Текст книги "Цветы жизни (СИ)"
Автор книги: Maya Lawrence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
– Прости? – как я и ожидал, растерялся.
– Я сказал, не нужно больше навещать меня, – повторил я громче и чётче, с упором на каждое слово; захватив внимание слушающего, я не выпускал его тем, что не отводил взгляд: – Ты напрасно сейчас удивляешься. Вспомни, с чего мы с тобой начинали. Ты помогаешь Рей, как не смог помочь мне. Сейчас это, наконец, сбывается. Мы с тобой там, и хотели быть. Вы с Рей улетаете…
– Это нисколько не объясняет твоих слов, – его усталость спряталась в морщинках на лбу, словно в первые минуты разговора я мог упустить эту слабость.
Я пошёл в атаку, начав второй заход с очередного напоминания.
– Ты дал мне то, что обещал два года назад. Лучшая жизнь для Рей, и я тебе верю. Верю, что ты приблизишь её к ней. На этом наша с тобой история окончена. Быть может, тебе и правда трудно понять нечто столь простое, но я не стану просить тебя об одолжении. Я говорил Рей жить, не оглядываясь – так она и живёт. И я тоже хочу так жить. Не тешь себя тем, что нам удалось достичь чего-то несусветного за это время. Разочарую тебя: это не так. Из глубокого минуса ты сумел в моих глазах подняться до нуля – не выше, – покачал я головой так, словно был разочарован в его способностях, хотя по факту, меня всегда восхищало его ораторское мастерство, как и проникновенные духовные наставления.
– Это всё Сноук, да? – Люк смотрел на меня с полным неверием в глазах и с полной убеждённостью в своей правоте. Пусть так – с ней ты, дядя, и уедешь.
– Нет, Люк. Это всё я. Думаешь, через полтора года я выйду и куда направлюсь? Домой? Или прилечу к тебе повидать Рей? Нет, – уже говоря эти слова я подозревал, что существует очень большая вероятность, что вскоре мне накинут срок и через полтора года, как должен был, я могу не выйти. Всё происходящее – мой выбор, помните?
– Я в это не верю.
– Верь во что угодно. Улетай и позаботься о Рей так, как и хотел. Ты своё получил: я тебя искренне прощаю за то, что всё детство я тебя не знал. Правда прощаю. И так же искренне я верю, что ты не причинишь Рей зла. Теперь я прошу от тебя самую малость – оставь свои надежды на меня и пойми уже, что им никогда не суждено сбыться. Заявишься сюда ещё раз – пеняй на себя, – закончил я, вырывая острым взглядом шмоток сомнений, какими было обмотано старое сердце Люка.
– Как это понимать? – сдаваться, однако, этот старичок не спешил.
– Как угодно, только исполни то, о чём прошу.
– И что ты сделаешь, если я приду вновь или позвоню? Покроешь меня трёхэтажным матом? – он и с болью смеялся, и с горечью возмущался, одновременно. – Пожалуешься Сноуку?
– Ничего, – окатил я его ледяным спокойствием. – В нашу первую встречу ты спросил, ненавижу ли я вас с матерью. Ты помнишь, что я ответил?
– Что ненависть – не худшая из бед.
– Да, – кивнул я, мысленно прибавляя себя очков; я и в восемнадцать лет кое-что понимал в семейных отношениях. – Я по-прежнему придерживаюсь своего мнения. Придёшь – я развернусь и уйду, позвонишь – я брошу трубку. Я не ненавижу тебя – не за что. Но и любви к тебе все наши встречи не зародили во мне. С этим ты тоже хочешь поспорить сейчас? Глядя мне в глаза? Я тебе лгу или быть может я и сейчас говорю словами Сноука, а? – я держал взгляд своего дяди на своём лице максимально долго, до тех пор, пока ему не подурнело и он не опустил свой.
Его сморщенный лоб покрыла испарина, и я чуть выпрямился, сидя на месте, втянув носом воздух новой жизни. Жизни без постоянных сомнений в себе, или в чьей-то правде. Довольно метаний! Правды каждого из них, Сноука и Люка, не более чем грани истины. И я отказываюсь быть всевидящим источником, как и местом стока их света и нечистот. Я хочу смотреть на этот мир без боли, и Люк, понимает он это сейчас или нет, даёт мне это. При условии, что он отступает, конечно.
– А если завтра меня не станет? – что-то упорно проверял он, хотя я ясно видел, что он и сам чует – этот бой им проигран.
– День-другой погрущу и забуду, – запросто выдал я, ни в одном оттенке своей интонации не фальшивя и не бравируя.
– И тебе нечего будет вспомнить?
– Я вспомню о тебе, как о добром человеке. И если ты исполнишь мою волю, пущу слезу на прощанье.
– Добром? – уточнил он.
– Конечно. Твоя порядочность не стоит преградой между нами. Суть в том, что ты, сколько ни тянулся своей добротой к той, что видел во мне, так и остался один на один со своей правдой. С ней я и хочу, чтобы ты жил. Вдали от меня. Тебе ведь не привыкать в конце концов, – здесь я мог бы и закончить и выйти из схватки победителем, но чёрт меня дёрнул, что я не смог вовремя заткнуться! – Сколько денег на перелёты и сколько дней из драгоценных отпусков ты потратил на визиты ко мне? Начни уже экономить своё время и уходящее здоровье. Хотя бы для своих учеников… Для Рей.
– А что на счёт неё? – не унимался утопающий, вспомнив о больной точке своего противника. – Об её успехах и неудачах ты тоже ничего не желаешь слышать?
Я почти ляпнул плохо выдуманную глупость, но слово о Рей всё ещё воздействовало на меня, подобно удару ниже пояса, и я смолчал.
– Вот оно, – протянул дядя, вглядываясь в моё угрюмое лицо. – Я, возможно, и смогу не приезжать и не видеть тебя, Кайло, – впервые Люк назвал меня по этому имени, тут же дезориентировав мысли. – Но сможешь ли ты жить в безвестности, как там твоя Рей?
Я унял в себе ребяческий порыв поспорить, что она не моя, да и вообще ничья.
– Считаешь, я сам захочу новой встречи с тобой? Из-за неё?
– А зачем, если не ради неё ты говоришь мне всё это?
Люк смотрел на меня своими обыкновенным всезнающим прищуром. Настоящий смысл его слов дошёл до меня не сразу.
– Она здесь не при чём, – бросил я.
– Как-то не больно уверено сказано, – усмехнулся Люк, отчего льда в моих глазах прибавилось. А вот правды – нет.
– Это только между мной и тобой, не приплетай сюда Рей. Я устал от тебя и прошу свалить и забыть обо мне по-хорошему! – принялся я рычать, видя, что рык мой для Люка подобен пробному рёву котёнка.
– Ты не сильно меняешься, Бен. Тебя по-прежнему легко вывести из себя.
– Можешь упоминать её имя сколько угодно раз в разговоре – тебе это погоду не сделает.
– Уже сделало.
– Каким образом?
– Теперь я лучше понимаю, что к чему. Ты всё ещё её герой, пусть она и не знает о твоих геройствах.
Я рассмеялся, но слова Люка быстро подыстёрли улыбку на моём лице.
– Я знаю, чем ты сейчас занимаешься… Считаешь, что отталкиваешь от себя спасательную шлюпку, отправляя нас с Рей, сидящих в ней, в счастливое плаванье навстречу солнцу, а сам остаёшься стоять на берегу, – закончил он без грамма вопроса в тоне.
Я споткнулся мыслями на этом образе, а потом в нём увязли и чувства. Через миг я опустил своё ледяное оружие себе на руки, заканчивая этот бой ничьей, в шаге от победы.
– Сноук никогда не вытравит это из тебя.
– Что именно?
Люк улыбнулся мне родной, тёплой, отеческой улыбкой, что так шла ему, и придавил напоследок:
– Ты тот, кто защищает. Роль нападающего тебе не просто не к лицу – ты с ней не справляешься.
Слова в любой другой день могли бы превратить лёд в моих глазах в воду, но не тут-то было! Признаю, противник задел меня так, как сам и не подозревал. На одну ужасную секунду я даже захотел поделить с ним планами на ближайшее будущее. Сказать, что, вероятно, не стоит ждать меня на свободе через полтора года, а может сложиться и так, что вообще когда-либо… Сказать…
И последнее, что было у меня на уме, я, не сдержавшись, озвучил:
– Не моя роль? – оскалился я, отчего линия шрама на щеке искривилась недобрым предзнаменованием. – Увидим, Люк. Увидим.
– Что ты задумал, Бен?
Тогда я, разумеется, ничего не ответил. О том, что я задумал, Люк узнал задним числом, уже будучи в своей островной, пышущей синевой и зеленью глухомани. Хотя «задумал» тут не вполне подходящее слово. Задумал-то всё Сноук, дав мне задание разобраться с неугодным ему выродком. Что сделал я, так это исполнил его, пять раз ударив заточкой, зажатой в кулаке, бок безоружного врага, стоящего в своей кабине в душевой. Я даже не расспрашивал Сноука, где, как и когда тот перешёл ему дорогу. Я, конечно, подозревал, что в этом кроется некий тест на лояльность, но Сноук смотрел тогда на меня с небывалым спокойствием – человек, лишённый сомнений, он завораживал меня своей силой и уверенностью как никто и никогда! – что я впитал в себя его доверие, оказанное мне, не пачкая его своим никчёмным любопытством.
Это не было пределом нашего доверия друг другу: я точно знал, что есть, куда расти. Помните? Нити. Жгуты. Цепи. Гад каким-то чудом остался жив – успели откачать, но за пять ударов ему в бок меня одарили пятаком сверху моих уже отсиженных трёх с половиной и ещё полутора остававшихся. Позже ещё годик мне накинули буквально ни за что – в назидание, чтоб меньше буянил и лучше соблюдал внутренний распорядок.
В итоге стены моей криминальной альма матер я покинул будучи в возрасте двадцати восьми лет. До окончания срока моё авторство парочки новых «недоубийств» и одного состоявшегося, охрана тюрьмы и проведённое следствие так и не доказали.
Ну, здравствуй, свободный мир! Моя разминка окончена…
====== Глава 12. Моё спасение. ======
Так сложилось, что стены тюрьмы я покинул на год раньше своего наставника и занимался весь этот период тем, что мне и было доверено сделать: зондировал почву, да пропалывал грядки, заросшие предателями-сорняками. Я знал нужные контакты людей Сноука на воле, плюс к старой гвардии рядом со мной оказались те, с кем я сидел и кто уже вышел. И старички, и молодняк приветствовали меня радушно. Ещё бы, ведь слава меня опережала! Мои услуги нашему лидеру в период отсидки были у всех на устах, что сослужило мне неплохую службу и здорово сэкономило время и силы – не пришлось распыляться на конфликты внутри группы, сосредоточившись на внешних. Более того, на первых порах мне была оказана всяческая помощь и поддержка: я оказался снабжён жильём и финансами и прошёл экспресс-курс молодого бойца, состоящий из бытовых мелочей, таких как уроки вождения и владения огнестрельным оружием (холодным я владел в совершенстве).
Работёнка за этот год была продела мною, конечно, не самая приятная: то по колено в грязи, то по локоть в крови. Вновь, как и в шестнадцать лет, на моих плечах оказалась ответственность и вновь та, которой не позавидовать, как дало понять мне окружение. Никто не горел желанием занять по сути ответственное, а по факту «грязное» место, видя, что я пашу как проклятый. Те немногие лица, втихую или во всеуслышание возмущавшиеся у меня за спиной тому, кого Сноук назначил главным, довольно быстро прикусили языки, стоило мне приняться дело, будто одним махом позабыли: молодые – о своих пылких речах, а старшие – как в былые годы упивались своей силой, струящейся из их ныне поникших тел. Я не боялся запачкаться, а нелегальный бизнес и не предполагал, что хоть кто-то из вовлечённых останется чистеньким, тем более стоящий на таком высоком посту. Принимая во внимание прилежность и педантичность, с какими я подошёл к своему первому заданию «в поле», я сумел зайти даже дальше требуемого от меня минимума. Да, недооценил меня маленько наставник… Неприязни его просчёт во мне не порождал, напротив – понимание и мрачную гордость собою и тем, каким размашистым и твёрдым был мой шаг.
С головой погруженный в подпольный мир, работая в насыщенном ритме и в различных направлениях, я сталкивался на первых порах с тем, что имя Сноука, звучащее в одном контексте с моим, отчего-то ставило всё не на те места в глазах некоторых смельчаков. Но я быстро перевоспитал тех, кто с какого-то перепугу полагал, что я «сосунок, прикрывающийся высоким именем, когда у самого молоко на губах не обсохло». Минимальная мера – слепец мгновенно прозревал, получив в челюсть. Максимальная… Если твердолобость оказывалась непобедима, то приходилось подступаться ближе к мозгу, скрытому в только фигурально непробиваемом черепе. Что было дальше после встреч и разговоров в таком стиле? Молва начинала работать на меня, разнося по нужным краям мою манеру вести беседу и проводить работу над ошибками… не своими, только тех, кто опрометчиво допустил их в моём присутствии. Так, имя Кайло Рен очень быстро стало обретать собственную силу и вне стен тюрьмы. Вскоре, и друзья, и враги оказались убеждены моей крепкой рукою, что я тот ещё монстр, а я, как прилежный и преданный ученик, не давал им забывать о моём ещё более монструозном «хозяине», что скоро вернётся в игру.
Мне льстило всеобщее знание, сформировавшееся в умах людей, тем более, что оно полностью совпадало с личным ощущением – меня невозможно сломить, запугать или умаслить. Я вырос человеком во многих смыслах закалённым, натренированным и поднаторевшим в самых страшных формах диалога, так что, исполняя намеченное, я нисколько при этом не раскачивался, рванув с места в карьер. Потому и умения, уходящие корнями к знаниям, полученным от Сноука, пришли ко мне очень быстро. Конечно, и шишек маленько всё же набил, и парочку пуль случалось словить, оставшись, впрочем, в плюсе после кровавого заключения очередной сделки или расправы над неугодными, но ничего из ряда вон со мной не происходило.
Что, если задуматься, со мной могло случиться по-настоящему пугающего? Что из тех страхов и недостатков, которые я остервенело искоренял в себе большую часть жизни, так и осталось со мной дефектом на доработке? Из жизни как таковой особой ценности я для себя не делал, сколько отмерено, столько и проживу, а в остальном, покуда есть цели и стремления… Мной нельзя было манипулировать, помыкать, меня невозможно было переманить, меня некем было шантажировать: ни семьи, ни старых друзей, а новые вполне могли постоять за себя сами. И вроде бы звучит всё это отлично, впору было бы гордиться и наслаждаться слаженной жизнью, но… «Но» – это говорит человек, обретший уверенность, предполагающую полное отсутствие сомнений. Вот и нашёлся мой извечный изъян. Я его устраняю с досадной периодичностью, определяемой частотой рецидивов, а вырвать с корнем всё никак не могу. Впрочем, не стоит о грустном, ведь сегодня «радостная» дата на календаре…
Моя жизнь и правда началась в этот год с чистого листа: время в стенах тюрьмы – черновик; взяв из него всё самое лучше, я мог смело смять его и выбросить в недры памяти. Сегодня как раз отличный день, чтобы это сделать – мой день рождения, – пусть и действие это чисто образное. Двадцать девять лет, за которыми тянется длиннющий шлейф находок и утрат, в глубине которых зарыт клад обид и разочарований, да полустёрты во времени следы радостей и печалей. Всё, как у людей, правда?
С чем пришёл я к очередной дате? Да-а-а, в заключении я подобной ерундой не страдал – там жизнь была до боли проста и понятна. Проклятье! Похоже, я так и не научился уклоняться от ответа. По крайней мере, на пьяную голову это задача становится без вариантов «миссией невыполнима». И хрен с ним! Хотя бы раз в год имею я право взглянуть в лицо правде? Вот он я – угрюмая, широкоплечая детина, вымахавшая под два метра ростом, проще говоря, шкаф, с разбитой харей и одеревеневшей совестью; ни разу не ангел, павший так низко, что единственное, в чём я действительно хорош и на что гожусь, это выкуривать набитой рукой любую крысу из самого злачного подвала, чтобы, поймав, упиться её страхом и, насытившись, с хрустом сломать тварюге шею. Костолом? Пыточных дел мастер? Палач? Каратель? Нет, мне не нравятся эти слова. Вешать ярлыки, которые нисколько тебя не определяют, ещё и в такой день – ещё и на самого себя! – это никуда не годиться. На таких вершинах хмельного самоедства я ещё не бывал!
Помнится, мой дядюшка как-то сказал, что я – тот, кто защищает. Что ж, он был прав. По-моему. Ведь нападение, с целью предотвращения возможных конфликтов и войн, это своего сорта защита? Нападая на чужих, я защищал своих. И вновь: всё как-будто до ужаса просто и стоит на своих местах. Разве здесь есть к чему придраться? Но…
Проклятье! Кто бы мог подумать, что разучившись быть искренним, будучи на свободе я стану выпытывать у самого себя ответы, да и какие?! Память о прошлом, сокрытую под застывшей маской, нацепленной в пылу безостановочных игр на выживание. Какого чёрта я вообще смотрю в этом тупиковом направлении, когда ответ на вопрос «что я имею сегодня?» звучит проще некуда?! Вместо того, чтобы дурью маяться, мне стоило сразу взглянуть на количество нулей на банковской карте, оглядеть свои роскошные апартаменты, пролистать бесконечный список контактов в сотовом, да заглянуть в завтрашний день, в котором меня поджидал ещё один «типа» праздник…
Нет, пора прекращать. Отблагодарить за ставшее вдруг сентиментальным настроение очередной бокал дорогущего виски, влитый в пустой бак, и закругляться. Да, пожалуй, только так и можно объяснить моё тоскливое состояние. Душа просит откровений, до которых разве что хмельная мысль имеет шанс дотянуться. Когда-то давно что-то очень ценное утонуло в моём опьянённом горем сердце, да так и не всплыло на поверхность, когда я «протрезвел», сбросив оковы скорби. Но я рыбак бывалый: давай, Бен Соло, посоревнуемся! Кто из нас дальше забросит удочку? На чью червивую душу клюнет огонёк света, мирно живущий на самом дне? Уж не на мою ли? Ха!
Возвращаясь к незамутнённому взгляду и единственно правильному ответу, картина моей жизни вырисовывалась, конечно, мрачноватая, но на мой авторский вкус и цвет – кто ж, если не я её писал?! – я вписывался в неё идеально: не выбивался из своего окружения, не слыл белой вороной и слабаком, имел устоявшийся круг общения, который вполне мог назвать своей семьёй, пусть и такой не похожей на мои предыдущие. На сегодняшний день имею врагов, которые знают, что им лучше держаться от меня на почтенном расстоянии; имею друзей, «близость» с которыми держит их на расстоянии от меня ещё более далёком, чем недругов (так уж сложилось). Есть своя квартира в центре города, машина, увлечения… Ладно, увлечение у меня на самом деле всего одно, ему на поруки я и отдался сейчас. Играющее всеми оттенками рыжего, яркое воспевание вернувшегося после многолетнего перерыва пристрастия – роскошный бар в полстены, забитый под завязку.
– Всемогущий Кайло Рен, – прокряхтел я на манер Сноука, откупоривая вторую бутылку и наполняя едва успевший опустеть бокал. – С днём рождения! – и чокнулся с ответившим мне ударным звоном по ушам приятелем.
Сегодня, впрочем, как и в любой другой будничный день, я могу спокойно дать себе слабину объёмом в парочку бутылок. Пьянею я уже не так легко и быстро, как в свои шестнадцать, да и цели преследую иные и в больших порциях. Утешение и тепло, за чем я обращался к алкоголю в те годы, мне уже давно не требовались. Больше не мёрзну, а настроение сейчас нейтральное. Хотя именно сегодня мне следовало бы трепетать и волноваться. Не из-за моего предтридцатилетнего анти-праздника.
Так совпало, что завтра выходит Сноук, будет общее собрание, на которое явятся все наши, если только у них нет важных заданий в данный момент. Всё утро я висел на телефоне, общаясь на эту тему, и заодно узнавал у каждого как идут дела, при неудовлетворительных результатах раздавая нагоняи не выполнившим моих поручений – даже голос немного сорвал. Таким образом, искать повода прикоснуться к бутылке в этот чудный денёк мне не приходилось. Пьянеть без меры я, тем не менее, не рассчитывал: на грядущую ночь у меня запланирована небольшая сделка, до которой мне следовало в обязательном порядке протрезветь. Стволы уже были упакованы в сумки, а те – заброшены в багажник машины. Всё было готово и сто раз перепроверено… на трезвую голову, разумеется. Но до ночи ещё далеко, а пока…
С беспокойной душой я праздновал на всю катушку, запивая спиртом бесполезные мысли, глотая их, как следует не пережевав: был риск, что они встанут мне поперёк горла, а задыхаться от своего упрямства я не собирался. Итого, всё было как всегда: пустая квартира, душащая меня своим простором, нерушимая тишина, в которой я даже спать спокойно не мог, и я – один на один с моим «жидким другом по вызову».
Один да не один… Я взглянул на телефон. Моё одиночество с самого утра всё стремился нарушить один неугомонный индивид, названивавший мне весь день и славший сообщения, прекрасно видя, что я их не открываю. Вот и сейчас – не успел я опустошить бокал и бухнуться на диван, как пришлось взять в руки вновь зазвонивший сотовый. Отвечать я не собирался, при этом не отклоняя вызов – тихо и молча сверлил взглядом имя и номер до последнего, пока на ослепляющем экране не высветился один пропущенный. Не любимый и не нелюбимый дядюшка; висевший над душой призрак из прошлого, который я по дурости и не отгонял, и не призывал подлететь поближе в сегодняшний день.
Уже третий или четвёртый его звонок за день остался не отвеченным. Быть может зря? О, нет, Кайло! Похоже, кому-то уже хватит! Пересилить себя и убрать последствия сольной попойки сразу по её окончании я так и не смог, зато успешно не взял больше в рот ни капли. Положив телефон на пол, я отвернулся к спинке дивана и, обняв подушку, прекрасно зная, что от неё у меня потом будет болеть шея, я провалился в дебри сна.
Приснилась мне какая-то пьяная мешанина образов, в которых не угадывались лица и конкретные места, оставляя за собой только стойкие ощущения: каждодневная утрата, тоска и влечение сердца неведомо куда, неведомо зачем. В прошлое? В будущее? К кому-то, отсутствующему в сегодняшнем дне, к живой радости, собственноручно вычеркнутой из графика встреч. И снова всё в чёрно-белом: за решёткой мне перестали сниться цветные сны, а обретение свободы отчего-то не вернуло в них краски, как я ожидал. Вот и сейчас, я наблюдал кружащийся снег в полуночном мраке, понимая только то, что я нахожусь на улице, но точного места не видя. Кто-то вдали, в самом сердце метели, то смеялся, то плакал – со всей человеческой силой и искренностью. Чутьё подсказывало, что меня зовут таким странным образом ближе, не обращаясь по имени и не трогая меня за руку. Казалось, что где-то в конце улицы, стоит мне опустить взгляд с хлопьев во мраке, кто-то будет стоять и ждать меня. Словно он уже давно там стоял или приходил на это место каждый божий день, чтобы вновь мёрзнуть без моих объятий, заливаясь то слезами, то хохотом. Один человек? Несколько? Сколько бы ни было – я тоже жду их. Я ждал. Я искал. Я забыл. Я предал… И их. И её…
Сон оборвался на снежинке, растаявшей у меня на щеке. Я провёл по этому месту рукой – горячая слеза выползла из мёртвого глаза, облизала мне старый шрам и разбилась, упав где-то у моего уха. Сердце вдруг сковала вернувшаяся из небытия беспомощность. Нет, это точно виноват алкоголь… Подспудная печаль прорывалась на свет сквозь шипы чёрно-белого сна… Да что за чертовщина-то, а?! Я же со всем разобрался перед тем, как влить в себя добрый литр виски и уснуть! У меня всё есть, мне всего хватает, мне ничего большего, чем уже есть, не нужно в этой жизни. Кто сказал, что это не так?! Непрошеным ответом мне стал доверчивый смех Люка, прокравшийся в моё пьяное заплутавшее воображение, причём настолько добрый и светлый (читай: чуждый), что меня аж замутило.
Поднявшись на ноги, я чуть пошатываясь добрёл до туалета и излил всё, чем старался потушить горящую душу. Да какого хрена, в конце концов?! Горящую? Совсем сбрендил?! Пищевод у тебя горит, а не душа! Поднаторел мерзавец в самых страшных формах диалога! Как бы не так! А как насчёт страшнейшей из них, монолога? Дорвался до забытых истин, кретин? И что ты собрался с ними делать? Об этом ты не подумал?
Я рыкнул себе под нос, злясь на несвязные мысли, разлетающиеся во все стороны, как напуганные птицы, чудом освобождённые из клетки, и вымыл руки. Внутренний голос нёс какую-то чушь. Нужно было как-то отвлечься, собраться с духом и… И ничего на ум не шло. В считанные часы я оказался растормошён и заторможен алкоголем, раздавлен сновидением и теперь… Я прислушался к себе. Мазохист хренов, нашёл кого слушать! Нутро вопило о новорождённой – перерождённой? – решимости сделать что-то большое и важное. Инстинкты работали, взывали, выли, голося при этом что-то острое, болезненное, но всё ещё невнятное.
Я прокашлялся, словно этот звук мог очистить разум, и вышел из ванной. В горле першило мама не горюй. Глянув в сторону холодильника, я поморщился. Есть хотелось, но тошнота советовала мне не спешить разделаться с остатком утренней пиццы. Я послушал совета. Стоило мне вернуться в гостиную, как мысли о еде плавно перетекли в смежную плоскость; в сторону несъедобных, хотя и сытных объектов, пригодных для отвлечения. Всего одного. А что если правда?..
Я приземлился на диван и поднял с пола сотовый. Журнал вызовов был забит номерами «коллег», и пролистав его к позавчерашней дате, я нашёл нужное имя. Если виски был моим «другом» по вызову, то возможно, теперь настала пора обратиться к моей «подруге», приходившей ко мне по той же системе? Хоть какой-то подарок на день рождения. Впрочем, мне под стать. Развратное средство от печали, с каким меня познакомил Сноук ещё несколько лет назад. Решено!
Но решение пришлось отложить, а через пару мгновений и отказаться за несочетаемостью мыслей – на экране высветился входящий вызов. Старый призрак всё порывается меня поздравить. И это после того, как на протяжении восьми лет мы с ним не виделись, и последних шести, что я ни сном, ни духом не ведал, как поживает его воспитанница… Проклятье! Похоже, накрылась медным тазом моя затея с «подарком». Не везёт, так не везёт! Игнорировать входящие от Люка я могу сколько душе угодно, а не вспомнить в этот знаменательный день то плохое хорошее, что случилось со мной за время заключения, похоже, не выйдет. Светлый огонёк всё же выплыл из тины, и раз так случилось, моя задача состояла теперь в том, чтобы уберечь его от грязи, плавающей на поверхности. Единственная страница из черновика, которую я одинаково хочу, как сохранить и сберечь, так и порвать и выбросить…
Касаемо дядиной воспитанницы, в последнем вины Люка не было – я сам обрубил единственную нить, сохранявшуюся между нами после личного разговора и просьбы о невмешательстве в мою жизнь. С того момента он больше не навещал меня, звонков тоже не было. Связь наша ограничилась изредка присылаемыми им фотографиями подрастающей Рей. Судя по школьным и дружеским сюжетам, имеющим на переднем плане светлые улыбки, она всё больше год от года радовалась жизни, что исключительно благотворно отражалось и на моей расшатанной нервной психике.
На протяжении целых трёх лет я терпел это неприкрытое издевательство от моего дяди, в тайне от своих друзей и от своей гордости наслаждаясь сладкой мукой, но в один день этому постыдному удовольствию с косого взгляда Сноука настал конец. Его живое любопытство в момент, когда он случайно увидел фотографию четырнадцатилетней Рей, нарушило мою болезненную идиллию.
– Кто она?
– Никто.
– Ты мне о ней не рассказывал.
Эта краткая беседа вкупе с недобрым взглядом, каким Сноук облапал точёную фигурку девочки, привела к тому, что я был вынужден ответить Люку, настоятельно прося не присылать больше новых фото, хотя мой наставник и не пытал меня расспросами и впредь об этом ни разу не заикался.
Дядя к моему душевному спокойствию меня послушал. Быть может оттого, что к тому моменту Рей стала для него кем-то большим, чем просто воспитанницей и ученицей. На протяжении пары лет он привозил её обратно в приют на летние каникулы и по окончании второго раза, когда Рей было уже тринадцать, он оформил над ней опеку, подарив новый дом. Подписи на открытках гласили, что она была на седьмом небе от счастья, а судя по её лицу – с какими сияющими глазами и как крепко и трепетно она обнимала своего новоиспечённого приёмного родителя, сомневаться в этом мне не приходилось.
– Ты не говорил, что предпочитаешь помладше. Я бы…
– Сделайте одолжение. Просто забудьте об этом, – попросил я, спрятав фото, которое позже порвал и выбросил: перестраховщик хренов!
Сноук всё не так понял, и слава богу. Я оставил всё, как есть. Пусть думает, что я дрочил на изображённую невинность, чем обо мне, питающем куда большего спектра чувство к этой распускающейся, нежно цветущей красоте. Что до слов о предпочтении…
Мой наставник, при всей его строгости и суровости, умел воздавать своим людям по заслугам, порою сменяя свой хлёсткий кнут на сытный, мягкий пряник… Потрёпанный такой, третьесортный нарумяненный пряничек, приходивший с его подачи на один час в закрытую комнату для свиданий, точно зная, с какого бока он будет объеден в этот раз. У меня, занимавшего в свои двадцать с небольшим более высокую позицию в рядах Сноука, было право взять общую на троих сладкую конфетку первым, чем я, разумеется, пользовался. Приятно было в той же степени, что и мерзко, но хочешь трахаться, умей делиться. К счастью, долго внутри этой схемы я не просуществовал: я рос зверем ненасытным, но и не всеядным – пусть мне суждено питаться падалью, но делиться ей я был не намерен. Мой помятый кусочек короткой радости, ненадолго утолявший лютый голод, только пуще раздразнивая аппетит и вынуждая с жестоким жаром набрасываться на новую порцию, со временем стал доставаться исключительно мне. Остальные псы, рангом пониже, завидовали, но примирились с моей привилегией, дарованной нашим лидером, обзаведясь другой обмусоленной сахарной косточкой.
Ничего общего в том, что я делал – что соглашался делать от безысходности и ограниченности вариантов – с тем, что мне посчастливилось испытать в шестнадцать лет с моей первой любовью, не имелось. С той мы поддавались ничем не заслуженному кем-либо из нас удовольствию; наши тела легко отзывались на внезапный огонёк, зажёгшийся в груди каждого. Действуя почти бездумно и в то же время осознанно, позже я охотно возвращался мыслями к нашему теплу и объятиям, купаясь в сладкой неге вновь и вновь. В случае же с моей роскошью в застенках: сколь сильно я жаждал самых естественных вещей и действий, с равной жажде неестественностью мне хотелось покинуть комнату для свидания как можно скорее и забыть о случившемся там вплоть до новой встречи (а в идеале, вообще не возвращаться к такому горькому сорту любви). Это положение дел, для сравнения, было заслуженной вполне конкретными поступками «любовью», а вместо огонька мне вполне хватало и той тусклой искры, что проскакивала всегда точно по графику встреч, если я собирался использовать данное мне время по максимуму, и также закономерно затухала.
Не могу сказать, что вопросы любви, секса и женщин особо терзали меня тогда, ведь я был уверен, всё обстоит довольно просто; намного позже я признался себе, что в то время и закладывался фундамент отношений с противоположным полом, и фундамент крепкий. Всего на несколько минут мне предоставлялась в пользование ограниченная «свобода» действий, но и радость от неё была тоже конечна. Природа загоняла меня в капкан, ставила в угол, связывала руки – с таким чувством на душе я смотрел на тело той, чей похотливый вид просто не позволял мне мыслить и видеть иначе. И отвернуться (а попытки я правда предпринимал) я не смог.
