Текст книги "Дневники апокалипсиса (СИ)"

Автор книги: Mia Paige

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

“Да что тут, черт возьми, произошло!” – я думала мы покидали пустой город, а тут оказыаается, жизнь не побоюсь этого слова, кипела....Даже Джон, увидев такое, замер в нерешительности. Он попросил минутку на размышления, и я, молча кивнув за его спиной, хотя он и не смог бы меня увидеть, стала рассматривать улицу, и особенно всякие темные закутки, где могли бы, к примеру, спрятаться заражённые. Да уж, Лондон выглядел совсем не таким, каким мы его покинули, тут словно шла война, и судя по все ещё дымящимся обломкам, совсем недавно. Внезапно я заметила какое-то движение сбоку, где-то в паре метров над головой, скорее даже не заметила, а почувствовала каким-то внутренним чутьем. Я резко вздернула голову и начала судорржно вглядываться в разбитые черные окна какого-то большого дома. Никого, никого, никого, может это занавеска колыхнулась, решила я, как внезапно застыла, увидев темный силуэт в одном из полуразбитых окон на втором этаже. Я не видела его лица, но была уверена, что он тоже на меня смотрит. Я судорожно сглотнула внезапно пересохшим горлом, как вдруг человек поднял руку и сделал несколько нервных резких движений указательным пальцем, словно беззвучно стуча по выбитому стеклу. Мелкая дрожь пробежалась от кончиков пальцев до волос, и внезапно я поняла, что он указывает на что-то за нашими спинами. Я обернулась, но ничего кроме многометрового “газона” из машин не увидела, подняла голову к окну, но фигуры в нем уже не было. Я быстро пошарила глазами по остальным окнам, но они зияли черными безмолвными дырами. Краем уха я услышала, что Джон что-то говорит, и наш отряд начал свое движение, но я снова обернулась. Этот жест... Он точно показывал  мне что-то. Стоп! Осенило меня. Он же находился метрах в 3 над нами, очевидно он видел то, что нам не разглядеть с земли.  Я, не особо думая в тот момент о безопасности, забралась на первую попавшуюся машину и заглянула за горизонт... Холодный пот снова заструился межлу лопаток, позвоночник словно вырвали из спины и пустили вместо него струю холодного азота, руки мгновенно вспотели и меня забила мелкая дрожь.

–Вот же блять!!! – раздалось над моим ухом. Я не заметила, как ко мне поднялась Аня и теперь смотрит в даль бледнея от страха, так же как и я. Мы увидели завал из покореженных машин и автобусов протянувшийся метров на 20, а то и 30, за ним огромную дыру провалившегося асфальта, заполненного водой, очевидно из прорванной где-то трубы, а за ямой... за ямой мы увидели настоящее стадо заражённых. Они бессмысленно топтались у края провала, некоторые шли вперед, падали  и уходили с головой под воду. Возможно, зараженные понимали, что перед ними преграда, но огромные толпы приходящих откуда-то сзади новых заражённых просто выталкивали их своей массой в воду. Никогда еще до этого момента я не ощущала такого страха – заражённых были сотни, и они.. Они спокойно перемещались при дневном свете. Возможно, вирус мутировал, возможно, то был какой– то инкубационный период, но сам факт того, что они бродят днем, что теперь нигде нельзя чувствовать себя в безопасности внезапно вызвал у меня плач. Сперва одна слеза, потом вторая и спустя мгновение меня трясло в беззвучных рыданиях. Аня обхватила мою голову, притянула к себе и крепко обняла. Я рыдала, и не слышала, как ругался Калеб, увидев всех этих заражённых, как Джон командовал нам не паниковать и идти за ним, как мисс Мэрри, перепуганная до чертиков, не понимая до конца, что происходит, схватила Джерри и не разбирая дороги побежала куда-то к домам. И только пронзительный крик мальчика вывел меня из ступора. Я, оттолкнув Аню, вскочила и увидела, как мисс Мэрри споткнулась обо что-то, выпустила Джерри из рук и как из соседней машины на него вывалилось полуживое тело и вцепилось своей изуродованной рукой за плечо. Мисс Мэрри не долго думая схватила клетку с морской свинкой и стала неистово лупить зараженного по голове, разбрызгивая кровь и черную жижу на ребенка и себя. В ту же секунду раздалась автоматная очередь и Джон пристрелил монстра...Я, чуть не сломав себе шею, спрыгивая с машины, помчалась к ним под звуки выстрелов.  Джон и Калеб  расстреливали недобитые тела, скрывающиеся в машинах. Джерри лежал на асфальте весь залитый жидкостями зараженного – они попали ему и на кожу, и в рот, и в глаза, а на плече зияла рваная рана... Я хотела схватить мальчика, но Аня, которая верным товарищем мчалась следом за мной, одним рывком отдернула меня от него. Тут же я заметила мисс Мерри, которая тряслась крупной дрожью, что-то бессвязно бормоча. Внезапно она поняла, что натворила, потому что с криком “нет нет нет нет!!!” она вдруг побежала куда-то в сторону домов, судорожно стряхивая с себя кровь и черную жижу уже мертвого зараженного. Внезапно раздался выстрел, мисс Мерри взмахнула руками, сделала еще несколько не твердых шагов вперед, развернулась на своих маленьких каблучках, зашаталась и неуклюже и упала на спину с застывшим недоумением в глазах. Внезапный крик Джона “Всем на землю, быстро”– вывел меня из ступора и дал понять, что никто из наших не стрелял в мисс Мэрри. Человек в окне!!!!  Я снова взглянула на дом, где несколько минут назад его видела. А там... Чуть ли не в каждом окне мелькали тени, пробегали чьи-то силуэты и слышался глухой гул шагов и голосов.

Они же сейчас и пацана пристрелят – дошло до меня, и я, грубо оттолкнув Аню, кинулась и все таки схватила и прижала к себе Джерри, закрывая его своим телом от возможной пули. Я понимала, что не заражусь и мальчик не причинит мне вреда, я все таки с ног до головы защищена, но он сам... Вся эта мерзость попала ему на лицо, он плакал и дрожал. Я гладила его по липким волосам и в этот момент все словно исчезли и мы остались с ним одни на всем белом свете.

Я ведь умру, да?? Лучше я умру, чем стану таким, и Джерри покосился на мертвого, хлюпая носом. Слезы смешались с черной жижой и теперь он выглядел так, словно вымазался в грязи в какой-нибудь луже. Он поднял голову и посмотрел на меня своими бездонными голубыми глазами, а я почти завыла от безысходности, и снова крепко прижала его к себе. Джон, Калеб и Алекс окружили нас своеобразным кольцом, возведя автоматы куда-то вверх. Очевидно, они тоже заметили движения или людей в окнах и решили, что без боя не сдадутся. Однако никто не спешил по нам стрелять, и Джон, не сводя глаз с дома, приказал нам вставать и двигаться через все эти нагромождения машин вперед. Я вытерла лицо Джерри его же футболкой, подняла на руки и мы, словно в окружении телохранителей, двинулись к больнице. Мы шли в полной тишине, но мне все время казалось, что я слышу непрекращающийся шорох, который как будто следует за нами, какой-то странный отдаленный гул и невероятную вонь, приносимую  порывами ветра со стороны  стада заражённых.

Когда мы практически поравнялись с покареженными воротами больницы, словно вырванными какой-то невиданною силою из каменного забора, Джон вдруг закричал, чтоб мы бежали. Все кинулись вперед, он выхватил мальчика из моих рук, и я, почувствовав легкость, побежала следом, но не удержалась и обернулась и едва не застыла, увидев десятки темных силуэтов, стоящих на машинах и провожающих нас поднятыми стволами своих автоматов, ружей и пистолетов. Вот сейчас нам выстрелят в спину, мелькнуло у меня, и снова мерзкий холодок ворвался в позвоночник. Я добежала к воротам последней, и, забегая внутрь двора, снова обернулась – на машинах уже никого не было, только одна единственная фигура возвышалась над мостовой – мощный широкоплечий человек, казалось, смеялся нам в спины, глядя, как мы убегаем от его банды. Я развернулась к нему всем корпусом, чтоб получше разглядеть, но Джон, появившийся из-за угла, резким рывком втянул меня за стену.

Какое-то нехорошее предчувствие закралась в каждую клеточку моего тела, но голова моя была занята мыслями о Джерри и о том, что его придется убить. Но, господи, кто все эти люди, откуда они, насколько они опасны?! Мысли вихрем кружились в голове, пока мы, как какие-нибудь ниндзя, крались вдоль стены, огибая здание и пытаясь добраться до ангара с вертолетом целыми и невредимыми. Я почему-то подумала, что нет там уже никакого вертолета и что зря мы сюда вообще притащились, как Калеб, идущий впереди, резко замер. Джон поднял руку, давая нам знак остановиться, я выглянула из-за спины Ани, которая шла впереди меня, и увидела несколько заражённых, сидящих на корточках прямо за углом дома, и с мерзким чавканьем пожирающих нечто розовое и сочащееся еще свежей кровью. Их руки, наполненные кишками и кусками плоти какого-то бедолаги, то и дело тянулись к своим ужасным искривленным ртам с вывихнутыми челюстями и разорванными губами. Они с омерзительными звуками отрывали и жевали человеческое мясо, совершенно не замечая нас.

Из него же еще течет кровь, прошептал Аня... Они его убили только что... здесь ... здесь могут быть еще люди...и другие мертвецы, словно сама с собой разговаривала тихим шепотом она. Зрелище было до того отвратительное, что я не смогла сдержаться и вырвала прямо себе под ноги. Несколько голов поднялись и повернулись в нашу сторону – заражённые бросили свое пиршество и, с пугающей скоростью, поднялись и пошли на нас. Я ничего не могла поделать, видимо от нервов меня снова вывернуло на изнанку, согнув пополам. Я только слышала меткие одиночные выстрелы, а скудное содержимое моего желудка продолжало рваться наружу. Не успела я отдышаться, как Калеб схватил меня за шкварник и резким движением привел в вертикальное положение. Я увидела расширенные глаза Ани и Алекса, смотрящие на меня, и не сразу вспомнила, что рвота есть первый признак заражения. И на этот раз никто не был уверен, что я не больна. Я вытерла губы, и ничего не говоря, перепрыгивая через свежеубитые трупы зараженных, побежала за Джоном, который  уже скрылся за углом.

Он стоял прислонившись к стене, а Джерри, с кожей зеленоватого оттенка и закатившимися глазами, лежал на земле. На мгновенье я подумала, что он умер, но увидела, как грудь его едва-едва поднимается и опускается под тяжёлым дыханием. Я упала перед ним на колени, слезы застилали мне глаза, но я ничем не могла ему помочь, а возможно и сама заразилась от него. Когда подбежали остальные, Джерри уже перестал дышать, а я не в силах была подняться и идти дальше. Внезапно маленькое тельце изогнулось, словно безумный кукловод потянул его за веревочку на животе, и Джерри, движимый вирусом, почти встал в мостик, опираясь на собственную шею. Аня вскрикнула, все отскочили от него и только я продолжала сидеть рядом с ним, никак не пугаясь его агонии. Тело Джерри резко рухнуло на землю, и снова выгнулось, только на этот раз боком. Я мало соображала, что делаю, но сгребла его в охапку и прижала к груди, пытаясь совладать с судорогами, бьющими моего маленького мальчика. Джерри снова согнулся и тут же резко выпрямился как струна, я не смогла его удержать и он упал на землю и замер. Несколько секунд мы молча смотрели на него, ожидая очередного приступа, как вдруг из его рта фонтаном хлынула черная жижа, а сам он задергался в конвульсиях.  Я, словно в замедленной съмке, увидела, как маленькая раскаленная пуля пронизывает воздух и с громким хрустом впивается в висок ребенка. Капли крови мелкими брызгами разлетаются в разные стороны,и в ту же секунду бедный малыш обмякает и обретает покой.

Я не знаю, какой ангел-хранитель присматривает за мной, но ничего из этой заразы на меня не попало, как и на остальных. Но они -то стояли на приличном от него расстоянии, а я, считай, была в самом эпицентре заражения и... и меня пронесло... Отлично сработано, ангел, мысленно поблагодарила я, лежа на старом матрасе в большой клетке в одном из подсобных помещений больницы. Измотанные ребята  спали недалеко от меня и только я таращилась в потолок крохотного помещения, не в силах даже сомкнуть глаз. Я не очень помню, как мы добрались сюда, я мало что соображала после смерти Джерри, но помнила, что кто-то тащил меня за шиворот, в кого-то стреляли, потом словно провал в памяти, и вот я очухалась в довольно большой клетке, а рядом сидят Аня и Джон. Джон молчит, напряженно вглядываясь в мое лицо, а подруга что-то говорит, извиняется за клетку, мол если со мной все в порядке, то денек-другой и меня выпустят.  А на меня навалилась страшная апатия, мне настолько все равно,что я отворачиваюсь от них и сворачиваюсь клубочком, закрыв голову руками. “Интересно, а где щенок Джерри?” – думаю я, и снова отключаюсь. И вот спустя несколько часов или дней я снова в здравом уме и сознании. Высота клетки позволяла стоять в ней в полный рост, я поднимаюсь и вижу большой амбарный замок на двери моей “камеры”

Какая знакомая ситуация, нервно рассмеялась я, и тут же с самого ближнего ко мне матраса подрывается Джон и обращает свой взор к моей персоне. Я, замолкаю, прислушиваясь к шевелению своих друзей, и убедившись, что кроме Джона никто не проснулся, глубоко вздыхаю и сажусь по– турецки в своей “тюрьме”. Джон присел рядом, спросил о моем самочувствии. Я понимаю, что я здорова, но они правы, лучше перестраховаться, чем потом всем погибнуть. Не успела я подумать, что хочу есть, как Джон, слово волшебник, тут же протянул мне банан и бутылку воды, наполовину, правда, выпитой. Я жадно накинулась на ненавистный мною в старое доброе время банан, и в пару глотков осушила бутылку.

Я люблю тебя, внезапно сказал он, глядя мне прямо в глаза. Я замерла, не ожидая такого признания, а он вдруг улыбнулся, встал и, отойдя к своему матрасу, сказал:

–Слова, которые ты ищешь – “я тебя тоже”,– и улегся, как ни в чем не бывало на свое место, подложив под голову руку, оставив меня ошарашенно сидеть в клетке.

====== Книга 2. #27 ======

Рон. 21 год, высокий (188 см), очень красивый блондин с вьющимися волосами и голубыми глазами. Характер сложный. Надменный и циничный в силу жизненных обстоятельств. Ради семьи готов на все. На рожон не лезет, но если надо – вступает в бой.

Майя, 14 лет, среднего роста (166см), глаза серо-зеленые, волосы русые, заплетенные в дреды. Из неблагополучной семьи, не глупая, хотя поначалу и читать толком не умела. Милая и очень добрая. Любит всех и это взаимно.

Хавьер. Чилиец, 41 год, среднего роста (180 см), брюнет, волосы волнистые, глаза цвета переспелой черешни, характер твердый, общительный. Готов прийти на помощь в любую минуту. Никогда не сдается и другим не дает. Привык выживать один, но в группе берет на себя роль лидера.

* * ******************* * *

Когда Рон впервые увидел зараженного он решил, что наследственная шизофрения все таки не обошла его стороной. Его мать и обе сестры, увы, болели этой страшной болезнью, которая и привела их семью к полному разрушению. Рон не знал те времена, когда они жили в богатом районе Лондона, отец был преуспевающим юристом, владельцем адвокатской конторы, а его мама – красивой и молодой. Когда родилась Эмили, его мать уже страдала от, пока еще, редких приступов шизофрении, и отец, который безумно ее любил и не хотел закрывать в психушке, нанял несколько нянек и сиделок, чтобы и за ребенком, и за матерью был присмотр. Первые проявления болезни у Эмили появились оч рано, года в три, когда она начала рассказывать о воображаемом друге. Отец сразу просек что к чему, и дочка, как и мама, попала под наблюдение лучших врачей Лондона. Вскоре родилась Оливия, матери на тот момент было уже намного хуже, отца ругали врачи, грозились чуть ли не судебными разбирательствами, что он заставляет рожать психически больного человека, но характер отца и немалые деньги помогли замять ситуацию, но мать отправилась в клинику на очередной курс лечения, а крошечная Оливия осталась с отцом и Эмили.

Более менее они справлялись, но ни одна нянька и сиделка даже за большие деньги не хотели больше находится в их доме – мать устраивала чудовищные сцены с размазыванием фекалий по стенам, и это было самое мягкое из ее безумств. Воображаемые друзья старшей дочери становились все более реальными и все более опасными, и однажды отец, который пришел домой раньше положенного времени, т. к очередная няня просто сбежала средь бела дня, нашел Эмили в ванной, наполненной горячей водой, от которой поднимался густой пар. Она держала в руках полугодовалую Оливию с явным намерением бросить ее в эту самую ванну. Отец без лишних криков и суеты отобрал у нее ребенка и поинтересовался, что происходит. Эмили искренне ответила, что плач Оливии мешает ее друзьям и если она не решит проблему, то они сами разберутся с ребенком. Все те чувства, что испытал отец в тот момент сложно передать, и Эмили снова отправилась в клинику. Отцу пришлось уйти с места непосредственного руководителя бизнеса и передать дела своему другу. Отец полностью взвалил на себя все проблемы их семьи, уход за женой и Эмили, воспитание Оливии. Но, как это бывает, друг оказался другом лишь на словах, и вот, разоренные до последней нитки они переехали жить в рабочий район Лондона. Грязный, опасный и невыносимо бедный. Там-то и родился Рон, в тайне от врачей, соц.опеки и государства. Самое первое и яркое воспоминание Рона из детства, как они с Оливией сидят, прижавшись друг к другу в крошечной каморке для швабр, а мать кричит страшным голос и странно катается по полу. Он видел в щелку отца, который набирал шприц и пытался утихомирить мать, чтоб сделать ей укол. Помнил как страшно ему было от ее криков, и как Оливия гладила его по голове. Оливии было 13, когла она впервые услышала голоса. Врачи предупреждали, что болезнь может появиться в процессе полового созревания, но месячные у нее были уже целый год, но никаких проявления шизофрении не было. Увы, и Оливию болезнь не пощадила. Однажды ночью, когда голоса, наконец, стихли, она подошла к кровати, на которой спали отец и маленький Рон. Она погладила брата по длинным белокурым волосам, потрогала свежую рану на губе и уже заживающую – на переносице – Рона постоянно били уличные пацаны. За его сумасшедшую мать, за их нищенское существование, и самое главное, за его слишком симпатичную, девчачью внешность. Он был копией своей матери и сестер: пшеничные волосы, которые никто не стриг, доросли до лопаток, длинные и пушистые ресницы, голубые глаза и пухлые как у куклы губы – Рона нередко считали третьей сестрой в этой ненормальной семейке. Оливия поправила одеяло, которое сползло со спины отца – в доме не было отопления и было холодно, даже не смотря на то, что спали они одетыми. Поцеловала отца в истощенную худую щеку, и зашла на их крошечную кухню. Мать и сестру снова положили в клинику, они с отцом навещали их несколько дней назад, но мама ее не узнала, а сестра прошла мимо, даже не заметив. Налила себе кипятка в кружку, газ еще не отключили, а вот чай закончился еше утром, всыпала в воду ложку сахара и зажмурившись отпила.

Рон проснулся от дикого крика, вскочил на пол и тут же отдернул ногу – пол был ледяной, и даже рваный, хотя и толстый носок не смог скрыть этот холод. Вслед за криком последовал глухой удар, словно звук падающего тела и Рон понесся в кухню. На полу, с перекошенным от внезапного инсульта лицом, лежал отец, сжимая в объятьях мертвое тело Оливии. Отец что-то мычал, а Рон в оцепенении смотрел на черные пятна уже засохшей крови на руках и одежде Оливии.

Он не знал, как в квартире оказались врачи из скорой, кто вызвал жуткую тётку из соц.опеки. Ему казалось, что он так и простоит как каменный столб в дверях кухни и ничто и никогда его не сдвинет с места.

Оливия не захотела разделять судьбу мамы и сестры и перерезала себе вены. Она умерла быстро, опустив руки в таз с теплой водой, чтоб не чувствовать боли, чтоб кровь не свернулась и чтоб не испачкать пол кухни. Она не хотела напрягать папу уборкой, у него и так полно забот – думала она, делая первые надрез вдоль руки....

Спустя три месяца в приюте, где Рон ни с кем не подружился и более того, даже не заговорил, сперва появился толстый врач и поставил ему диагноз– амнезия. Лечить его не пытались – у приюта не было на это денег, да и его история внушила окружающим, что он так такой же псих, как и все остальные в его семейке и нет смысла с ним возиться. А еще через пару месяцев его забрала к себе высокая красивая женщина. У нее были длинные белые волосы и холодные голубые глаза. Рон никак не мог вспомнить, кого же напоминает ему эта холодная женщина, которая все время смотрит на него взглядом со смесью жалости и страха. Позже он узнал, что это его бабушка по маме. Она почему-то не любила говорить про его семью, о которой он ничего не помнил и все время водила его к врачам. Ему давали какие-то тесты, загадки, и другие дурацкие задания, брали бесконечные анализы и проводили множество других медицинских обследований. За эти годы он так к этому привык, что перестал уже спрашивать зачем и для чего все это. В 13 лет Рона соблазнила одна из бабушкиных подруг. Он выглядел на 17, был высокий, широкоплечий. Все еще носил длинные волосы, а глаза и ресницы, как оказалось, сводили с ума едва ли не всех женщин, приходивших к бабушке в гости. Бабушка его, к слову, была знатной аристократкой, и приемы в ее доме, казалось, не кончались никогда. Она гордилась свои невероятно красивым внуком и безумно боялась болезни, так бессовестно унесший жизнь ее дочери и внучек. Мать Рона истекла кровью в клинике во время очередного приступа, когда она разорвала на себе кожу, мясо, и вонзилась зубами в вену, вырывая ее из руки. А Эмили сперва не могли найти, она словно испарилась из клиники, и ни связи, ни бабушкины деньги так и не давали результатов в ее поисках в течении нескольких лет. Но кто ищет тот всегда найдет, и бабушка узнала, что ее Эмили, обладающая ангельской внешностью и полной беспомощностью, стала жертвой нечистоплотных санитаров, которые сперва сами ее насиловали, а потом за небольшую плату сдавали, как они сказали на следствии, в аренду. Ну а когда ее тело пришло в негодность, девушку просто убили и закопали во дворе психушки. Когда ее нашли и экспертиза подтвердила, что это действительно она, бабушка подняла все связи и мучителей ее постигла та же участь. Они попали в самую жуткую тюрьму на всем туманном альбионе. Люди, которым щедро заплатила бабушка их не пощадили, они умерли, испытав на себе все мыслимые и немыслимые сексуальные и адские пытки, на которые их обрекла безжалостная месть.

Шли годы, Рон прекрасно жил за счет богатеньких тетушек, которые платили любые деньги, лишь бы провести с ним ночь. Он научился не замечать их дряблые тела, морщинистую кожу всю в старческих пятнах, он просто зарабатывал деньги. Бабки хорошо платили и Рон, не нуждавшийся в деньгах и не помнивший своей нищеты, но каким-то подсознанием понимал – деньги надо зарабатывать самому, а не надеяться на бабушку. Она, наконец, перестала таскать его по врачам так часто как в детстве, но все равно, минимум раз в 2 месяца к нему проходил психиатр и вел задушевные беседы. Конечно, приходил он не открыто, а якобы к бабушке на чай, но Рону было 17 лет и он все прекрасно понимал. Не понимал только для чего его нужно показывать психиатру, но ему было все равно и он совершенно не сопротивлялся этим встречам. Иногда даже было интересно – он ничего не помнил из своего детства, не помнил родителей, где и как жили, и надеялся, что может психиатр ему поможет вспомнить и ради этого он и приходит так часто в их дом.

Но в один день идилия закончилась – 15тилетняя Джоан, внучка одной из его старушек, влюбилась в него и была отвергнута. Но избалованный ребенок не привык к отказам и решил отомстить. Однажды, возвращаясь домой с очередного свидания, кто-то сильно огрел Рона сзади по голове, и хотя он был высоким и широкоплечим, занимался конным спортом и греблей, и в любой другое время спокойно дал бы отпор нападающим, но в тот день он был немного пьян и вымотан 5тичасовым секс-марафоном, и просто свалился на подъездную дорожку и не успев понять, что происходит, получил новый удар тяжелым ботинком в лицо, потом еще и еще. Нападающий целился именно в лицо, он уже сломал нос, губы превратились в месиво, а под конец, уже почти потеряв сознание, Рон почувствовал, как холодное лезвие ножа сперва легко, несмело, словно примеряясь, полоснуло его щеку слева, а потом – сильно и глубоко, распробовав вкус крови, вонзилось над бровью справа и резко и адски больно скользнуло вниз до самого подбородка. Он уже отключился, когда Джоан плюнула на него и с ненавистью, на которую способна только отверженная девушка, ударила его носком тяжелого ботинка в висок. И этот удар вернул Рону память.

Рон вспомнил. Вспомнил мать и ее безумства, вспомнил изможденного отца, вспомнил самоубийство сестры. Он даже вспомнил дом, где они жили и ту беспросветную нищету. Единственное, что он не помнил, это где находится дом и что стало с отцом. В больнице с ним носились как с королевской особой, бабушка постаралась – лучшие врачи и пластические хирурги практически вернули Рону нормальную прежнюю внешность. Лишь небольшая горбинка на переломанном носу, и тонкий белый след от шрама на левой стороне лица делал его вид несколько зловещим, особенно когда он улыбался. Хирурги почему-то уделили все свое внимание глубокому порезу справа и его действительно как и не было. Только бровь посередине осталась словно поделенной на две части. А вот ране на щеке они не уделили особого внимания, видимо не посчитав ее серьезной, и в итоге – шрам, продолжающий улыбку делал его похожим на Джокера, особенно, если лицо попадало в тень. Его длинные волосы были обриты под ноль – как напоминание об операции на открытом мозге. Лицевые кости тоже подправили, и теперь он был счастливым обладателем титановой скулы. Но все эти вмешательства все равно не испортили, а даже добавили некого шарма его слишком ванильной внешности, сделав еще более привлекательным для дам. Однако, теперь он перестал быть ангелочком для старушек, и своим старым новым лицом стал привлекать женщин за 40, которые слетались на него как осы на мед. Осами они и были, тощие, желчные и вызывали у Рона еще большее отвращение, чем его похотливые старушки.

====== #28 ======

Рону было 19, когда он, внезапно для себя, приехал в какой-то нищенский район. Как он здесь оказался он не понимал, просто вышел от очередной своей любовницы, сел за руль своей спортивной, вызывающе жёлтой машины, и вот он тут. Он смотрел на здоровенный грязный серый дом, такие же серые мрачные окна, в которых тут и там светился тусклый противный молочный свет и думал о том, как вообще тут можно жить. Хотя, наши окна до сих пор светятся.... И сам в ужасе осекся от этой мысли. Наши окна... Наши окна – он шепотом повторил, глядя на два маленьких окна на четвертом этаже. Он тут жил, это его дом... И Рон, выскочив из машины, и забыв даже захлопнуть дверь, не то чтоб ее запереть, вбежал в мрачный подъезд. Ему было плевать, угонят его крутую тачку или разберут на запчасти, он нашел свой дом!!! Он прыжками преодолел четыре пролета и оказался перед обшарпанной дверью. В коридоре воняло мочой, прокисшей едой и затхлым сырым бельем, нищетой, в общем, воняло. Он нерешительно постучал, почему-то оглядываясь по сторонам. Никого в коридоре не было и никто ему не открыл. Он приложил ухо к двери – явно работает телевизор. Рон сильнее вжал лицо в ободранную обшивку, как будто хотел получше услышать о чем же там тарахтит телек, и дверь внезапно открылась и он ввалился внутрь квартиры.

Рон ужаснулся от беспросветной нищеты, грязи, вони которые навалились на него едва он оказался в квартире. Он стоял и с брезгливым ужасом смотрел, как по квартире полчищами бегают здоровенные тараканы, и неосознанно отступил к двери, когда внезапно начавшаяся реклама громко оповестила, что все таки в квартире кто-то есть, раз телевизор включен. Парень чуть подался вперед и заглянул в комнату, и конечно он ее узнал. Вон кровать на которой они с отцом спали, т.к тот боялся оставлять его одного, все тот же старенький телевизор и инвалидное кресло перед ним. Он видел такие – лет десять назад, это была очень популярная модель – само сиденье вращалось вокруг своей оси, кресло могло самостоятельно ездить, надо было лишь нажать на кнопку, и раскладываться в лежачее положение. Такое кресло было у одной из его старушек, потом она сменила его на более современное. Это кресло даже стоя к нему спинкой показывало насколько оно изношено : ткань обшарпана, потерта, дыры, грязные пятна, ржавчина, одно правое колесо спущено и кресло немного заваливалось в сторону. Над подголовником он увидел почти лысый затылок, с остатками седеющих волос. Это не может быть живой человек, почему-то подумал Рон, это кресло и эта голова...Зря он сюда пришел... Он попятился к выходу, когда кресло, с противным скрипом давно несмазанных подшипников, повернулось в его сторону. Рон не узнал, он просто знал – это его отец! Рано постаревший, худой, лицо скошено в сторону, один глаз прикрыт сильно опустившимся веком, половина рта провисла, а вторая наоброт вздернута в пугающем оскале, обнажая страшный кривой желтый зуб. Позже, намного позже он увидит тысячи таких лиц, но все они будут мертвыми, а сейчас его живой отец смотрел на него внезапно ярким голубым глазом и беззвучно плакал.

Рон не привык работать, так же как и тратить деньги. В этом не было нужды – всё и всегда ему покупали или бабушка, или его богатые любовницы. И поэтому он скопил немалую сумму из тех денег, которые помимо оплаты интимных услуг ему давали его многочисленные женщины. На эти деньги он прожил с отцом больше года. Сперва отказался от услуг неприятной тощей работницы соц.опеки, которая, судя по состоянию дома и отца, не сильно заморачивалась в исполнении своих обязанностей, потом оплатил лечение в хорошей клинике, и отец, хоть и не начал говорить, но научился общаться с помощью компьютера и клавиатуры, благо интеллект его оставался если не в полном, то относительном здравии. Они даже переехали на приличную квартиру, но в один не самый прекрасный день деньги закончились, а взять их было неоткуда. Ублажать богатеньких пресыщенных дамочек у Рона не оставалось ни моральных, ни физических сил. Казалось бы, что там сложного в уходе за человеком который не ходит, не говорит, лежит себе и лежит, но Рон так выматывался, что про секс ему и думать некогда было. А эти “хищные осы”, как называл теток про себя Рон, требовали его внимания в любое удобное для них время, и вскоре уставший и погруженный в свои проблемы Рон стал им не нужен. Вот тут-то денежный поток и иссяк. Он обращался к бабушке, но та категорично отказала Рону, приказав ему выбирать либо ее, деньги и успешную жизнь, либо нищету и полоумного отца. Рон выбрал второе и навсегда уехал из поместья. Им пришлось вернуться в старую квартиру отца, где Рон, как чувствуя, навел порядок еще до переезда и теперь их встречала чистая, со всеми оплаченными долгами квартира. Крохотная, но ничего лучше они уже не могли себе позволить. Бабушка приходила лишь однажды, брезгливо потопталась в прихожей, скривилась, узнав, что ее внук работает чернорабочим в порту по ночам и снова позвала его обратно. Но тот не собирался бросать отца и бабушка ушла, оставив на прощание несколько сотенных купюр. Она совсем не винила себя в том, что Рон оказался в таком положении, что не дала ему никакого образования или хотя бы жизненных уроков... Нет, она так ненавидела его отца, что едва ли не скрипела от злости зубами, узнав что он жив. Она пришла к нему в больницу после первого инсульта, там-то и узнала, что кроме девочек есть у него и сын . Долго искала, нашла в каком-то богом забытом приюте и впала в ступор, когда ей привели мальчика, который как две капли воды был похож на ее дочь. Она забрала его к себе, а еще через месяц узнала о смерти своей дочки. Тогда она второй раз навестила отца в больнице , который очень медленно, но все таки поправлялся. Рассказала ему, что забрала Рона к себе, но увидев радость и облегчение на лице ненавистного зятя, который отобрал и не сберёг ее дочь, ее внучек, она рассказала о смерти его жены. Во всех известных ей страшных подробностях. В тот же вечер отца хватил второй удар, из которого он не выбрался и пребывал в таком состоянии все эти годы, пока его не нашел Рон. Однако, бабушка все же купила отцу инвалидное кресло, так, в благодарность за внука. Но ни единого дня, ни единой минуты она не считала себя виноватой или хотя бы причастной к тому, что случилось с ее любимыми и близкими людьми – дочкой и внуком. Ничего этого Рон, конечно же, не знал и как должное принимал всё происходящее в жизни.