Текст книги "Найди меня, если сможешь (СИ)"
Автор книги: Miranda.mira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Но я не смог противостоять чувствам, которые с каждой новой «внезапной» встречей росли во мне, поэтому через какое-то время я вновь хотел убить себя из-за понимания того, что своими действиями я подвергаю жизнь Тайлера огромному риску лишь тем, что привязался к нему настолько, что во снах, помимо крови и тлена, я стал видеть ещё и его улыбку, которая освещала собой тёмную комнату моего сознания.
«Я винил тебя абсолютно во всем, что произошло со мной, однако отделаться от уже неприятных и ненужных мне чувств привязанности к тебе я не мог».
Я боялся, что все повториться вновь, и вслед за Мэтью уйдёт и Тай.
«Поэтому я, как видишь, волей-неволей оказался на свободе. Как это у меня удалось, тебя не касается, однако, хочу сказать, что этому поспособствовало мое огромное желание навредить тебе и всему тому, что стало частичкой тебя.
Это было совершенно не сложно. Шаг за шагом, я избавлялся от преград в виде ненужных людей и благополучно скрывался в родном городе, где меня знала каждая шавка. Я убедился, что стоит лишь покрасить волосы и немного изменить образ жизни, так никакая полиция и международный розыск не в силах тебя найти. Я успешно скрывался и жил так, как захочу, несмотря на свое прошлое, которое многим может показаться недостойным.
Но мне похуй: моя конечная цель – ты».
Единственным верным решением для меня было отдалиться от Тайлера. Но он, к моему удивлению и огромному сожалению, не давал мне этого сделать, – он тянулся ко мне, пытался быть рядом; хотя и не расспрашивал о моем прошлом, ему было достаточно того, что мы вместе, а мне хватало того, что он не сдался даже в тот момент, когда это сделал я.
«Нет, я не хотел тебя убить. По крайней мере, физически этого сделать я не мог, – я хотел убить тебя морально. Сделать так, чтобы ты забыл собственное имя и от безысходности сам убил себя самым болезненным способом из всех, что только существуют.
Сейчас ты видишь меня. В петле. И чувствуешь отвращение к самому себе. Я уверен в этом.
Ты жалкая собака, которая видит своего мёртвого хозяина и не знает, что делать, а поэтому воет в тишину и зализывает свои раны.
Ты навсегда уничтожен. И наше прошлое тоже.
Я надеюсь, что ты перестал быть собой с той же вероятностью, что и я попал в ад.
А вероятность в этом стопроцентная.
В любом случае: таблетки в верхнем ящике комода. Я жду тебя. Все в том же аду, потому что ты заслужил все то же, что и я, – по твоей воле мервы несколько человек и спокойно жить с этим ты не сможешь.
Кстати говоря. Тайлер. Этот щенок. Ты не достоин его ни единым пальцем на ноге. Он держался до последнего, не издавал ни слова, хотя, честно, я пытался достать из него хоть что-то, похожее на извинение.
Пусть он и занял мое место, но я уверен, он сделал это лишь по твоей милости. Спасибо, Джош, что подбросил мне такую игрушку. Жаль, конечно, что она поломалась. Собрать её воедино вряд ли уже получится, поэтому не стоит даже стараться, хотя я уверен, ты и не станешь, а выберешь единственное правильное решение в своей жизни и присоединишься ко мне, потому что именно тебе место рядом со мной.
Навсегда.»
***
Я лежал на холодном кафельном полу и не мог открыть глаза: я боялся увидеть то, что видел ранее. Мне было страшно, поэтому болезненная дрожь не покидала мое тело до того времени, пока я не предпринял попытку встать на ноги.
Ноющая боль тут же дала о себе знать, как только я приподнял голову. Тогда я на автомате приложил ладонь к затылку и почувствовал вязкую теплую жидкость, – кровь. Пытаясь держать себя в руках и не открывая при этом глаз, я, пересилив боль, отполз к стене и, словно защищаясь, весь сжался в комок и спрятал лицо в собранных коленях.
«Это не может быть просто сном?..» – мимолетно пронеслось в моем сознании.
Наконец, открыв глаза, чтобы убедить себя в обратном, я поднял взгляд на Клода, бледно-голубые губы которого, словно искривились в ухмылке. Покачав головой, чтобы опровергнуть это, я вновь почувствовал, как из раны на затылке течет кровь и, прикусив губу, чтобы не закричать, я, держась за шероховатую деревянную стену, поднялся на ноги.
Не знаю, что тогда мною овладело, но горячие слезы, словно водопад, покатились из глаз, из-за чего видимость ситуации, – во всех смыслах, – во много раз осложнилась. Пытаясь волочить свои ноги за собой, я вылетел из кухни, оставив свое прошлое, в буквальном смысле, за порогом.
Вытерев слезы о рукав свитера, я набрал полные легкие кислорода и закрыл злополучную дверь, которой не пользовались уже, кажется, давно, ибо она еле-еле поддалась мне. Пытаясь не обращать внимание на собственную кровь, которая отпечаталась на дверной ручке, я вновь вдохнул воздух и закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.
«Ведь не может все так закончиться?..» – вновь пробежалось в моем сознании. – «Это еще не конец».
– Не конец, – прошептал я в ответ самому себе и не заметил, когда слезы перестали набегать на глаза.
Развернувшись на пятках, я, словно движимый чем-то нереальным, необъяснимым, подошел к комоду, что стоял у двери, открыл первую полку и, помимо разного рода бумаг и всякого мусора, увидел пластинку таблеток без каких-либо пометок и надписей, – я ничуть не удивился, если бы это оказался мышьяк или что-то подобное, поэтому, не раздумывая, я закрыл ящик и отошёл от комода подальше.
Пошевелив извилинами, я решил, что отступать нет смысла, поэтому, пытаясь стоять на ногах и не забывать при этом дышать, я направился на второй этаж в надежде найти там Тайлера. Живым.
Скрипучий пол ещё никогда настолько сильно не раздражал меня, поэтому, хватаясь за перила, я перескакивал через ступеньки и рвался наверх как сумасшедший, ведь своей больной головой я осознавал, что минута промедления может стоить жизни дорогого мне человека.
Злость и сильнейшая ненависть захватили меня полностью, когда дверь не поддалась ни с первого, ни со второго раза. Тогда я, поглощенный желанием мести, ни чуть не раздумывая, с разбега налетел на дверь с плеча: верхний болт, плохо прикрученный, с ударом ударился о пол в спальне, а по моему плечу словно прошёл электрический разряд. Не болезненный, как ожидалось, а прибавляющий сил по средствам огромного количества адреналина в крови.
Я совершил вторую попытку, которая, к удивлению, оказалось удачной: второй болт свалился на пол, и я пулей влетел в комнату.
Тусклый лунный свет попадал сквозь приоткрытое окно, а запах парафина от погасшей свечи, еще едва тёплой, жалобно просил меня не останавливаться.
Пустая кровать с измятыми простынями в цветочек, скорее всего, пустовала уже давно, но свеча, которая словно шептала, что я должен продолжить то, зачем пришёл, заставила меня войти внутрь комнаты. Оглянувшись по сторонам, я не заметил ничего, что изменилось с тех пор, как я был здесь несколько лет назад, поэтому, буквально слившись с обстановкой, я попытался воссоздать в сознании действия Клода. Это помогло мне предположил, что огромный шкаф у стены является прекрасным местом для игры в прятки.
Прикусив нижнюю губу от предвкушения, я на ватных ногах подошёл к шкафу и робко схватился за ручку. Почему-то моя уверенность быстро сошла на нет…
«А если Тайлера там нет?.. Что тогда ты будешь делать?», – пробожелось в моем сознании, от чего я покачал головой, пытаясь отбросить эти, с одной стороны, логичные, а, с другой, нежеланные мысли.
Я закрыл глаза и не заметил никаких изменений: все так же темно, как с открытыми глазами, – только лишь отрывки воспоминаний, в которых Тайлер, улыбаясь, рассказывает мне о своём дне и невзначай обнимает, прибавляли света в моих глазах и тем самым смотивировали.
Неприятный скрип старой мебели, и я открыл две дверцы сразу.
Теплые куртки и шляпа, которая сразу же свалилась с верхней полки прямо мне под ноги. Я потянулся за ней и, если можно этому верить, перед глазами тут же все поплыло, – слёзы. Но я не дал им волю и вновь сильно прикусил губу.
Соломенная шляпа отливала золотом и выигрышно выделялась на фоне остальной серой массы в шкафу.
Но еще более сильно выделялась на этом фоне бледная кожа Тайлера, который связанный и тем самым обездвиженный, в позе эмбриона лежал на какой-то материи на дне шкафа, где обычно хранились чемоданы.
Мое сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди в тот момент, когда кисть руки Тайлера немного шевельнусь, – это не могло мне показаться. Я, не зная что делать, опустился на корточки и, сдерживая слезы то ли горечи, то ли радости, упал на колени прямо перед парнем, робко коснулся его запястья и, как учила меня мама еще в детстве, попытался нащупать его пульс.
Слабый, но он был.
Я облегченно вздохнул, стянул с себя свитер, и хотя чуть было не задел рану, не придал этому абсолютно никакого значения, ведь главной целью для меня сейчас было помочь Тайлеру.
Аккуратно подняв его заметно потерявшее в весе тело на руки, я пытался не показывать свою растерянность ни себе, ни ему, хотя я и понимал, что Тайлер находится без сознания и в любом случае не знает, что я и лужа в данный момент – одинаковые понятия.
Мои руки предательски дрожали, когда, уложив Тайлера на кровать, я стал одевать на него свой свитер. Прикасаясь к его болезненно-прозрачной коже, я мечтал о том, чтобы он восстановился как можно быстрее и слова Клода, которые эхом отдавались в моем сознании, – «починить его будет очень сложно», – оказались лишь провокацией.
Порывшись в шкафу, я отыскал плед и, завернув в него Тайлера, который, казалось, с каждой секундой отдалялся от меня, бережно взял его на руки, стараясь не причинять боль его слабому телу, и направился к входной двери.
Пролетев по коридору, я последний раз глазком взглянул в сторону кухни, но это вызвало во мне лишь жалость и непонятное волнение, поэтому я еще крепче прижал к себе Тайлера и одной рукой выключил свет.
Погас свет, и я решил, что теперь, точно, распрощался со своим прошлым.
***
Мой старенький пикап гнал по шоссе и выжимал из себя последнюю скорость. Дорожные фонари постепенно играли перед глазами и собирались в одну сплошную картинку световой стены, в то время как Тайлер все также без чувств лежал на задних сидениях, а я, иногда поглядывая на него, пытался держать себя в руках. Однако, мое сердце сжималось каждый раз, когда бормотание слетало с губ Тайлера, – видимо, ему снился сон. Мне оставалось надеяться, что это был не кошмар.
По приближению в Гарленд запах гари становился все более отчетливым, а оранжевое облако огня красиво переливалось в первых лучах солнца. Постепенно наступал новый день, который, безусловно, станет новым этапом в моей жизни и изменит все окончательно. Во всяком случае, Тайлер жив и он рядом, поэтому беспокоиться сейчас мне надо лишь о его здоровье, но никак не о том, что Гарленд охвачен пожаром.
Несмотря на раннее время, парковка перед городской больницей была полностью забита, поэтому я, не теряя времени даром, поставил машину поперек входа в здание, не обращая внимание на недовольного охранника, который, даже не став ворчать, когда я вытащил из машины Тая, приволок коляску.
Мы втроем буквально залетели внутрь, от чего старшая медсестра, которая, кажется, узнала Тайлера сразу, как только его бледное лицо показалось в дверях, выбежала из-за стойки и обеспокоенно спросила:
– Что с ним?
Мой язык заплетался, речь была несобранной и непонятной, но мне удалось пробубнить что-то вроде «помогите ему» прежде, чем Тайлера увезли куда-то.
Я остался в холле вместе с охранником, который дружелюбно похлопал меня по плечу и снова скрылся снаружи. Время тянулось не то, что долго, а бесконечно долго, поэтому я битый час, а может и два, ходил туда-сюда в коридорчике у кабинета врача, пока та самая медсестра, немного сонная и уставшая, не вышла из кабинета и жалобно простонала:
– Он будет в порядке, – она попыталась выдавить из себя улыбку. – На это потребуется время, но он поправится.
Я все еще не помню, но каким-то образом я повис на бедной девушке и какое-то непродолжительное время плакал в ее плечо, пока она, извинившись, не ушла в приемную. Ну, а мне, измотанному и окончательно потерянному, не оставалось ничего иного, как последовать за ней.
Мне предложили успокоительное и меня тут же потянуло на сон, но я держался, ведь услышал, как Маргарет, медсестра, в слух начала читать списки пациентов: -Александер Мун.
– Мун? – я соскочил с кресла и подлетел к стойке.
– Вы знакомы? – немного опешив, спросила она.
– Он мой д-друг, – ответил я, пытаясь не повышать голос, хотя непонимание обстановки уже начало раздирать меня изнутри. – Что с ним?
– Ожоги третьей степени, – жалобно простонала она. – Я сожалею.
Комментарий к Потерянный взгляд
три недели спустя, но я все-таки написала проду. она вышла не совсем такой, как я ожидала, ибо я не смогла уместить в неё все, что хотела, поэтому, да, будет ещё одна глава, где я расскажу недосказанное (наверное, уже в эпилоге, выпуск которого полностью зависит от вашего актива)
а теперь главное: я хочу узнать ваше мнение и, может, вопросы, ответы на которые вы хотели бы узнать. абсолютно любые вопросы: сюжетные или даже личные, – я хочу ответить :)
приятного прочтения, котики♥
========== Эгоизм и расточительность ==========
POV Тайлер
Людям свойственно ошибаться. Ведь ошибки – это признак того, что ты не закончился, что ты жив. Так или иначе, совершая ошибки, мы стремимся больше их не повторять, а поэтому любыми путями избегаем повторного столкновения с ними.
Это неправильно.
Избегая чего-то, что сделало тебе худо в прошлом, ты ненароком можешь пропустить что-то важное в будущем. Упал с велосипеда в детстве? Решил, что больше никогда в жизни не сядешь на двухколесный? Кажется, это совершенно не важная информация, которая абсолютно никак не пересекается с реальной жизнью, но в итоге: ты пропустил прекрасный закат, который открывается у велосипедной дорожки на берегу реки; судьбоносную встречу с кем-то особенным и счастливую жизнь, овеянную свежим ветерком и вечерними прогулками вместе с тем самым «кем-то особенным», которого ты пропустил из-за собственных страхов и неуверенности в себе. А все почему? Потому что в детстве ты гнался наперегонки с соседским мальчиком и проиграл, ибо велосипедная цепь не вовремя слетела…
Ты не можешь отнекиваться от чего-то, что действительно важно в этой гребаной жизни, аргументируя это тем забавным фактом, что, якобы, у тебя «слетела цепь». Цепь-то слетела, но не велосипедная, а эмоциональная.
Ты раздавлен и убит. Но пока не физически, а лишь морально. Хотя… ощущения такие, словно твое тело тебе не принадлежит вовсе, и ты уже даже не уверен, что действительно существуешь во времени. Все слишком пространственно и неестественно, что, кажется, вот-вот и перед глазами всплывет белый экран и какой-нибудь бородатый мужик в роли Бога (или кого попроще) начнет свою речь о том, каким ты был хорошим человеком (даже в том случае, если человек ты говно) и как жаль, что ты несвоевременно скончался.
Но ты не скончался. Ты жив. И прямо сейчас открываешь глаза и видишь не белый экран, а сероватый потолок больничной палаты.
Он стал мне настолько родным, что осознание действительности пришло ко мне лишь в тот момент, как только аппарат для отслеживания работы сердца начал беспорядочно пикать, от чего у меня вдруг проснулась жуткая ноющая боль, которая пробегалась абсолютно по всему телу.
Через какое-то время дверь со скрипом открылась и в комнату кто-то влетел. Я все еще не понимал, что происходит, однако постепенно начинал чувствовать пальцы на ногах и мурашки, атаковавшие их.
– Мистер Джозеф, – ласковый женский голос прозвенел в комнате, – если вы меня слышите, моргните два раза.
Моргнул два раза. Но не по просьбе, а от того, что глаза сильно слезились. Все еще пытаясь бороться с сильной сонливостью, которая, буквально, в любой момент могла меня победить, и с усиливающейся болью, я громко сглотнул, хотя в горле было подобие Сахары.
Медсестра быстро всполошилась и уже через минуту безуспешно пыталась напоить меня из трубочки до тех пор, когда в палату не вошел главврач и отругал беспечную за «неправильный подход и незнание ситуации».
– Мистер Джозеф, – начал было он, присев на стул рядом с автоматизированной кроватью, на которой мертвенно лежал я, – вы находитесь в центральной больнице Далласа. Пожалуйста, не беспокойтесь, – врач взглянул на кардиограф и вновь перевел взгляд на меня. – Сейчас ваше здоровье полностью под нашим контролем. Я уверяю, что совсем скоро вы пойдете на поправку, а пока отдыхайте.
Врач встал и, подойдя к испуганной и все еще сконфуженно улыбающейся медсестре, прошептал ей на ухо что-то типа «три кубика мексидола» и, перед тем как покинуть палату, вновь обратился ко мне:
– На данном этапе лечения ваше тело все еще не слушается вашего мозга, поэтому не переживайте, что некоторое время вам будет сложно свыкнуться с этим. Через несколько дней это пройдет.
«Очень заманчиво», – пробежалось в моем сознании, которое, к удивлению, почти прояснилось. Однако я не почувствовал, как медсестра вколола мне лекарство, – чувства все еще притуплялись, но пульсирующая боль постепенно сходили на нет. И я уснул.
А когда проснулся, мне доходчиво объяснили, что я пробыл в коме шестеро суток.
***
Когда ты чего-то искренне ждешь, оно не всегда случается, хотя, люди говорят, «главное верить». Я заручился этими словами и стал верить. В себя. Хотя это получалось не всегда, я не переставал верить, надеялся, что вот-вот и все то, что мы все пережили за этот год, наконец забудется… Однако у всего есть последствия.
Поглаживая мягкие волосы Джоша, который уютно расположил свою голову у меня на коленях и, кажется, уснул, хотя сидя на деревянном стуле это сложно, я уже какое-то время слушал его ритмичное дыхание.
Он часто навещал меня в больнице, хотя был немногословен: держался скованно и редко оставался дольше, чем на десять минут, что очень меня настораживало, ведь наши разговоры сошли практически на нет, изредка размениваясь обычными «привет» и «до встречи». Однако сегодня, в неприятно снежную погоду, Джош, кажется, впервые за все время, что я нахожусь здесь, улыбнулся сразу, как только вошел в палату и встретился с моими глазами. Он послушно прошел к окну, раскрыл шторы так, что дневной свет стал попадать в сероватую комнату, в которой я обитал уже порядка месяца.
Может быть то, что зима постепенно подходила к концу, послужило отпускным механизмом, благодаря которому Джош наконец оттаял: он еще раз широко улыбнулся и сел на свое привычное место напротив меня, неосознанно потянулся к моей руке и взял мою ладонь в свою. Приятное тепло и позабытое тепло его тела.
Я совру, что не заулыбался в ответ, заразившись той атмосферой, которая пришла вместе с Джошем, ведь, смотря на счастливого парня, я не мог не стать тоже счастливым.
– Я рад тебя видеть, – выдавил из себя я, немного заикаясь. Щеки Дана моментально порозовели, и я невзначай вспомнил, как сильно он смущался, когда я первым брал его за руку во время прогулок.
– Я рад, что ты вернулся, Тай, – многозначительно прошептал он.
Робкая улыбка тут же слетела с его лица и, кажется, растворилась навсегда, так что мне оставалось лишь запомнить ее и восстанавливать в памяти каждый раз, когда мне снова захочется ею насладиться.
– Джош… Я никуда не уходил, – пытаясь разбавить настораживающе-неловкую атмосферу, чуть погодя ответил я, когда Джош, пересилив себя и свою откуда-то появившуюся стеснительность забрался на мою койку и прилег у края.
Я еще какое-то время наблюдал за его плавными движениями: он несмело поглаживал мою руку и не решался что-либо сказать. Видимо, моих слов было достаточно для того, чтобы образовавшиеся между нами барьеры вновь пропали. Поэтому мне оставалось лишь наслаждаться тишиной, которая за несколько недель стала для меня привычным явлением, и не думать о том, что совсем скоро я вновь останусь один, как только Джош уйдет.
Совсем скоро мне начало казаться, что еще немного я и засну: мне было тепло и приятно, за окном начинался снегопад, такой редкий для наших широт, а мужчина, которого я люблю, прямо сейчас обнимал меня и, кажется, тоже начинал засыпать. Но это только казалось, ибо вскоре Джош, устало проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, заставил меня встрепенуться.
Я не хотел, чтобы он уходил. Только не сейчас, когда я начал вновь привыкать к его присутствию в своей жизни.
Но он не планировал покидать меня, что я понял из его застенчивой и в то же время беспокойной полуулыбке. Он еще раз прикоснулся к моей щеке и, буквально, пододвинулся ко мне настолько близко, насколько позволяла довольно узкая кровать и соображения совести (моя недавняя операция на селезенке), а затем, словно пытаясь вымолить что-то, взволнованно произнес:
– Прости меня…
– За что? – не понимаю почему, но на глаза начали набегать слезы. Слышать эти слова от Джоша, глаза которого, кажется, тоже были уже на мокром месте, было не столько неожиданно, сколько больно и невыносимо. Я чувствовал себя уязвимо и виновато, поэтому не понимал, что несу и почему прямо сейчас закусил губу, чтобы сдержать крик.
– За то что, – я чувствовал, как Джоша трясло: ему очень тяжело давались эти слова, а мне, наверное, еще более тяжело было их слушать, – разрушил твою жизнь.
– Ты не разрушил мою жизнь, – улыбнувшись сквозь слезы, внезапно (планомерно) обрушившиеся из глаз, простонал я и потянулся к руке Джоша, а он, в свою очередь, уткнулся в мое плечо, – идиот…
Моментально влажность в больничной палате номер двадцать три повысилась, потому что мое плечо намокло от слез Джоша, а я, уже не сдерживая себя и свои эмоции, прошептал:
– Ты стал моей жизнью.
***
Чувство вины разъедает тебя изнутри: начинает с головы и заканчивает сердцем. Ты жалок, и твоя жизнь не стоит и ломаного гроша: ты уже давно не подросток, но так и не оправдал ожидания родителей, не работаешь на работе мечты, – у тебя нет мечты, – не обзавелся семьей и в конечном счете, по канону, не вырастил сына и не посадил дерево, не говоря уже о «построил дом».
Говоря об обязательствах и доме… У меня больше нет ни того, ни другого, однако я все еще не могу сказать, что я свободен, что я могу улететь.
Мой дом сгорел, а вместе с ним и несколько месяцев жизни, которые я жил, – пытался жить, – по-новому, не так, как раньше. Хотя я и не особо любил то место, где мне приходилось обитать, от мыслей о том, что все разрушено, у меня по-прежнему пробегалась дрожь по телу…
Вместе с обвалившейся крышей этого старого домишки разрушилась и моя связь с людьми, которые просто так, не требуя ничего взамен, помогали мне обжиться в новых стенах. Казалось бы, мне нечего было терять, но это не так. Даже один единственный человек, который так или иначе оказался в моей жизни и каким бы то ни было образом оставил о себе приятные воспоминания, не может просто так исчезнуть. Ведь так?
Люди приходят и уходят, а воспоминания о них остаются. Так почему все те силуэты, иногда всплывающие в моей памяти, постепенно отдаляются, уходят и растворяются?..
Они боятся? Почему?
«Я рассадник неудач», – эти мысли постоянно кружат в моей голове. Однако забыть о них на какое-то время помогает сознание, которые твердит мне, что контролировать абсолютно все никому не подвластно. С какой-то стороны это так, но смириться с тем, куда завел меня и близких мне людей мой эгоистичный поступок, я пока не в силах. И смогу ли пережить это?.. Забыть?..
Отвлекаясь от навязчивых мыслей, я ненароком возвращаюсь в реальность, которая, кажется, решила сыграть со всеми нами злую шутку: именно по моей вине Алекс борется за свою жизнь уже третьи сутки, а Джош настолько бледный, что его кожа, кажется, просвечивает, когда на неё попадает солнечный свет. Не говоря уже об бедной Элисон, которая не отходит от реанимации ни на шаг, хотя и понимает, что большие нагрузки плохо сказываются не только на ее здоровье, но и на здоровье малыша.
Раньше она хотела назвать его Джошуа.
***
Несколькими неделями ранее.
Около часа ночи. В районе центрального парка разгорелся крупный пожар, который охватил уже два дома и плавно перешел на детскую площадку.
В доме, который был первым охвачен пламенем, еще немного и обвалится крыша. Расплавленный профнастил стекает по стенам, – в воздухе, помимо запаха гари, витает режущий ноздри смрад паленого пластика. Выехала уже пятая пожарная машина, – принято было вызвать подкрепление из Далласа. Огонь постепенно разрастается, однако очевидцы утверждают, что в первом доме находится человек.
Как выяснилось в ходе расследования: этот ненормальный и есть поджигатель.
Он с восьмьюдесятью пятью процентами обгорания тела был доставлен в городскую больницу Гарленда, а по истечении двух дней в состоянии искусственной комы был вывезен в Даллас. Сейчас молодой человек борется за свою жизнь, – его жизнедеятельность поддерживается благодаря аппарату искусственной вентиляции легких…
Никаких обнадеживающих предсказаний у врачей нет… А поэтому:
– П-почему… он? – от безысходности закрыв лицо ладонями, пробубнила Элли. – Почему?..
– На все воля Божья, – ответила ей женщина, сидящая напротив. – Если что-то и случается, значит, так надо…
– Это несправедливо, – продолжила девушка, проигнорировав слова незнакомки. – Он не должен был… – слезы, словно по команде, покатились из ее глаз, а затем, дрожащим голосом она воскликнула: – Ненавижу!
– Дорогая, – мягко произнесла женщина и, озадаченно поглядывая по сторонам, пересела на диван к Элисон, – я знаю, каково это: видеть, как тяжело приходится родному человеку, и не иметь возможность помочь ему, – она начала поглаживать девушку по голове, а та, пытаясь перестать плакать, прикусила губу.
– Если хочется плакать – плачь, – добавила неожиданная собеседница. – Нельзя держать все в себе, – она робко улыбнулась и, притянув рыдающую уже взахлеб девушку в свои объятия, явно намекая, добавила: – Я вижу, что сейчас тебе нужно думать не только о себе…
Кажется, именно в тот день малыш в животе Эллисон впервые дал о себе знать: легонько толкнулся, а впоследствии несмотря ни на что заставил плакать свою маму не от обиды и боли как раньше, а от счастья. Он, хотя еще и не был полноценным человек, но словно понимал, что его матери сейчас нужна поддержка настолько сильно, как никогда раньше.
– Он, кажется, шевелится, – вздрогнув от неожиданности, Элли, словно по старой привычке, уложила ладони на живот и мягко улыбнулась, хотя улыбаться, кажется, было совершенно неуместно. – Шевелится, – лучезарная, но уставшая и измотанная улыбка на лице девушки выдавала ее с поличным. Женщина, сидевшая рядом и некогда успокаивающая ее, также дружелюбно улыбнулась и похлопала по плечу:
– Он должен гордиться своей мамой, потому что она сильная, – она снова улыбнулась и, прежде чем уйти, сказала: – Маленький Тед* вырастет хорошим человеком благодаря тебе.
– Его отец будет гордиться им, – гордо заявила Элисон.
Через две недели было принято решение отключить Алекса от аппарата поддержания жизнедеятельности.
***
Страховки, выплаченной мне за сгоревший дом, едва хватило на оплату лечения, поэтому, как только меня выписали из больницы, я перебрался к Джошу.
Оставшиеся деньги я вложил на достойные похороны Алекса, на которые так и не смог попасть. Чувство вины сжирало меня изнутри, и мне казалось, что вот-вот и я растворюсь под тяжестью груза, который упал на мои плечи. Но так или иначе, каждый в какой-то степени виноват, и сейчас, когда уже все кончено, рыться в прошлом не имеет абсолютно никакого значения: что было, то было. Главное – закончилось.
Было решено, что дело по поджогу и «похождения Клода» следует объединить и направить на дальнейшее расследование в вышестоящие органы. Мои дневники и все те улики, которые мне удалось собрать за несколько месяцев, изъяли, а мою кандидатуру в дальнейшем стали рассматривать в качестве лейтенанта.
Через два месяца состоялся суд, в котором Джош выступил как свидетель, а я и Элли – как потерпевшие. Адвокатам удалось доказать невиновность Алекса, хотя поначалу это казалось невозможным.
Собранной мною информации оказалось достаточным для того, что списать все те убийства на Клода. Итого: пять душ, которые безвременно покинули этот мир из-за эгоизма и расточительности одного психопата, стали, наконец, чисты и свободны. Дело по поджогу также было приписано Клоду и списано на его «манипуляторские способности», благодаря которым тот, предположительно, убедил растерянного Александра Муна совершить поджог моего дома, чтобы, якобы, стереть, а точнее превратить в пепел не только меня, но и ту информацию, которую я успел собрать на него к моменту моего спланированного похищения: боясь за жизнь Элли и их малыша, Алекс пошел на отчаянный шаг, однако выдержать напряжения не смог и, поддавшись эмоциям, решил закончить все на том, что зашел в горящий дом.
Это страх?.. Или отчаяние?.. Мы уже никогда не узнаем об этом, однако, память о благородном поступке нашего друга, мужа и отца навсегда останется в наших сердцах точно так же, как и память о том, через что нам пришлось пройти для того, чтобы стать счастливыми.
Комментарий к Эгоизм и расточительность
Тед* – значение: подарок бога (я совсем не верующий человек, но так надо)
не знаю каким образом, но я смогла выдавить из себя эту сложную во всех пониманиях главу.
/больно/
я очень старалась. и чтоб вы знали, у меня жуткий творческий кризис я буквально устала от всего, что меня окружает и чем я занимаюсь + экзамены через неделю. мне очень нужна поддержка и мотивация, а я ее совсем не хватает.
я очень жду вашего мнения о том, стоит ли писать эпилог.
приятного прочтения♥
========== Эпилог: нужно двигаться вперед ==========
У каждого в жизни бывают взлеты и падения, улыбки и слезы, горечь поражения и радость победы, которые, в свою очередь, и составляют воедино сложный пазл человеческой жизни. Но не всегда этот пазл можно собрать целенаправленно – над ним не просидишь весь день, его не склеишь и не поставишь в рамочку и тем более не повесишь ее на стену… Он, этот пазл, просто есть и это единственное, что тебе необходимо знать. А дальше… Дальше все пойдет так, как должно, ведь только пройдя через множество жизненных и судьбоносных испытаний, человек может по праву считаться человеком: он может по праву утверждать, что устал, – хотя и его океаны под глазами выдают его, – что он хочет отдохнуть ото всех (и от себя самого, в первую очередь), забыться, на какое-то время забыть о своем существовании и, судя по всему, напиться.
У каждого бывало такое настроение. И не единожды.
