Текст книги "Цветы жизни (СИ)"
Автор книги: Maya Lawrence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
====== Глава 1. Мой холод. ======
Смотреть на то, как твой лучший друг летит вниз с моста высотой в сотню метров, сродни нахождению в эпицентре пожара, разгоревшегося вокруг тебя по щелчку пальцев. Бежать прочь смысл есть – так диктует инстинкт самосохранения, вот только он, увы, здесь не помощник. Огонь потери уже тебя коснулся, ты кричишь, агония становится всё ближе…
…А рыжий зануда Хакс, ближе которого у меня не было никого долгие годы, так и лежит неподвижной кучей моих проигранных возможностей спасти его на ледяной заснеженной глади реки. В отличии от свиста и треска реального пожара, глядя сверху вниз на кровь на снегу, я слышу уверенный голос холодного мира, обещающий мне вечную агонию скорбящего непофигиста, и шепчущий пронизывающим до костей ледяным ветром «Ты следующий…» Пожарные расчёты по мятущуюся душу Кайло – так меня звали – не приедут. Они никогда не приезжали, когда уходил кто-то из наших. Так и сейчас. В воздухе только парящие хлопья снега и механический шум от проносящихся мимо машин. Никакой толпы зевак кругом, ведь не было никаких длительных обманчивых подготовлений к тому, чтобы сигануть за парапет. У подростка, живущего на улице, не было проблем взрослых, что могли стоять на краю, держась за перила, хоть целую вечность, думая о том, какая же дерьмовая, несправедливая жизнь им досталась, в ожидании пока их не снимет группа болтунов-спасателей, убедив в обратном.
Будучи в свои шестнадцать человеком немногословным, мой язык развязывался только по особым случаям. Спасибо следовало сказать либо бутылке спиртного, и чем выше в ней градус, тем душевнее должна звучать благодарность, либо – теперь мне следует говорить о нём «ныне ушедшему» – Хаксу. Такой же пацан, как и я, старше всего на год. Не приютский, как многие из наших, жил в хорошей добропорядочной с виду семье. Когда-то. А потом что-то пошло не так. Его предки выставили его за порог, от своих я сбежал сам. Жестокая глупость – хотя чаще, наверное, оплошность – заводить детей, люди, если вы не собираетесь даже учиться о них заботиться. Не больно удачная фраза. Но я до сих пор не знаю ответа, сколько же шагов от заботы до любви. Один? Сотня? Тысяча? Рукой ли подать или мириады звёзд разделяют их? Было бы проще решить эту задачу, если бы я знал, как выглядит любовь.
Никогда не считал себя бесчувственной мразью, пока внезапно не осознал, что в моём доме – вот так новость! – нет любви. Может и была, но её сдуло оттуда проклятым сквозняком по имени Хан и Лея. Два влюблённых самодура и отпетых самообманщика. Отец – блаженный человек! – искренне полагал, что победил свой эгоизм, и даже годы ссор, скандалов и рукоприкладства не убедили его в обратном. Лея – ещё хуже. Лучше бы она его разлюбила, я согласился бы жить с матерью-одиночкой без вопросов, разделив с ней и выдержав все сопутствующие тяготы. Но ей оказалось легче расстаться с малокилограммовой ношей сыночка, чем вышвырнуть из дома увесистую тушку мужа.
Сбежал я сам, и гордости в этом как не было, так и нет. «Ну раз так, то я сам уйду» – абсолютно не про меня. До тринадцати лет останавливали синяки на плечах матери, но потом пришло осознание, что я не несу ответственности за чужой выбор – а Лея выбирала отца раз за разом, как бы я ни взывал к её «любви и рассудку» – только за свой. Раз я жил с последствиями её решений, ни одно из которых не обещало мне радостную… Чёрт, нет! Так много я никогда не просил. Не то слово. Да и обещания-то мне не требовались. Годы и без них демонстрировали верность в итоге всё же принятого мною решения.
Всё, что я сделал – это «сдал себя в приют». Да, именно в кавычках. Есть у меня дядя, который, быть может, уже и помер давно, а может и по сей день живёт у чёрта на куличиках – знать бы ещё где это. Никакого приюта после побега из дома у меня так и не было; того, что выглядел бы, как дом с горящими в нём окнами. Меня приютила улица. Ей я доверял тогда больше, чем людям. Здесь даже воровство было честным. Хочешь жить? Нужна еда. Так иди и найди её любым доступным способом. Никаких благородных робингудовских мотивов. Никаких отговорок и споров с собой о правильности и воспитании. Только низменные инстинкты. Красть неправильно, хотеть жить естественно. Дети улицы. Бедные, что воруют у бедных – от случая к случаю и у богатых – и отдают награбленное бедным, себе же. Своим близким. Оглядываясь назад, могу с полной уверенностью сказать: один я бы точно не выжил.
Но эти тяготы несопоставимы с теми, какими был полон мой дом. Фамилия Соло была проклятьем в тех стенах. Жена жила с мужем, а вроде и нет. Я жил в семье, а вроде просто с вечно орущими друг на друга дядей и тётей, что могли трепать всем и вся не только нервы, но и волосы и уши, и всю душу из тела могли вытрясти. Может и вытрясли… Мать – словами, отец – руками. Волшебная нить, что связывала родителя и ребёнка, вероятно, оказалась обрезана вместе с пуповиной. Я Соло, соло с рождения. Как и все мы, вне зависимости от фамилий. Завядшие задолго до встречи с улицей цветы жизни…
Кажется, что я прошёл все стадии принятия неизбежного одним махом. Но нет. Агония растягивается, не отпуская, пока в воздухе всё так же летает равнодушный снег, похоронным пеплом засыпая тело Хакса. Это его выбор, его право жить и умирать так, как он хочет. Наша с ним правда жизни такая, что смерть на улице лучше жизни дома. Предпочтительней. До него главой нашей шайки, банды, отряда, группы – семьи? – был Дохляк Митака. Вот дохляк и подох вскоре после того, как я присоединился ко всем. Петля, из которой мы его вытащили, была привязана к нижней части эстакадной конструкции метро.
Похоронить его не вышло – увидели прохожие и тут же вызвали копов. Тогда нам и переехать пришлось. В ужасной спешке и неразберихе. Кого-то из малявок загребли органы, некоторые старше десяти тоже попались. Даже сегодня думать больно о тех, кого вернули в их адские семейки или приюты, откуда они добровольно и мало сказать охотно слиняли. Хакс занял позицию главного и по старшинству, и по своим знаниям-умениям. Прирождённый командующий! И как показали полтора года его «правления»… Господи! Неужели уже столько времени прошло! Как показало время его «правления» он справлялся со всем на ура. Так все считали. И по справедливости.
Никто ведь не видел, что при неудачном улове, он отдавал всю еду им, себе оставляя либо крохи, либо вообще ничего. Что ж… Теперь настал мой черёд как следует недоедать. Это голый факт, никакой жалобы. Меня никто не принуждает, как и Хакса, это только наш с ним выбор, другой лидер пусть поступает по-своему. Сытым ты не будешь никогда, зато та самая радость, какую я не видел в доме Соло… Неправда. Видел когда-то, но уже не помню. Та самая радость в такие моменты заполняла с головой. Не пустой желудок – только сердце. Видеть довольные лица своей маленькой разношёрстной семьи точно лучше, чем нажираться, наблюдая, как кругом один за другим дохнут сначала мальки, а потом и те, кто покрепче.
Я уже давно не смотрюсь на себя в зеркало. Зачем? И так помню всю картину: неказистый, с чёрной шапкой немытых растрёпанных волос, носатый, глазастый, губастый, ушастый. В общем куда не ткни пальцем – один большой кожаный недостаток, натянутый на тяжёлый череп. Хаотичная россыпь родинок точно разбрызганные чернильные кляксы – ещё одна «радость». Вряд ли худоба или впалые щеки могли испортить такую картину, разве что слегка приукрасить. Нос не уменьшится, губы не станут менее пухлыми, и торчащие уши к голове это точно не приклеит…
Лёгкий мороз стал крепчать, а ветер резко усиливаться. Но шарф он забрал у меня ещё раньше. Я и не заметил. Проклятый пожар в груди, чтоб его! Внизу под мостом шарфа нет, рядом тоже не видно. О, нет! Ошибся. Висит, колышется на дальних перилах. Скользко как, зараза! Но ведь любимый, чёрненький! Придётся всё-таки осторожно перелезть…
– Эй-эй! Парень! Стой!
Езжай дальше, куда ехал, придурок!
– Вернись! Давай поговорим!
Да мне пока рано вниз, своё ещё не отслужил. В другой раз. Комитет жизни пока ставит мне на сердце штамп “годен”, наделяя всё тело небывалой ловкостью в момент, когда оно вымотано долгим истошным криком. Просим обратно в строй, Кайло!.. Нет, идиот-болтун всё-таки лезет следом! Ладно, свои плюсы тоже есть…
– Матерь божья!
Значит, наконец-то, взглянул вниз. Отлично. Видишь, бро, у тебя теперь будут достойные похороны. Медики или копы, или кто там тебя должен хоронить, всяко справятся лучше, чем наша гвардия. Так что покойся с миром, друг.
– Ты! Ну-ка залезь обратно! И не смотри вниз!
Нет, точно идиот! Забудем на миг о предполагаемой тобой попытке суицида у тебя перед носом. Что, если я тупо любопытное дитя, что опустит от твоих слов голову и от шока при виде трупа может расцепить пальцы, отправившись в короткий последний полёт?
– Я только за шарфом, сэр!
– Ага-ага! Видел я куда ты лез!
Вроде подуспокоился он. Я опередил безымянного героя, оказавшись в безопасности раньше него. Тот был в возрасте, корячился теперь, вылезая обратно. Возможно, стоило дождаться и убедиться, что он справился, но картина, как лихо Хакс перескакивает все ограды и летит вниз, убедила в ином. Какое мне дело до жизни незнакомца?
– Давай-ка я довезу тебя, – кряхтел мужчина, боясь соскользнуть вниз, оступившись или промахнувшись рукой или ногой мимо опоры. – Где ты живёшь? Эй, постой!
Я побежал прочь, дальше по мосту в сторону своего района… Проживания, обитания, существования? Пусть будет проживания, ведь это глупо прикрываться суррогатами, если все мы так или иначе живём. Если жизнь кажется тебе плоха, то к чему оскорблять её, обзывая «существованием» и прочей околородственной хренью? Бессмыслица.
Когда до дома оставалось дойти не так уж и много, тонкий девчачий голос остановил меня окриком в спину:
– Постой!
Конечно это она. Девчонка-первоклашка с нашего района. Обернувшись, я только подтвердил догадку. Дурацкие три пучка на башке, опять в слезах и сидит задом на замёрзшем крыльце дома. Нормального с виду двухэтажного дома. Район далеко не из богатых, но жильё вполне себе достойное. Достойное зарёванной малявки. Но точно не её алкашей-родителей, которые хрен пойми какими деньгами и заработками были всё ещё живы, пьяны, с крышей над головой и с дочкой, которую до сих пор не забрала от них служба опеки.
Не надо было дружить с ней или общаться, чтобы видеть к чему всё идёт. Вопрос времени, когда она слезет с этого крыльца, и, как и я когда-то, утрёт насухо все слёзы с щёк, шмыгнет носом и сойдёт вниз по ступеням родительского дома. Наверняка прямо в наш тесный мирок, «обрадовав» Хакса – поправка: теперь меня – своим крохотным, но до жути прожорливым ртом. Мелкая запомнила меня, наблюдая каждый раз, что пережидала пьяный угар родителей на улице, как я иду мимо неё. Одет я не страшно, чёрные брюки и куртка если и были где-то потрёпаны, то пелена слёз, сквозь которую девчонка смотрела на округу, должна была в теории скрасить прорехи и прочие недостатки мрачного однотонного гардероба. Так что я для неё всего-то соседский мальчишка.
– Как тебя зовут? – пикнула она, оставив заснеженное крыльцо и семеня теперь за моей спиной. Похоже, что день Икс настал. И какого-то хрена он должен был настать именно в такой дерьмовый день... Причин сбавлять скорость шагов я не видел. Чужаков не жалко. Своя рубашка ближе к телу и всё такое. Но, чёрт возьми, я знал, что если её уродец-папаша поднимет на неё не только голос, руку, но и кое-что ещё, висящее между его ног, я: первое, отстрелю ему к псам причиндалы; второе, буду жалеть девчонку так, словно уже испытывал жалость или сочувствие к ней до случившегося.
– Ты же бездомный?
– Ошибаешься.
– У тебя куртка вся в заплатках!
Ух ты! Глазастая!
– Мне мама заштопала.
– Ты же всегда один или с другом ходишь!
Этот друг на моих глазах сиганул с моста около часа назад. Больше с ним ты меня не увидишь...
– Потому что мы большие мальчики и можем ходить за ручку друг с другом, а не как ты, с мамой и папой.
Замерев, я развернулся к любопытному, наблюдательному и замёрзшему носу. Девчонка тоже замерла, едва не поскользнувшись на ровном месте. Перед тем, как выйти морозить себе детородные органы, она, как ей или её ублюдочным предкам казалось, позаботилась о том, чтобы утеплиться. Словно детская бежевая курточка, размером явно ей уже не по возрасту, нисколько не прикрывающая зад в тонкой юбке с колготками, могла спасти её от будущих болячек, что при таком регулярном длительном высиживании на холоде были практически неминуемы. Закрою глаза даже на отсутствие шапки. Слава богу я ей не папаша и не старший брат, кому вроде бы положено думать о таких вещах. Её настоящее и будущее – не мои заботы. И всё же...
– Вернись в дом. Не то замёрзнешь и заболеешь.
– Но дома тоже холодно, – пикнула семилетка.
– Не так, как на улице.
– Я не хочу домой, – заболтала головой, забавно тряся своим драконьим гребешком на затылке. Зарёванный, дрожащий динозаврик в одежде не по погоде и не по возрасту. Даже я при всех изъянах тряпья был одет куда лучше неё.
– Мне ты какого хрена сообщаешь об этом? – я отвернулся и двинулся дальше, к своему дому. Бежевый продрогший динозаврик поскакал следом.
– Я хочу с тобой!
Вопрос «куда?» я так и не задал, потому как и без её жалкого блеяния знал ответ на него. В никуда. Вдруг мелкая подскочила и схватила меня за руку. Ледяная кожа коснулась моей более-менее тёплой. Пока шёл, разминал ладонь в тонкой черной перчатке с обрезанными пальцами, сжимая и разжимая. Приток крови делал своё дело, потому разница была разительной. Отдёрнув руку и прекратив контакт с крохотной пятипалечной ледышкой, остановился. Мелкая обежала меня, преградив дорогу.
– Возьми меня к себе! – сорвался жалостливый писк с дрожащих детских губ.
– Куда?
– Домой.
– Ты же назвала меня бездомным.
Девчонка растерялась только на миг. Посмотрев мне за спину, вроде как на свой дом, она вернулась глазёнками к моему лицу.
– У тебя другой дом.
– Звучит уже лучше.
Она не поняла о чём я. Да и понял ли я сам? То ли похвалил её, то ли отчитал за то, что по идее и не было оскорблением. Я знал: народ не обрадуется новости, что Хакса больше нет. А из-за моего характера и неразговорчивости, меня примут главным скрипя зубами, потому как знают, что иной подходящей кандидатуры пока нет, да и пользы я им принесу куда больше, чем неудобств. Заявиться с девчонкой на руках было бы не лучшим началом «правления». Про неё кто-то уже слышал от нас с Хаксом, но слышать и видеть, принимая, как свою, не одно и то же…
– Пожалуйста, – пропищал опять заснеженный динозаврик внизу. Взгляд направлен вверх, а смотри девчонка прямо – хорошо если мне в пупок упрётся. Недокормыш.
– Да тебя же за двоих кормить придётся…
– Я очень мало ем! – воодушевилась малявка, будто прошла какой-то строгий отбор.
– Оно и видно, – второй раз остановить себя мне так и не удалось. Девчонка… – Как тебя зовут?
– Рей. А тебя?
– Кайло.
Так вот, Рей поняла по таким словам и тону, что с её «соответствием» что-то всё же не так. Как удачно, что у меня и сейчас нет под рукой зеркала: жалостливая гримаса семилетки, которая и в школу-то ни разу не ходила, наверняка отразилась и на моём лице. Приятного в этом мало. А вот что будет совсем отвратно, это если я промахнусь с расчётами и возьму мелкую на руки, когда будет уже поздно. Мерзкие прогнозы на счёт папаши имели все шансы сбыться. Как и мои не столь давние прогнозы о том, что рыжий Хакс долго не протянет. С одной рукой помощи я катастрофически, тотально опоздал, хоть и не просчитался в метеосводке. Теперь же передо мной стоял замерзающий с каждым новым вздохом шанс сделать всё вовремя. На столе в том доме за моей спиной еды для неё вряд ли больше, чем могу предложить я. Алкоголем я балуюсь не часто, а руку поднимаю только в крайних случаях, и то, даже самые глупые девчонки остаются без пощёчин… Вердикт?
– Уверена?
Идиот! Она сейчас вконец закоченеет от своей уверенности и твоей тормознутости. Девчонка, тряся дрожащей от холода головой, кивнула. Зубы станцевали мне на заказ громкую чечётку:
– Д-д-да!
Она словно знала, что вопросов от меня больше не будет и потому протянула вверх свои крохотные замёрзшие скукоженные лапки. Я наклонился и поднял бежевого динозаврика к себе на руки. Худые ноги в тонких колготках были не настолько прохладные, как руки, какие так запросто схватили меня за руку – ведь не за сердце? – минутой ранее…
– Не так, – попросил я малышку, обнявшую меня за шею поверх тёплого чёрного шарфа. – Спрячь ладони мне под шарф и под куртку.
Она послушалась, чуть изменив положение, и так мы и пошли прочь от её дома в сторону моего. Нашего. Ощущая на коже где-то в районе седьмого позвонка ледяные ладошки, пожар на сердце от гибели лучшего друга неожиданно стал стихать. В доказательство тому по щеке скользнула горячая слеза – вечно отсутствующие пожарные расчёты наконец-то прибыли на место трагедии…
====== Глава 2. Моя правда. ======
Давненько мы так массово не тырили шмотки в крупном торговом центре средь бела дня. Одиночные магазины, находящиеся на какой-нибудь безликой улице, были безопаснее, потому предпочтительней, а попадёшься здесь – и пиши пропало, хрен потом выберешься. Ещё и не дай бог остальных за собой потянешь. Но прожорливого семилетнего динозаврика, что уже целую неделю жил с нами, надо было не только кормить, но и одевать. Да и многим из нас давно пора было утеплиться, чем мы и занялись в этот ненастный, но праздничный – о поводе расскажу позже – день…
Как выяснилось, не я один угадал с прогнозами в отношении скорого ухода от нас Хакса. Узнав об этом, все дружно погоревали о нём, горько всплакнули и продолжили жить дальше. Косых взглядов на себе я ловил относительно немного. Смена лидера прошла на удивление ровно и без эксцессов. Не понимаю, когда и чем я заслужил общую благосклонность, какую никогда не ждал и не стремился получить. Семья семьёй, а мой дурной характер вытерпеть – это ещё постараться надо. И, видимо, все и правда постарались, раз плюсы во мне, какие они видели, перекрыли собой минусы, какие видел в себе я сам.
Никто, как я и предсказывал, не выдвигал свою кандидатуру «на пост». Хотя, это и не было похоже на выборы, как у взрослых. «Глупые» дети в отличие от «умных» взрослых сначала видели реальные поступки кандидата, а не красивые разглагольствования, и только потом и потому доверяли ему своё существование, сегодняшнее и завтрашнее. Каждый знал, что главный скорее в лепёшку расшибётся – о, Хакс! – чем подведёт всех. Что этот человек после избрания будет, как и прежний лидер, делать всё исключительно на их благо, продолжив уже начатое и привнося что-то своё. Так уж случилось, что я привнёс это самое «своё», которое мне вовсе не принадлежало, в тот первый день. На руках. И оно с какого-то перепугу сразу всем полюбилось…
Моя семья – это группа из семнадцати человек (считая меня и Рей, и не считая погибшего Хакса), мальчишек и девчонок в возрасте от шести до шестнадцати лет, живущих в старом, обшарпанном, заброшенном доме. Район дурной сам по себе, ещё и находящийся по соседству с промышленным, зато относительно тихий. Живём здесь, пока фараоны не сгонят с насиженного места – всё как всегда.
Появление Рей в нашей «тесноте-да-не-в-обиде» было воспринято, к моему удовлетворению, нормально и даже хорошо. То ли потеря Хакса так отразилась, то ли ещё что. Я отдал её под опеку старших (тех, кто был старше десяти лет), но она тотчас вызвала интерес и у двоих тихонь-мальков (тех, кто был младше десяти лет), окруживших её и поделившихся своими порциями еды. Финн и Роуз, так их звали, были примерно её ровесниками. Добродушные дети с семейными корнями из разных краёв света – африканец и азиатка. Как увидел, что их колоритный дуэт обрёл тенденцию вскоре разрастись до трио, так от сердца тут же отлегло. Приятно знать, что продрогшая малявка теперь и накормлена, и согрета, и что по-особенному важно, окружена двумя всё ещё не угасшими улыбками.
Малыши Финн и Роуз. Или, как я её когда-то звал более ласково, Роузи. Первый – бесфамильный, приютский мальчишка, вторая – сбежавшая от адской приёмной семьи девчонка Тико. Роуз потеряла полгода назад старшую сестру, как и я потерял тогда свою первую… Сколько времени прошло, а я так и не знаю верного ответа, кем была для меня Пейдж. Смелая. Ласковая. Щедрая. Но места она занимала в моей жизни намного больше, чем тот же зануда Хакс. Влюблённость? Вполне возможно. Сегодня сердце кровью уже не обливалось, но в тот чёрный день, когда её не стало, я знатно наорался, нарыдался и нажрался так, как никогда прежде. Едва фараоны не сцапали.
Мы с Пейдж были друг для друга первыми. Во многом. Или, наоборот, в ничтожно малом. Наш путь от первого робкого поцелуя к первому неловкому сексу был короткий. Так уж мы жили: делай всё в сжатые сроки, иначе рискуешь никогда уже не успеть одного, второго, третьего… Была ли это «та самая» любовь или влюблённость, я не знаю. Но в чём точно уверен – мне повезло так, как везёт далеко не каждому. И пусть счастливые мгновения оказались – чёрт, мы ведь знали, что так будет! – недолговечными. В конце всё как всегда в моей жизни обернулось новой болью и кошмаром наяву, когда Пейдж на моих глазах сбила машина. Это не жалоба и не плач. Только голый факт. С улицы всё уходят по-разному, таким непредсказуемым оказался её последний путь.
Несмотря на такой конец нашей с Пейдж истории, я ни о чём, что было в этой недолгой совместной жизни, не жалею. С ней я открыл новое, необычное, приятное чувство, и плевать как оно должно было называться. Вдвойне радостнее и оттого, что я видел – она чувствовала и думала так же. Вроде мы, как и раньше, жили тогда не одни, но ощущалось всё… Даже не знаю, как ещё это можно назвать, кроме как «семья внутри семьи». Маленькая внутри большой. И, видит бог, оно того стоило! Так тепло, что даже жарко, мне никогда ещё не было. И телу, и душе, и мыслям, но… Се ля ви, так ведь говорят лягушатники? Или макаронники? А, неважно кто из них! На моём языке «Такова жизнь». После похорон старшей Тико всё, что со мной осталось, кроме скорби, это ходячее пухлощёкое напоминание о ней – сестрёнка Роузи. Несколько лет разницы, а похожи обе как две капли воды. От этого глаза и сердце режет только сильнее, но куда деваться: ни приласкать, ни прогнать низкорослую малявку не могу. Только имя обрубил ей до жёсткой «з» на конце, словно наказав “Цветочек” этой мелкой пакостью за то, что ходит и, мягко говоря, глаза мне мозолит. Но легче от этого нисколько не стало…
…До момента, пока не увидел, как она тянется к новенькой девчонке, Рей. Сестру, конечно, не заменит, тут девчонок и до её появления хватало. Но скорлупка горя младшей Тико именно от этой встречи ещё больше пошла трещинами. Первый, кто начал разбивать кокон скорби девочки, был не я – тогда я был заперт в своём собственном. Впрочем, я и сейчас не уверен смог ли к сегодняшнему дню из него выбраться. Хотя Хакс вроде пытался вырвать меня, дёргая своими утешениями и пощёчинами, образно говоря, за шкирку. Потому так сложилось, что для Роуз это был Финн. А теперь и Рей продолжила начатое им, неосознанно включившись в дело. Это радует. Может однажды обе смогут поделиться друг с другом наболевшим, я только за, если это поможет им пережить их детские травмы. Может я теперь и лидер здесь, но никогда не смогу стать кому-то доктором. Вакансия и так занята, да и не по плечу мне это. Доктор тут на всех один и обладает он вполне универсальными навыками и предлагаемыми способами лечения. Имя ему доктор Время. Я уж точно не обладаю его таблетками и микстурами. Кайло Рен – это такой же беспомощный постоянный пациент, как и все остальные.
Рецептом для выздоровления Роуз Тико стала дружба с Финном. Они всего лишь дети, сведённые вместе не вымышленной детской любовью или красивой долгой историей, а только человеческим теплом. Буквально. Их дружба родилась из того, что они несколько дней к ряду сидели вприлипку друг к дружке за приёмами пищи, и грели себе бока. Только и всего… Хотя нет, не только. В нашем мире согреть другого часто означало согреть самого себя. Буквально и образно. В этом нет какой-то особой философии или красоты, это – вот теперь скажу только – наш образ выживания. Принцип звеньев единой цепи. Одно цепляется за другое, а нарушение цепочки, как, к примеру, чья-то смерть, неизбежно приносит с собой поток холода…
…И чтобы в кратчайшие сроки устранить пришедший в дом сквозняк тоски и печали, я изо всех сил старался войти в колею «правления» как можно быстрее и эффективнее. Хотел поскорее соединить расцепленные рыдающие звенья. Смешно. И ведь не ирония судьбы, разве что самая злая – сарказм. Ощущаю себя той самой дырой, разрывом в цепи – перед глазами так и стоит последний полёт друга – а жизнь просит меня стать на место клея, соединив чьи-то холодные грани: руки ли, души. Что ж… Значит, надо вздохнуть, утереть слёзы, подобрать сопли и совершить все прочие противоскорбные ритуалы, и в бой! Какой к чёрту бой?! О чём я? Я хотел сказать в жизнь. Через не могу, через по-детски невообразимое, впрочем, как и всегда. Какой иначе из меня лидер, если я не то что провиантом обеспечить не могу, но и не в состоянии оказать самую элементарную человеческую поддержку? Ведь то, что все живут дальше после смерти Хакса, не значит, что боль пережита в один миг. Помните? Доктор Время. Я не беру на себя его функции, но в мои святые обязанности входит метким, проникновенным, искренним словом напомнить о графике приёма, регулярном посещении и заверить, что любая горечь во рту от докторских медленнодействующих лекарств однажды пройдёт.
Наверное потому теперь все стали ещё сильнее жаться друг к другу и не оттолкнули Рей, усомнившись в правильности или своевременности моего решения. Хаксу она не замена, уход одного и приход другого – это никогда не было и не станет вопросом поддержания численности нашей семьи. Она могла быть в разное время абсолютно любой. Но дни шли, а мне всё чаще казалось, что на девчонку многие смотрят как на какой-то светоч, который я в упор не могу разглядеть. Что в ней такого? Отчего же во мне самом вспыхнула уверенность, что в её лице по мою душу приехали пожарные расчёты на место давней катастрофы? Когда она плакала изо дня в день, сидя на крыльце родительского дома, это и впрямь было похоже временами на вой сирены; а в тот день, что я поднял её на руки, ещё и на воду, струями бьющую из пожарных шлангов и кранов. Даже цвет куртки на плечах, бежевый, напоминал цвет песка, какой тоже годится для тушения возгораний. Вот только пена изо рта у неё не шла (и слава богу!), а то был бы полный набор.
Но это всё я – тот, кто видел её боль своими глазами. Стоило мне её привести в нашу обитель, как она уже никому безудержными слезами не досаждала, и все видели совсем иную картину. Малявка изучала всё вокруг себя с неподдельным интересом, будто в какой музей или на выставку попала. Открыв рот, знакомилась с каждым, кто с ней общался, уверен, на ходу забывая их имена. Так и кем же в такие моменты видели её остальные? Что такого особенного она принесла с собой в наш тесный мир?
Вряд ли это было оно, но стоит отметить особое внимание к её дурацкой «суперстильной» причёске явно не по сезону. Три мелких «очаровательных» пучка на затылке заинтересовали и покорили практически всех и вся в доме. Девчонки от мала до велика на следующее утро после знакомства в знак поддержки закрутили себе на головах то же самое. Таких мероприятий у нас тут ещё не было! Некоторые – тут и мальчишки подключились к делу – ради такого не поленились натырить побольше резинок для волос, кто сколько смог достать. К вечеру всё девчачье население ходило с драконьими гребешками разных цветов, объёмов и аккуратности. Да… На Пейдж бы тоже красиво смотрелось…
Если бы я не услышал тогда заливистый смех самой малявки, когда та увидела свою же причёску у зачинщицы сего действа, тринадцатилетней Марисы, а позже на головах и всех остальных, то ни за что бы не поверил, что такой ход сработает. Помните: согревая другого, согреваешь себя. То же касается и утешения и поддержки. У Рей была своя печаль за плечами, все остальные переживали уход Хакса. Но новое маленькое звено, какое я принёс точно подснежник, отобранный у холодной земли на морозе, каким-то невероятным образом сработало. Скреплять и склеивать чужие раны мне почти не пришлось. Благодаря присутствию Рей и находчивости Марисы, казалось, что всё само срастается.
От этого драконьего безумия, охватившего весь дом, подняли понурые головы даже самые хмурые члены нашей семьи. Дошло аж до того, что и мне предложили поддержать эту идею, присоединившись – длина волос позволяла. И не скажу, что это было сказано в шутку. Одна польза: ощупав рассеянным жестом свою лохматую голову, я сделал вывод, что по моим волосам ножницы плачут. А перед этим за компанию и шампунь с водою. Со стороны вот уже, наверное, последние пару месяцев, а то и больше, я похож на того злого черногривого льва из старого слёзовышибательного мультфильма. Как его звали? Вроде Шрам? Воспоминание о главном «подвиге» вымышленного хвостатого персонажа тут же вытянуло на поверхность недавнее столь похожее зрелище: Чёрный стоит на мосту, Рыжий летит с него вниз. Интересно, Хакс смотрел когда-нибудь «Короля Льва»?
Как бы то ни было, такие случайные находки и удачные идеи – сделать всем девочкам ту же причёску, что и у новенькой – были отличным способом и примером взаимоподдержки и утешения в нашем доме. Эти, по моему мнению, маленькие глупости странным образом работали. Может, если бы мне в начале не примелькались, а позже не осточертели эти три пучка, что изо дня в день на моих глазах засыпались коварно-ласковым снегом, то я бы и не ворчал на такое. Ну и хрен с ним, остальным тема с ними зашла, они-то не на морозе всем этим баловались.
Постепенно прожорливый рот нашего динозаврика всё реже голодал и всё чаще улыбался. Рей в течение этой недели становилась всё активнее и жизнерадостней. Тот ещё парадокс. Он встречается здесь на каждом шагу, но отчего-то я всё никак не привыкну к нему, хотя у многих тут были схожие истории; нечасто, но и с моей тоже. Ребёнок, что оказавшись на улице, в лишениях, попадая в наш дом, тут же подписывался на все несовершентсва мира, нутром чуя, что справедливости здесь, в его новой семье, чуточку больше, чем было в их домах или приютах. И этого «чуть» новеньким не просто хватает – его достаточно настолько, что порою, как в случае с динозавриком, дитя по-детски и по-человечески радуется почти всему, что видит и имеет. И чем младше, тем вероятнее даже не догадываясь о том, насколько же это мало, не зная как выглядит высшая возможная степень сравнения. Мне шестнадцать: за плечами семь классов школы, я не из бедной семьи и, в довершении всего, я не дурак. Я не просто догадываюсь обо всех формах сравнения, я точно знаю как они выглядят. Мальки же, как правило, ничего не знают, кроме густой мрачной палитры красок жизни, потому и думают о новом доме, как о светлой стороне, на какой они «так удачно» оказались. Даже если это будет означать всего-то разжиться едой, шмотками или когда кто-то гримасничает для твоей = своей = общей радости. Плюс место для сна есть; во что укутаться и к кому прижаться от холода или от досады – тоже. Чем не рай для не видевшего лучшей жизни ребёнка?
