Текст книги "Великолепная семёрка (СИ)"

Автор книги: Merlin

Глава 2

Немного придя в себя от изумления, я подумал что надо пробираться «к своим». В «моей» Польше до границы было всего километров пять, может и тут не больше? Поэтому, как только мотоцикл проехал, я двинул в сторону СССР. По кустам, конечно. С каждым шагом фашистов вокруг становилось все больше и больше. До меня постепенно дошло, что наверное это они концентрируются перед внезапным коварным нападением, и я прибавил ходу.

Где-то за километр до границы немцы уже стояли буквально стеной, так что я с огромным трудом прополз до реки по овражку, отделявшим друг от друга два изготовившихся к нападению полка. Или дивизии – из кустов в овраге было плоховато видно. Когда до реки оставалось уже буквально двести метров, я увидел что и в овражке кучкуются фашистские солдаты. Пришлось залечь и дожидаться темноты.

Скоро начало смеркаться. Когда смеркнулось уже достаточно густо, и я было приготовился ползти дальше, парочка фашистов подошла буквально ко мне. Причем один снял свои форменные брюки и навалил кучу непосредственно мне на укрытую мхом и травой грудь! Этого я конечно же стерпеть не смог, вытащил из ножен, висящих на ремне на спущенных штанах кинжал и заколол немца. Немец конечно же сразу упал, причем, с целью нанесения мне максимального ущерба – в свою же собственную кучу. Так что, когда я весь в этом ущербе вскочил на ноги, второй немец просто сложился пополам от смеха. Так, сложенного, я его и заколол.

Однако оказалось что за дефекацией фашиста наблюдал не только его товарищ, стоящий рядом, но и приличное число немцев, стоящих по краям оврага. И эти немцы дружно начали по мне стрелять. Промахивались конечно, но я на всякий случай побежал в СССР. Немцы же словно озверели: с каждой секундой по мне их стреляло все больше и больше. Когда я прыгнул в Буг, по мне уже целый полк в полном составе строчил из автоматов, когда же я доплыл до середины реки, даже полковая артиллерия подключилась.

Но, к счастью, по советской стороне они стрелять не стали. Видимо, не хотели настораживать советских пограничников. Поэтому на берег я вышел уже в тишине и спокойствии. Отряхнулся, выжал штаны и куртку с рубашкой, снял мокрую одежду и даже достал из кармана спички: хотел разжечь костерок и подсушиться. Но неожиданно из кустов раздалось:

– Руки вверх!

Когда я поднял руки, из этих кустов вышел солдатик невысокого роста с винтовкой. Винтовка была направлена в мою сторону. А солдатик повторил:

– Руки вверх! И давай, шагай вон туда! – он показал куда шагать свободной рукой.

Как только я скрылся от берега реки в кустах, навстречу мне и солдатику вышли сразу человек двадцать пограничников, возглавляемые старшим лейтенантом. Старший лейтенант показался мне смутно знакомым. Кого-то он мне точно напоминал! Но вот кого?

– И зачем вы все сюда приперлися меня встречать? – спросил солдатик.

– Да шумно было, спать просто невозможно стало. Вот и решили прогуляться – ответил старший лейтенант – а заодно посмотреть по какому поводу шум.

Когда меня сопроводили на заставу, старший лейтенант завел меня в свою коморку и начал расспрашивать о моем появлении.

– Как звать? – спросил он в первую очередь.

– Добрыня Меринов – на всякий случай соврал я. На самом-то деле я вовсе даже Добрыня Мериновский.

– А ты кто?

– Я? – пришлось потянуть время, как-то не сообразил я пораньше придумать себе легенду – да как бы тебе это объяснить… Я польский студент, изучаю… энтомологию. Энтомолог я.

– А судя по роже тебе лет так тридцать пять. Не похож ты на студента.

– А я – двоечник. На второй год оставался. И по несколько раз.

– Ну ладно, допустим. А какой же ты польский студент, если звать тебя Добрыня, да еще Меринов?

– А эта, у меня отец русский.

– Белоэмигрант?

– Нет, еще в царские времена от царских сатрапов перебежал.

– Понятно. Так и запишем: сын пострадавшего от царского режима – он что-то написал в протоколе. – А ты чего в Польше делал?

– Жил вообще-то. А тут пьяный напился, на улице валялся. Какой-то немец решил над пьяным поиздеваться, взял да и насрал на меня. Я, конечно, не вытерпел и заколол гада его же кинжалом. И товарища его, который стоял рядом и смеялся, тоже заколол. Ну а немцы как озверели, стрелять по мне начали. Вот я и решил перейти границу у реки.

– Похоже не врешь. Хоть ты и Буг переплыл, но дерьмом от тебя тянет знатно. Как будто ты сутки в нем провалялся, а то и двое.

– Сутки наверное. Да, какое сегодня число?

– Двадцать первое июня. Вот уже почти двадцать второе – уточнил он взглянув на часы. – Вот  уже и двадцать второе.

– Лейтенант! Блин! Ведь сегодня война начнется! Буквально через два-три часа!

– А ты откуда знаешь?

– Пиши : Мериновский моя фамилия. Разведка Генштаба. Просто поймали меня, издевались, в темном подвале держали. Вот я дни и перепутал. Сегодня, с рассветом начнут. Сначала казармы артиллерией разобьют, а потом пойдут уже без сопротивления дальше. Звони скорее в отряд, предупреди!

– Да нет с отрядом телефонной связи.

– Это Бранденбург-800!

– Что?

– Это диверсанты такие, из русскоязычных немцев и прибалтов! Они связь рвут!

– Вряд ли. У нас телефонной связи и не было никогда, так что рвать нечего. Пошлю посыльного в отряд, даже двух, раз тут этот, баренберг твой. А из казарм мы пожалуй уйдем. А то еще подстрелят ненароком. Рота, в ружьё. И всем уйти из казарм – произнес он тихим голосом.

– Слушаюсь, товарищ Исаев! – ответил ему какой-то вестовой и выбежал в темноту.

– Исаев? А зовут тебя, лейтенант, как?

– Ну, допустим Максим Максимыч, а что?

– Блин, а я все думаю, кого ты мне напоминаешь? А у меня знакомый был, с тобой буквально на одно лицо, и фигура такая же. Вот ты представился, и я сразу про него вспомнил!

Точно, как же я сразу-то не сообразил! Лейтенант-то был ну просто как две капли воды похож на Шварценеггера в роли Терминатора!

Мы вышли из каморки и спустились в окоп около реки. Вскоре немцы и впрямь начали стрелять. Причем сначала они начали стрелять из пушек и по казарме. Вскоре от казармы вообще ничего не осталось. Лейтенант нахмурился и приказал готовиться к отражению атаки. Народ пощелкал затворами мосинок и замер. Так началась война.

Глава 3

Немного погодя фашисты решили переплыть Буг. Ха три раза! Иными словами, ха-ха-ха! Они-то думали что поубивали наших в казарме, а наши все затаились в окопе. И когда немцы переплыли середину Буга и юридически оказались на нашей территории, солдаты стрельнули. И попали, кто из мосинки, а кто и из дегтяря. Короче, немцы до берега не доплыли. Ни до какого.

Немцев этот факт сильно расстроил, поэтому они притащили роту минометов и начали по нам стрелять. Было уже далеко и солдаты сказали: «Мы не попадем». Тогда я отобрал винтовку и лейтенанта, у него была СВТ, и начал стрелять немцев у миномета. Поскольку немцев становилось у минометов маловато, то приходили новые немцы, и я в них стрелял. У меня уже патроны заканчивались, а немцы все падали и падали.

Но тут немцы сообразили что по ним стреляют, они взяли минометы и утащили в лес под ёлки. Я ещё подумал, что неужели немцы такие идиоты. Но они все же стрельнули из миномета из-под ёлки и фашисты закончились. В общем, мина в ветку попала. Еще бы не попала – под столетней елью даже дождь не идет!

Тогда немцы прикатили полковые пушки и стали в нас стрелять из пушек с расстояния километра в три. Я тогда отобрал у бойца винтовку и стал стрелять артиллеристов из мосинки. Это конечно было близко к моему пределу, но я все же попадал фашистам в глаз, а не просто в лицо. Когда на батарее немцы тоже закончились, они пригнали батарею тяжелых гаубиц и стали расстреливать нас прямо из польского городишки с красноречивым названием Мендзыжец-Подлянский. Я поискал, но винтовки, стреляющей на двадцать три километра не нашел и я приказал отступить. Пока мы шли в отряд, солдаты ходили вокруг меня и восхищались как я метко стреляю. А еще б мне метко не стрелять: у меня дед почти всю службу в армии провел в Сибири, а там охотники всех только в глаз и стреляют! Мне дед постоянно про это рассказывал.

Когда мы пришли в отряд, оказалось что в отряде никого нет. Тогда мы пошли дальше. И встретили фашистов, которые вели колонну наших военнопленных. Глупый Исаев-Шварценеггер приказал напасть на колонну и с криками «Ура» на нее напал. Пограничники тоже стали на немцев нападать но патроны уже закончились. И немцы пограничников поубивали. Сволочи! А я успел спрятаться в кустах. А когда немцы, довольные победой, расслабились, я всех их поубивал из СВТ.

Из пленных ко мне пришел только один военнопленный. Он был генералом. Он сказал что он не простой генерал, а диверсант, и его взяли в плен когда он шел взрывать мост. Теперь, по его словам, нам нужно было срочно взорвать мост и уже потом возвращаться. Мост по счастью неподалеку был, но как его взорвать? Я точно знаю, что если не знаешь как мост взрывать, то и тонны тола может не хватить, а если знаешь – то и одной шашкой можно его разрушить.

Поэтому я спросил генерала, знает ли он как взрывать мост. Генерал сказал что знает. Но толку – чуть, потому что он старый, толстый и пока он пойдет подрывать мост его три раза грохнут. Но я его успокоил: раз мы знаем как мост взрывать, то я пойду и взорву. Причем генерал сказал что этот мост вообще одной гранатой взрывать можно.

Вечером я пошел и одной гранатой мост взорвал. Мне генерал сказал куда эту гранату бросить, я пошел и метко бросил. Надо было гранатой попасть в небольшую дырочку прямо в верху бетонной опоры, и я попал, причем с первого раза. Мост, естественно, рухнул. С диким грохотом. Причем, что генерала особенно порадовало, сорванный пролет лег вдоль реки и перегородил заодно два потенциальных брода.

Скажу честно, я несколько не ожидал от простой гранаты, хоть даже и Фугасной-1, такого эффекта. И я расспросил на обратном пути генерала как можно в следующий раз добиться аналогичного эффекта.

– Да это, собственно, и не трудно. Закладываешь в опору моста тонну взрывчатки, или, лучше, как в этом мосту было, три тонны. А потом можно и гранату кинуть на взрывчатку. А ты хорошо гранаты кидаешь. Хочешь я возьму тебя к себе в отряд?

Я согласился, и через три дня, когда мы перешли линию фронта, получил капитанское звание. Правда в отличие от звездочек на погонах на моем старом мундире здесь была одна шпала в петлице. Впрочем, я не особо расстроился. Тот мундир был дядин – мне его дядя подарил когда ему майора дали, и я все детство на даче в нем рассекал. А эта гимнастерка с петлицами была уже моя.

Глава 4

Служба во взводе, которым командовал генерал (кстати, фамилия его была Кобылкин), была неутомительной. В основном мы просто сидели в расположении взвода, рядом с каким-нибудь госпиталем или банно-прачечным отрядом. Ну не сидели конечно. Мой сосед по комнате майор Петров (а бойцы взвода, в званиях от старшего лейтенанта и до подполковника, жили по двое в комнате – война, приходилось терпеть неудобства) был изрядным бабником и каждый вечер убегал в госпиталь или банно-прачечный отряд в поисках быстрой любви. Я бабником не был, ко мне девицы сами приходили.

Иногда, раз-два в неделю мы быстренько бегали к немцам в тыл чего-нибудь взорвать или найти какого-нибудь языка. Причем было такое правило – каждый должен был притащить языка в том же звании, что и сам. Поскольку был я капитаном, но, как выяснилось, НКВД (что в переводе на армейские звания означало подполковник) то мне приходилось довольно трудно. Конечно, когда я притаскивал полковников, мне снисходительно прощали. Но когда я притаранил на себе генерала, Кобылкин на меня в первый раз наорал и приказал не выпендриваться и положить где взял. Пришлось относить генерала обратно, хотя при расставании все же пинка я ему отвесил. К тому же пока фашистская сволочь валялась после моего пинка носом в грязи, его быстренько взял в плен лейтенант Кабальевский, работающий во взводе старшиной по хозяйству и потому не имеющий возможности отлавливать фашистов в фашистском тылу. Ну обидно же человеку! А лес – он и у нас, и у немцев одинаковый – дремучий. Поди проверь куда я фашистского генерала отнес: взял под елкой и положил обратно под елку же. А заодно я у Кабальевского разжился куском ярко-синего тяжелого «знаменного» гардинного шелка нахаляву.

Кусок был не ахти какой большой, но для моих целей достаточный. Денег мне платили просто дофига, тратить их было практически негде да и незачем, кормили-то бесплатно. Поэтому я заказал у местной бабки в городке, рядом с которым мы проживали, сшить мне приличные штаны. Бабка мои пояснения поняла и требуемое исполнила (за тройную оплату-то) со всем тщанием: три белых полоски по бокам из шелковых ленточек, штрипки, тройная резинка от трусов и даже полосатый «тюльпанчик», вышитый белоснежным мулине!

Так что через неделю я рассекал уже по части в настоящих почти адидасовских трениках! Эти треники, кстати, сыграли важную роль в дальнейшем.

Вернувшись с очередного рейда по тылам врага я переоделся в треники и рабочую гимнастерку и сел на завалинке чертить чертеж автомата Калашникова и промежуточного патрона. Этот автомат я столько раз в кино видел, что чертил практически без напряжения. Подумав, что заодно тут пригодится и СКС, начал чертить и его: в фильмах с ним часовые у Мавзолея стоят, штука на вид удобная и в изготовлении простая.

Неожиданно мимо избы по направлению к госпиталю резво пробежал мужик в генеральской форме, лет так сорока. Мужик сопровождался толпой всяких адьютантов и чему-то весело улыбался. Морда его мне показалась смутно знакомой, но отвлекаться я не стал на воспоминания: мне нужно было правильно порох нарисовать на разрезе патрона. Неожиданно генерал повернулся ко мне и издевательски спросил:

– Эй, боец! Где это тут такие портки выдают?

– Самострок это – гордо и независимо ответил я.

– Вот уж не знал что в армии в самостроке шастать можно – гнусно заржал генералишка. – Ты бы пошел переоделся, а то испачкаешь шелк-то на земле сидя. Да и в армии вообще-то форма придумана чтобы солдат противнику был малозаметен. А твои, боец, сияющие подштаники небось вон с той «рамы» видать – он махнул рукой в сторону висящей над расположением немецкой «рамы».

Неожиданно какой-то полковник из его свиты наклонился и что-то прошептал:

– Это из взвода Кобылкина офицер.

Генерал изменился в лице. Наглая улыбка мигом сползла с его лица. Он побледнел и видно было, что он жидко обосрался. Генерал резко повернулся и уже без хохмочек и смеха быстро пошел, почти побежал, в обратную сторону. По его форменным галифе расплывалось коричневое пятно. Я задумался – что же представляет собой наш взвод если при его упоминании генералы исходят жидким калом? Но ни до чего однозначного не додумался и решил спросить у соседа – благо он возвращался, пошатываясь от усталости, из госпиталя.

– Петров, а почему при виде нас генералы исходят жидким стулом? Что мы за взвод такой особый? Это потому что мы такие крутые?

– Нет. Это потому что мы – взвод независимого доклада в Ставку о положении на фронтах. Ведь тут как? комроты немножко приврет командиру батальона, тот – приврет побольше комполка. Полковник наврет уже прилично начдиву, в армию уже ложка правды  в бочке врак отправляется. Ну а в Ставку правда-то уже и не попадает. А Ставке-то руководить надо! А как руководить, если неизвестно что на фронте происходит? Может уже наши Минск давно отбили, а в Ставке все мысли уходят на размышления как этот Минск отбить у ворога лютого. Поэтому товарищ Берия по просьбе товарища Сталина сделал этот взвод. И одна у нас обязанность – всю правду как есть, не приукрашивая почти, непосредственно Сталину и докладывать. Ну а поскольку ничего не делать просто скучно, разрешается нам при случае и помочь войскам. А что?

– Да вот тут был один генералишка… морда знакомая, а вспомнить не могу кто. Как ему сказали, что я из взвода Кобылкина, он испустил жидкий стул и убежал в ужасе.

– А, это Хрущев был. С Украины с инспекцией приехал. Первый украинский секретарь он, вот и морда знакомой кажется. Его портрет как раз на тех газетах, что мы в сортир повесили.

– Так надо его срочно ликвидировать!

– Можно. А зачем? и почему?

– Раз обделался – значит испугался. Раз испугался – значит в Ставку сообщил вовсе не то что мы сообщить можем. Значит – наврал Ставке. Значит – враг.

– Логично рассуждаешь. Я сейчас Кобылкину скажу, пусть по ВЧ срочно доложит о предательстве Хрущева. – Петров мигом забыл про усталость в членах и рысцой побежал в штаб взвода.

Через два дня Левитан, в очередной сводке Информбюро, торжественным голосом сообщил что предатель Родины Хрущев Никита Сергеевич разоблачен, снят со всех постов, осужден и расстрелян.

Глава 5

Кобылкин вызвал меня к себе в штаб. Я причесался и не спеша, размышляя о том, чем может быть вызван подобный вызов, направился в генералу. В предбаннике меня встретил грустным взглядом начальник штаба взвода полковник Леденцов, и мне стало несколько не по себе.

– Какого…! Ты…! Как ты себе позволяешь в своих подштаниках по расположению шастать! Немедленно одеть галифе и побриться! Сейчас комроты приедет, а ты тут как гопота паршивая! Исполнять немедленно! И немедленно ко мне по всей форме одежды! Да, заодно и сидор свой прихвати – закончил он неожиданно спокойным тихим голосом.

– Какой сидор? – на всякий случай спросил я.

– Да с чертежами своими!

– Сука Петров! Заложил, гад!

– Да никто тебя на закладывал. Я же тоже вроде разведчик. Вот и обратил внимание, что ты в столовке, сидя со мной за одним столиком, все больше чертишь. Интересные у тебя чертежи кстати. Ну давай, беги переодевайся. Комроты уже на подлете, пост ВНОС уже доложился.

Через полчаса, когда я с сидором и в полной форме вновь зашел в штаб, там на табуретке уже сидел Берия.

– Этот что ли? – спросил генерала Генеральный Комиссар.

– Этот, товарищ Генеральный Комиссар.

– Ну, показывай картинки. Что это?

Я разложил свои чертежи на столе.

– Это – карабин под новый патрон, это – автомат. Это – сам новый патрон, в трех проекциях и в разрезе. Это – командирская башенка на Т-34, это – двигатель поперек для него же. Всё. Я, товарищ Генеральный Комиссар, все нужное начертил.

– Точно все?

– Ну, песни еще нужно. Но я их чертить не умею, только петь.

– Пой!

Тут я неожиданно вспомнил, что ни одной песни Высоцкого не помню. Да и не знал их никогда. Летова не помню, этого, как его, Любэ не помню. Блин, что же делать? А Берия сквозь свои пенсне так и зырит! Ну, была – не была!

 
Свет озарил мою больную душу,
Нет, твой покой я страстью не нарушу,
Бред, полночный бред терзает сердце мне опять,
О, Эсмеральда, я посмел тебя желать.
Мой тяжкий крест – уродства вечная печать,
Я состраданье за любовь готов принять.
Нет, горбун отверженный с проклятьем не челе,
Я никогда не буду счастлив на земле.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
 

Неожиданно с грохотом распахнулась дверь и в штаб ворвались, держа в руках пистолеты, охранники Берии.

– С вами все в порядке, товарищ Генеральный Комиссар? – нервно озираясь спросил начальник охраны. А то эти вопли – мы подумали что кого-то убивают и испугались что вас…

– Нет-нет, это песня такая лирическая, – ответил Лаврентий Павлович, шмыгая носом. – Продолжайте, товарищ… – Как товарища зовут? – повернулся он к Кобылкину.

– Ой, товарищ Генеральный Комиссар, забыл спросить. Как тебя звать-то, капитан? – повернулся ко мне Кобылкин.

– Добрыня Мериновский – врать Берии я чисто физиологически не смог.

– И имя какой хорошее, – умилился Лаврентий Павлович, – Добрыня! Продолжайте, товарищ Добрыня.

И я продолжил:

 
Рай, обещают рай твои объятья,
Дай мне надежду, о моё проклятье!
Знай, греховных мыслей мне сладка слепая власть,
Безумец, прежде я не знал, что значит страсть.
Распутной девкой, словно бесом одержим,
Цыганка дерзкая мою сгубила жизнь.
Жаль, судьбы насмешкою я рясу облачен,
На муки адские навеки обречен.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
 
 
Сон, светлый счастья сон мой – Эсмеральда,
Стон, грешной страсти стон мой – Эсмеральда,
Он сорвался с губ и покатился камнем вниз,
Разбилось сердце белокурой Флёр де Лис.
Святая дева, ты не в силах мне помочь,
Любви запретной не дано мне превозмочь,
Стой, не покидай меня, безумная мечта,
В раба мужчину превращает красота.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
 
 
И днем, и ночью лишь она передо мной,
И не Мадонне я молюсь, а ей одной.
Стой, не покидай меня, безумная мечта,
В раба мужчину превращает красота.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
За ночь с тобой… ©музыка Коччианте Р.
 

После того как песня закончилась, Лаврентий Павлович помолчал с минуту, качая головой, и, наконец, произнес куда-то в пространство:

– Да, именно такие песни народу и нужны. Собирайтесь, товарищ Мериновский, – продолжил он уже решительным голосом – Летите со мной в Москву!

В Москве Берия еще с аэродрома приказал включить мою «Белль» в репертуар хора Александрова и выпустить пластинку массовым тиражом. А пока пластинка не поступила в магазины, ежедневно передавать ее по радио не меньше четырех раз в день.

– Заодно и гонораров подымешь неслабо – подмигнул он мне, закончив отдавать распоряжения. – Ты молодой, мало ли на что бабки понадобятся!

Прямо из аэропорта мы направились в Кремль. И спустя час я входил в кабинет Сталина на Ближней Даче.