Текст книги "Цветы жизни (СИ)"
Автор книги: Maya Lawrence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
От наставника – подарок, от судьбы – издёвка. Я получал то, что хотел, мучаясь при этом невозможностью заполучить желанное. То ли стройный, поджарый пряничек был с горчинкой, то ли горечь на языке оставалась оттого, что вовсе не пряниками Сноук воздавал по заслугам, платя нашим шлюхам из благих побуждений: ещё один кнут, пропитанный грязным опьянением, за сладостью которого скрывалось истинное лишение…
Что осталось от этого опыта по сей день? Помимо сытого омерзения и взращенного в себе смирения, номер в телефоне всё той же преданно ложащейся под меня подстилки, позвонить которой мне и не дал мой дорогой дядюшка, удружив.
Номер мой у Люка оказался по моей вине и в очень схожей с нынешней ситуации (это я про алкоголь в крови). Год назад, когда я вышел, между нами внезапно состоялась мимолётная встреча; обмен любезностями вышел кратким и скомканным – меня ждали люди Сноука, готовые отвезти на «базу». Старикан, препарируя меня своим якобы всезнающим взглядом, зачем-то принялся делиться новостями из своей жизни, хотя я ни разу не намекал на то, что мне интересна любая информация, которую он может мне предложить для ознакомления. Так, из нашей сдержанной, наигранно цивилизованной беседы я узнал, что школу Люка в его глухомани закрыли аж четыре года назад, и с тех пор он со своей приёмной дочерью (у которой всё, слава богу, было хорошо) жил в Лондоне.
По окончании той встречи он передал мне бумажку со своим номером – которую я демонстративно смял, но не выбросил – уточнив: «На всякий пожарный». И всякий пожарный настал спустя, кажется, месяц свободы, когда я позвонил ему, надравшись первый раз после одиннадцати лет строгого и беспрекословного соблюдения сухого закона. Не помню, что я ему тогда нагородил, наверняка, чуши несусветной, раз был в стельку пьян, но после того звонка он отчего-то посчитал, что имеет право доставать меня новыми, заваливая попутно горой сообщений, которую я и не думал разгребать.
Я смотрел на всё ещё идущий вызов, занеся палец и приготовившись обжечься. На самом деле, он настойчиво искал контакта со мной не только в этот день, но и с самого начала недели. Наверное, мне давно уже стоило открыть сообщения от него и очистить историю диалога. Слабое любопытство, что же в его жизни может происходить такого, что он так настырно желает этим поделиться со мной, толкнуло меня в пучину сарказма, идущего под ручку с безразличием, когда я провёл пальцем по холодному экрану, убирая свет, бьющий в едва открывшиеся после беспокойного сна глаза, к уху.
– Бен?
– Скоропостижно скончался в возрасте тринадцати лет. Кайло Рен к вашим услугам, – улыбнулся я полумраку своей квартиры.
С залежами пустоты и тоски в сердце, без любви и без ненависти к этому человеку, спасшему от меня мою душу много лет назад, увезя её за тридевять земель, я отупело внимал строгой, отеческой хрипотце в голосе. Очередной «всякий пожарный» настал, так что, давай, старик, рискни потушить тлеющие угольки, ограняющие лёд в сердце твоего племянника-отморозка. Только помни: однажды ты уже обжёгся, сунув свою провинившуюся голову в языки племени. Осмелишься повторить ещё разок?
– Вижу, ты уже отметил, – вздохнул дядюшка, не спутавший трезвую иронию с пьяной. – С днем рождения.
Усилием полусонной, слабой воли, я заставил себя проглотить пригоршню глупых острот и выслушать.
– Как у тебя дела?
– От-вра-тительно! – фыркнул я в телефон, отчаянно жалея, что после этой беседы, своё размалёванное худосочное средство от тоски я так и не призову на помощь. Настроение ушло также быстро, как и пришло. Так и придётся безрадостно трезветь в одиночестве и во мраке, дожидаясь наступления деловой ночи. Проклятье! А ведь вечер ещё только начался.
– Что-то случилось? – нет, вы гляньте, кто тут за меня волнуется!
– Ага. Жизнь, – отчего-то произносить скорбные вещи с улыбкой на лице было удобнее, словно жест скрадывал трагизм, пусть и не принося с собой радости на замену. Однако, голос разума пробуждался по ходу речи, заставляя собраться с силами: «Дьявол, Рен! Сколько тебе лет? Прекрати отвечать ему, как ребёнок!»
– О-у… – растерялся Люк на пару секунд и выдал самый неожиданный тост, какой я только ожидал от него услышать: – Тогда прими мои искренние соболезнования в этот скорбный праздничный день!
Я настолько проникся потрясающим чёрным юмором дядюшки, шедшим в такт моему, что на миг протрезвел, посмеявшись с идиотской улыбкой на лице. Гадёныш выстрелил метко, попав ровно туда, куда и метил. Удивительно! Можно подумать, он знает меня как облупленного, как я среагирую на его бред.
Вскарабкавшись по спинке дивана, я принял сидячее положение. Голова кружилась, но не сильно.
– Что я слышу! Кто-то, наконец, научился шутить? – ответил я обрадовано, но с оскалом. Лучшего поздравления, более правдивого и злободневного, чем услышанное, я и не желал получить.
– Бен, я серьезно. Что стряслось?
– Я напился, – произнёс я, точно сдавался на растерзание старому волку…
– Ладно. И почему?
…Но даже укуса от него не получил. Стареешь, зверь, стареешь.
– Потому что я сейчас нахожусь в получасе езды от твоего дома, – слова вытекли из меня плавной рекой, ощущаясь единственной правильной фразой, произнесённой мною за день, как вслух, так и мысленно. Вслед за ней и градус алкоголя в крови будто резко понизился: пьяные улыбки сошли на нет, и горечь стало нечем перебить.
– Ты… Ты сейчас в Миннеаполисе? – Люк тоже среагировал так, словно наше с ним местоположение было первым, о чём ему следовало поинтересоваться, а он так оплошал.
– Да, – ответил я, думая, что это мне следовало бы удивляться. Ведь на самом деле оплошал не он, а я, когда год назад не спросил, что привело его в наши североамериканские края, помимо моего выхода на свободу. Мотив оказался прост, как я узнал только в прошлом месяце – переезд. Какого чёрта они с девчонкой оставили Лондон, и что им и дальше там не жилось, я разумеется ни разу после этого не уточнял. Да и разузнал я об этом по своим каналам, находясь под влиянием энного количества выпитого спиртного.
Да, похоже, что мои запои и связь с Люком, можно смело называть закономерностью. В мой первый бесконтрольный запой я позвонил Люку и наболтал всяких глупостей. Во второй – на пьяную голову решил вдруг разузнать где и что эти двое. Сегодня подошёл к концу мой третий марафон: так и быть, сознаюсь, о чём умолчал в самом начале – я бухал несколько дней к ряду, взяв себе недельку отдыха от всех и вся, чуя, что с возвращением Сноука я отпуска дождусь не скоро. Исходя из сложившегося сочетания несочетаемого, сегодня тоже должно было произойти что-то несуразное и бесконтрольное. Ох, чует моя душа, что не ночная сделка заставит меня очухаться, а одним звонком от Люка я сыт не буду…
– Когда ты приехал?
– Я здесь живу, – напомнил я и тут же смекнул, о чём вопрос. После выхода из тюрьмы я наплёл Люку, что уезжаю из города, мол мир зовёт, хочу иметь будущее без привязки к прошлым местам, пятое-десятое. Толпа встречающих сыграла мне тогда на руку. Люк и правда поверил, что здесь я не останусь. Может, поэтому и привёз «Скайуокер-младшую» обратно в её родной город?
– И когда ты вернулся? – по ехидному тону я понял, что он решил, что я соврал ему тогда, и поспешил разочаровать:
– Моя деятельность предполагает разъезды время от времени. Я никогда по-настоящему не уезжал отсюда.
Я ждал, что он начнёт возмущаться, но дядя почему-то, наоборот, воодушевился.
– Так… Это же просто отлично, Бен! Господи, а я-то переживал! Приезжай!
Чёрт! Вот только этого зазывалова мне сейчас не хватало!
– Я выпил, мне нельзя за руль.
– Скажи, где ты – я вызову такси! – он говорил так радостно и бодро, будто прыгал сейчас на месте от нетерпения вокруг накрытого праздничного стола. Нет, надо срочно заканчивать этот бред!
– Прощай, Люк, – пока мой палец летел к кнопке «завершить вызов», я услышал спасительный крик, остановивший меня:
– Постой! А как же Рей?!
Я едва не раздавил телефон в руке, сжав корпус так, что костяшки побелели. Стиснутые зубы жалобно скрипнули.
– Что с ней? – вернул я сотовый к уху, прикрыв глаза.
– Как что? Я же тебе писал ещё в начале недели!
– Что писал? Я не читаю сообщения.
– Ты?.. Боже, Бен… У неё сегодня концерт!
– Что? Какой концерт? – открыв глаза, я еле-еле представил школьную костюмированную постановку какой-нибудь пьесы. Рей, играющей в ней… Тут картинка застопорилась: во-первых, я не видел её после четырнадцати лет, и во-вторых, она уже не школьница. Этой малютке сегодня должно быть двадцать – двадцать! – чёртовых лет.
– Она… Слушай, просто приезжай, хорошо? Можешь не встречаться, так хотя бы посмотришь на неё!
– И зачем мне это?
Ловушкой разило за километр. Если я увижу её, это будет взглядом самым что ни на есть бесповоротным. Так рисковать я не готов. Моя жизнь давно устаканилась, и наводнять её призраками я не собирался. Ведь не собирался же?
– Не нужно тебе, тогда сделай это ради неё, – Люк, оказывается, и не думал взывать к моим желаниям, ему хватило бы и простой уступки с моей стороны. Он старается для неё, не для меня. Всё, как и тогда.
Я невольно улыбнулся. Самым уголком рта, зато с зажатой в нём искренностью. Люк заботится о ней. Дело выгорело. Рядом с ней правильный человек, как я и хотел. Что до меня – я и так себя прекрасно чувствую на своём месте. Прекрасно. Чувствую. На своём. Месте… Многоточиям и проклятым «но» здесь не место – финита ля комедия!
– Прошу, Бен. Приезжай. Концерт будет в музыкальном колледже на Клируотер-роуд, пятнадцать. Неужели ты откажешься от такого подарка? – только сейчас я разобрал шум-гам на фоне. Похоже, Люк уже был там.
Она уже учится в колледже… Нет, ты слышал? Она!..
Я закрыл лицо свободной рукой, облокотившись о колено, и прикрыл глаза. Рей…
– Подарком мне было бы, если бы ты отстал и больше не звонил из-за всякой ерунды! – бессильно рыкнул я и сбросил вызов.
Я поступил так, как мне и следовало. Не потому что я говнюк. Я взрослый, ответственный человек, воин, который помнит, кому он присягал на верность, который знает, перед кем ему держать ответ – перед главнокомандующим, Сноуком. Не собой, не Люком и не Рей. Мы трое – не главные люди в моей жизни. Мои потребности всегда были ничтожны и минимальны, а Люка и Рей – безопасно далеки, чтобы я с дуру дерзнул исполнить их. Так отчего же именно сейчас, став таким умником-разумником, я хочу для себя непомерно многого, точно капризное дитя, которое сто лет как не баловали? Коснуться взглядом своего прошлого, ведь именно это для меня олицетворяет Рей – только это? Ведь именно этого я хотел пару часов назад, вливая горючее в бак. Для какого движения я себя заправлял? В каком направлении мне надлежало отправиться? В могилу – слишком рано, на Клируотер-роуд, пятнадцать – слишком поздно. Или?..
Уговаривая себя не делать глупостей, я улёгся обратно на мягкие подушки и почувствовал, как рискую провалиться в сон. А значит, рискую не увидеть нечто, ставшее за все годы разлуки до боли далёким. Рыкнув пуще прежнего, я вернулся в сидячее положение. Ещё один парадокс: я хотел увидеть Рей так же страшно, как и не хотел. Я боялся и одного, и второго. Утопив на дне сердца свой оберег, я так и прожил все эти годы, боясь лишний раз коснуться его. Словно динозаврик, мерно плывущий на дне моей души, вымахал там в клыкастого монстра, способного откусить мне руку.
Долгими, бесконечно долгими годами: никакой связи с Люком, никаких фотографий и никаких разговоров о ней… Даже из мыслей я настойчиво выпроваживал этого ребёнка, что подвывал и поскуливал всякий раз, словно верный пёс, которого его же хозяин лупил и гнал со двора. Больно, стыдно, противоестественно. Но иначе я бы не сохранил связь не то, что с ней или Люком в сегодняшнем дне (пусть это всего лишь звонки и сообщения, на которые я не отвечаю) – я бы лишился своего прошлого, где потихоньку год за годом умирала память о лучшей версии меня; я стремился волею Сноука к тому, чего моя собственная воля до жути страшилась – забыть о золотом времени в моей жизни, когда я испытывал сомнения куда страшнее нынешних, но был непоколебимо уверен в том, кто я такой и зачем живу. Когда поступки меня не определяли, а я определял то, какими они будут. Друг. Брат. Опора. То, что я творил после… С подачи Сноука… Костолом. Оружейный барон. Наркоторговец. Список моих титулов и регалий можно продолжать долго, он не маленький, ведь и империя Сноука не из мелких, как я был уверен в свои наивные восемнадцать.
– Чёрт… – шепнул я в ладонь, вытирая сухое, перекорёженное лицо. Таково лишение свободы, на которое я пошёл добровольно. Заключение, в котором оказалась и Рей, не имевшая сил в свои восемь лет решить как-то иначе. Я выбрал тогда всё за нас двоих, и выбрал, чёрт возьми, правильно! Тюрьма внутри тюрьмы, одна страшнее другой, но куда мне было деваться? Я бы вновь ступил за эту абстрактную решётку, огородив мой маленький светлый мир от мира большого и страшного. Я не мог и не хотел его уничтожить, как поступал с другими своими слабостями и страхами; как истребил в себе четырнадцать процветавших бездонных вселенных, даривших свет в непроглядной тьме. Не хотел, чтобы Сноук указал мне в один прекрасный день на этот «ужасный недостаток» и дал команду «Убей!». Пожиратель миров и душегуб – вот кем я стал на просторах своего бескрайнего космоса. Что бы во мне тогда осталось, задуши я голыми руками последнее живое и светлое, ютящееся где-то на дальних, пустынных рубежах, на самом краю галактики Рен?
Я этого не сделал, чем уберёг себя от петли, но лишённый всех прочих «изъянов», я – мистер оплошенство! – и сейчас представлял из себя почти пустую оболочку. Пепелище, угольки на котором всё никак не погаснут, мучая неплодородную землю, то разгораясь от ветра перемен, то истлевая, прожигая сердечный грунт до крови.
– Проклятье… Люк…
Я набрал в лёгкие побольше воздуха и, шумно выдохнув, пролистал в телефоне сообщения. Люк не сказал, во сколько концерт, но ответ уже неделю как ждал моего внимания в непрочитанных. Так и есть. В шесть вечера. Часы в углу экрана показывали без пяти шесть. Ехать от моего дома до названного адреса минут двадцать. Рей…
Я рванул с места и тут же поморщился от волны боли, окольцевавшей голову. Потерев виски и лоб, я покинул квартиру с тем, что боль стекла с макушки куда-то за горящие уши. Чёрная куртка, связка ключей, пара движений растопыренной пятернёй взамен расчёски по растрёпанным, отросшим почти до плеч волосам. По дороге надо будет купить что-нибудь пожевать, чтобы сбить запах. Проклятие! Да и вид неплохо бы отрепетировать чуть более трезвый. Проскочив мимо зеркала в коридоре, чуть не навернувшись второпях на идеально чистом полу, я шлёпнул себе пару раз по щекам. Сунуть охране заведения на лапу не проблема, но мне в целом не больно-то хотелось привлекать внимание своим амбре – обычно нормальным людям, чтобы шарахнуться от меня прочь, было более чем достаточно бандитской рожи со шрамом. А тут ещё и учебное заведение… что ж, деваться некуда, перетерпят. А вот что скажет она? О, нет, друг! Даже не надейся! На вашу встречу даже Люк не рассчитывает!
– Зараза, да шевелись же! – отчитал я медленно летящий вниз лифт. – Сволочь, да заводись ты!!! – отругал я ключ в своих трясущихся пальцах, что не торопился входить в замок зажигания, стоило мне сигануть с парковки в машину. Заведя-таки через одно место колымагу, чей багажник был набит сумками со стволами, я вырулил через двойную сплошную на противоположную полосу, вызвав возмущённый рёв соседних авто.
Пусть ревут! Мой звенящий детской радостью и искрящийся взрослым трепетом внутренний голос им всё равно не перекричать.
Вот он я – усталый человек без возраста и хозяина, наскрёбший в себе остатки выплеснутой, растраченной непонятно на что силы, и бросающий их на дорогу к спасению. Не за памятью своей я ехал, не за прошлым. К этим двум столпам продрогшее сердце не рвалось бы из горящей груди со скоростью и мощью, превышающими уже превышенную скорость и выжимаемую мощь из летящего на красный свет авто. Да и буду уж до конца с собой честным, память о прошлом я сохранил в себе на ура, вот только воспользоваться ей себе во благо пока не знал как.
Почему я снова по-чёрному пил и безостановочно рассуждал о жизни в этот день? Потому что только такая рука помощи мне была доступна. Всё лучше, чем ничего. Согреть продрогшую душу мне было больше нечем, а добрые советы от Сноука я получал всё реже и реже. Тепло, что я чувствовал тогда, будучи костлявым голодным оборванцем в компании таких же беспризорников… Я ждал, что оно вернётся с моей новой семьёй или с вязкой сытостью, или с наращенной упорным трудом горой мышц, или… – должно было! – но нет. Боже, неужели я так сильно промёрз тогда, в семнадцать лет, что так и не оттаял за все годы тепла? Или, наоборот, я оттаял настолько, что в моей груди снова разгорелся недобрый огонь?
По-своему верно и то, и другое. Искомая правда, в кои-то веки, наконец-то, близка ко мне. Ещё не рядом, но я сам к ней приближаюсь. И делаю это с теми же раскрытыми объятиями, доверием и слепой надеждой, с какими тогда, много лет назад, мне под шарф подсунул замёрзшие лапки сидящий на моих руках грустный маленький динозаврик – семилетняя девочка с тремя пучками шоколадных волос и с огромными тёплыми глазищами. Мы стали старше и не виделись тучу лет, но разве что-то между нами изменилось?
Я привычно оскалился, желая улыбнуться, а потом с непривычки вдруг правда взял и улыбнулся... по-настоящему... самому себе... а кажется, что всему миру! Чудеса или бесовщина? Мне всё равно, ведь вечно отсутствующие пожарные расчёты скоро получат шанс выполнить своё мирное большущее дело – всеми нотами, терциями и аккордами пролететь над раскалённой пустынной местностью старой как мир трагедии. В душе своей я тебя уже слышу... Прошу, любовь моя, сыграй мне на бис!
Мои волосы трепал тёплый ветер. За окном стояла июньская жара. В воздухе наконец-то запахло свободой!
====== Глава 13. Моё тепло. ======
Ты едешь, чтобы всего лишь взглянуть на неё, так что успокойся и следи за дорогой: напоминать Рей своим огненным дыханием о печальном детстве в доме родителей, тебе не придётся. Что может случиться страшного? Ты увидишь её, с чем бы она ни выступала, тебе, разумеется, понравится, скорее всего, ты будешь даже восхищён. Лишний раз убедишься, что не ошибся в Люке, воспитавшем на радость этому миру чудесную девочку. Да, точно, так будет проще – это визит ревизора, запоздавшего с проверкой и ничего более. Просто не выходи за рамки своих обязанностей и придерживайся отведённой тебе роли наблюдателя. Эти крохи радости и так могут дорого обойтись, так что не стоит всё усугублять. Ты заботился когда-то об этой малышке, но она уже давно не ребёнок и находится на попечении другого человека. Ни к чему после стольких счастливых лет портить сложившуюся картину. С тебя довольно и той наглости, с какой ты решился подглядеть за её жизнью своим одноглазым бандитским взглядом…
Уговаривать себя наставническим тоном было довольно легко, вот только ни один из ценных советов на практике я не применил: рациональному мыслесборнику было невдомёк, что забитая до отказа копилка мироощущений отныне разбита.
Вспотевшие ладони крепко сжимали руль, пока мой чёрный коршун летел, только так лавируя в потоке машин. Сердце стучало загнанной птицей, билось о решётки рёбер, точно рвалось из тесной клетки на свободу – скорее, вперёд, к ней! Столь искренней радости и приятного воодушевления я не ощущал уже давно. Насколько давно, трудно сказать, но стены тюрьмы я покидал, будучи куда менее взбудораженным, чем в эту минуту. Та встреча со свободой была, бесспорно, долгожданной, но оказалась почти безвкусной (привыкший ко вкусу крови в застенках, новые порции не показались мне иными). Сейчас же, я вдыхал тёплый воздух, врывающийся в окно, и не мог надышаться им: пахло зелёным вечером, медленно плывущим к горизонту солнцем и большими переменами.
Вот так нежданно и негаданно подошёл к концу срок заключения единственного узника, заточённого мною, спрятанного от всего мира, обоих из миров, если быть точным – ужасов внешнего и страхов внутреннего – на задворках мрачной галактики Рен. Пришла пора отпереть дверь клетки и выпустить из тщательно охраняемой и оберегаемой планетки-тюрьмы пленённого мною песочного динозаврика; все эти годы он, неугомонный, без устали расцарапывал своими когтистыми лапками изнанку бессовестности и равнодушия своего единственного надзирателя. И правильно делал. Пусть ему помогли извне, но я не солгу, признав, что такое отчаянное упорство просто не могло не принести свои плоды. Что же, малыш, вот и пришёл этот день! Мой он, твой? Или есть шанс, что наш?
Я вновь на пробу улыбнулся – опять получилось; но даже потерпи я неудачу, оскалиться на звук этого имени я бы точно не осмелился. Рей. Моя Рей.
К началу мероприятия я всё же опоздал, и отчасти это сыграло мне на руку: все зрители уже были внутри, в концертном зале, так что внимание я привлёк одной лишь охраны на входе. Запах изо рта я успешно перебил леденцами, так что отшатнулись они разве что от моего взмыленного и взлохмаченного вида. Мчась по коридорам, я представлял из себя нечто среднее между дезориентированным медведем, разбуженным посреди зимней спячки, и человеком, последним из жильцов дома узнавшим, что в здании разгорелся пожар. Смотревший по всем сторонам, я бездумно переставлял ноги; ошалевший и напуганный живостью собственного предвкушения, я нёсся вперёд точно ледокол, с треском разбивающий любые преграды.
Пустынные коридоры отдавали чем-то чуждым: чистота, как в больнице, тишина, как в морге – и только где-то там, куда мне указала охрана, звучала оркестровая музыка, напоминая, что весь год здесь было шумно и оживлённо, и трудились на благо своего будущего сотни, а может и тысячи студентов. Рей студентка! О, боже…
– Концерт уже начался, – оповестил меня охранник на входе в зал, будто я был глуховат на оба уха.
– Да, я знаю, – выдохнул я, запыхавшись, и глядя ему за спину.
– Хорошего вам вечера, – он приоткрыл дверь, и я юркнул внутрь.
В тот же момент, когда дверь у меня за спиной закрылась, музыка, идущая со сцены, стихла и зал взорвался аплодисментами. По спине прошёлся мороз: на какой-то дикий миг, мне показалось, что овации предназначены мне, ворвавшемуся сюда точно беглец, нашедший дорогу домой после многолетних странствий, но наваждение быстро схлынуло. Никто на меня и внимания не обратил, за исключением маленькой группки людей, что, как и я, стояли и смотрели концерт в проходе. Зал был забит битком. Последний раз, когда я находился среди такого количества народу, был год назад в месте, где никогда не бывает аншлага и о котором лучше не вспоминать. Но я не удержался и вспомнил…
– Извините, – пробормотал я, глядя на скрюченное лицо женщины, обернувшейся на меня. Глаза её откровенно отчитывали меня, беззвучно выговаривая пару ласковых. Я почувствовал себя злостным нарушителем её спокойствия, так беспардонно вторгнувшимся в чужое личное пространство. С чего я вдруг извинился перед ней, использовав давно забытое слово? Чёрт его знает.
Голос, идущий со сцены, что-то объявил по микрофону. Глядевший по сторонам в лёгком замешательстве от непривычной обстановки, я не вникал, было ли это об уходящем со сцены артисте или о следующем. Пока происходила смена музыкантов с их инструментами, я разглядывал толпу, сидящую в креслах и несколько фигур и затылков, что стояли рядом и передо мной. Все довольно прилично одетые, спокойные и улыбчивые. Наверняка, довольные своей жизнью, чьи дети, друзья или близкие учились здесь. Кажется, сегодня что-то вроде отчётного концерта…
Недовольная дамочка, за плечом которой я тихо-мирно остановился, зачем-то снова покосилась на меня, глянув снизу вверх с ещё большим омерзением, задержавшись при этом на шраме и мёртвом глазе; ореол чёрных волос и одежд прекрасно дополнили отвратительную картину. В выражении её лица с лёгкостью читалось неправдоподобное – словно я, подлец и извращенец, только что взял и нашептал ей на ухо всяких гадостей. Неуютно потоптавшись на месте, она обхватила рядом стоящего мужчину, своего благочестивого кавалера, за локоть, прижавшись поближе к нему. Я тихо фыркнул: о да, этот хлюпик спасёт тебя от меня в случае чего!
Усмешка, однако, не помогла. Эта маленькая сценка неожиданно выбила мне почву из-под ног. Лица, становящиеся при взгляде на меня хмурыми, меня давно не смущали, не оскорбляли и не обижали. Знаю, что далеко не красавец, да и приязнью ко всему людскому от меня не больно-то разит, если судить по выражению лица. Реакция женщины всего лишь напомнила мне о той пропасти, что существовала между мной и всеми ними – приличным, цивилизованным, образованным обществом. Я ничего не анализировал, не вдумывался и не развивал эту мысль, когда столь простая правда жизни вдруг резанула по живому. Поэтому я и ношу маску злобы и равнодушия, которую вынужденно оставил дома в этот вечер. Вот, что бывает, когда ты открываешься этому миру, оплошав в том, что забыл нацепить защиту.
На сцене начался новый номер, и убедившись, что Рей в нём не участвует, моё внимание снова рассеялось. Никто из этих людей не знает, что рядом с ними находится человек, одиннадцать лет своей жизни проведший за решёткой. Не знают о моих тёмных делишках, врагах, проблемах, планах и пагубных пристрастиях – обо всём незаконном и антиобщественном, что я из себя представляю. Наверняка, эта дамочка не поленилась бы и попросила, чтобы меня немедля вывели из зала, если бы знала хотя бы часть большой и страшной правды.
Честно говоря, не думаю, что меня бы впустили в такое заведение, просто глядя на мой вид, но мне повезло с весьма неожиданной стороны. Первый пост охраны я надеялся пройти мирным путём, предъявив в качестве пригласительного поэму-сообщение от Люка о месте и времени мероприятия, и заявив, что я брат студентки. Ответ охранников, глядевших на мою взмыленную мину и попытки выбить себе билет на представление со снисхождением и доброй усмешкой, оказался нежданным: их заранее проинформировали о том, что человек, выглядящий точно, как я, наверняка, опоздает, но точно явится на представление. Приготовившийся было при виде суровых стражей лезть в карман за бумажником, я в сердцах прорычал Люку спасибо – чёртов всезнайка!
Только сейчас, отдышавшись, я вслушался в свои слова, неосторожно брошенные в спешке и панике. Брат студентки. Откровенная ложь меня мало волновала, чего не скажешь о лицемерии, которым разило за километр. Никакой ты ей не брат уже, Рен, да и был ли им когда-то? И для неё, и для всех них. Гордился тем, что собственноручно научил бездомных детишек воровать еду и одежду, вламываться в дома, кутаться так, чтобы мороз не откусил нос и щёки? Тоже мне, подвиги. Да и поводы для гордости весьма сомнительные. И без тебя бы справились. Вон, Рей – живёт и радуется жизни! Ничего с ней без тебя не стряслось! Уймись уже!
Страдавший много лет назад, что меня не будет рядом, сейчас я тихо и молча, почти также беспомощно наблюдал результат, который нисколько не зависел от силы моей веры в то, что эта девочка обязательно справится с грязью внешнего мира. Разумеется, она справилась, разве могло быть иначе! Она готовится в эту самую минуту выйти под свет софитов, чтобы поделиться со своим благодарным слушателем чем-то прекрасным и незапятнанным. А раз так, то чем бы ни были полны те годы, что я её не видел, свет внутри неё победил. Ожесточила ли её душу борьба за своё «я», за место под солнцем, за всё то, за что приходилось сражаться в каждодневных маленьких битвах? Вопрос, узнать ответ на который я боялся, да и не в том я положении, чтобы хотя бы озвучить его.
Наверное, это единственное, что нас отличало в годы разлуки: пока я боролся за свою жизнь, Рей боролась за качество жизни, а не её наличие; о качестве своей мне волноваться не приходилось – государство обо всём позаботилось за меня. В ночь, когда мы совместными усилиями сохранили себе жизни той зимой, лёжа в снегопад на крыше дома, я помог Рей выиграть её личную битву за выживание. Так что нет ничего удивительного в том, что в дальнейшем, в сегодняшнем дне она сосредоточена на имеющихся у неё благодаря Люку возможностях развития, на светлейшем из даров, какой только может быть у человека – она играет музыку.
Вот оно, Кайло! Ты смотришь на своё двенадцатилетнее невмешательство в жизнь той, кого однажды называл самым близким тебе человеком. Какие выборы она делала, что полюбила, какие шансы ухватила, пока ты был не в силах повлиять на это – всё, что она из себя представляет сегодня, в этом нет и частицы тебя, даже эха.
Мне хотелось верить, что и Люк не стеснял её в личных выборах и позволял ей учиться на своих ошибках, верить, что он поддерживал её и давал простор, при этом сохраняя умеренный родительский контроль – не удушливый, но оберегающий. Стал ли он её ангелом за плечом, способным уберечь от беды в трудную минуту, а ещё лучше, научить самообороне? Так оно или нет, но отчего-то в эти музыкальные мгновения мне не верилось, что Люк потерпел неудачу в своих глазах. Ещё и в этом. Нет, только не с ней… Не зря же я в свои восемнадцать-двадцать признавал его одним из своих наставников, человеком, у которого есть чему поучиться, чей опыт доносит свою неповторимую житейскую мудрость.
Никто уже не скажет, что было бы если… Не реши я тогда в пользу Сноука и не оттолкни от себя Люка, возможно, что он бы не выбрал Рей своей воспитанницей. Потеряла ли бы она в таком случае что-то? Не могу сказать. Знаю одно, сожалеть в эту минуту я не хотел – бессмысленно: живу с тем, что есть, что дано, и с тем, что я сам для себя выбрал. Что до выборов Рей… Сегодня она всё ближе к одиночному плаванию. А, может, уже и не одиночному. Возможно, у неё есть парень. Возможно, он тоже учится здесь, с ней, или пришёл поддержать её в такой день. Возможно, у неё есть целая группа поддержки, о которой я не знаю ровным счётом ничего…
Из речей ведущих и слов артистов, если им было, что сказать публике перед номером, я понял, что здесь выступают исключительно студенты-первокурсники. Сам формат мероприятия оказался менее строгий и более ламповый, чем казалось на первый взгляд. Атмосфера оказалась более домашняя, нежели торжественная, что называется, для своих. Экзамены и зачёты, похоже, были уже позади, а сегодня ученики благодарили своих наставников, посвящали какие-то музыкальные композиции своим близким. Играли классику и джаз, сложные и простые произведения, известные и собственного сочинения; играли как сольно, так и в несколько инструментов, иным словом, им была предоставлена полная свобода выбора.
