– Вот именно, черт возьми! – выругался он. – За двести девяносто шестую статью я ему назначу максимум! Это, если тебе интересно, «угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия»! Если бы не это обстоятельство, я бы его пожалел, но тот факт, что из-за него я опять пошел на незаконное деяние, меня просто выводит из себя. Ах, боже мой, как мне в субботу смотреть всем в глаза?.. Я не переживал так даже тогда, когда Вадим просил меня скрыть убийство Лиановского, даже когда я отправил Павлова в сибирскую колонию… – он вдруг заплакал. Я хотел было его успокоить, но его истерика скоро прекратилась сама. Мне бы его умение быстро приходить в себя…

– Вот что, Саша… – сказал он уже спокойным тоном, – все решит суббота. И что это я опять потерял над собой контроль? Конечно, при Сергее Павловиче я старался держать себя в руках. Ну ладно. Мне надо прислать Лукьянову повестку в суд: Горский и Шевченко ведь уже под арестом… А ты оставь меня ненадолго. На кухне есть кое-что – иди, пожалуйста, и поешь.

Я покорно вышел, но успел заметить, как он открыл ноутбук и стал что-то печатать. Должно быть, повестку…

Аппетита у меня не было от слова «совсем», так что вместо того, чтобы есть, я решил прогуляться. Мелкий дождь, который я видел из окна, кончился, что меня очень порадовало. Хотя Люберцы – не такой город, в котором приятно гулять, но мне было все равно. Оставаться дома мне не хотелось: было скучно. Алексей занимался своими делами, отвлекать его я не желал. Телевизора у него не было – он считал это занятие совершенно бесполезным (он как-то упомянул об этом, когда я изъявил желание что-нибудь посмотреть и еще не заметил, что смотреть-то и не на чем). Читать он любил только классиков, да к тому же половина его книг была на французском. Правда, не знаю, станет ли он продолжать их читать после пережитого…

В общем, мы оказались совершенно разными людьми: он – интеллигент, а я… ничего особенного. Люблю детективные истории, того же жанра сериалы, поиграть в карты. Но мне вдруг вспомнился школьный курс физики. «Противоположно заряженные атомы притягиваются друг к другу». Мы, конечно, не атомы, но тоже сблизились и стали хорошими друзьями. Честно говоря, не хочу уезжать. Хочется остаться здесь хотя бы до субботы. А потом… да что потом? Будет прежняя моя жизнь, довольно скучная.

Кто знает, останусь ли я один до конца своих дней? И где сейчас Раиса? Я был бы очень рад увидеть ее снова… Насчет нашей с ней свадьбы – это так маловероятно, что практически невозможно. Она, конечно, не простит Маликова за то, что он ей ничего не сказал о заказном убийстве Павлова агентами ФСБ (это ведь и по его вине произошло), но и ко мне не придет за поддержкой. Я успел в ней заметить эту черту характера. Она сильная девушка, и сможет прожить на свете без чьей-либо помощи. А если что ей понадобится, я всегда рад сделать для нее что могу.

Может быть, я бы провел на улице все оставшееся до позднего вечера время, если бы опять не начался дождь. Так что мне пришлось возвращаться в квартиру.

Алексей даже не заметил моего отсутствия – когда я вошел в гостиную, он все так же сидел за компьютером. Он уже ничего не печатал, а просто сидел на каком-то юридическом сайте. Я не стал его отвлекать и ушел в спальню. Лег на кровать и скоро не заметил, как уснул.

========== Суд ==========

Суббота наступила так быстро, что я даже не успел осознать этот факт. После того, как мы рассчитали, сколько лет получит наша преступная троица, время летело со страшной силой. На следующий день после расчета срока я, придя в следственный изолятор, почему-то решил наведаться к Сергею. Сообщу ему, что нашел того, кто подбросил ему героин – пусть радуется. Недолго ему радоваться-то осталось. Явно больше десяти лет сидеть ему на нарах.

– И кто же он такой? – поинтересовался он. А ведь действительно обрадовался, узнав, что я все выяснил: расплылся в довольной улыбке – мне сразу же захотелось стереть ее с его лица. Но не надо показывать свои истинные чувства. Это пока лишнее.

– Твой коллега. Максим Горский, – его тоже привезли ко мне, но я его посещать не собирался. И говорить об этом Шевченко – тоже.

При этих словах он явно изумился.

– Что я ему такого сделал, чтобы он подкинул мне наркотики? Он мне казался нормальным парнем.

Сказал бы я тебе, что ты сделал тогда, около двадцати трех лет назад… Ведь у тебя всю жизнь была и есть мания величия. Как только я мог подумать, что ты по-настоящему скромный? Я, разумеется, не психолог, но почему я так жестоко ошибался? Ой, правду говорят, что чужая душа – потемки!

А он сам виноват, что сидит в моем следственном изоляторе… Сам ведь рассказал по пьяни об изнасиловании Виктории, и кому? Племяннику своей жертвы. А Максим всего лишь оказался не в том месте и не в то время – вот и поплатился своей свободой. Не знаю, сколько лет ему сидеть.

– В субботу узнаешь. Конвой приведет тебя в наш районный суд. Судье тоже есть о чем с тобой поговорить. Прощай.

Во время этой речи я с трудом сдерживался, чтобы не ударить его или вообще – чтобы не убить. Но каким-то чудом мне удалось взять себя в руки. А я-то хотел взять с собой кого-нибудь из своих приятелей, чтобы те удержали меня от вероятного убийства…

Вернувшись вечером в Люберцы, я не стал говорить Крохину о своей короткой беседе с Сергеем, а отделался нейтральными фразами. Дескать, все нормально. Он же в свою очередь не стал расспрашивать меня ни о чем. Спасибо ему за это.

А прошлым вечером, ближе к ночи, когда мы уже почти спали, я вдруг услышал, что Алексей плачет. Я понял, что он представил себе, как будет в десять часов смотреть в глаза всем членам заседания. Больше недели назад осудил явно невиновного Сергея за наркоторговлю… Хотя мы же восстановили справедливость, так что непонятно, почему он принимает это так близко к сердцу. Я сказал ему об этом, и он со мной согласился. Скоро он успокоился, и ему наконец удалось заснуть. Но ненадолго – сквозь сон я слышал, как он опять встал и долго ходил по квартире. Однако у меня уже не было сил, чтобы сказать ему, что на дворе глубокая ночь и надо ложиться спать. Меня непреодолимо потянуло в сон.

Утром, когда мы уже приехали на Казанский вокзал (в электричке я почти все полчаса спал из-за того, что было ночью), я спросил у него:

– Неужели ты так переживаешь из-за того, что посадил Шевченко за торговлю наркотиками?

– Не совсем. Просто это ведь уже второе мое незаконное деяние такого рода… Ты же помнишь, что я отправил Павлова далеко отсюда? – я закивал. – Ведь, если подумать, то это и довело его до смерти… Я, конечно, даже не предполагал, что Крестовский согласится его устранить. Все-таки он же его бывший начальник.

– Чего уж теперь думать об этом? Нет ни Павлова, ни Вадима… – тут я вспомнил о своем желании сходить в церковь. – Знаешь, я хочу поставить свечку за упокой его души. Пойдешь со мной? – он согласился, чего я и ожидал.

Скоро мы подошли к зданию суда. Крохин задержался у входной двери и вдруг перекрестился.

– Господи, дай мне силы выдержать это заседание… – тихо сказал он, но я его услышал.

Мы вошли внутрь и направились к залу суда, правда, до того Алексей ненадолго зашел в свой кабинет и вскоре вернулся уже одетым в черную судейскую мантию. После этого мы пришли в зал суда. Слава богу, заседание будет проходить без коллегии присяжных.

Зал оказался небольшим: комната с двумя столами, где лежали какие-то бумаги, местом для судьи и отделенным решеткой пространством со скамьей подсудимых. Пока там находился только знакомый нам обоим прокурор Евдокимов, выглядевший совершенно так же, как и в нашу встречу, когда я просил Николая изучить записи с камер видеонаблюдения, что навело нас сначала на Павла Горского, а потом уже на его сына. Евдокимов хмуро посмотрел на меня, явно узнав и вспомнив о том разговоре возле кабинета технического специалиста, но ничего не сказал и только кивнул нам обоим в знак приветствия. Я тоже вспомнил, что обошелся тогда с ним довольно недружелюбно, и опустил глаза от стыда. Еще в зале сидел незнакомый человек средних лет в черном костюме. Адвокат, что ли? И кто из нашей троицы нанял его?

Однако через некоторое время конвой привел Максима, Сергея и того следователя Лукьянова. Пришла также и девушка-секретарь. Крохин занял свое место, а я сел возле адвоката. Тот удивленно посмотрел на меня:

– Вы здесь в качестве свидетеля, что ли? – я кивнул и объяснил ему, что мы на пару с судьей раскрыли это дело. Его эта история явно заинтересовала. Но мы не успели даже познакомиться, как Алексей начал говорить:

– Прошу всех садиться. Судебное разбирательство объявляю открытым. Рассматривается уголовное дело по обвинению Лукьянова Антона Михайловича в совершении преступления, предусмотренного частью третьей статьи 290; также по обвинению Горского Максима Павловича в совершении преступлений, предусмотренных статьей 296, частью третьей статьи 291, пунктом «в» части второй статьи 229 и частью пятой статьи 128.1; и по обвинению Шевченко Сергея Владимировича в совершении преступлений, предусмотренных статьями 117, 131 и 307 Уголовного кодекса Российской Федерации, – услышав это, наш третий подсудимый широко открыл глаза от изумления. Может быть, он и помнил, что совершил двадцать три года назад, а, может, и нет. Наверное, думал, как судья об этом узнал… – Секретарь, доложите о явке в судебное заседание.

Девушка встала и сообщила:

– В судебное заседание явились подсудимый Лукьянов, подсудимый Горский и подсудимый Шевченко. Государственный обвинитель – прокурор Евдокимов Дмитрий Александрович, защитник – Северский Николай Алексеевич. Явился свидетель Мартынов. Не явился свидетель, пожелавший сохранить анонимность – приложил заявление о рассмотрении дела в его отсутствие.

Здесь я заметил на лице Сергея какое-то странное выражение: то ли изумление, то ли ненависть. Скорее всего, догадался, кто этот анонимный свидетель.

Алексей стал разъяснять всем присутствующим в зале регламент судебного заседания: что при входе судьи все, кто здесь есть, встают, дают показания и делают заявления стоя, обращаются к судье «Ваша честь» и так далее. Затем он опять представил всех работников суда: девушку-секретаря, оказывается, зовут Маргарита. Остальных: прокурора и адвоката – я уже знаю. После этого он начал расспрашивать Лукьянова о нем. Оказалось, что он учился в московской академии МВД и имеет жену и маленького сына. Тут я понял, почему он согласился принять от Максима двадцать пять тысяч рублей… Наверно, его оправдают, но, если учесть, что Алексей, услышав от него самого, что он из-за денег отказался расследовать дело Шевченко (всю работу за него сделали мы), даже выматерился, чего я совершенно не ожидал от него – интеллигентного человека, скорее всего, этого не будет.

– Государственный обвинитель, огласите, пожалуйста, обвинение.

Евдокимов встал и, держа в руках лист бумаги, начал читать:

– Десятого июля 2017 года подсудимый Лукьянов, занимавший должность следователя отдела полиции по Басманному району города Москвы, получил от своего коллеги, подсудимого Горского, взятку в размере двадцати пяти тысяч рублей за то, чтобы он не расследовал дело их общего коллеги, подсудимого Шевченко, которого тот же подсудимый Горский обвинил в желании продать четырнадцать килограммов героина за границу. Вы согласны с предъявленным вам обвинением? – обратился он к Лукьянову. Он ответил утвердительно. – Вы себя виновным признаете? – он так же ответил.

Тут вмешался адвокат.

– Дмитрий Александрович, он же наверняка согласился получить эту сумму ради своей семьи.

– Вы правы, это было именно поэтому, – сказал Лукьянов со скамьи подсудимых. Но Алексей не дал ему договорить.

– Порядок в зале суда! – он стукнул по столу молоточком. – С вами все понятно. Переходим к следующему подсудимому. Подсудимый Горский, встаньте. Назовите свою фамилию, имя и отчество.

– Максим Павлович Горский, родился в Москве пятого марта 1993 года. Проживаю по адресу: Москва, улица Старая Басманная, 10. Работал следователем в Басманном отделе полиции. Ранее не судим, холост, детей нет.

Как будто заранее записал это все на бумаге и запомнил. Все тоже оценили его подробный рассказ о себе, и прокурор начал зачитывать обвинение:

– Как уже было указано, десятого июля 2017 года подсудимый Горский вручил своему коллеге, подсудимому Лукьянову, двадцать пять тысяч рублей в качестве взятки за его бездействие. Данный факт подтверждает наличие заключения дактилоскопической экспертизы пачки денег, переданной подсудимым Лукьянову. Кроме того, вечером, одиннадцатого июля, в городе Люберцы, по адресу: улица Инициативная, дом семь, было совершено нападение на судью Алексея Дмитриевича Крохина с целью добиться ареста подсудимого Шевченко, заведомо невиновного в торговле героином, – при этих словах Евдокимова я посмотрел на Алексея; он скривился от отвращения и закрыл глаза. Конечно, ему был неприятен тот факт, что прокурор говорил об этой истории перед всем народом в его присутствии… Я понимаю, что это официальное обвинение, предъявляемое Горскому-младшему, и оно реально, но все-таки деликатности у этой парочки просто нет! Что у Куликова, что у него… Но сейчас Евдокимов не так уж и виноват.

А прокурор продолжал:

– Также выяснилось, что именно подсудимый Горский был причиной заключения подсудимого Шевченко под арест, поскольку он, взяв из хранилища улик Басманного отдела полиции пятьдесят граммов героина, подложил их подсудимому Шевченко, тем самым нарушив статью 128.1 Уголовного кодекса Российской Федерации. Вы признаете себя виновным? – спросил он Максима.

– Да, – решительно ответил он. – Мне не нужен адвокат. Все было именно так, как вы описали.

– А почему вы угрожали именно Алексею Дмитриевичу? – поинтересовался адвокат. – Вы ведь проживаете и работаете совершенно в другом районе.

– В нашем суде вскрылись большие нарушения. Он временно закрыт. Жителям приходилось обращаться сюда. Вот и я так же поступил.

– Зачем понадобилось угрожать судье? – не унимался Северский.

– Если бы я предложил ему хорошие деньги, он бы наотрез от них отказался. Я знаю, что он не берет взятки. Поэтому мне пришлось нанять за небольшую сумму актера, который бы пригрозил ему ножом, чтобы он согласился посадить моего коллегу. Но я ни за что не пойду на убийство кого бы то ни было.

Я опять перевел взгляд на Алексея. Тот молчал и смотрел куда угодно, только не на Максима, красный от стыда… Потом он скрестил на столе руки и опустил на них голову, так что со стороны могло показаться, что он задремал. Но это было совсем не так – я сидел близко от него и потому слышал, как он тихо матерился сквозь зубы… «Не переживай!» – незаметно для всех встав с места (адвокат и прокурор были заняты допросом Горского-младшего, секретарь занималась какими-то бумагами, а подсудимым было не до того, чтобы разглядывать окружающую обстановку) и подойдя к судейскому месту, шепнул я ему.

– Да как же тут не переживать-то? – горько усмехнулся он, сделав мне знак вернуться на место. – В моем присутствии меня же и обсуждают.

Неугомонный адвокат продолжал расспрашивать своего подзащитного о том дне. Одиннадцатое июля две тысячи семнадцатого года – почти что крест на судейской карьере… Так считал Алексей, когда рассказывал мне об этом. Как я ни убеждал его в обратном, он все еще не отказался от своих неприглядных мыслей.