Текст книги "Горький вкус любви (СИ)"
Автор книги: Miss Spring
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Глава 8
Когда через пару дней, девушка сообщила о своём окончательном выздоровлении тёте, Ангелина Георгиевна сказала:
– Это замечательно, детка! Я очень рада за тебя. Думаю, хватит тебе жить в чужом доме, испытывать гостепреимство Дмитрия Михайловича, собирайся потихоньку домой. Тем более, ты выздоровела, меня тоже выписывают через 5 дней.
– Правда? Это очень хорошо. – «промямлила» Мария, которая хоть умом и понимала, что тётя права, но загрустила при её словах. Ей было слишком хорошо в доме адвоката.
После разговора с Ангелиной Георгиевной, девушка посидела в тишине, справилась с эмоциями и пошла к Воронцову. Он сидел в кабинете, сосредоточенно читая очередное дело.
– Дмитрий Михайлович, можно?
– Да, Машенька, конечно, проходи. – он отложил документы. Мария присела на кожаный диван, на котором не так давно уснула, слушая стихи, которые читал ей Воронцов.
– Дмитрий Михайлович, я звонила тёте, её выписывают через 5 дней. – начала она.
– Так это же замечательно! Хорошо, что она выздоравливает. – спокойно отозвался мужчина.
– Да, это прекрасно. И… Я поеду домой. Теперь моё состояние не помешает перенести дорогу в поезде до Выборга и ухаживать там за тётей уже дома. – грустно улыбнулась Северцева.
Дмитрий молчал. Ему безумно хотелось остановить девушку, оставить её в Москве, но он не мог придумать весомого повода, чтоб она осталась. Повисла пауза, Мария смотрела на него почти что жалобно. Её глаза будто бы просили его быть посообразительнее, придумать что-то…
В этот самый момент, у Воронцова зазвонил телефон.
– Прости. – сказал он девушке. – Мама? Что? – Дмитрий Михайлович буквально побелел, от того, что услышал. – Да, сейчас еду! Да, мама, понял! – с тревогой в голосе сказал он и нажав отбой, тут же вскочил с места. – Прости, Маруся, отца увезли в больницу… Я должен мчаться. Потом договорим, хорошо?
– Конечно… Дмитрий Михайлович, может быть надо с вами? – встревожившись спросила Маша.
– Нет, Машенька, будьте с Баффи дома. Я полетел. – всё это он говорил уже на ходу, спускаясь вниз по лестнице. Девушка бежала за ним.
– Только вы осторожно на дороге! – крикнула она Воронцову, когда тот был уже на пороге. Он, обернувшись, улыбнулся и ушёл.
Дмитрий вернулся ночью, часа в 2. Северцева не могла заснуть, маясь в неведении и как только услышала тихо заезжающую во двор машину, тут же спустилась вниз.
Он выглядел совершенно уставшим, не сразу заметил её, лишь когда прошёл в гостиную. В его глазах читалось одно – боль. Мужчина бессильно опустился на диван, а Маша присела рядом с ним.
– Дмитрий Михайлович, что с отцом? – решилась спросить она.
– Инсульт… – тяжело ответил Воронцов и закрыл лицо руками. – Пока что он в реанимации. – вздохнув и посмотрев куда-то в даль, продолжил он. – Очень поздно привезли, прошли уже почти сутки, как всё случилось. Мама не сразу поняла, что дело серьёзное, думала просто приступ гипертонии… – девушка немного растерялась. Она не знала, что и сказать. Обычные слова типа «всё будет хорошо», «будем надеяться», «он справится», «врачи помогут», как то мельчали, да и она понимала, что такие слова не облегчат боли.
В какой-то момент, Мария просто осторожно обняла мужчину за плечи. Она знала, что порой обычное прикосновение гораздо сильнее слов. Он всё понял. Продолжая смотреть в небытие, дотронулся и сжал её руку, лежавшую на его плече.
Через 5 дней борьбы и страшной агонии, Михаила Алексеевича Воронцова не стало. Это как раз было за день до машиного предполагаемого отъезда, о котором они с Дмитрием так и не поговорили. Всё это время Северцева не знала, что ей делать, разрываясь между желанием остаться и пониманием того, что это будет выглядеть странно, ведь её никто не просил, а она и так слишком долго жила на попечении доброго адвоката.
В тот день, Воронцову позвонили из больницы, когда они поужинали и Маша мыла посуду. Девушка помогала Дмитрию Михайловичу все эти 5 сумасшедших, полных надежды и тревоги дней тем, что тоже дежурила в реанимации около его отца. Как раз во время ужина они обсуждали улучшение состояния Михаила Алексеевича в последние сутки, что давало право надеяться на хороший исход. Однако звонок из больницы разрушил абсолютно всё.
– Да, это я. – услышала Северцева, пока мыла посуду. А затем, голос Дмитрия изменился. Он стал таким, как у человека, который сорвался и летит в пропасть: полным отчаяния, боли и желания умереть. – Когда? – глухо произнёс мужчина. Ему что-то быстро проговорили в трубке и затем он положил телефон на стол.
– Что с Михаилом Алексеевичем? – спросила Маша, хотя уже знала, чувствовала ответ.
– Умер отец. Пол часа назад. – Воронцов с трудом сдерживался и это было слышно. Он уронил голову на руки.
Мария почувствовала какое-то опустошение, сердце болезненно сжалось. Она тихонько подошла, села рядом и погладила мужчину по голове, ничего не говоря. По её щекам покатились солёные слёзы. Девушка чувствовала его боль. Они так и сидели вдвоём в его большом доме, куда так внезапно пришло несоизмеримое горе.
В конце концов, Дмитрий поднял голову, взял её за руку, гладившую его, поднёс ладонь Маши к своей щеке и посмотрев на неё, совсем потемневшими, до тёмно-синих, глазами, проговорил:
– Маруся, не уезжай завтра, я не справлюсь один. – она кивнула и обняла его.
Следующие дни были очень тяжёлыми. Подготовка к похоронам, во время которой пришлось более пристально следить за Ириной Костантиновной-мамой Воронцова. Мария оставалась с ней, помогала по дому, пыталась говорить, слушала её счастливые воспоминания, окрашенные болью потери. Перед глазами девушки вставала, как в реальности, история крепкой и дружной семьи, история маленького мира Воронцовых…
Ирина Константиновна рассказывала, как они с мужем познакомились, как просто и без всяких торжеств расписались в ЗАГСе и потом разошлись по рабочим местам, как праздновали свадьбу в маленькой комнатке общежития, куда молодая Ира переехала к мужу, как получили первую жилплощадь во владение, как родился сын-их самая большая награда…
Северцева слушала внимательно и часто не могла сдержать слёз. Настолько искренними и тёплыми были воспоминания Воронцовой о любимом и единственном муже, с которым они прожили в браке 51 год.
Все эти дни до и после похорон, Дмитрий Михайлович проводил, в основном, уединившись в кабинете и совсем редко выходя из него. Даже Баффи, который пытался хоть как-то высказать хозяину своё сострадание, он не пускал туда. Маша старалась не беспокоить его, не заходила сама, хотя пару раз мельком видела, когда дверь была приоткрыта, что он сидит среди множества фотоальбомов и всё время курит свою любимую трубку.
Пропал тот самый Воронцов, с которым девушка познакомилась в СИЗО. Теперь это был напрочь убитый горем человек. Даже выражение лица и глаз поменялось. Теперь там всё чаще угадывалось что-то детское: страдание и боль, но того, молодого Митьки, беззаботного студента, у которого впереди целая жизнь. «Не мудрено, » – думала Мария – «все мы, сколько бы нам ни было лет, остаёмся детьми, а особенно, когда теряем самое дорогое-родителей».
Прошла неделя после похорон, а Дмитрий Михайлович, всё так же продолжал вести затворническую жизнь. В Адвокатской палате ему дали временный отпуск, забрав текущие дела, телефон он отключил, не отвечая даже друзьям.
Однажды ночью, Северцеву разбудил звонок. Это была Ирина Константиновна. Девушка очень удивилась, отчего же она звонит ей, а не сыну, но ответила. Воронцова объяснила, что ей очень плохо с сердцем, а у Дмитрия отключен телефон.
Маша тут же подорвалась и помчалась в кабинет. Адвокат спал сидя в кресле, на столе всё так же были разложены фотографии Михаила Алексеевича.
– Дмитрий Михайлович! – она подошла к нему и решительно подёргала за плечо. Мужчина проснулся.
– Что случилось? – каким-то чужим, непохожим на свой, охрипшим голосом спросил он.
– Дмитрий Михайлович, ваша мама звонила. Ей очень плохо с сердцем. Надо ехать!
– Подожди… – он потёр глаза. – Почему она тебе звонила?
– Может потому, что вы телефон отключили? Собирайтесь, поехали! Я вызову скорую, обещала Ирине Константиновне. – и девушка «испарилась» из его кабинета.
Они собрались достаточно быстро и доехали до Москвы тоже быстрее обычного, учитывая, что ночью дороги разгружены.
У Воронцовой уже была скорая, врачи диагностировали сердечный приступ. Маша с Дмитрием провели у Ирины Константиновны всю оставшуюся ночь и только утром, когда она сама попросила их уйти, покинули её квартиру.
Утреннее солнце залило улицы города, снег блестел под светом этого зимнего, негреющего светила. Люди спешили на работу и по делам, Воронцов смотрел на всё печальным взглядом.
– Спасибо тебе, Маруся. – произнёс он, когда они вышли из подъезда и оказались во дворе, около его машины. – Если бы не ты, с мамой могло быть всё хуже.
– Дмитрий Михайлович, я, конечно, может и не права, и, наверное, не имею права этого говорить, но вы поступаете неправильно. – он внимательно посмотрел на неё.
– В чём?
– Вам очень плохо, вы потеряли близкого и дорогого человека, пожалуй, самого дорогого в своей жизни, я всё понимаю, всё чувствую… Но… Вы слышите только свою боль. Это неправильно и эгоистично по отношению к Ирине Константиновне. Уйдя в себя, вы не замечаете насколько плохо ей. Она лишилась самого ценного-любимого человека. Да, у неё есть вы, но ведь понятно же, что у детей всегда своя жизнь и это, наверное, правильно, таков жизненный закон. А у неё был только Михаил Алексеевич, с которым они провели не много, не мало, пол жизни! Человек, с которым она узнала что такое настоящее счастье, рядом с которым случилось всё, что она когда-либо испытала. Это как лишиться частицы себя… И сейчас, когда это произошло, она даже не видит поддержки от родного сына. А ведь она женщина, она слабее, несмотря на то, что кажется сильной. Простите, что я это говорю. Просто… Оплакивая отца, не потеряйте мать. Мёртвому вы уже не поможете ничем, кроме молитвы о нём и памяти. Обратите внимание на живых. – девушка замолчала. Дмитрий сделал пару шагов и сел на лавочку, стоящую у подъезда. Маша тоже опустилась рядом.
– Ты права, Маш. – наконец вымолвил Воронцов. – Я только сейчас, кажется, понял, насколько ты права. Какая же ты мудрая, девочка… – он вдохнул морозный февральский воздух. – Я действительно совсем ослеплён горем так, что забыл о главном-о том, что не только я потерял отца, а и мама потеряла мужа, опору, любимого человека. – он замолчал. Было видно, насколько тяжело ему даются слова об отце. Малейшее воспоминание ранило душу снова и снова, как ранят мельчайшие осколки, коснувшиеся кожи.
– Надо жить. – как-то особенно, но в то же время просто, сказала Северцева, взяв его под руку и заглянув в глаза.
– Я постараюсь, Машенька. – кивнул Воронцов, а в мыслях промелькнуло: «Разве что ради тебя».
Прошло несколько дней. Состояние Ирины Константиновны ухудшилось, превратившись в предынфарктное, и маму Дмитрия положили в кардиологию.
Маша и Дмитрий Михайлович ездили в больницу каждый день, навещали и заботились о Воронцовой.
Женщина полюбила Марию всей душой, ей очень нравилось разговаривать с ней по душам, делиться драгоценными моментами своей жизни, извлекая воспоминания из шкатулки памяти, шутить над чем-то, слушать Машу и её умозаключения или рассказы о себе.
Как-то раз, когда Северцева с Дмитрием уже уходили вечером, прощаясь с Ириной Константиновной, и её сын пошёл вниз прогревать машину, а Маша ещё задержалась в палате, заканчивая наводить порядок в лекарствах, Воронцова взяла девушку за руку и сказала:
– Машенька, спасибо тебе большое.
– За что? – опешила Северцева.
– За твою заботу, за доброту, за участие, за Митьку моего спасибо. Я же не слепая, понимаю, что это ты его вытащила из того состояния. Я видела сына до и после похорон-он сам выглядел не лучше покойника. – ответила женщина.
– Ирина Константиновна, да ну что вы такое говорите… Просто Дмитрий Михайлович очень тоскует по отцу, он любит его…
– Но факт остаётся фактом. Если бы не ты, разве взял бы он себя в руки? Мужчины, моя милая, в таких ситуациях как дети. Если их не успокоить, не дать им силы своими словами, вниманием, заботой, не подтолкнуть к жизни, то… Вряд ли они перестанут плакать и жаловаться на судьбу. Им нужен кто-то рядом, чтобы понять, что надо лететь дальше. А Митя… Он любит тебя. Только это его и удержало на краю пропасти от падения. А он бы упал, уверяю тебя как женщина, которая знает его на девять месяцев раньше, чем он сам себя. – Маша поражённо смотрела на мать Дмитрия.
– Ирина Константиновна, я всего лишь с ним поговорила и напомнила о том, что жизнь продолжается. И то, он не до конца ещё оправился от потери… Я же вижу. Так что, моей заслуги здесь нет.
– Не отрицай очевидное, Машенька. Просто будь с ним рядом, тогда он способен будет многое перенести. – Северцева лишь улыбнулась, не став вступать в спор с Ириной Константиновной.
Про себя она подумала, что, возможно, женщине просто очень хотелось, чтобы её сын, наконец, нашёл своё счастье, вот она и восприняла всё так, выдавая желаемое за действительное. Сама девушка была уверена, что никакая не любовь, а лишь то, что Воронцов почувствовал обыкновенное человеческое тепло, которым Маша постаралась его окружить так же, как он окружил её после СИЗО, помогло ему начать выходить из того состояния.
Когда они приехали домой, Дмитрий Михайлович отказался от ужина, сославшись на дела, и отправился в кабинет. Однако, помня переживания его матери, Северцева разогрела еду и направилась к нему с подносом. Войдя в кабинет, она застала ту же картину, что и раньше: мужчина сидел над фотографиями и письмами отца.
– Дмитрий Михайлович, вот. – она аккуратно поставила поднос с ужином на стол, чтобы не задеть то, что там лежало.
– Маруся, я же сказал, что не хочу есть.
– Существует слово «надо». Вы заработаете гастрит, с таким образом жизни. – убеждающим тоном сказала Маша. – К тому же, Дмитрий Михайлович, вы мне обещали. – её умоляющий взгляд не мог не подействовать на него. Воронцов вздохнул, придвинул поднос и сказал:
– Хорошо, я поем.
– А я пока чай сделаю. – радостно произнесла девушка и исчезла в коридоре.
Дмитрий подумал, что она теперь играет роль такой же неведомой силы, которая удерживала её саму в СИЗО. Каждый раз, когда на него накатывала волна боли, он видел перед собой ма́шины глаза, каждый раз, когда от горя не было сил держаться, и казалось, что рухнуло абсолютно всё, чем он жил, он вспоминал её улыбку, слова, вспоминал, какой сильной была она и понимал, что стыдно не выдержать, спасовать. А главное, его теперь удерживала на плаву надежда, что рано или поздно, машино сердце залечится от ран и она заметит рядом его: мужчину, который по-настоящему полюбил эту девушку.
Вскоре вернулась Мария, принеся чайник с двумя чашками.
– Спасибо тебе большое, Маш. – произнёс адвокат, наблюдая, как она убрала посуду после ужина и наливает ему чай. – За всё, что ты делаешь для меня и для мамы. Это правда, очень ценно. Если бы не ты, не знаю, как я справился. Прости, что сорвался твой отъезд в Выборг.
– Дмитрий Михайлович, вы сделали для меня гораздо больше. Я не могла вас бросить в такой ситуации…
– Ничего я особенного не делал, выполнял свою работу. А вот ты… Сдался я тебе такой?
– О чём вы говорите? – присев и посмотрев на него, спросила Северцева. – Вы мне жизнь мою не дали доломать, спасли меня от тюрьмы, где я бы точно не выдержала и не справилась, столько заботы, добра и теплоты подарили, забрав к себе в дом, вылечив, тёте моей помогли… Я вам настолько признательна, что словами никакими не передать! Как же я могла не помочь и не поддержать вас в таком горе? – высказалась девушка. Воронцов улыбнулся. – Дмитрий Михайлович, а расскажите мне о своём отце. – внезапно попросила она, взглянув на фотографии Воронцова-старшего.
– Что же тебе рассказать? – откликнулся мужчина, немного удивлённый её просьбой.
– Всё что захотите. Если захотите, конечно. Ваши воспоминания или истории связанные с ним, всё, что угодно… Я немного уже слышала от Ирины Константиновны… – Маша думала, что он откажется, но Дмитрий наоборот с радостью начал вспоминать много интересных случаев, характеризующих его отца, какие-то мудрые слова и наставления, которые давал ему Михаил Алексеевич и много-много другого. А ещё, Воронцов читал ей письма. Тёплые, полные отцовской любви строки, которые обращались к сыну. Это были письма, которые отец Дмитрия Михайловича писал ему каждый год, складывая в коробочку. Таким образом, он решил увековечить какие-то свои мысли и советы, да и просто слова любви, чтобы после его ухода, Мите осталась такая вот частица, вместе с памятью о папе.
В одном из писем Михаил Алексеевич писал сыну о своих размышлениях насчёт жизни и смерти, под впечатлением от ухода той самой митиной бабушки, его матери.
«…К сожалению, никто не вечен и жизнь не длится долго. Такой промежуток, действительно миг, который даётся нам на сравнительно небольшой срок… Только сейчас я, сын, это так ясно понял. Надо наслаждаться каждой минутой, жить не спеша, но в тоже время спешить, чтобы успеть многое узнать, многое попробовать, сделать и главное-оставить после себя частицу.
Боль потери перенести невероятно тяжело, но эти потери делают нас сильнее, Митька. Я верю, что уходящие от нас близкие люди всегда незримо остаются рядом и уж точно знаю, что мама не хотела бы видеть, как я раскисну и забуду о вас: тебе, моём любимом сыне и самом надёжном друге, и о драгоценной Иришке, благодаря которой моя жизнь наполнена радостью и смыслом».
– Вот видите, Дмитрий Михайлович, ваш отец считает так же, как и я… Это горько, но жизнь продолжается. – заметила Маша, выслушав отрывок из очередного письма. Воронцов помолчал, куря трубку, а затем кивнул, решительно сложил письма и фотографии в коробку и сказал:
– Да. Всё будет хорошо. У меня есть мама, которая очень нуждается в поддержке, защите и любви. Да и к работе надо вернуться, я позволил себе слабость и этим предал людей, которые мне верили и рассчитывали на мою помощь.
– Будем надеяться, что ваши коллеги, которые занялись этими делами, справились достойно. – ободрила его Северцева. – Но это очень хорошо, что вы приняли решение вернуться к работе. Она поможет.
Спустя несколько дней Дмитрий откликнулся на предложение Титова, который крайне переживал за друга и поехал к нему на встречу, однако, не за рулём. На душе было так горько, несмотря на приложенные усилия, что хотелось выпить. Адвокат поступал таким образом очень редко, всего пару-тройку раз в жизни, но сейчас это была необходимость, как ему казалось.
– Воронцов, ты что себе думаешь? Я же нервничал! У тебя такое горе, а лучший друг никакого доступа не имеет! – высказался майор, который не понаслышке знал, как сильно его друг любил и ценил своего отца.
– Ладно, Эд, прости. Я был не в состоянии кого-либо видеть и слышать… С мамой тоже беда приключилась, по моей вине. – и он коротко поведал Эдуарду о событиях после похорон.
– Хорошо, что Маша рядом и хоть как-то тебя поддерживает, а то, чувствую, психолог бы понадобился… – сделал вывод майор. – Дим, мне очень жаль Михаила Алексеевича, но так нельзя. Ты же себя заживо похоронишь. Подумай о будущем…
– О каком? Я его не вижу, будущего никакого, Эд! – резко ответил Воронцов, одним глотком выпив виски, который они этим вечером потребляли.
– Ты в упор продолжаешь не замечать вариантов с участием Маши?
– Маше я не нужен! Я остался для неё на уровне благодетеля, который спас её из тюрьмы, на уровне хорошего адвоката! Она сама всё время подчёркивает то, что помогает из чувства благодарности. Понимаешь? Благодарность и уважение никогда не приравнивались к любви!
– Ну ты прям хочешь, чтоб она всего через полтора месяца после того, что с ней случилось, после предательства, боли, которые она пережила, взяла и сразу влюбилась в тебя! Не может так быть, Воронцов, время нужно! А ей, которая вообще мужикам теперь не верит, тем более. – высказался Титов.
– Это я, Эд, не верю, что она сможет оттаять. – заупрямился Дмитрий, который в конец устал после всего, что произошло в его жизни за столь короткий срок. – Да и полюбить меня тоже. Между нами пропасть в много лет. Как в той песне: «Жаль, что опоздала ты ко мне на жизнь».
– Так, Воронцов, мне категорически не нравятся такие настроения! – начал раздражаться Эдуард. – Я знаю другого Диму! Решительного, уверенного в себе мужчину, для которого нет преград, если он хочет завоевать женщину! Вспомни и ты его, будь добр! – настаивал друг. – Я понимаю, тебя слишком подкосила смерть отца, ты устал. Но надо проявить где-то терпение, где-то настойчивость и всё будет, Дим. Никто не обещал, что будет легко. Или тебе кто-то обещал? – усмехнувшись, спросил майор.
– Нет. – улыбнулся Воронцов и снова выпил виски.
По дороге домой он думал над их разговором, потом вдруг попросил таксиста остановиться, вышел из машины, вдохнув воздух посмотрел на ночную Москву, а когда сел обратно, назвал другой адрес.
Он решил пустить всё на самотёк и поехать к Яне. Она была именно той женщиной, которая ждала Воронцова всегда, в любой момент, и долгое время надеялась, что он оценит это. Но для него Яна всегда оставалась просто вариантом – одной из многих, с кем он не чувствовал себя счастливым, но мог провести время.
Хотя бы в эту ночь, под воздействием виски и окутанный лаской любовницы, Дмитрий забылся, но ненадолго. Как только он закрывал глаза, то видел ма́шин образ, её лицо, глаза, улыбку…
