Текст книги "Вчерашний вечер (СИ)"
Автор книги: maryana_yadova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
В себе Артур тоже иногда ощущал перебои со временем. Его любовь к 70-м была такой страстной, такой захватывающей – каждая вещица того времени давала необъяснимо теплое ощущение в груди, как будто бы он возвращался домой. Двухтысячные казались ему слишком суетливыми, слишком шумными, слишком пластиковыми…
Теперь он начинал думать, что все это было неспроста. Что, если его существование в двухтысячных попросту оказалось ошибкой, которую сейчас какие-то мистические законы всячески пытались исправить? Конечно, временная параллель иногда норовила разогнуться, как тугая пружина, и выбрасывала Артура обратно, но, с другой стороны… он же всегда возвращался обратно в 70-е. Все больше, по мере его путешествий во времени, которые он так жарко отрицал в спорах с Имсом о фантастах, – его собственный мир казался ему все более чужим, а этот, где он сперва оказался как в кошмаре, – созданным персонально для него, Артура.
Ну и конечно, здесь был Имс.
И Артур почему-то был абсолютно уверен, что уж теперь-то его не потеряет. Исчез страх снова проснуться не там, внезапно переместиться. Иногда его, конечно, посещала мысль, как течет время – и не едет ли он все еще в том, будущем, Нью-Йорке в пустом вагоне метро, обдуваемый сквозняками… Он не знал точного соотношения времени в параллелях, кроме того, каждый раз, когда его перебрасывало из мира в мир, это соотношение оказывалось разным… В общем, он старался не думать об этом. Он был так счастлив и не хотел размышлять ни о каких пятнах на солнце. Время могло быть коварным, но Артур оставался, хотя и без всяких оснований, уверен, что теперь-то все будет хорошо.
Все будет хорошо.
***
Все началось с того треклятого дрянного бара семьи Дженовезе, в котором они познакомились.
Стоунволл.
Только потом, позже, Артур сообразил, какой же был дурак. Ведь сразу показалось ему что-то знакомым в этом названии, но тогда он так был занят собственными переживаниями – что первый, что второй раз – что смотрел и не видел ничего… Не видел очевидного. Не заметил, как говорится, перста судьбы. А ведь тот прямо на этот захудалый бар указывал, с самого начала.
Вообще-то, сперва все шло как обычно. Полицейские рейды по гей-барам проходили в среднем раз в месяц. Администрация Шестого округа заранее предупреждала владельца бара о намечавшемся рейде, который, как правило, проводился достаточно рано, перед часами пик, чтобы бар смог вернуться в обычный режим работы ночью. Во время рейда в каждом баре зажигали свет, клиенты выстраивались в шеренгу и предоставляли удостоверения личности для проверки. Те, у кого не было при себе удостоверений, арестовывались, остальным же позволялось спокойно уйти. Женщины обязаны были носить минимум три элемента женской одежды, мужчины не должны были быть одеты в женскую. В противном случае они арестовывались, арестовывались при этом и работники баров, и их руководство.
Это должен был быть стандартный рейд, но что-то в эту июньскую ночь странно повернулось в привычном всем механизме.
Имс с Артуром как раз возвращались с очередного ночного киносеанса, на которые Артур полюбил таскать любовника, наслаждаясь настоящим ретро, когда увидели, как в сторону Стоунволл-Инна бегут полицейские, а оттуда доносится какой-то невообразимый шум. По приближении в этом шуме можно было разобрать громкий свист, ругательства и нестройное крикливое пение на мотив мелодии звуковой заставки популярного детского шоу The Howdy Doody Show: «Мы девчонки из Стоунволла, у нас кучерявые волосы, мы не носим нижнего белья, мы показываем всем свои лобковые волосы»... Налицо был протест против обычного рейда, и начался он как раз с того самого бара. Пели и кривлялись постоянные клиенты, которые устроили перед дверьми заведения настоящее шапито, а зрителями стали взбешенные полицейские – и бешенство их нарастало с каждой секундой.
Потом все разом смолкло, и наступила тишина – но это была враждебная, злая тишина. Некоторое время сам воздух будто бы гудел от напряженного ожидания, потом разом от бара в полицейских полетели камни, стаканы, бутылки, и тут же в ход пошли дубинки, и все смешалось в огромный рычащий ком, а те геи, которые не участвовали в схватке, по-прежнему дурачились и танцевали перед полицией, и выглядело все это, как какой-то совершенно нереальный, безумный цирк. Полицейские – и не простые полицейские, а тактическая патрульная группа, обычно противостоявшая демонстрациям протеста против войны во Вьетнаме, как позднее прочитал Артур, – ожесточенно дрались с мужиками в женских платьях и с накрашенными губами, под нарастающий гул все увеличивавшейся толпы, и никто не хотел уступать… И скоро стало понятно, что это не просто случайная стычка – это настоящий, давно зревший бунт, тот самый бунт, когда притесняемые теряют терпение и ярость побеждает всякий страх...
Артур смотрел, раскрыв глаза, – ему ни разу не доводилось видеть ничего подобного, и все упирался, когда Имс тащил его в обратную сторону, в сторону дома.
– Ты не понимаешь, – кричал он в лицо Имсу. – Это же станет историей, это же все поменяет, Имс…
Имс рычал и безбожно ругался, обзывая Артура идиотом, но, похоже, они уже опоздали. Люди вокруг них начали падать на землю под градом ударов дубинок, но на место избитого тут же вставал кто-то другой, и со стороны казалось, что на улицах сошлись две армии, и ни одна не хотела проиграть сражение, от его исхода слишком многое зависело. Наверное, в тот момент многим казалось, что это настоящая война, война за возможность выжить одной из сторон. Толпа геев, которых всегда считали пародией на мужественность, наступала на опытных полицейских, вооруженных дубинками, и обоюдная ярость росла, как огромный огненный шар, и этот шар, став неуправляемым, скоро понесся от Кристофер-Стрит к Седьмой авеню, сметая все на своем пути. Крейг Родвелл, владелец книжного магазина , крикнул бунтовщикам о полицейской засаде, тогда бунтовщики стали останавливать проезжающие машины и опрокинули некоторые из них, заблокировав Кристофер-стрит. Теперь уже самих полицейских преследовала разгневанная толпа и кровожадно вопила: «Хватай их, хватай!»
– Артур, – заорал Имс, когда они оказались в центре стычки, словно были подняты на гребень огромной вздымающейся волны, и толпа начала быстро оттеснять их друг от друга – Артур, ты идиот, уйдем отсюда! Давай же, скорее!
– Но это же… борьба за наши права, Имс, за наши – тоже! – прокричал Артур в ответ и, оборачиваясь, увидел, как на Имса обрушилась дубинка.
Имс коротко вскрикнул, согнулся, но тут же выпрямился и саданул полицейскому кулаком в лицо. Челюсти его были зло сжаты, и Артур хорошо знал это выражение. Полицейский замахнулся снова, но тут на него налетели три или четыре человека, а все завертелось, завопило, а Имс уже метелил кого-то еще, моментально войдя в раж, – теперь он уже не собирался отступать.
Стычка моментально превратилась в массовое побоище, и Артур побежал к Имсу – как на войне, чтобы прорваться через окружившее его кольцо людей, что-то крича бездумно, расталкивая толпу, размахивая руками. Он уже понял, что вел себя глупо, что сотворил что-то ненужное, что вовсе им не надо было сегодня здесь быть, и не его это война, и…
Тут мимо Артура просвистел камень, метя в каску ближайшего полицейского, но полицейского ударили раньше, он свалился, как куль, а камень летел по направлению к Имсу – и, конечно, никуда не свернул.
Имс упал, как подкошенный, совершенно молча.
Дальше сознание Артура будто бы раздвоилось: он орал и рыдал, и в то же время как со стороны, как в гребаном кино, видел себя самого – как он бежит к Имсу, как падает перед ним на колени, как трясет его, как видит пробитый висок – и кровь, моментально почему-то чернеющую, густую, пачкающую пальцы, и все это было так мелодраматично, так слезливо, и Артура в кино бы это совсем не тронуло, слишком много пафоса, много слез, все так нелепо, картинно, театрально…
Но откуда появились шаблоны? Стереотипы, размноженные фильмами, книгами, рисунками, песнями? Они появились, потому что это случается часто и со многими. Одни и те же сценарии сначала случались в банальном быту, и только потом повторялись, приукрашенные и подчеркнутые печальной музыкой, на экране.
Только вот людям, которые видели больше горя и счастья в кино, чем в самой жизни, всегда трудно поверить, что такое случается на самом деле. И что это всегда нелепо, слезливо и мелодраматично.
Поэтому через несколько секунд Артур сидел и в каком-то оцепенении баюкал мертвого Имса, гладя его по мокрым от крови волосам, и тоненько, монотонно, на одной ноте выл, как волчонок, сам не слыша и не сознавая своего воя. Тут и там горели мусорные баки, в воздухе носились клочки бумаги, наполовину из черного пепла, от которого отлетали призрачные прозрачные клочки. Рядом лежала опрокинутая полицейская машина с разбитым лобовым стеклом, какой-то молоденький хастлер плясал вокруг нее, выкидывая смешные коленца и распевая диковатый веселый мотивчик... А позади всего этого, как в фильме про очередной апокалипсис, горел полностью разоренный Стоунволл-Инн, и горький черный дым разносился вокруг по кварталам, и пламя, раздуваемое ветром, было видно издалека, как полоскавшийся на ветру флаг победившей армии.
Странной армии мужчин в женских платьях.
Артур еще успел услышать чьи-то шепотки о том, что беспорядки спровоцировал ревнивый гей-полицейский, чей любовник втайне от него пошел развлекаться в Стоунволл. Он хотел было рассмеяться, но не смог, что-то клокотало у него в груди, и он не мог с этим клокотанием справиться, не мог оторваться взглядом от лица Имса, которое менялось на глазах – казалось все более нездешним, все более чужим. И именно эти быстрые перемены не оставляли уже никакой надежды, ни на что.
Артур гладил его по волосам, словно бы это могло оживить его, но, конечно, делал это автоматически, не силах прекратить – так некоторые животные не способны сразу уйти из-под бока убитой матери, так некоторые собаки не могут перестать ждать у двери погибшего хозяина, так некоторые матери носят и носят на руках, все укачивают с нежностью умершего ребенка.
Тем временем мимо текли потоком люди, настроенные воевать и дальше – они устремились в другое место, бежали, до крайности воодушевленные коротким жестоким боем, и по-своему были счастливы. А Артур склонялся все ниже и ниже к лежащему Имсу, как скошенная трава ложится на землю, закрывал глаза все плотнее и плотнее, чтобы не видеть этой дикой радости, этой новой революции, которая сейчас ему была абсолютна безразлична. Постепенно все эти выкрики и топот слились для него в один сплошной гул, слегка давивший на уши, словно бы он оказался в центре большого черного вихря…
И лишь через какое-то время Артур уловил в этом беспорядочном гуле изменения – постепенно появившийся ритм, смутно знакомый, такой знакомый… Что-то железное, убаюкивающее и что-то шипящее одновременно. И откуда-то снова потянуло характерным запахом сырости и земли.
Он понял, что увидит перед собой, еще до того, как разомкнул плотно сжатые веки.
Он все еще ехал в пустом вагоне метро в рождественском Нью-Йорке 2013 года, забравшись с ногами на сиденье и заснув, спрятав лицо под низко надвинутым капюшоном.
И никакого Имса, даже мертвого, конечно, рядом не было.
В вагоне вообще никого не было, даже тот странный попутчик исчез.
Весна – личная, персональная Артурова весна закончилась очень быстро, возможно, она просто была маленьким рождественским подарком от того, кто понял, что перепутал когда-то даты рождения двух людей, которые должны были встретиться в обычной жизни, да не получилось.
А получилось вот это странное, кривое, изуродованное пересечение двух измерений, которое, конечно, долго держаться не могло.
Артуру не хотелось ничего делать. Он снова лег на сиденье, надвинул капюшон, засунул руки в рукава куртки и так замер, надеясь, что, если он станет шевелиться, ему будет не так больно.
И если он не будет вспоминать, ему, вероятно, тоже будет не так больно.
Ну, хоть когда-нибудь.
Эпилог
Однако все это были иллюзии, конечно. Может быть, со временем действительно должно было стать легче, только вот времени здесь требовалось много, много, очень много. Это время должно было протянуться вдаль черной дорогой до самой глубокой старости, чтобы все, что было и чего не было, Артур уже всерьез стал путаться, – забылось.
Он не умер в том вагоне, хотя ему некоторое время казалось именно так. С ним вообще ничего страшного не случилось. Поезд не сошел с рельс. Не было террористов, не было людей, прыгающих под колеса. А Артур так бы был благодарен хоть одному такому явлению. Чтобы его выдрало из пустоты. Пусть даже в пустоту еще большую, но навсегда – и без возможности помнить и чувствовать.
В Ривердейл он приехал – ночь еще даже не кончилась. В доме спали усталые, но довольные родственники, и Артур тихо прошел в свою комнату наверху, прокрался, как преступник, совершивший никому не ведомое преступление, тихо лег на кровать и в первый раз тихо пожалел, что при всем своем происхождении он полный и бесповоротный атеист.
Ну, по крайней мере, раньше был им. Теперь он уже ни в чем не был уверен.
Родителям на следующее утро он сказался больным. Он и был болен, только вот как объяснишь ласковым и любящим близким, которые так пристально следят порой за изменениями в твоем настроении, что больше походят на конвоиров, что где-то там, то ли во сне, то ли в другом времени, из-за него, Артура, умер человек, которого он, как оказалось, успел полюбить больше любых близких, больше себя.
И Артуру снова казалось, что он смотрит кино про самого себя – на этот раз какую-нибудь из самых одиозных мелодрам нелюбимого им Альмодовара, потому что так дико все могло сложиться разве что в воображении сумасбродного испанца.
Он мог бы лежать неделями и тупо глазеть в потолок, и так случилось бы еще несколько месяцев назад, но жизнь с Имсом и, конечно, сам Имс его кое-чему научили. Уроки любовника даром не прошли, и поэтому Артур лежал и пялился на солнечные зайчики, плясавшие на стенах, всего-то три дня, а потом встал, умылся, позавтракал, взял ноутбук и стал шерстить Сеть.
Он отсканировал фотографию Имса, которая все еще лежала у него в нагрудном кармане рубашки (так странно, так дико), он начал методично искать любую информацию, касавшуюся Атлантик-Сити, старого казино, легендарного особняка и дома в Нью-Йорке. Так он понял, что, упоминая гениального русского поэта-эмигранта, Имс говорил об Иосифе Бродском. Он даже – предположительно – нашел информацию об отце Имса: по крайней мере, некоторые факты сходились, Артур видел совпадения. Но, конечно, о самом Имсе ничего он не отыскал – тот был сыном исторической личности, однако сам ею не являлся. Всю жизнь Имс действовал теневыми методами и нигде не светился. Да и само его имя, как вдруг заподозрил Артур, могло быть не более чем детским, или криминальным, или артистическим прозвищем, которое потом укоренилось как имя. Предположительный Имсов папаша выглядел одновременно элегантно и устрашающе – такой вполне мог заправлять Атлантик-сити во время Сухого закона, шляпа, сигара и глаза, напоминавшие пистолетные дула, были при нем.
История оставила свои следы повсеместно, однако все то, что имело значение в тридцатых, давно быльем поросло, а Артур не был правительственным агентом или даже частным детективом, чтобы получить доступ к секретной информации, чтобы грамотно, по каким-то правилам, вести поиск. Он действовал почти бессистемно, хаотично, сутками просматривая гигабайты информации, до воспаленных век, до лопнувших кровеносных сосудов в глазах, до черных звездочек, весело скакавших по сетчатке.
Дом в Нью-Йорке отпадал – Артур видел нынешних жильцов их с Имсом бывшей двухэтажной квартиры, которая снова была разделена на две меньших по размеру, одноэтажных. Вполне возможно, что Имс в начале семидесятых эту квартиру просто снимал – ну или она отошла тому же Коббу и он ее продал.
Кстати, о Коббе Артур тоже не смог ничего отыскать – ну тут он сразу не питал никаких надежд. Кобб изначально казался лошадкой еще более темной, чем сам Имс, Артур просто боялся представить, сколько у него имелось паспортов, имен, профессий и адресов проживания. Доминик Кобб так плотно жил по тщательно прорисованным легендам, что и сам уже забыл со временем, наверное, кто же он.
Особняк в Атлантик-Сити значился как достопримечательность города и частная собственность, только вот чья частная собственности, нигде не упоминалось даже вскользь.
Таким образом, еще чуть больше недели Артур потратил на изучение информации в интернете, но так и не преуспел. Да, в общем-то, что он пытался там найти? Даже если бы нашлись какие-то сведения об Имсе, это бы его не оживило. Имс был мертв, мертв, мертв. Просто Артуру требовалось подтверждение, что Имс вообще существовал – да, еще какое-то подтверждение, кроме старого пожелтевшего фото. Хотя любое подтверждение причиняло дополнительную боль. Возможно, Артуру сейчас стало бы неимоверно легче, признай он Имса всего лишь персонажем сна.
Просто сны, детка, просто сны. Сны о чем-то большем. На самом деле Артур никогда никуда не выбирался из вчерашнего вечера – он просто спал в вагоне поезда, и ему снилось, что он счастлив. Такое случается со всеми когда-нибудь однажды. В каком-нибудь сне мы оказываемся так бездонно счастливы, что кажется: нам открылись новые смыслы. Но потом все это пропадает, растворяется. Никаких белых башен и висячих мостов, никаких опаловых небес и множественных мерцающих лун.
Сколько это могло продолжаться, в конце концов? Не всю же жизнь.
Артур чувствовал себя смертельно уставшим, и ему уже ничего не хотелось – он желал все забыть. Да, может быть, он рано сдался, но… кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне. А Артур теперь знал. И, может быть, жалел об этом знании. Может быть.
Поэтому он даже обрадовался – какой-то частичкой своего измученного разума – когда позвонила Сара и принялась что-то жизнерадостно щебетать в трубку. Она явно набивалась в гости, и Артур с той же старательно натягиваемой радостью согласился. Он встретил ее очень приветливо, даже нежно, даже кокетливо: улыбался, показывал ямочки на щеках, обнимал за талию, участливо спрашивал о чем-то, а она о чем-то оживленно рассказывала, только вот о чем, он не понимал, будто бы она говорила на японском.
Может быть, стоило поискать в Сети информацию о Сайто, вдруг подумалось ему. Он-то явно владел какими-то крупными предприятиями уже в то время, бизнес вел с размахом. Имс упоминал даже об авиакомпаниях.
– Знаешь, а я звонила тебе в рождественскую ночь, – как бы невзначай проинформировала Сара, вытягивая ноги в цветных чулках и неприкрыто ими любуясь. Ну да, ноги действительно были что надо. – Но мне сказали, что ты внезапно куда-то уехал… Так странно! В самую полночь! Мне показалось, даже твоя мама была слегка удивлена... Она, кстати, думала, что ты поехал поздравить меня.
– Нет, – медленно сказал Артур. – Я был в другом месте. Совсем в другом.
– Я тебе разонравилась, Артур?
Артур, конечно, предполагал, что разговор завернет под этим углом, но все равно ему стало смешно. Или нет? Он вдруг подумал, что все его чувства оказались как под наркозом, в глубокой заморозке. Ничего невозможно разобрать, что-то не слушается, какой-то механизм распознавания испортился, все чувства – как мертвая резина, обманка.
Но, может быть, пришла пора заняться реальной жизнью? Есть реальная девушка, например, и весьма привлекательная.
– Ты мне нравишься все больше, Сара, – улыбнулся он и положил ладонь на колено, затянутое в гладкий плотный шелковистый материал. Непривычное ощущение, но в нем не было ничего неприятного.
Не было ничего неприятного в том, чтобы раздевать девушку и чувствовать под руками теплое гибкое тело, и полные губы были нежными и пахли сладко, да и вся Сара, от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах, оказалась приятной, ухоженной, ароматной, нежной, как суфле. Может быть, она готовилась к этому вечеру, мелькнуло у Артура, может быть, все заранее рассчитала, и все эти ароматы, кружевное белье, завлекающие чулки… Но ему было все равно.
И у него все получилось. Горе вовсе не лишило его сил. Сара стонала тихо, опасаясь переполошить Артуровых родителей, но вполне удовлетворенно, задыхалась и царапала Артуровы плечи, крепко сжимала его бока коленями, точно лошадиные, пришпоривала. Сара была в хорошей спортивной форме, и чего она раньше казалась Артуру такой мягкой, такой кремовой? И уж совершенно точно невинности в ней не имелось ни капли.
Как и в самом Артуре, в общем-то. Они так славно обманули друг друга. Артур был удивлен лишь слегка, но Сара удивилась гораздо сильнее.
– Я и не думала, что ты такой… – томно проговорила она, вытягиваясь на кровати после секса.
– Какой?
– Ну, – чуть смутилась Сара. – Знаешь, что делаешь. Не в первый раз.
Артур усмехнулся. Еще два месяца назад он, скорее всего, разрыдался бы на этих словах и сейчас выл бы где-нибудь в уголке, вспоминая, как же это было в первый, и во второй, и в третий, и в последний раз… но сегодня – нет. Нет.
– Ой, а ты еще не все подарки распаковал? Какая интересная упаковка! – и Сара показала глазами в угол, на маленький стеклянный столик, где лежали пластинки Франка Синатры и сверток. Праздничный золотой сверток с бантом.
Эсфирь!
Черт побери, да он же так и не открыл бабушкин подарок! Сколько этот сверток здесь пролежал забытым? Недели две, но Артуру показалось – не одну сотню лет, и его изумило, как же подарок еще не истлел за ту вечность, которая прошла с того самого его визита к бабушке. С которого все и началось.
И внезапно какое-то предчувствие захватило Артура – вот так, ни с чего: резко задрожали пальцы и зажгло под сердцем, кровь бросилась в лицо и окатило жаром.
– Ты чего? – удивленно и даже с некоторым испугом спросила Сара, наблюдая, как Артур с почерневшими глазами бросился к свертку и начал судорожно срывать с него упаковочную бумагу.
Внутри оказалась маленькая вытянутая шкатулка из старого дерева, с невнятной резьбой, потемневшая от времени, а внутри – какие-то бумаги, одни старые, желтые, вторые – свежие, только что от нотариуса, но буквы и печати прыгали перед глазами, и Артур никак не мог уловить их смысл, а когда начал улавливать, то комната закачалась, потолок завертелся, лампы над головой пустились в пляс, и Артур силился и никак не мог вздохнуть, пытался – и не мог, так скакало сердце, ставшее вдруг огромным, удушающим, большой алый зверь в груди.
– Ты чего? – испуганно потрясла его за плечо Сара. – Паническая атака? Что с тобой? Дыши, Артур, дыши животом! Диафрагмальное дыхание! Помнишь? Ну, дышим! Позвать маму?..
Артур мотал головой, отталкивал руки девушки, пытался унять дрожь и, в конце концов, даже улыбнулся. Ну, ему показалось, что улыбнулся.
– Все нормально, – выдавил он.
– Все нормально? – недоверчиво переспросила Сара. – Но ты плачешь! Господи, да тебе надо всерьез лечить нервы, Артур! Да что с тобой? Ты же плачешь!
Плачет? Артуру казалось, что он смеется. Да и как можно было не смеяться? Как можно было не смеяться?!!
Бабушка Эсфирь тоже была темной лошадкой – и подпольной богачкой, Артур всегда подозревал. И внука – пусть и двоюродного, поскольку своих детей у нее никогда не было, хотя личная жизнь когда-то бурлила вовсю – любила до упоения. Но того, что бабушка окажется владелицей большого и дорогого дома и преподнесет его любимому внучку в дар на Рождество, Артур уж точно предвидеть не мог. В шкатулке лежали бумаги на дом и дарственная, заверенная по всем правилам в нотариальной конторе. Отныне Артур являлся законным, полноправным и единственным владельцем одного огромного старинного особняка.
Того самого особняка в Атлантик-Сити, которым когда-то владел отец Имса и за право покупки которого Имс продал Артура Сайто. Того самого, на окна которого Артур глазел во время поездки на каникулах. Того самого, владельца которого пытался вычислить Артур в эту неделю и никак не мог. Того самого, в глубине которого прятался какой-то призрак, отпугивающий всех, кто проходил мимо. Того самого…
И тут Артур почувствовал, что все его лицо действительно мокрое от слез.
***
В этот раз старый зеленый кадиллак глотал мили автобана, как фокусник – карточную змею. Артур сам себе не мог толком объяснить, что же его так мгновенно подняло и ураганным ветром понесло в Атлантик-Сити: без раздумий, без пауз – сразу же, туда, туда! Кроме бумаг, Эсфирь оставила в шкатулке еще и ключи, чтобы, видимо, совсем уж вышло, как в старых романах – да и ключи были роману под стать: большие, старинные, длинные, оттягивавшие ладонь. От решетки ворот и от двух входных дверей, Артур как-то сразу это понял.
Дорога казалась нескончаемой, словно сам дьявол в нетерпении гнал Артура, но когда он, наконец, въехал в город, не смог решиться сразу пойти в дом. Какой-то непонятный страх на него напал, да даже и не страх – дикое напряжение, непонятная нервозность. Целых два часа оттягивал Артур встречу с тем, что его так долго будоражило. И нестерпимая горечь жгла ему рот, когда он вспоминал, что с Имсом ему здесь, в этом городе, так побывать и не удалось, хотя ведь хотели, планировали, предвкушали… Покататься на доске, поваляться на песке, сходить в казино… И вот, пожалуйста: и казино к вашим услугам, и океан, пусть и холодный по-зимнему, и небо, голубым атласом раскинувшееся над ним, с мерцающими поздними серебряными звездами… – Артур прибыл в город на рассвете. Только все это было поздно, поздно. Точно Артур перманентно находил разгадки подкидываемых ему сложных шарад, но всегда опаздывал на какую-то секунду, всего лишь на секунду – но совершенно безнадежно. Время каждый раз обыгрывало его.
Пытаясь унять нервяк, Артур остановился в том же самом кафе напротив старинного казино, где в первый свой приезд расспрашивал о здешнем прошлом старушку в красной накидке. Впрочем, старушка и в этот раз здесь присутствовала – ее он сразу же заметил, как вошел. Очевидно, она проводила здесь каждое утро. На этот раз она демонстрировала миру чудовищного стиля лиловое пальто с огромной пелериной, а рядом в корзинке сидела курчавая тощая болонка, сплошь покрытая розовыми атласными бантиками разных размеров и форм.
– Доброе утро, миссис Спенсер, – тоном опытного соблазнителя старых ведьм поздоровался Артур, и старушка кокетливо помахала ему сморщенной коричневой лапкой, приглашая за свой столик.
Артур сам не заметил, как они снова заговорили об особняке – ему-то казалось, он говорит о совсем посторонних вещах, просто ведет светскую беседу, чтобы отвлечься, но, видимо, отвлечься не сумел вовсе. Да что там, он даже не смог вспомнить, как заказывал кофе и тосты. Пальцы его все еще дрожали – аккурат с того самого мига, как он получил невероятный подарок от Эсфири.
– Милый юноша, вы так интересуетесь этим домом, уж не собираетесь ли вы его купить? – лукаво поинтересовалась миссис Спенсер. – Думаю, я вас разочарую, но в доме недавно появился жилец. Впервые за столько лет – конечно, я обратила внимание! Такой, знаете ли, импозантный мужчина, как говорили в мое время. Плечистый, походка уверенная, и взгляд… как глянет, аж дрожь берет. Вижу я его последний неделю постоянно – за продуктами ходит, в банк, одежду покупал, машину даже купил, дорогую. И в казино это заходил не раз, да. Обеспеченный человек этот новый жилец. Интересный.
Теперь стало очевидно, что миссис Спенсер – опытный разведчик и проводит в кафе не только вечера. Здесь была ее главная наблюдательная база – очень удобно, такой широкий обзор центральных улиц!
– Новый, говорите, жилец? – спросил Артур. В горле у него стремительно пересохло.
– А что же вы так побледнели, молодой человек? Неужели я вас расстроила? Да куда же вы? А десерт? Вы же заказали десерт!
Но Артур уже мчался вдоль улицы, забыв о припаркованном возле кафе каддиллаке, забыв о старушке в лиловом, не разбирая дороги, натыкаясь с лету на прохожих, рискуя попасть под машины. Он не хотел слушать сейчас голос разума, ни одного словечка не давал ему вставить в безумное свое ожидание, в совершенно фантастическую надежду, которая внезапно вспыхнула в нем, точно его облили бензином и бросили спичку. Нет, нет, только не сейчас…
Не будите меня, не надо, билась в нем нелепая лихорадочная мысль, только одна, которая пробилась в его мозг, пока он вихрем, взметая, казалось, облака пыли, пронесся от кафе до особняка, протиснулся сквозь открытые створки ворот (даже ключи не понадобились, ворота были открыты), влетел на крыльцо, с размаху всем телом толкнул тяжелую входную дверь, потом вторую, пробежал по огромному пустому холлу, и эхо его бега, казалось, раздалось оглушительным громом по громадному дому, который столько лет стоял и молчал, слушая только призраков прошлого…
Он знал, что увидит, прежде чем увидел.
Просто знал.
Он стоял, задыхаясь, в дверях одной из сохранивших остатки былой роскоши гостиных и смотрел, как Имс, одетый в простые домашние брюки и белую майку, медленно, очень медленно поднимается из кресла, где до того сидел и читал книгу в неверном свете блеклого, серенького зимнего утра.
– А говорил, не веришь в путешествия во времени, – наконец сказал Имс. – Говорил, полная ерунда.
– Брэдбери ерунды никогда не писал, – слабо возразил Артур и сполз на пол.
Где-то в глубине дома хрипло ударили большие напольные часы.
***
Артур приехал в Атлантик-Сити утром, но только на следующее утро оказался способен задавать вопросы и выслушивать ответы. До этого он плохо помнил, чем они занимались. То есть понятно, чем они занимались, но на этот раз подробности ускользнули от Артура совсем – помнил он только, что они выбрали из несколько спален ту, где стояла самая большая кровать, просто невероятных размеров, и все, что осталось в памяти, это кожа к коже, терпкие запахи, пот, смех, стук сердца, ток крови в жилах, который Артур, мог поклясться, явственно слышал, а вокруг были сумрачные просторы дома, скрипевшего и шелестевшего на все лады, радовавшегося вновь пришедшей в него жизни. Артур так кричал в Имсовых руках, что перебудил, кажется, всю улицу. Не мог не кричать – счастье разрывало ему грудь.
И никаких призраков Артур не заметил. Враки все это были.
И Имс тоже призраком не был. И сыном прежнего Имса тоже не был, каким-то клоном или дальним родственником, как один только раз в панике подумал Артур. Все объяснялось просто, как завещал великий Брэдбери. И Хайнлайн, и Гаррисон – Артур сейчас готов был поставить свечки всем известным фантастам, описавшим стремления человека к цели вопреки времени и пространству. Теперь Артуру казалось, что это так естественно.
