Текст книги "Цветы жизни (СИ)"
Автор книги: Maya Lawrence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Что плохого в том, если я пойму, что видел в тебе близкий человек? Пусть и девятилетний. Какими глазами эта девочка смотрела на тебя, – Люк и сам смотрел на меня как-то пугающе по-родному. По загривку прошлось стойкое тёплое ощущение дежа вю, сотканное из крупнокалиберных мурашек, словно я уже чувствовал на себе похожий взгляд, но не мог вспомнить когда это происходило. Голубоватые с зеленцой глаза источали сокрытую мудрость, такую похожую на ту, что я знал от Сноука, столь же непривычную, но такую влекущую и располагающую к тому, чтобы покорно и с охотой внимать ей.
Я на секунду замер, безуспешно борясь с собой.
– И какими же глазами она смотрела на меня? – понизил я голос, попавшись на слишком острый и манящий сердце крючок. В разговорах со Сноуком я ни разу не упоминал Рей, отчего все слова о ней в этот миг ощущались на языке куда острее и нужнее, чтобы так просто взять и отказаться от возможности, оказавшейся всего на несколько сладких минут у меня на руках. Странно выходит: Люка я ещё толком не знал, а уже не боялся касаться в его присутствии моего лучика света, живущего в сотнях миль от меня.
– Восторженными. Счастливыми. Самыми родными, – с сочувствующей улыбкой перечислял мягкий голос, разя наповал ослепляюще яркими и до боли живыми воспоминаниями о тех днях.
Я втянул носом воздух, взглянув в сторону и проморгавшись. Зачем спросил, дурак, когда и так сам всё знал и помнил? Вернув опущенную с трубкой руку обратно к уху, я заметил взгляд матери. Лея смотрела на меня с приятным для неё удивлением, точно я всё ещё был её потерянным во многих смыслах сыном, которого она всё надеялась увидеть за время прошлых визитов, но только сейчас смогла признать в человеке перед ней знакомые черты.
– Кто вам разрешил встречаться и говорить с ней? – пошёл я снова в атаку, ведомый не беспричинной тревогой, и убегая от непрошеных, усилием выпавшей мне доли сдержанных слёз.
– Сотрудники приюта.
– На каком основании? Вы ей чужой, зашедший с улицы.
– Так и есть. И помимо этого, я работаю директором школы-интерната, – о-о! Звучало это хорошо, но плохо! – Так что если между нами с тобой за время моих будущих визитов всё сложится удачно, то – исключительно с твоего одобрения! – подчеркнул он, глядя на меня с признанием и уважением, – …Рей могла бы покинуть стены приюта и жить в более комфортных для неё условиях. Позволь мне объяснить, что я…
На миг я утратил дар речи, опешив. Не знаю, что увидел на моём лице Люк в этот момент, но и он внезапно прервался, дав мне время опомниться и придти в себя. Отдышавшись и резко выдохнув, я заговорил уже куда более спокойным тоном, словно шёл на уступку в переговорах с опасным противником, превосходящим меня по силам.
– Хотите забрать её в свою глухомань? – даже на слух это звучало дико и странно, пусть и с испугавшей меня надеждой на лучшее, застрявшей между строк.
– Если так ты называешь остров у берегов Ирландии, то да, – он вытащил из кармана фото и приложил его к стеклу. Там и правда был изображён зелёный, каменистый островок внушительных размеров, окружённый синевою местных вод. Живописно, но тревогу в моём сердце красотами природы было не умерить. – Само собой, у меня есть лицензия на преподавательскую деятельность и многолетний успешный опыт в обучении и воспитании детей. Тебе не стоит бояться за Рей, если я смогу забрать её…
– Вы начали с того, что хотите узнать меня, – напомнил я, притормозив поток пугающей и обнадёживающей затеи, с непонятной мне подоплёкой. Это встреча шла вразрез с каждым моим представлением о ней по мере дядиной речи. Только послушайте, как лихо он вплёл сюда Рей, даже имени которой в этих стенах звучать не должно было, что аж мурашки по спине всё бегают да не желают уйти со вспотевшей площадки!
– Да.
– Тогда объясните, зачем вам Рей? Мы с ней больше никак не связаны, наши пути разошлись, – горечь на языке от произнесённой правды принесла с собой сухость во рту и першение в горле.
Люк, вздохнув, вернул во взгляд свой вину, которая и принялась солировать передо мной, рассыпаясь в сожалениях направо и налево. Да в гробу я всё это видел! Тьфу!
– У нас с тобой немало потерянных лет, Бен. Но ещё больше есть впереди. Твоя мама напомнила мне своим звонком то, что я и так всегда знал и чем к собственной горечи и стыду пренебрегал. Я нисколько не горжусь тем, что меня не было рядом, и с болью в сердце прошу прощения у вас обоих, – он посмотрел на миг на Лею, сидящую рядом с кислой миной. – Мы семья и…
– Пустой звук! – фыркнул я, не принимая такой довод.
– Пустой, – спокойно кивнул Люк, стойко принимая удар. – Но я верю, что нам с тобой по силам наполнить его. Это и есть то, зачем я здесь.
Я опустил взгляд, гадая, можно ли будет из этих потенциальных, к чертям не нужных мне встреч извлечь какую-нибудь выгоду. При том, что сейчас мы говорили с ним относительно ровно, мне с трудом представлялось, что мы сможем с ним нормально общаться. По шкале от моего папани до Сноука, Люк оказался в тот момент где-то посередине: я не лишал его надежды, но и отдавать за просто так такой жирный и ценный кусок не спешил.
– Допустим… Но при чём здесь Рей? – никак не унимался я, не в силах разгадать, зачем дядя вообще взглянул в её сторону.
– Моя помощь Рей, твоему самому близкому и любимому человеку – это не более, чем попытка уплатить мой долг тебе, – сила и усталость во взгляде Люка не позволили мне отвернуться или закатить глаза, прося выслушать до конца. – К сожалению, я не обладаю достаточной властью, чтобы дать тебе что-то большее, чем доброе общение и личные встречи, как и не в силах исправить наше с тобой прошлое, то, что мы не знали друг друга все эти годы. Но я понимаю твои волнения о судьбе этой девочки, об её счастье и будущем. Ты заботился о ней как никто и никогда и всё ещё любишь. Поверь, у меня нет цели испугать и причинить тебе боль тем, что собираюсь увезти Рей дальше от тебя, как раз наоборот! Как я и подчёркивал, это случится только с твоего полного согласия. Если позволишь, я постараюсь посещать тебя так часто, как только смогу, чтобы получить его и чтобы ты со спокойной душой поверил мне, избавившись от страха за Рей. Да, сейчас я для тебя чужак, но со временем, уверен, ты поймёшь, что я не желаю ни ей, ни тебе ничего, кроме добра, только чтобы вам обоим жилось спокойнее, насколько это возможно с моей помощью. Те внимание и забота, которые должны были предназначаться тебе, и которые я не дал тебе в своё время, я хотел бы дать той, о ком ты печёшься, но сейчас, увы, не в силах позаботиться лично. Бен, – Люк склонился ближе к прозрачной перегородке, – ты сможешь жить, не боясь за её жизнь, а я буду знать, что сделал всё, чтобы хотя бы отчасти загладить мою вину перед тобой. Что скажешь?
Я опустил взгляд, через силу отталкивая от себя неоправданные надежды, имеющие под собой одно лишь отчаяние да воскресшую веру в лучшее в людях. Дядя родной, но чужой. Глаза добрые, но речи звучат подозрительно сладко. Меня не волновало, чего лично мне будет стоить доверие этому человеку, если я решусь на подобную глупость. А вот что может принести всё это Рей?.. Неужели, я вновь сталкиваюсь лицом к лицу с выбором? И где – здесь, в месте, где это понятие обладает чёткими рамками, либо, для слабейших вообще отсутствует. Как ей жить? Как мне дальше жить с тем, чтобы не изводиться по этому поводу, мучаясь неведением? Где гарантия, что под крылом Люка моему брошенному динозаврику будет лучше? Откуда я могу знать, что имею дело с порядочным человеком? Из встреч и разговоров? Смогу ли я почувствовать и различить правду и ложь в его словах? Приму ли я верный выбор в итоге? Да и кто вообще сказал, что он не издевается всего-навсего надо мной таким извращённым образом? Создаёт иллюзию, будто я обладаю некой властью и правами, свободой выбора и возможностью хоть что-то решать в судьбе этой девочки? К горлу подступил ком. Ох, дядюшка… Время и место встречи вы и правда выбрали удивительно страшное и отчаянное! Вот уж подловили момент, так подловили!..
– Скажу, что я не склонен к тому, чтобы вот так запросто верить чужакам, – протянул я, вернув взгляд к лицу Люка. – Я понял логику вашего искупления, раз вы так это видите, и одобряю задумку в целом, умно. Но ваша искренность для меня по-прежнему бездоказательна, как и ваши благие намерения. И пока это так, вы не оставляете мне иного выбора, кроме как принять все ваши будущие визиты ко мне, как нечто необходимое для безопасности Рей. Подождите, это ещё не всё, – увидел я, как Люк радостно встрепенулся. – Меня волнует не только то, что я вас совсем не знаю, но и тот факт, что вы печётесь о Рей не ради неё самой, а потому что просите таким образом прощения у меня. С таким посылом, вы не скоро получите моё согласие, – голос внутри упорно нашёптывал, споря с моими надеждами, как я могу знать, что это не хитроумный план, чтобы поиздеваться надо мной, неважно зачем; но я старался для начала пройтись мирным путём: – Я понимаю, что вы не удочеряете её таким образом, а всего лишь собираетесь учить, но для меня она всегда была на первом месте. Она – важнее, чем я, чем всё кругом. Так было и несмотря ни на что так и остаётся. Думаете, вы способны перенять этот взгляд, эту правду? Вам на ум пришла неплохая задумка ради связи со мной, вашим племянником. Но было бы лучше, если бы вы вообще не заикались об искуплении, а молча сделали то, что считаете нужным, тем более, раз вы были заочно уверены в моей любви к ней.
Я умолк, рассуждая про себя о людской гнили и порядочности, и не находя верного ответа. Как выглядит та мера или тот человек, по которому мне стоит судить сейчас? По себе самому? Едва ли! И всё же с чем-то нам с Люком надо было расстаться…
– Я и не уверен до конца, сработает ли это, – признался я вслух, точно сдаваясь в плен. – Вы можете наплести мне всё, что угодно, и, вероятно, так ловко и проникновенно, что я вам даже поверю. Разве я могу избавить себя от подозрений в вашей благонадёжности? На основании чего – одних только разговоров?
– Я могу привести сюда Рей… – выдал Люк, пожалуй, худшее, из всего, что он мог предложить. Меня аж всего передёрнуло! Все мурашки разом исчезли, с перепугу не долетев до поясницы!
– Даже не думайте!
– Ты бы лично увидел наше с ней общение, моё поведение и её реакцию, – продолжил он с таким богатым и непоколебимым спокойствием, что я невольно проникся его толикой, задышав ровнее.
– Пусть вас с ней снимут на видео сотрудники приюта, – нашёлся я, ведь идея, если подуспокоиться и рассуждать более трезво, на самом деле не плохая. – Но только не приводите её саму сюда. Никогда. Вообще не заикайтесь и никогда не рассказывайте ей о том, где я. Она знает, что вы мой дядя?
– Да.
– Вот на этом и остановитесь. В идеале… – я поморщился и провёл ладонью по лицу, точно мог смахнуть нахлынувшую боль также легко, словно капли воды. – В идеале, вообще не обсуждайте больше меня. Я велел ей напоследок не думать обо мне слишком часто, поэтому не топчитесь больше на этой её ране. Всё, что хотите узнать обо мне, спросите лично у меня, я отвечу. А её оставьте в покое.
Люк согласно кивнул, вняв моей просьбе, и сколько я ни вглядывался в его лицо, так и не нащупал в нём фальши или неприкрытого желания поступить по-своему.
– Хорошо, – он слабо улыбнулся, хотя я подозревал, что он куда больше, чем показывает, доволен итогом этой встречи. – В таком случае, до встречи, Бен.
– Ага.
Пока он передавал трубку обратно Лее, я задумался, с чего так мягко на всё отреагировал. Вроде бы терпение и надежды – это совсем не про меня? Разве нет? Когда за последние полтора года заключения я демонстрировал хотя бы кому-то хотя бы что-то из этого запылённого арсенала? Если уж на то пошло, то я и на Сноука мог рычать так, как ни разу не повёл себя сейчас с Люком. В груди зажглось удивительное и мало чем оправданное ощущение, что мы с ним друг друга поняли и договорились обо всём. Как действительно близкие люди. Откуда у этой чуши растут ноги, я так и не распознал, беспокоясь теперь тем, что моя тревога за Рей заметно уменьшилась раньше времени. Может об этом и говорил тогда Сноук? Что я могу и предсказать реакцию человека на свои действия, и почувствовать в человеке фальшь? Нет, вряд ли… Нострадамус и рентген в одной шкуре? Ха! Да куда уж мне!
– Бен! Я так…
– Больше не приходи сюда, – вернулся я в реальность, пуская стрелу прохладного взгляда в сердце матери.
С детским упрямством мне по-прежнему хотелось отчитать её за то, что притащила сюда своего братца, но язык отчего-то не поворачивался. Странно, но в душе я и правда испытывал больше негатива по отношению к родителям, с которыми прожил бок о бок тринадцать лет, а с дядей, который жил своей жизнью где-то в другой стране и другом городе, у меня словно и не было серьёзных проблем. Велика беда! У кого из нас нет родни, живущей далеко от нас, редко звонящей или вовсе не ищущей с нами контакта, как и мы с ней? Я в том же положении, что и Люк: знал, что у меня есть дядя, но никогда не тряс маму и папу на тему того, где же он, что с ним, почему он не приезжает в гости. Если мне и следовало, как и Люку, извиниться, что с моей стороны также не было шагов навстречу, то я для этого безответственного дела пока не созрел…
– Бен, что ты такое?..
– Ты меня слышала. У меня могут быть проблемы, если ты снова придёшь. Если заботишься и волнуешься обо мне – не приходи, – бессовестно хлестал я мать словом и взглядом.
От неё мне ничего не было нужно. Сноук был прав в отношении неё: недалёкая женщина, не догадавшаяся подобно Люку сделать хоть что-нибудь, чтобы стать ближе ко мне, если правда хотела. Пока не знаю, получится ли это у дяди, но Лее с её слёзными визитами пора было кончать: горько, бесполезно, однообразно, ненужно.
– Но… как? – мямлила она, стараясь не скатиться в привычную ей истерику. Только всё было хорошо в её понимании, и вдруг сынок опять вспылил. Ох, мама… Сидишь близко, а душою так далеко от меня. И больно, и противно, и осточертело!
– Передавай свои слова через него, – указал я на Люка. – Сама, если ещё раз заявишься, подставишь меня.
– Тебе здесь угрожают? Из-за того, что я тебя навещаю?
– Вроде того, – солгал я, не уверенный в выборе сценария; на что ещё я должен был изощриться, чтобы только не видеть её больше в этих стенах? Помимо того, я сам этого не хотел, не хотелось также предстать в дурном свете перед Сноуком, убеждённым в моей дальновидности. Что ж… Вот он, ещё один шанс, чтобы узнать, чего же стоит его уверенность во мне. Проверим ниточки на прочность?
– Если любишь – больше не приходи. В противном случае тебя будут вынуждены проводить не в комнату для посещений, а в местный морг.
– Господи, Бен! Что ты?.. – не на шутку испугалась. Отлично! Власти у неё не было, нет и не появится, чтобы выявить мою ложь или правду, так что остаётся она после моих слов ни с чем. Упс! Поправочка! С ней всегда теперь будет страх за меня, избавиться от которого она сможет разве что через Люка, но и то не факт – далеко загадываю! Чувствовала ли она его все те годы, что меня не было рядом? Если и так, то не очень-то он ей помог, если она вдруг старалась меня найти. Проклятье! И откуда только берётся во мне это крошево оптимизма? Волновалась? Искала? Как бы не так!
– Я не шучу и не утрирую. У тебя очень простой выбор. Решай, каким ты хочешь меня видеть: живым, но вдали, или мёртвым, но подле тебя, в семейном склепе. Прощай, мама.
Я повесил трубку и поднялся. Кивком показав Люку, что жду его визита, я покинул помещение, предвкушая новый живительный разговор со Сноуком.
Мать ко мне после этой встречи больше не приходила.
====== Глава 11. Мой выбор. ======
Правильно ли я поступил, шагнув в хитро продуманный капкан своего дяди, вняв его уверениям и постаравшись найти из ниоткуда веру этому родному чужаку? Чертовски да! Искупительная затея Люка удалась по всем фронтам, начиная от Рей и заканчивая ею же. Никак не мною. Но таков ведь и был его замысел?
Разумеется, не обошлось и без препятствий на этом пути, но иной дороги, менее тернистой и более ровной, от чужака ко ставшему мне близким человеку (пусть и не надолго), я и не могу представить. Худо-бедно притеревшись друг к другу за один месяц, что Люк провёл в наших краях перед возвращением в свой живописный отшиб мира, после мы поддерживали связь с ним на протяжении пары лет. Пары очень и очень сложных лет, что касалось общения с людьми в целом и в частности, потому как наши звонки и личные встречи перемежались с тем, о чём я просто не могу не упомянуть; с тем, что шло вразрез, или точнее было бы сказать наперерез им – беседами со Сноуком.
Различий существовало немало, приведу одно из них: со Сноуком мне приходилось выслушивать всё от и до даже в моменты, когда некоторые вещи возмущали меня до такой степени, что хотелось просто встать и уйти: не хотелось прослыть в его глазах капризным мальчишкой, так и не научившемся терпению и глубинному пониманию сути вещей. Зато с Люком я в этом смысле давал себе волю и мог среагировать на его то и дело проскакивающие в самой безобидной речи нравоучения тем, что мог со спокойной душою вскочить и уйти посреди разговора. Правда, позже мы с ним всё равно возвращались к брошенной теме. Подобное собственное поведение меня не шибко радовало: было в этом какое-то ребячество или запоздалый подростковый бунт.
В свои семнадцать мне казалось дикостью, чтобы я, бродячий уличный пёс, оказался приручён кем угодно из взрослых, как вдруг судьба без спроса подарила мне это очевидное и невероятное, ещё и в двойном размере. И только подумайте, в чьи руки (загребущие лапы правосудия не в счёт) она доверила меня, кем оказались мои впервые, внезапно обретённые наставники: самый настоящий преступник и столь же настоящий родной дядя! Не то ирония, не то сарказм! Да-а-а, пожалуй, второе будет вернее.
На первых порах мне казалось, что в компании Люка я был чуточку большим собой, нежели со Сноуком. Но позже я нашёл этому более точное объяснение. По большому счёту я не лгал и не претворялся ни перед кем из них. И тот, и другой их собеседник был я. Но так уж пошло, что разные мои стороны выходили на свет и скрывались при разговорах с каждым.
Доверие, подобно прорастающему вопреки многим факторам сухому семени, зароненному в душу намеренно, а будто бы и ненароком, вырастало во мне хрупким и шатким стеблем, служа неустойчивой, но всё же опорой. Оба человека со всем глубоко искренним усердием, прилежанием и регулярностью на протяжении этих двух лет поливали зароненное манящим словом зерно, холя и лелея каждый новый росточек, вытянутый их упорством из тьмы ко свету (ну… или наоборот). И здесь можно было бы сравнить их влияние на мою усталую, пластичную душу с гонкой или перетягиванием каната, вот только я отказался терпеть подобное с самого начала, едва почуяв, что к чему. Сноук был прав, говоря, что я способен стать тем, кто устанавливает правила. Я нащупал и разграничил сферы влияния, что было вовсе несложно, учитывая, что цели эти люди преследовали изначально разные. Люк привлёк меня тем, что пообещал лучшее будущее для Рей, на что я и направил всё своё внимание – поверить в то, что ему это по силам; Сноук же – будущим лично для меня, чем я проникся в не меньшей мере.
В итоге в выигрыше остались все мы. Ладно, Люк так точно не считал, но по факту он свою миссию выполнил на ура, по крайней мере, в моих глазах. Сам дядюшка вбил себе в голову, что его план провалился, хотя его участия в собственной, как он это видел, неудаче, было ничтожно малым, а сказать по правде, вообще не было. Благие намерения завели его не в тупик, так как по прошествии двух лет наши с ним дороги разошлись, но вывели на новую тропу, на которой, как и в большую часть моей жизни, мне не было места. К счастью, мы не вернулись к тому, с чего начали наш путь: всего лишь оба синхронно пересекли финишную черту. В этом не было ничьей ошибки – только мой личный выбор, который при всём желании не мог удовлетворить обе стороны, разрывавшие меня на части…
Тюрьма – не такое страшное место, как мне всегда казалось. И говоря «страшное» я не касаюсь здесь своих собственных страхов, только ваших, людских. Страха, живущего в ваших глазах и душах вне зависимости от того, насколько вам близка или далека эта тема. Того самого, что жил во мне до того, как я познал всё на своей шкуре. Будучи подростком я автоматически и почти не задумываясь ставил синонимами тюрьмы «плохое», «злое», «тёмное», «страшное». Вот только, когда твоей первой тюрьмой становятся стены родного дома, уже тогда ты начинаешь невольно переосмысливать это слово. Так уж случилось, что мне выпал шанс проверить на практике, насколько же мои детские выводы соответствуют суровой действительности. Проверил. И различий с людской молвой я выявил немало.
Исправило ли это место во мне хоть что-то из того, что по идее должно было? Могу лишь предположить, что нет, зато пользу тем временем оно принесло мне не малую. Как улица однажды открыла мне глаза на многие вещи в этой жизни, так и заключение принесло удивительную по своей уникальности атмосферу, позволившую ощутить жизнь по-другому. Не острее, при том, что грани жизни и смерти здесь были подчас обнажены и видны, что называется, наглядно, когда охрана уносила очередной труп «падшего воина», вытаскивая тело из самодельной петли, или блокировала целое крыло из-за очевидности очередного убийства.
Что же это была за атмосфера? Первым делом хочется сказать общности, вторым – разрозненности. Сидя по разным клеткам, скованы мы были все как один общей бедой – лишением свободы. С другой стороны тут всем плевать на твоё личное горе: каждый занят тем, чтобы пережить своё собственное, измотанный бесплодными многолетними попытками. Эти два несовместимых пласта послужили прекрасной основой для того, чтобы я смог отринуть свои давние страхи, перешагнуть через них, забыть, истереть. Общий гнев, ярость и возмущение нередко становились и моими, перевешивая собою мою маленькую детскую боль и жалкие обиды, которым здесь было не место и от которых с каждым прожитым днём оставалось всё меньше и меньше: точно назойливых букашек и тараканов, мешающих жить спокойно, я давил и топтал их, веря, что истребляю усилием воли целую эпоху длиной в четыре года. Глупец? И да, и нет – посудите сами. Отчаяние – тварь бессердечная; оно не оставляло мне иного выбора, вынуждая заниматься истреблением неистребимого, в экстренном порядке прижигать все раны, да хоронить все самое ценное, что имелось за душой, под упругим и плотным слоем жестокой реальности. Механизм выживания, спасавший сегодняшний день в ущерб дню вчерашнему и будущему.
Насколько я не хотел, будучи подростком, переходить в ранг взрослых, настолько же стремительно эта взрослая жизнь приближалась и настигала меня, в лице Сноука раздавая мне направо и налево бесценные нравоучительные советы в виде слов, тумаков да оплеух. Здесь, в тесных и мрачных стенах, где друг и враг становились понятиями опасно близкими и скользкими, что иные со временем переставали верить либо в одно из них, либо в оба разом. Я их отчасти понимаю, но, учитывая, что большинство подобных личностей либо кончали с собой, либо становились крысами, к их числу не принадлежу. Возможно, благодаря тому, что Сноук отвратил меня от тоски по моей утраченной семье, способной отрезать мне пути к выживанию, варись я и дальше в этом яде. А так, все личные беды уменьшились с его лёгкой руки до такого размера, что я, прищурившись и глядя через воображаемую лупу, мог разглядеть только их мутный осадок, осевший на дне души.
Я годами упорно его не касался, но порою он всё же взвивался вверх, потревоженный проплывающим на глубине моим вечно живым призраком – крохой-динозавриком, царапающим своим бежевым брюшком илистую поверхность, точно маленький усатый сомик до боли щекоча мои нервы и вздымая, отправляя к звенящей стеклянной поверхности своим то белоснежным, то каштановым гребешком память о былых днях… Одна маленькая девочка, с лёгкостью умелого атлета поднимала вслед за собой ещё пятнадцать потерянных детских душ, прося меня если не горевать по всем ним, то хотя бы помнить. И я против воли отзывался на её зов, не в силах ощущать что-то одно. Горевал. Помнил.
И всё-таки, медленно, но верно моя детская тяга к несбыточному посерела и отмерла. Пустота внутри, оставленная после изнуряющей борьбы с самим собой, точно выжженное поле, закономерно принялась заполняться тем, что поступало ко мне извне. В кого я превращался? Хозяин своего окрепшего тела, теряющий упряжку собственных чувств и мыслей, летя на всех порах навстречу шипам взрослой жизни. А не напороться на них я при всём желании не мог: в тюрьме даже замёрзших цветочных лугов и полей отродясь не водилось (разве что таковыми можно считать детские колонии с малолетними отморозками, щеголявшими в их стенах), – сплошь высохшая степь, исполосованная густыми вереницами безымянных убийц-колючек.
Что до прогнозов Сноука о моих недоразвитых, но развивающихся способностях, они постепенно сбывались… буквально у меня на глазах. Многие личности, как он и предрекал, переставали быть для меня устрашающей загадкой. Всех тёмных лошадок я учился видеть и издалека, и в добавок, насквозь. Оглянуться не успел, как убедился уже не на чьих-то словах, а на собственном опыте, что действия каждого конкретного индивида вполне можно было предугадать, а значит и предотвратить при желании. Чьи-то страхи были столь очевидны, что не использовать их себе во благо было бы грех. Боль и затаённая обида одних могла сыграть мне на руку, чем я и пользовался. Даже злоба и агрессия поддавалась пусть не всецелому контролю с моей стороны, но я мог задать им наиболее предпочтительное направление, отвращая от себя и перенаправляя на более слабого, что стоял рядом. Иным словом, в моих отношениях с людьми царил полный порядок: с одними следовало поддерживать нейтральные отношения, с другими – враждебные, а с третьими – приятельские. Понятная, простая схема, благодаря которой я прекратил распыляться на бессмысленные драки, направляя силы в конфликты, имеющие под собой серьёзную основу.
Больше я не выживал в этом месте – Сноук научил меня жить здесь. Жить так, что мне больше не требовалась новая доза страданий в доказательство, что я – всё ещё я, а все несчастья, если они всё же приключались со мной, были иного сорта. Я работал над собой так усердно, что и скука страшилась моей все возрастающей жизненной энергии и отступала прочь, пока я проводил время в качалке или плыл среди моря отбросов, заключая договора и пакты о перемирии, или наоборот, подстрекал к очередному бунту.
Занятый изо дня в день по самое не могу, я отдавал себе отчёт, что всё происходящее является не константой, но плацдармом для чего-то большего, того, что ждало меня на свободе, когда я выйду. Все уроки, преподанные мне Сноуком – не более чем вдумчивая и неторопливая тренировка перед тем, как мы с ним сможем, наконец, воскресить его империю, лежащую в руинах. Я не заметил, как стал грезить этим днём, взывать к нему, стараясь быть терпеливым и познавать криминальные азы и глубины со всем прилежанием, свойственным каждому из людей Сноука. Вот оно, моё будущее, ждавшее меня за горизонтом, дело моей жизни, цель моего выживания, растраченный остаток моей совести…
Да, совесть тоже потихоньку отмирала, но я не грустил об этом. Как и со всем прочим, свято место пусто не бывает – и ей найдётся замена. А пока место всё ещё вакантно (я уже чувствовал, как бессовестность стучится, стоя у порога), я собирался проститься с этой стервой-спиногрызкой как следует, использовав лучшее, что она когда-то давала мне…
Торжественный день прощания был назначен мною заранее, и продиктован он был жизненной необходимостью. Уставший от зловещего постоянного перехода от одного меня к другому при разговорах с Люком и Сноуком, я был вынужден признать, что кое в чём я всё-таки облажался. Сразу почуяв неладное, я тем не менее не смог предвидеть истинные масштабы, в каких на протяжении последних пары лет меня изводила разница между двумя «школами». Но палач Время, как это всегда бывает, всё расставило на свои места, поднеся вплотную к моему носу единственный возможный выход, словно вспомнив, что однажды оно было доктором Время для меня. Мне и правда требовалась помощь: я был не в силах и дальше смотреть в глаза одного и признавать его истину так, словно в душе я нехотя лицемерил, соглашаясь и кивая. При этом я мог совершенно искренне соглашаться или с полной уверенностью отрицать какую-либо мысль. Упорно не хотел считать себя двуличным ублюдком, а как знать, быть может и стоило? Может это помогло бы разорвать порочный круг чуточку раньше, сделать иной выбор, пойти другим путём?..
День, когда я на годы вперёд определился с наставником, прощаясь с последними, покидающими сердце угрызениями совести, я запомнил навсегда…
– Когда вы улетаете? – я смотрел на фото одиннадцатилетней девочки в невзрачном платье и на вымученную ради фотографии улыбку на её лице. Малышка росла так быстро, а у меня не получается радоваться этому так, как должно.
– В эти выходные, – облегчённо выдохнул Люк, сидящий за перегородкой передо мной. – Все бумаги, наконец, у меня на руках, так что этим утром я купил билеты. Ты точно уверен, что не хочешь с ней увидеться?
– Точно, – отрезал я. План оставаться немногословным при этой беседе, чтобы добиться лучшего эффекта по её окончании, нарушил усталый и измученный вид дядюшки, так что я вопреки задуманному исторг из себя чуточку больше, чем рассчитывал: – Видел бы ты наше с ней прощание тогда, в первый раз, то даже не заикался бы о подобном.
– А что было тогда? – на мою голову заинтересовался он.
– Её оттаскивали от меня трое взрослых. Силой, так как ни на мои, ни на их уговоры она не поддавалась. Поверь, я счастлив тем, что всё, наконец, сложилось. Большего мне и не надо.
Что, слабо было сказать так, как есть? Большего мне не дано? И трус, и лжец.
Люк умудрёно кивнул, тяжело вздохнув и не став повторно предлагать мне встречу.
– Не забывай присылать мне открытки, – криво улыбнулся я, провоцируя на выдачу нужной мне фразы из его уст.
– Не только открытки, – заверил он и не разочаровав меня, добавил: – Я по-прежнему буду приезжать к тебе.
Я закивал, как болванчик, собираясь с силами, чтобы как следует ударить не ждущего удара Люка.
– Да-а-а… На счёт этого. Не нужно больше приезжать сюда, Люк. И звонить тоже, – я поднял полувиноватый, впрочем, не лишённый льдинки, взгляд к лицу дяди.
