Текст книги "Цветы жизни (СИ)"

Автор книги: Maya Lawrence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Случались со мной за этот год и позорные (для кого-то, но не для меня) уколы мачехи-гордыни, что нашёптывала исключительно для меня голодными ночами – отдавай и властвуй! – что в другой жизни я бы обязательно стал успешным лидером не только в делах семейных, но и на профессиональном поприще, какое бы дело жизни я ни выбрал. Призадумавшись над этим, над выбором, который мне никто не давал и, будучи объективным, вряд ли когда-либо даст, ответ я нашёл для себя нейтральный. Такой, который не расстроил и не обрадовал меня. Я не видел себя в каком-то конкретном деле. Откуда тогда рассуждения о возможном, более того, успешном лидерстве? Всё просто. Внутри-то двигатель пока работает. И взывает он к обязательному, существенному, значимому действию. Масштабному, если хотите. Волею судьбы я, глядя на всё глобально, сидел на месте, был скован, будучи постепенно уже не в силах ни тащить на себе эти цепи ещё хоть сколько-то дольше, и не в силах сбросить их. Хуже всего – я знал, стал замечать со временем, что мне волей-неволей придётся-таки перебросить их на плечи другого. Кого-то лучше меня, сильнее, умнее… Живее. И сейчас каждый удар моего сердца говорит мне точно бессердечный секундомер, что момент уже не за горами. А горы проблем у нас на носу, помните? Перевести всех через них я переведу, а вот что дальше? Спуск к тихому тепло-весенней долине счастья дозволен мне разве что уже в отрыве от моей уличной родни. Как говорится, вперёд ногами…

Не подумайте, идти по стопам Дохляка Митаки или зануды Хакса я не хочу. Но кто у меня бы ещё спросил и внял тому, чего мне хочется. Или, скорее, считался бы с тем, что мне можется. Ничто в этом странном мире не вечно. Мои силы и нервы уж точно. Справедливости ради, при всех тяготах, с которыми сопряжено управление такой сложной живой ячейкой, невозможно было заботиться обо всём и вся на одном лишь чувстве долга и играх в совестливого засранца. Я хотел этого для себя. После прощания с Хаксом я принял эту роль вынужденно, но после… втянулся, пожалуй. Потому и говорю и думаю о себе уже как о названном отце для них, а не о старшем брате. Для этого звания не нужна одна кровь или приличный разрыв в возрасте. Просто смотрел я на них всех, как на детей – иначе не мог.

Хрупкие, невысокие, тонкорукие и до безобразия счастливые в своём несчастье, благодаря построенным мною для них иллюзиям. Подобно тому, как прошлой зимой я учил Рей защищать себя, размахивая впустую кулаками, так и с другими я старался приободрить, поощрить, подкормить сверх общей нормы, как мог. Напоследок, наверное, если довериться редко лгущей мне интуиции. Устроенный Марисой фокус для Рей, когда весь дом ходил с такими же, как у новенькой, трёхпучковыми причёсками, уже не казался, как тогда, глупостью. Я и сам мог учинить нечто подобное. Иногда, даже не ради веселья, а так, почти бездумно. Как, например, и сейчас…

– Красиво! Сыграй ещё!

Мой динозаврик подскочил на месте, сидя у меня под боком на запылённой скамье перед старым, стонущим в муках под моими пальцами роялем.

На днях мы переехали в новый заброшенный дом: его приличная площадь привела к тому, что мы вынуждены были осесть всем табором на втором этаже, где было ощутимо теплее и имелся лучший обзор на окрестности – облавы копов, то и дело сгоняющие нас с насиженных мест, в последнее время участились, так что надо было как никогда смотреть в оба… Чего, кстати, лично я сделать не мог, потому на стрёме стоял чаще мой «заместитель», но о нём чуть позже. Правый глаз после того, как по нему полоснул ножом убийца Марисы, у меня зажил, но видеть им я больше так и не смог. Угрюмый карий мрак заволокло мёртвым сизоватым туманом. Приятного мало, но жить можно. Оставшийся на щеке шрам оказался относительно ровным. На ощупь – глядеть на себя в зеркало я упорно не хотел.

– Кайло! Сыграй нам ещё!

Так, стоп. Что значит «нам»?

Я обернулся и поочерёдно пересёкся взглядом с квинтетом слушателей. Моё музыкальное воплощение скуки и тоски вылилось в концерт не только для одной Рей, но и для вернувшейся с «охоты» первой группы. Джеф, Агнес, Роузи, Финн и он… Дэмерон. Противный, заносчивый, кучерявый мальчишка, источник споров и скандалов в нашем дружном доме. Всего на год младше меня, появившийся на нашем пороге минувшей весной, По выводил меня из себя каждый раз, стоило нам затеять обсуждение. Неважно, чего именно. Верное решение по тому или иному вопросу нам открывалось, но из-за того, что в обществе зовётся «не сошлись характерами» приходило оно к нам через ругань и порою даже драки, из которых победителями мы с ним выходили, стыдно это признать, по очереди. Наглая, настырная омега, каким-то немыслимым для меня образом в считанные месяцы, если не недели, занявшая пустующее место какой-никакой беты, и, неудовлетворённая моим правлением и растратой собственного потенциала, вскоре смеющая бросить вызов вожаку стаи.

Порою мне казалось, что для него иметь собственное «уникальное» мнение по любому вопросу, есть высшее наслаждение. Дурак. Не он – я. Упрямый осёл, который непростительно долго не желал признавать до боли очевидную правду, прилетавшую мне то с до боли метким кулаком, то с до отвращения ещё более метким и ранящим словом, ядовитыми стрелами вылетавшим из его пасти. У него всегда имелась в запасе парочка лучших, чем у меня идей, и воплощал он их также с большим уличным профессионализмом, нежели я – полудохлик Кайло Рен.

– Как прошло? – я вцепился в него взглядом, нахохлившись от того, что меня застали «в неглиже», сидящим за расстроенным роялем и царапающим душу о детские воспоминания.

– Сам как думаешь? – он кивнул на улов, объём которого был ясен по надутым рюкзакам за спинами остальных, подошёл ко мне и, вытащив из-за пазухи пару банок пива, одну поставил на крышку рояля, рядом со старой вазой с засохшими в ней цветами, а второй небрежно чокнулся об оставленную мне жестянку. С тихим щелчком и шипением откупорив свою, он сделал пару глотков и, смерив нас с Рей, восседающих у забытого предыдущими хозяевами инструмента, оценил услышанное по возвращении ёмким:

– Стоны мертвеца! Твои лапищи хороши разве что в драке, – и вне всяких сомнений довольный собой удалился наверх, позвав остальных за собой.

– Мы хотим послушать, – Роузи осталась стоять на месте, остановив шагнувшего было вслед за По Финна.

– Что? Его страдания? – фыркнул По.

– Ты грубиян! – рявкнула вдруг Рей ему в спину, но он только хохотнул и, сделав новый глоток, вскоре исчез на лестнице, ведущей на второй этаж. – Кайло, сыграй еще! – вновь запросил мой до жути довольный «стонами мертвеца» динозаврик, но я уже потянулся «лапищей» к моему спецзаказу.

– Идите наверх, – скомандовал я, не оборачиваясь, и отхлебнул морозного пива, больше всего на свете мечтая о стаканчике горячего чая, разжиться которым не позволял семейный бюджет. Стырить банку гадкого пива – раз плюнуть, а вот разжиться живительным кипяточком было невыполнимой задачей. Последнее время мы чаще крали провиант, чем покупали что-либо на украденные деньги.

Когда остальные стали послушно подниматься, поняв, что услышать продолжение моей тоски им уже не судьба, Рей, также уловив мой отказ, запросила:

– Научи меня!

Ну вот ещё!

– Зачем? – обронил я, отставив банку обратно на крышку и принявшись апатично снимать тонкую паутину с гербария в треснувшей от горлышка до дна вазе.

– Ты красиво играешь! Я хочу так же!

– Зачем?

Повторный вопрос заставил Рей хорошенько призадуматься над ответом. И правда, зачем восьмилетней бездомной девчонке азы игры на рояле? Где она сможет применить эти знания, откликнись я на её просьбу? С нашим кочевым образом жизни дом этот мы рано или поздно покинем, и далеко не факт, что в новом нам вновь встретится этот инструмент. Даже попадись он ей, что ей делать с ним? Как и я выжимать кривые мимонотные звуки? Зарабатывать этим «талантом» на улице она не сможет, на кой-чёрт тогда он ей? Мой вопрос справедлив.

– Я хочу быть, как ты.

Я тихо посмеялся ответу, от горечи почти не размыкая губ. Тоже мне, нашла пример для подражания!

– Ты делаешь хорошие вещи. Я тоже хочу их делать, – решила она вконец добить меня. Знала бы она, что я этими самыми руками без колебаний и сожалений убил в том году человека…

Пальцы мои, лениво собирающие паутину с отцветших безымянных цветков, были в трещинах, сухие, с покрасневшими после последнего махача с Дэмероном костяшками. Придурок прав – этими руками только морду ему и начищать. Да и моя старая учительница по музыке ужаснулась бы тому, какие звуки я извлекал сейчас, следуя за воскрешённой в памяти мелодией. А Рей… Тугоухая малявка не улавливает худое качество звука, радуясь всего-то его наличию в безмолвном доме. А может и права она в чём-то: я ведь зачем-то сел играть, хотя знал, что инструмент расстроенный и поломанный. Порою лучше слышать грустную неумелую мелодию, чем беспомощно внимать ледяной декабрьской тишине.

– Этот рояль сломанный. На нём играть-то нельзя, не то, что учить, – я прекратил мучить паутину, наконец, очистив от её савана сухие цветы. Теперь стал лучше виден их цвет, вытравить который не смогло даже время – бордовый с солнечной желтинкой.

– Но ты же сел за него.

– От скуки.

Рей поникла, взглянув на свои крохотные пальчики в перчатках и на десятки чёрных и белых клавиш.

– А я ничего не умею делать, когда мне скучно…

Я взглянул на неё получше. Обиды в тоне или облике нет – малявка растеряна. Странно устроен человек: когда он ничего не делает, ему всё равно требуется чем-то себя занять. Девчонка неосознанно лжёт самой себе: неумение чем-либо заполнить скуку несёт с собой отсутствие этой самой скуки.

Изредка я покупал или воровал Рей детские книжки, и она их проглатывала пищу для ума почти так же быстро, как и пищу для желудка. Причем неважно, были ли это художественные рассказы или учебники по языку и математике. Она хотела узнавать этот мир, его законы и правила, даже если начиналось для неё всё пока с малого – языка, чтения и счёта. Эта девочка всей душой тянулась к знанию. Совсем не от скуки. Не потому, что я толкал её к нему или тащил силком. А во что я только что превратил когда-то любимую мною музыку? Процесс, бессовестно поставленный мною на место ничегонеделания. Отвлечение от пустой головы, желудка и замерзающего сердца…

Замерзающего – не значит черствеющего, скорее, устающего, как марафонец, подбегающий к назначенному финишу. Я не становился злее или грубее в моменты, когда внешние условия к тому располагали, радовался своей высокой ответственности, своему выбору заботиться о ком-то как бы трудно мне ни было. И я точно не хотел облажаться в главном деле моей жизни…

Из этого желания вытекала одна простая истина, закономерный вывод: я должен уйти. В сторону – не из жизни, как это случилось с Митакой и Хаксом. Да, я тоже за прошедший год жутко выдохся, как и они в своё время, а на улице вновь злодействует зима, с которой очень трудно достойно сражаться. Но к этому декабрю я понял одну очень простую вещь, нашёл ответ на то, что до сих пор не укладывалось у меня в голове. Как предыдущие лидеры, уходя, смогли переступить через чувство долга, взращенное в них любовью к людям? Ещё одна дикость, но не это ли самое чувство загоняло меня в могилу? Смешно! Ужасно! Скорбно! Даже не алкоголь, как я ожидал, или хотя бы сигареты. И не холод или голод, хотя и они порой вносили свой пронизывающий ночной и промозглый вклад.

Самая большая трудность в жизни главы семьи, это чувство неуверенности в том, что ты всё делаешь правильно. Где-то ошибся, просчитался – и пару мальков загребли копы. А в другой раз кто-нибудь слёг от болезни, схуднул до критической нормы, промёрз до костей. Разумеется, ты стараешься подобного не допускать и пресекать возможности подобных исходов, но постоянство – не то слово, чтобы им распоряжались дети улиц, как и спокойствие – слово недозволительное для стоящего у руля. Переезды, нерегулярные приёмы пищи, кому-то не хватает одежды – всего не предусмотреть и не предотвратить, как ни старайся. А старался я так, что из кожи вон лез. И всё же, при всех успехах, этого было недостаточно. Вдвойне больно признавать, что не условия жизни мешали воплощению лучшего, а я…

Учитывая лютые морозы нынешней зимы, ошибиться я не мог. Уцепившись рукой за острый пик горы проблем, повиснув на нём и держа второй рукой вес моих маленьких и не очень волчат, я не имел права сорваться вниз. Ведь сорвусь я – полетят в чёрную смертельную пропасть и все остальные. Так что необходимость обзавестись приемником помогла мне через силу открыть глаза и принять единственно возможный вариант.

Сколько Дэмерон доставлял нам проблем, не владея в должной степени своим вспыльчивым нравом, столько же он был способен принести и пользы для всех нас. Имевший на один глаз больше, чем я, он видел то, что ускользало от моего «пиратского» взора, подыскивал лучшие варианты для того, что мы назовём на время «домом». Был способен завести толпу, вдохновив на каждодневные подвиги. Если во мне рабочий двигатель приводил ко внутреннему сгоранию, то в нём на том огне и держалась вся его сущность. Огненный паренёк, которому и дела нет до пожара в сердце, словно он родился с ним, находясь и по сей день в родной стихии. Ему на месте не сиделось не вынужденно, а потому что в нём сильнее жило и проявляло себя стремление к лучшему, в отличии от моего вялого довольства малым удобством и ложным уютом. Я хотел дать всем нам лучшее. По мог дать нам его…

Это один из самых интересных уроков, какие мне преподавала улица. Я на полном серьёзе намеревался отдать бразды правления своему недругу. На врага он не больно-то тянул, наши различия не до такой степени раскидывали нас прочь друг от друга. Иногда мне казалось, что и По способен увидеть и признать мои умения и наработки, а не только тыкать носом в недостатки на регулярной основе. В отличии от более деликатного образа, каким это делала Мариса, он высказывал мне всё прямо в лоб, вот только толку от этого не было. Шанса исправиться и улучшить что-либо самому он мне не давал, предоставляя готовое решение собственного производства. Да и промолчи он после своей словесной нахальной бури, вряд ли бы я смог провести работу над ошибками.

Повторюсь лишь в одном – я устал. Не любить и заботиться, но, пожалуй, жить. Улица с тринадцати лет предоставляла мне кров, прося в замен всего одно – надежду. Раз уж на то пошло, то вспоминая Хана и Лею, они меня её не лишали, наоборот, мучая изо дня в день несбыточными ожиданиями и верой в лучшее. А улица доносила все истины без боли, молча – беспристрастно. Я могу жить здесь, радоваться чему-то, печалиться о чём-то, горевать. Те же холод и голод толкают на борьбу, на движение, что есть жизнь. Но улица даёт это всё и сразу, в концентрированной дозе. Отравляет такая дозировка жизнь? Возможно. Но, скорее, бросает тебе все краски мира в глаза, да так, что ты слепнешь от их яркости, близости одних и отдалённости прочих. Вот и подкрадывается день, что ты не видишь чего-то важного, чего тебе улица никогда и не давала, не обещала, не напоминала о её существовании – надежды на лучшее будущее. А ты, дурак, незаметно повзрослел и вспомнил о былом.

Распознав, чего же тебе здесь не хватает сильнее всякой еды и тепла, жить становится в разы тяжелее. Потребности души и тела друг другу не ровня. Вот и начинаешь терять силы, уверенность и прочие лидерские – отцовские – атрибуты.

– Кайло?

Шершавые перчатки коснулись моей голой ладони. Я взглянул на мою малышку. Игра на рояля не пригодится ей в жизни, как и знания, почерпнутые из книжек, подарив ей какое-никакое развитие, она вряд ли сможет применить. Ничего не умеет делать, когда ей скучно? А как же прятки, догонялки и прочая детская ерунда, которой она страдает на пару с Финном и Роузи?

Моя Рей. Сколько зим нам с тобой отмерено? Не станет ли эта конкретная для нас разлучницей?

Зеленоватые глаза смотрят мне в душу с лёгкостью и беззаботностью, которую я не ожидаю в них увидеть и от которых каждый раз щемит в груди, а в этот раз отражается и дрожью в пальцах вовсе не от холода в доме. Мой динозаврик – существо до боли в сердце удивительное. Волшебное. Что в неё вселяет эту магию жизни, цвета летней солнечной травы и тепла? Уж точно не моя заунывная и мрачная игра на старом расстроенном рояле…

В горле встал ком, ушедший только после первой фразы в обучающем диалоге:

– Останься в перчатках, – поняв к чему я веду, довольная, она подскочила на месте, отчего гребешок на её голове радостно зашевелился, и придвинулась ещё ближе ко мне, хотя мы и так сидели вприлипку. – Видишь эту клавишу? И эту?

– Ага!

Растопырив пальцы, я одновременно нажал на две белых «до» большим и мизинцем.

– Интервал между ними зовётся октавой…

Комментарий к Глава 4. Мои радости. Саундтрек к главе та самая мелодия Hollywood Undead – Outside (piano), с которой и началась эта история.

====== Глава 5. Мои беды. ======

Моя последняя ночь в кругу семьи была тихой. Доброй. Мирной…

Предвещало ли расставание что-либо? Да. Не знаю, с чего и начать зачитывать перечень, состоящий сплошь из стечения обстоятельств, выборов моих и чужих, и общечеловеческих, людских качеств. Честно говоря, даже браться за такое противное и бессмысленное дело не хочется. Остановлюсь на том одном, что привело всё в запоздалое, а не своевременное движение, и с того, что вызвало фатальную заминку: лично моё недоедание, моральное истощение и хроническая усталость. Из-за этого красочного букета я и задремал посреди ночи, хотя и нёс вахту, и только чудом проснулся в тот миг, когда полицейские за окном вовсю подбирались к нашему скромному запылённому жилищу…

– Просыпайтесь! Эй! Копы! Валим! – всю боль и усталость как рукой сняло. Затёкшая шея уколола разок, и сразу отпустила, подсобив.

Большинству одного моего хриплого, но громкого окрика хватило, чтобы тут же проснуться; всех прочих сонь тотчас растолкали. В такие моменты времени на раскачку у нас не имелось, а скорость сборов ценилась превыше провианта. Для каждого из нас было лучше несколько дней перекантоваться на случайных безымянных улицах с пустым брюхом, чем с полным, но уже будучи в кругу ненавистной, так называемой «родни» или «опекунов». Лишения пищи и крова мы все терпели куда более стойко, нежели «домашние» мама-папины издевательства.

Фараоны ехали медленно, тихо и без мигалок, что давало нам минимальной форы, так как и мы светиться не собирались, покидая дом быстро и втихую. Точка сбора на такой экстренный уход всем прекрасно известна, маршруты тоже, рюкзаки с провизией собраны и готовы, глаза к темноте привыкшие, спали мы все в одеждах, так что время на какие-либо сложные ритуалы перед побегом нам не требовалось.

В ночной тишине после моего крика только и было слышно, что шорохи, шуршания и пыхтения, когда все забрасывали на спины свои ночные «подушки» – рюкзаки, да поскорее подтягивали за собой отстающих. Наше счастье, что полиция не особо утруждается и напрягается при таком задании, приезжая всего на паре машин, в которой находится по два напарника. Четверо взрослых против пятнадцати детей, бегущих врассыпную по разным улицам и подворотням. Итого, каждый коп должен был как-то изловчиться и поймать трёх-четырёх из нас, что сделать было голыми руками и без применения насилия не так-то просто (добыча-то, на которую они по приказу замахнулись, дюже кусачая и драчливая!). Основная опасность это даже не та четвёрка, которой было поручено переловить нас и отправить кого куда, а их коллеги, сидящие на рациях, патрульные улиц. Ночью в тихом, богом забытом квартале или даже близ него, делать им особо было нечего, так что такие сообщения их мигом бодрили и разгоняли ленивую дрёму, вмиг настраивая на охотничий лад. Ещё бы! Спугнутые из своей прогнившей норки зверьки сами бегут им в руки! Хороша потеха!

– Живо! Живо! – я следил за всеми, стоя в дверях и выпроваживая махами руки выбегающие одну за другой головы. Одну, посеявшую где-то на днях свою шапку, кучерявую, почти проскочившую мимо в числе последних, я всего на пару секунд остановил, ухватив её обладателя за плечо, и попросил о том, что он и так прекрасно понимал: – Позаботься о них.

– Обязательно, – твёрдо ответил Дэмерон и кивнул будто бы не соглашаясь, подобно своему слову и тону, а судя по горящим завидным для меня чёрным огнём глазам, благодаря меня этим жестом за что-то, никогда нами вслух не высказанное. Я внезапно также по-доброму – ох, не совру, по-братски! – ответил ему кивком, вновь говоря нечто на особом уровне понятное. Ты со всем справишься. Если меня вдруг загребут или выйдет так, что мы больше не увидимся, то я тебе их доверяю со спокойным сердцем. Забавно выходит! Доверяю своему недругу свою семью. Могли ли мы с По подружиться в один день, будь у нас обоих нравы получше? Может нам и правда нужно было больше времени, чтобы притереться к ошибками и победам друг друга? Узнать это нам когда-либо оказалась уже не судьба…

В числе последних комнату покидал, вовсю наступая на пятки своим друзьям, мой песочный диназаврик, тревожно потряхивая из стороны в сторону белым пушистым гребешком. Рей только и успела, что пикнуть, когда я подхватил её за шкирку и повёл за собой.

– Я с ними!

– Нет, ты со мной! – отрезал я и словом и жестом.

– Рей!!! – в один голос завопили уже почти вышедшие из дома Финн и Роузи.

– Джеф, уведи их!

Подхватив своё взволнованное сокровище на руки и попросив держаться за меня покрепче, я обнял Рей, прижавшуюся к моей груди своей и обхватившую руками меня за шею (за спиной был почти пустой рюкзак), а ногами за талию, я рванул вслед за всеми, выбирая заранее продуманное направление. Дверь я оставил незапертой и Рей проинформировала меня, заставив бежать ещё быстрее:

– Там фонарики! – сказано было таким тоном, словно они были рождественские.

Мороз, зараза, резал лёгкие, вырывая клубы пара у меня изо рта. Я оглянулся и заметил, как в окна на первом этаже и правда заглядывают тени рук с фонариками. Идиоты, чего вы ждёте? Что глупые-неразумные детишки в такой минус будут ночевать под окнами на первом этаже?

– Кайло, мне страшно! – проревел зверёк мне в шею.

Знаю, родная. Мне тоже.

– Всё будет хорошо. Держись крепче! – я поддал газу, проигнорировав то, что в глазах и без того темнело. Трапезничали мы все в эту последнюю неделю так себе, так что силы на побег шли не от общепринятого источника. Но, скажу я вам, энергия страха перерабатывалась организмом так, что мама не горюй! Уже через несколько минут мы были довольно далеко от красно-синего эпицентра локальной катастрофы. Уж не знаю зачем, но копы врубили мигалки.

Остановиться пришлось вынуждено: я выскочил за угол дома, но тут же спрятался обратно – улицу патрулировали машины, освещая всё кругом уже не фонариками, а прожекторами. И чем ближе к «цивилизации» мы продвигались, тем теснее становился свободный мир. В этот раз полиция вопреки обыкновению подошла к делу куда более обстоятельно, задействовав при поисках беспризорников большее число сотрудников. И гады словно чуяли, куда мы с Рей движемся, мешая нам выйти на безопасный маршрут.

К концу первого часа (точно не скажу, но ощущалось прошедшее время именно так), я вконец измотался, отчего стал опасно не осторожен, бредя по улице весь взмыленный, с прохладой, стекавшей по спине и теплом, разливающимся в груди от живого груза. Рей тоже выдохлась. Ненатренированные ручки были плохо приспособлены к тому, чтобы висеть на мне так долго, плюс находясь в постоянной тряске, хоть и за минусом того, что я поддерживал её, как мог, под пятую точку.

– Кайло.

Я стоял, уперев руки в колени, склонившись к белой земле и подставив крупным снежным хлопьям свою круглую, где-то не столь глубоко под курткой вспотевшую спину. Рей стояла рядом, по моему настоянию прыгая на месте, чтобы согреться. Я-то был всё время в движении, а она – в одной позе.

– Кайло!

Я всё никак не мог отдышаться. В горле стояла неправильная сладость. Хлюпнув носом и утерев простудную жижу дырявой колющей кожу перчаткой, я выпрямился и, прогнув как следует спину назад, чтобы размяться, вгляделся в ночь. Чернота и белые хлопья, залетающие в нос точно назойливые летние мошки. Не повезло и с этого края – мягкий снегопад постепенно сменялся метелью. Крупные снежинки встречались всё реже, ночь брала своё уже массовой атакой ледяного крошева, бьющего по впалым щекам.

– Кайло!

– Что?

– Я в туалет хочу!

Велика беда! Я нашёл ей подходящий угол за мусорными баками и помог поскорее расправиться со слоями штанов. Сделав свои дела, Рей оповестила «всё!» и также быстро мы в четыре руки упаковали её обратно, заправив всё как следует, чтобы мороз не кусал лишний раз голую кожу.

– Куда теперь? – она огляделась, поправив три тяжёлых белых помпона. Глаза её смотрели в пустоту проулка, но стоило им скакнуть к моему лицу, как я нашёл в них ожидание от меня какого-то несусветного подвига. Словно я в её глазах мог прорубить сейчас дыру в стене, открыв тоннель к безопасности, или дорога к нашему новому дому пролегала где-то совсем рядом.

– Больше не… – я махнул рукой и вновь согнулся, закашлявшись. Горло драло. – Больше… не могу бежать.

– Можем спрятаться! – «обрадовала» она меня идеей.

– Где?

– Там!

Я прикрыл глаза, уверенный в неприемлемости предложенного ею варианта. Наверняка же мусорные баки, рядом с которыми мы стояли! Что ещё это может быть? Но забираться в вонючий железный гроб я определённо не собирался.

– Не пойдёт… – просипел я и выпрямился, увидев, что она смотрит не на баки, а куда-то вверх. Мы стояли рядом с пяти– (или чуть больше) этажным домом. Старый, потёртый, оббитый кирпич в свете уличных фонарей был навскидку бордовым при свете дня. А на стене этого дома крепилось наше возможное спасение – лестница. Никакой балконной сетчатой структуры – только «рельсы и шпалы».

Мысли в голове забегали точно ошалелые. Мысль первая: вариант! Мысль вторая: ну, нет! Тупик ведь! Мысль третья: всего на пару часов! Мысль четвёртая: метель всё сильнее, да и ветер крепчает. Мысль пятая: копы рядом и всяко выйдут на нас в течение в лучшем случае десяти минут. Это единственный вариант. Ты же не хочешь, чтобы она вновь задышала перегаром своих бухарей-родоков, а вместе с этим и всё вытекающее?! Вот и потерпи до рассвета.

Шестая мысль была наравне с пятой завершающей: до рассвета я не дотяну…

– Ладно, отойди! – махнул я Рей сдвинуться в сторону и, подойдя ближе к стене, согнул на миг ноги в коленях и, спружинив, подпрыгнул вверх. Уцепиться за нижнюю ступень лестницы у меня не вышло с первой попытки – сорвался. Со второй тоже. Да кто только делает такие пожарные лестницы?! Не от пожара, так от перелома ног при спуске с неё пострадать можно!

Новая попытка оказалась всё же удачной – я повис в весь свой немалый рост на этой треклятой лестнице в чёрное страшное небо.

– Рей! Подпрыгни и зацепись за мою ногу! – крикнул я в ночь, не видя, где Рей и что Рей. Через мгновение я почувствовал, как она вполне себе с комфортом и будто бы без напряга устроилась на моей правой, вцепившись точно дитя-мартышка в мамину заднюю лапу.

– Не отпускай! Если почувствуешь, что сейчас упадёшь, крикни мне! Поняла?!

– Да!

Я окунулся с головой во внеплановый урок физкультуры, начав подтягиваться на руках, цепляясь за всё новую и новую ступеньку. На наше счастье, преодолеть расстояние в весь мой рост удалось без потерь со стороны Рей. С моей – только силы и нервы (не дай бог бы сорвалась!) Рей уцепилась за нижние ступени и я прокаркал, глядя на неё вниз:

– Лезь ко мне! Будешь подниматься первой! Я подстрахую!

Она выпрямилась и аккуратно и к моему удивлению совершенно бесстрашно, стала подниматься шаг за шагом. Этаж за этажом так мы и двигались – она впереди, я – ниже, за ней, с содроганием сердца ожидая, что она вдруг оступится и полетит на меня.

Мелкая отвратительная напасть случилась в момент, когда нам оставался всего один этаж до крыши. Колючий ветер сорвал с Рей шапку, оправив три белых шара, пришпандоренных к бесформенной вязке, в свободный полёт. Рей и заметить ничего не успела, просто замерев, в замешательстве от того, почему это голова осталась без своего убора, а вот я, дурак, зачем-то среагировал, попытавшись поймать такую ценность.

Ценность… Но уж точно не стоящую того, чтобы я сорвался одной рукой, которой держался, и чувство грядущего вот-вот падения точно магнитом притянуло меня обратно к тонкой линии жизни.

Улица, если ты зовёшь её домом, может стать для тебя одним из редких мест на земле, где страх спасает. Не уничтожает, не разрушает, не угнетает, как это принято. Он необходим нам в такие моменты чаще, чем кому бы то ни было. Он и протянул мою ладонь в верном направлении, а ведь расстояние между ступенями было немалое – мог и промахнуться.

Что ж… Выходит, судьба этой ночью мне благоволит, идя навстречу. Видит, чертовка, что я не могу оставить Рей одну, пока все не образуется – никак. Не в этой жизни. А, если повезёт – и после.

После этой ночи будь, что будет, но мы должны: первое – переждать облаву, и второе – переждать её живыми. Памятуя о печальной истории динозавров, чтобы вымер этот конкретный малыш, выживший среди людского рода и его стараниями доверившийся такому, как я, я не позволю.

Рей встретит новый рассвет. Любой ценой…

====== Глава 6. Твоё тепло. ======

– Кайло?

– М-м-м?

– Я есть хочу.

Я хорошенько протёр глаза рукою – просто взять и усилием воли разлепить их мне не удавалось. Снежинки, лежащие на ресницах, ощущались назойливым пыльным мусором, который, перебравшись дружными комьями на веки, едва успевал на них растаять, прежде чем на них спадал новый слой.

Сколько мы на пару с моим чихающим динозавриком, волею бездушного ветра расставшимся со своим гребешком, лежим здесь, у бортика крыши, не скажу. Меня внезапно разморило, видимо, благодаря теплу, живыми волнами исходящему от маленькой девочки, лежащей у меня на груди.

– Здесь только яблоки и печенье, – ответил я так, словно извинялся за то, что у меня нет с собой горячей каши, салата, яиц, бекона, супа, бифштекса, кукурузы, сока, ягод, воды, вафель, горячего шоколада… Черт, не думал, что настолько скучаю по домашнему столу! Состояние такое, что даже мысли уже проголодались.

Я достал то, что было из рюкзака, на котором до просьбы лежала моя голова и плечи. Всё, что ниже их, покоилось на жёсткой промёрзшей поверхности дома, где подстилкой мне служил тонкий слой снега, успевший осесть тут до нашего появления. Снегопад отчаянно старался, но всё не мог скрыть собой мертвенно чёрное небо, а вот нас с Рей он своей нежной необъятной дланью хоронил заживо. Учитывая его интенсивность, я нисколько не утрирую. К утру нас укроет так, что я стану частью сугроба, на поверхности которого будет виднеться бугорок, в котором просто обязана теплиться одна маленькая бесценная жизнь, поедающая сейчас сухое, жесткое печенье, причмокивая и смакуя каждую зубодробительную крошку.