Текст книги "Новизна хуже старины (СИ)"

Автор книги: Нефертум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– И что теперь будешь делать?

– Куда мне деваться? Остается лишь одно – смерть. Знаете, Александр Иванович, я не всегда был таким: были на моем счету раскрытия многих преступлений, я рисковал жизнью ради людей, а теперь… во что я превратился?

– В спецназе, что ли, служил? – поинтересовался я, чтобы только поддержать разговор.

– Нет, в прокуратуре. Да, впрочем, какое это имеет значение? Я уже не прокурор и не следователь, а так – никчемный человек…

Я знал из дневника Вадима, что Маликов служил в прокуратуре. Но не думал, что наши прокуроры рискуют жизнью, чтобы раскрыть какое-либо дело; мне казалось, что они просто сидят в своих кабинетах и контролируют работу Следственного комитета. Не могу представить себе Куликова или Евдокимова в роли бравого спасателя… ну, не такие они люди! Второй-то вроде нормальный мужик, но первого я искренне возненавидел. Спасибо, что этот Леонид Иванович не присутствовал на субботнем заседании, а то не знаю, чем бы оно кончилось… А Евдокимов… если бы я сам не испортил с ним отношения, то, может быть, мы смогли бы неплохо общаться в дальнейшем. Это я сейчас сожалею о том, что тогда нагрубил почти всем сотрудникам нашей прокуратуры, а в тот день меня так рассердил вопрос Куликова, что я не мог сдерживать эмоции.

А Маликов говорит так, как будто уже окончательно решил умереть и не ощущает себя живым человеком. На мгновение мне захотелось утешить его, сказать что-нибудь хорошее, но я выбросил из головы эту мысль. А он почему-то начал рассказывать мне всю свою жизнь:

– Я любил Аню. Она была еще студенткой, когда я женился на ней. Отца с матерью обожал, и в своих девочках души не чаял. Мы были счастливы: любовь, гармония – все это было. Но я даже не мог догадаться, что сделает этот проклятый Лиановский. Не думал, что у него хватит наглости убить Лизу и Свету… Однако он это сделал, и рука не дрогнула. Я поехал в Москву, чтобы немного развеяться. Устроился в другую прокуратуру, и работа затянула. Сначала я от души помогал посетителям, но потом понял, что от этого никакой пользы не будет. Например, Лиановского столько раз сажали, а он все время сбегал и наводил ужас на наше Подмосковье… Я перестал брать себе дела и занимался только бумажной работой. Да, признаюсь, не ладил с коллегами, носил маску холодного и злого человека – они оскорбляли меня за моей спиной: «змей подколодный» и другие клички доносились до меня, но я старался не обращать на это внимания. Дома я искал в Интернете статьи о Лиановском, пытаясь понять, где он. Три года назад узнал о том, что его посадили на двадцать лет, и обрадовался: наконец-то эта сволочь получила по заслугам! Правда, его тогда еще не отправили в колонию, а поместили сюда. Начальником следственного изолятора тогда был Вадим – он бы не отпустил на свободу отъявленного преступника, если бы даже ему предложили взятку. Он был не таким человеком, царство ему небесное… – Маликов перекрестился и продолжал рассказывать: – В тот день, когда у меня был день рождения, я приехал к Вадиму на работу, чтобы отметить. Мы устроили небольшую пьянку, и на ней он рассказал мне, что убил Лиановского через день, как он попал в его СИЗО… Этот наглый, жестокий рецидивист даже перед смертью не раскаивался в том, что совершил! Думаете, мне было приятно это слышать? С одной стороны, да, а с другой – нет. Зачем же вы так строго судите меня, Александр Иванович? Я вам повторяю, что я любил родителей, Аню и моих дорогих девочек… Почти каждый день, и в холод, и в дождь, и в жару, ходил на кладбище и носил красные розы на их могилу… Но влюбился в Раю. Я не хотел ей рассказывать о том, что когда-то давно у меня была семья, и я из-за своего идиотизма лишился ее… Она бы поняла это столь же превратно, как и вы. Да, впрочем, она и так уже все поняла; ведь она умна… Теперь у меня одно желание: пусть она будет счастлива. Я не смог сделать ее счастливой, так пусть она найдет того человека, который сможет, – он опустил голову на руки и заплакал. Мне стало как-то не по себе.

– Владимир Анатольевич, да я же… Простите меня, пожалуйста… – сбивчиво заговорил я. – Я был неправ по отношению к вам и признаю это.

– Да ладно… – отмахнулся от меня мой собеседник. – Каждый судит, как умеет. Правда, никто не знал о моей трагедии. Люди большей частью равнодушны к страданиям других. Знаете Леонида Ивановича Куликова?

Я кивнул. Как же не знать-то… Мое с ним знакомство закончилось весьма плачевно.

– И каким он вам показался?

– Любопытный мужик и к тому же нахальный. Допрашивал меня о смерти Вадима с такой наглостью, что я едва не обматерил его.

– Знакомо… Он и меня в первый день расспрашивал о жизни. Спросил о семье, и я с трудом сдержал слезы. Конечно, я прикинулся надменным и ничего ему не ответил. А он презрительно усмехнулся, и потом они с Евдокимовым долго это обсуждали. Эх, знали бы они, что я в тот момент чувствовал…

– Бывают такие люди. Но не все.

– Девяносто процентов. Я убедился в этом, Александр Иванович.

Ну, это его личное мнение. А вот я с ним немного не согласен – не девяносто процентов неприятных людей в нашей стране, а больше. Я всегда так считал, но сейчас еще сильнее уверился в этом. Особенно после расследования: вспомнить хотя бы Лукьянова (ради двадцати пяти тысяч рублей закрыл глаза на то, что его коллега несправедливо осужден…) или начальника Басманного отдела, с которым я так и не поговорил, но из рассказов Алексея и Максима составил о нем довольно однозначное впечатление. Да, впрочем, чего об этом говорить?

– Вы вернетесь в церковь? – спросил я Маликова уже почти дружелюбно.

– Зачем? Молитвы мне не помогают, совесть замучила… Надоело жить, понимаете?

– Самоубийство – не лучший выход из положения, – философски заметил я; и он со мной согласился:

– Это верно. Я хочу пойти в армию: ведь сейчас же война в Сирии. Меня все – Сергей Павлович, Вадим, Рая, и даже вы сами, считали слабохарактерным, так хоть умру по-геройски.

Я хотел было сказать ему, что Сергей как раз очень ценил его (по крайней мере, до того момента, когда Вадима арестовали и бросили в наш районный отдел полиции), но почему-то промолчал. Маликов встал со скамейки и быстро ушел, даже не попрощавшись со мной. Я увидел лишь его спину в черном костюме, когда он свернул за угол – так он спешил скрыться от меня…

Не ожидал от него последней фразы. Честное слово, никогда не предполагал в нем такого благородства. Молодец, бывший майор Маликов. Если бы в двадцать пять лет он не устроил истерику по поводу гибели своей семьи, а сам бы свершил правосудие над этими проклятыми садистами, я бы уважал его еще больше.

А что же будет с Раисой? Я понимаю, что глупо и бессмысленно заявляться к ней сейчас с предложением руки и сердца. Но я готов это сделать. Однако как это будет выглядеть со стороны? «Доброе утро, Раиса. Я вас люблю. Будьте моей женой!» А у нее до сих пор в душе травма после развода… И любила ли она Владимира? Он-то сам признался, что любит ее, но она? Я до сих пор помню, как, получив «анонимную» записку, поехал в наш отдел МВД, и там она отзывалась о муже очень нелестно.

Но, честно говоря, психолог из меня – как из ежа котлета… Единственный способ узнать, любила ли Раиса своего супруга – это спросить ее об этом напрямую, а не строить беспочвенные предположения. Дай бог, чтобы ответ ее не был положительным.

========== Чего и следовало ожидать… ==========

С этими мыслями я отправился на работу. Время тянулось долго-долго, как резина. Мой заместитель Наумов ходил по этажам, проверяя несение службы дежурными, а я только по приходу в СИЗО прошелся по коридорам, а потом закрылся в кабинете и открыл так и не оконченный с того дня, как ко мне привезли Сергея, пасьянс, желая отвлечься от того, что слышал совсем недавно.

Двух королей я собрал быстро, и началась новая партия. Я автоматически кликал мышью, перетаскивая карты на нужные места, и все-таки думал о ней. Сегодня я приду к ней на квартиру и откровенно признаюсь в том, что люблю ее. Что она мне ответит – не знаю.

За весь день меня никто не посетил, чему я был рад, поскольку очень не хотел, чтобы нарушали мое уединение. Я по натуре интроверт, хотя знающие меня люди ни за что бы так не сказали. Вообще я любитель поговорить, выпить с друзьями, но, когда я прихожу домой, где меня ждет только мой кот, мне становится так хорошо, как не бывает даже после разговора с приятелями. Значит, интроверт во мне пересиливает экстраверта.

Когда рабочий день кончился, я не пошел домой, а направился в сторону улицы Красноказарменной, где живут Маликовы. Мне хотелось поймать Раису по дороге и поговорить с ней о том, о чем я думаю уже довольно давно.

Я не знал, куда делся после утренней исповеди Владимир. Ведь ему некуда идти, кроме как в церковь или домой. А чтобы отправиться на войну – так для этого нужно много времени… Зачем он решил свести счеты с жизнью таким образом? Он, конечно, объяснил мне, почему хочет уехать в Сирию, но я все же никак не мог понять его желание. Развод – не такая вещь, чтобы из-за этого так сильно переживать. Впрочем, не надо осуждать человека за его намерения, пусть даже они и дурацкие…

Вскоре я пришел на нужную улицу и стал ждать, когда придет Раиса. Чтобы убить время, вытащил из кармана мобильный и открыл Яндекс.Новости. Американские и украинские события я решил пропустить; а вот сирийские меня заинтересовали.

«Россия не готова раскрыть детали возможного перемирия». «Зона перемирия в Сирии потенциально может быть расширена»… Сомневаюсь я что-то, что будет перемирие. Долго идет война – уже шесть лет, но вряд ли все кончится.

Да это и неважно. Я никогда особо не интересовался политикой: вообще я далек от того, чтобы сидеть дома и обсуждать, что там происходит на Украине или в США. Так называемые «диванные эксперты» для меня просто странные люди. Не знают, чем заняться в свободное время – вот и смотрят телевизор, вставляя ненужные комментарии. Если не разбираешься в политике, так и не лезь в нее.

Но мои размышления прервал шум. Это была какая-то машина – белый седан (марку я не успел определить) – въехавшая во двор. Я обернулся в сторону, откуда она приехала, и тут заметил шедшую невдалеке Раису. Как же я обрадовался… Стараясь сохранять спокойствие, я подошел к ней.

– Добрый вечер, Раиса, – сдержанно поприветствовал я ее.

Она кивнула в ответ. Почему она ничего не говорит? Впрочем, это очевидно: сегодня утром развелась с мужем…

– Я смотрю, вы чем-то обеспокоены? – я решил скрыть от нее мою утреннюю слежку за ними обоими.

– Мы с Володей расстались. Это, конечно, была моя инициатива, но я сейчас думаю, что мне стоило с ним поговорить. Кто знает, что с ним будет? После развода он мне не звонил. А я все-таки беспокоюсь за него.

И тут я не выдержал и проговорился:

– Владимир решил искупить свою вину.

Девушка изумленно посмотрела на меня.

– Что? Вы о чем?

Ой, не стоит говорить о том, что ее бывший муж собрался на войну… И ведь он действительно сделает это – я видел по его лицу, что это сильное желание. Когда Маликов говорил, что поедет в Сирию, на его лице не было решительно никаких эмоций, как у Смолина в ИВС… Тот тоже сидел тогда на нарах с каменным выражением лица перед судьей и своим бывшим начальником, когда его обвиняли в наркоторговле… Но у него всегда такое лицо, а у Маликова – нет. «Все взвешено и хорошенько обдумано», – читалось на нем.

Но как же мне объяснить ей свои слова?

– Он хочет исправить свою репутацию.

– А когда вы видели его?

– Мы разговаривали возле ЗАГСа. Не сочтите меня нахалом, но я шел за вами всю дорогу и слышал, о чем вы говорили с Владимиром.

Зачем я это сказал? Услышав мои последние слова, Раиса резко побледнела и сверкнула на меня глазами.

– Какое вы имели право следить за нами? Что вам за дело до нашего развода?

– Есть дело! – я начинал горячиться. – В тот день, когда мы с вами гуляли по районному парку и вы подсказали мне идею насчет героина, я понял, что влюбился! – при этих словах краска залила мое лицо.

– Боже мой… – она посмотрела на меня так, как будто я сказал какую-то странную и вообще дурацкую вещь. – Я не ожидала этого от вас, Александр Иванович. Да вы понимаете, что и кому говорите? Сегодня я развелась с мужем, и вы сразу же признаетесь в любви? Конечно, вам ведь очень удачный повод представился…

– Раиса, помилуйте, я не имел в виду ничего такого! – те же мысли бродили у меня в голове еще совсем недавно… Я так и думал, что она скажет мне что-нибудь в этом роде. Но все же неприятно слышать такие слова. – Ну, когда же мне еще-то сказать об этом? Вы ни за что не посетили бы мой СИЗО, а мне некогда ходить в наш отдел! Я бы никогда вас не увидел больше…

Она вздохнула и ответила:

– Вы ведете себя по-детски. Зачем вы предлагаете свою любовь замужней женщине? Ну, теперь я уже незамужняя, – сказала она тихо. – Может быть, вы уже решили жениться на мне?

– Да! – с жаром сказал я, прикладывая руку к сердцу.

Ее глаза расширились от изумления.

– Александр Иванович… – начала было она, но я ее поправил:

– Не надо этого официоза. Зовите Сашей.

– Саша, я не могу. Мне жаль вас, но нет. Вы еще найдете свою единственную, а я не гожусь на эту роль. Извините.

И, не дождавшись моего ответа, она спешно ушла. То ли ей было неловко выслушивать мое признание в любви, то ли она все же любила Маликова… Ой, только бы не второй вариант! До сих пор любить человека, по вине которого погибло столько людей! А я после ее слов почувствовал, как сжалось сердце, и тяжело опустился на скамейку, к счастью, стоявшую рядом со мной. Ну почему так получилось?!

Я сдавил руками голову и, к своему стыду, почувствовал, что плачу. За всю жизнь я никогда не плакал: первый раз был совсем недавно, когда я узнал, что Сергей оказался насильником и садистом, и вот сейчас я плакал, наплевав на то, что сижу в чужом дворе и меня видят люди. Никакой другой женщины, которую бы я назвал своей женой, я никогда бы не нашел. Мне была нужна только она, Раиса Александровна Маликова, судебно-медицинский эксперт и просто умная и красивая девушка.

В молодости, когда я еще учился на последних курсах финансово-юридической академии, мне было абсолютно все равно, что чувствуют мои многочисленные подружки, когда мне становилось с ними скучно и я бросал их. А сейчас мы с ними словно поменялись местами, и я наконец понял, какую боль причинял им. Внезапно я подумал о том, что я такой же садист, как и Шевченко, только «эмоциональный», если можно так выразиться.

– Что случилось? – услышал я чей-то голос, вздрогнул и отнял руки от лица. Рядом стояла какая-то незнакомая молодая блондинка в джинсах и майке.

– Ничего. Вам-то какое дело? – мне не хотелось говорить о том, что мои слезы из-за отказа любимой выйти за меня замуж.

– Может, чем-нибудь помочь?

– Оставьте меня в покое, – нацепив на себя маску холодности, бесстрастно заявил я ей, но блондинка не ушла. И тогда я, не сдержавшись, выругался матом, объяснив, в каком направлении ей идти со своим наигранным беспокойством… Ну вот не верю я людям, когда те спрашивают, что у тебя случилось! Мне все время видится подвох в их расспросах, и кажется, что они нарочно спрашивают тебя об этом, чтобы потом обсуждать и смеяться за твоей спиной. Что-то вроде фобии, вероятно, беспочвенной! Девушка наконец ушла, ничего мне не сказав, и мне стало немного легче.

Я встал со скамейки и пошел в неизвестном направлении. Просто брел по улице, не задумываясь, куда мне надо идти. Наконец увидел перед собой вывеску какого-то ресторана и вошел внутрь.

Ко мне тут же подскочил молоденький официант, разложил на столе меню и встал в ожидании моего заказа. Я даже не стал смотреть их ассортимент, а решительно сказал:

– Принеси водки. Ничего больше.

Официант, слава богу, ничего не сказал и не удивился моему странному заказу, а пошел и скоро принес мне бутылку и рюмку. Я расплатился с ним, и он ушел.

Первую рюмку я осушил залпом. Алкоголь обжег горло, и какое-то странное щемящее, но теплое чувство разлилось в моей груди. Из головы вылетел весь мой разговор с Раисой возле ее дома, и мне захотелось просидеть здесь, в этом ресторане, все время до его закрытия в уютной обстановке, за бутылкой водки. Еще бы добавить к этому приятную компанию, но, к несчастью, ресторан был почти пустым. Только одна парочка, сидевшая довольно далеко от меня, да еще какая-то девушка за салатом и в полном одиночестве.

Можно было подойти к ней и познакомиться: забыть отказ любимой женщины, но я подавил это желание в корне. Несмотря на ее отказ, я все же продолжал любить Раису.

Думая обо всем этом, я продолжал, словно робот, наливать и сразу же опустошать свою рюмку до тех пор, пока не почувствовал, что алкоголь порядком ударил мне в голову. Из последних сил бросил взгляд на бутылку – она уже была пуста.

========== Эпилог ==========

Не помню, как я добрался до дома. Кто меня туда доставил, я не знаю. Или все же я сам пришел? Как бы то ни было, следующее утро я встретил в своей постели с жуткой головной болью. Здесь я горько пожалел, что живу один: так бы кто-нибудь принес мне рюмку водки на опохмел. Так что я пролежал в кровати весь день и даже не пошел на работу. Наумов звонил мне, но я не мог и руки протянуть, чтобы взять телефон. Да и объяснять ему я ничего не хотел. Ну, напился с горя – с кем не бывает?

Ах, Раиса, зачем я только в тебя влюбился? Сердцу, конечно, не прикажешь, но можно было бы повести себя разумнее. Я и сам не знаю, почему так болезненно переживаю ее отказ.

Прошло около двух месяцев. Я изо всех сил старался выкинуть из головы свою любовь, и это мне удалось. Исправно ходил на работу и больше не думал о том, чтобы опять начать с кем-нибудь встречаться. И, может быть, я навсегда забыл бы и о Раисе, и о желании ее мужа сложить голову на войне в Сирии, но как-то раз мне попалась на глаза сводка погибших, напечатанная в одной газете.

Я пробежал ее глазами и где-то в середине списка замер, как громом пораженный, увидев знакомую фамилию. «Маликов Владимир Анатольевич». Все-таки как он хотел, так и получилось… Только кому есть до этого дело? Кто скажет: «Вот был такой человек, вроде нормальный, но со своими недостатками. Погиб героем. Вечная ему память и царство небесное»? Даже его супруга, и та не желала иметь с ним ничего общего. А все почему? Вспомним две тысячи шестой год: слабый характер одного и излишняя доброта другого, соприкоснувшись друг с другом, привели к смерти восьми людей. Семь-то за дело пострадали, а один – просто потому, что был слишком правильным. У нас никто не одобрял такой характер Павлова, но тот наотрез отказывался меняться, будучи слишком упрямым. Даже не упрямство его было тому виной, а принципы.

И тут раздался звонок мобильного. Я посмотрел на экран и увидел, что это Алексей. Мы с ним не общались с того дня, как он осудил нашу троицу – Лукьянова, Горского и Шевченко. Я хотел позвонить ему в течение этого времени, но подумал, что не стоит отвлекать его от работы. Почему он вдруг решил поговорить со мной? Наверняка он тоже читал эту газету.

– Привет. Ты видел сводку? – услышал я его взволнованный голос. Так я и думал…

– Да. Жаль Маликова, конечно, но он сам этого хотел.

– Что за бред? – недоверчиво усмехнулся он. – Неужели Владимир искал смерти?

– Он сам мне это сказал после своего развода. Дескать, хочет поехать в Сирию и умереть там героем.

В трубке наступила мертвая тишина, а потом Алексей едва ли не вскрикнул:

– Развода?! – и тихо добавил: – Я не должен был смеяться. Все-таки погиб наш общий знакомый и к тому же лишился жены… Помнишь, я называл тебя фаталистом?

Я ответил утвердительно. Конечно, я отлично это помнил; мне и сейчас кажется, что в случившемся одиннадцать лет назад виновата судьба… А ведь это так и есть: не приди тогда Маликов к Вадиму и поведи он себя по-другому (более ответственно), так и не было бы этих восьми смертей, и семья Владимира была бы жива-здорова, и с Раисой он бы не встретился… И я бы все-таки сумел на ней жениться! Сердце снова обожгли воспоминания о моей несчастной любви.

Судьба – до чего же простое, но в то же время сложное понятие! И зависит-то она от самого человека, однако далеко не всегда…

Да, Алексей тогда ответил мне на это: «фаталист ты несчастный». Со здоровой долей иронии, конечно, эти слова, но они верны.

– Я вот подумал и решил: в чем-то ты был прав тогда, после суда над той троицей… Судьба тоже сыграла свою роль во всей этой истории, – заметил он.

Не знаю, почему, но я вдруг спросил:

– А что с ними?

– Максима уже отправили в колонию, и, несмотря на то, что его отец хотел вытащить его оттуда, он наотрез отказался от этого. Павел приходил ко мне и пытался уговорить меня изменить приговор… Но я не совсем его отменил, а дал Максиму право на УДО. Я честно рассказал его отцу обо всем, что случилось. По-видимому, он осознал, что решение мое было справедливым. Я не о том, что десять лет тюрьмы – это подходящее наказание за то, что Максим оклеветал Шевченко, а о том, что за это время он поймет, что неверно поступил.

– Да он и так это понял.

– Ты прав. Но с нашими законами не поспоришь: это моя работа. Что с Лукьяновым и Шевченко, я не знаю.

– Сергей повесился в камере на следующий день после суда, так что наказания твоего ему уже не видать, – на этот раз я сказал об этом очень спокойно, почти без эмоций. – Но меня за халатность не посадят. Я честно рассказал об этом начальнику ФСИН, Рязанову.

Новость о гибели Сергея его тоже ни обрадовала, ни огорчила: он холодно заметил:

– Так ему и надо. Не пережил того, что всплыла истина, – тут он вдруг сменил тему: – Я рад, что тебя не посадят. Как ты сам?

– Живу как обычно: дом-работа-дом… А ты?

– Я тоже. Жизнь, слава богу, наладилась: все спокойно. Анастасия вернулась из Сочи. Осталась довольна поездкой, но не совсем: ведь она встретила Вадима именно там… Ее до сих пор мучают воспоминания. Я сразу догадался об этом, когда встречал ее на вокзале.

Я не знал, что ему на это ответить, поэтому попрощался с ним и повесил трубку. Опять стал думать о смерти Маликова и обо всем пережитом ранее: в частности, о восьми смертях, случившихся три года назад и позже. Судьба тому виной или нет – кто знает? Ответ на этот вопрос вряд ли можно найти, ведь он все-таки сложный. Вечный русский вопрос – «кто виноват?»…