Текст книги "Coward (СИ)"

Автор книги: Mariette Prince

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Надо сказать, поспел я вовремя. Избавившись от влияния медальона, Рон утратил свою воинственность и испугался. Но дел натворить не успел. Мы встретились в Лидсе, выпили по кружке сливочного пива и поговорили начистоту. Знаешь, я даже был ему благодарен. Он напомнил мне о том, что с ребячеством в моём возрасте пора заканчивать. И Гарри тогда был прав. Я – не Сириус, никогда не буду таким как он, да и незачем всё это. Я учил вас преодолевать свои страхи, а сам до сих пор с ними не разобрался. Какой из меня учитель?

К счастью, Рон оказался умнее и смелее меня. Он ушёл вовремя: утром в порту уже ошивались пожиратели. На моих глазах с частного борта ссадили двух волшебников с неподтверждёнными пропусками. Я понял, что надо уходить. Подальше от городов, людей, держаться маглов, а лучше – попробовать связаться с кем-то из Ордена. Моё лицо пока не пользовалось такой популярностью, как у вашей троицы, поэтому я надеялся затеряться в общей массе. Какое-то время мне это удавалось.

После Рождества в Суррее я вышел на Кингсли. Он ничем не мог мне помочь, только намекнул, что стоит держаться поближе к Хогварсту, мол, там безопаснее. Сомнительное утверждение, согласен. Я и сам не мог поверить, что пожиратели не вынюхивают там каждый угол. Однако парадокс: перед самым носом много слепых зон. Пока все ищут Гарри Поттера, появление в запретном лесу ещё одного оборотня никому погоды не делает.

Для основательной подготовки у меня не было времени. Я вычислил ближайший поезд на Эдинбург, решив, что прямая поездка до Хогсмида слишком опасна. Специально отправился на станцию Виктория, хотя с Кингс-Кросса уехать было проще. Прогадал. Пожиратели стали внимательнее прочёсывать любые общественные места. Так досадно, я заметил слежку всего за пять минут до отправления поезда. Пришлось удирать.

Я не знал, куда податься дальше, как сбить след. Давненько мне не приходилось так быстро бегать, особенно между магловских машин – они так быстро едут! Пока я несся под невротичные звуки города, мне вдруг вспомнилось, что ты рассказывала, как однажды потерялась в Хитроу. Может, там им меня не поймать? Шанс был крошечный, но безальтернативный. К тому же, волшебники отчего-то побаиваются самолётов. Я и сам не очень-то им доверял. А потом подумал, неужто зайти в незнакомое устройство, которым маглы исправно пользуются уже столько лет, хуже, чем короткими перебежками болтаться по всему острову, каждый день рискуя напороться на врагов?

На всякий случай я решил прибегнуть к маскировке. Кое-как подправил себе лицо: пришлось пожертвовать волосами и бровями. До полного преображения было ещё далеко, впрочем, этого хватило, чтобы затеряться среди маглов. Купить билет я не мог: ни денег, ни документов. Положение грозило оказаться безвыходным. Я бы легко проскользнул без билета в поезд, но провернуть то же самое с самолётом показалось мне плохой идеей. Соображая на ходу, я перехватил одного магла. Пришлось воспользоваться Конфундусом, внушив ему, что он оставил дома билет и паспорт. Мы с ним даже оказались немного похожи. Ну или у сотрудников аэропорта тоже случилось лёгкое помутнение в мыслях. Я только на выходе заметил куда собираюсь полететь.

Мой спаситель собирался в Мельбурн. Не знаю отчего, но мне показалось это хорошим знаком. Да, я тут же подумал, что там твои родители, что судьба сама ведёт меня по правильному пути, проложенному твоей рукой. Такое исключительное совпадение! Пока мы летели, я думал о твоих плечах и веснушках, живо представлял себе, как бы ты отчитала меня за эту выходку с похищением документов, а потом – нехотя позволила бы себя поцеловать. Мне даже удалось поспать. Скажешь, я преувеличиваю, но и во сне снова была ты, Гермиона.

Люпин умолк, отведя себе на передышку полтора мгновения – ровно столько, чтобы собрать сладкое послевкусие её имени с губ и вложить его в прикосновение к тыльной стороне её руки. Полупризрачный поцелуй, едва ощутимый, впитавший в себя лиричную тень куртуазности. И пусть всё было неправильно, пусть! – одному Мерлину известно, был ли в мире человек, не нарушавший в любви правил. Но для неё не было ничего искреннее, ничего важнее этого краткого касания.

– А ты мне совсем не снился, – с придыханием произнесла она и пригладила седеющие пряди, упавшие на его лоб. – Как бы я ни хотела, сколько бы ни думала о тебе. Ложилась спать с надеждой, что вот сейчас закрою глаза, и наконец увижу тебя. Бормотала себе под нос, только бы ты пришёл этой ночью, только бы приснился. Может, других встреч нам не обещано. А потом отгоняла от себя эти мысли: как же может быть, чтобы я больше никогда с тобой не встретилась, не услышала твоего голоса? Всё не должно так вот оборваться, немыслимо!

Её взгляд – подавленный от тысячи надрывных воспоминаний, дразнивших тревожное сердце, – блуждал по знакомым чертам его лица, укрепляя их точность в памяти. Вдруг ей всё это снится? Если вправду получилось упросить своё буйное воображение и очередной холодной ночью в каком-нибудь жутком захолустье она выпила сонного зелья больше, чем следовало, потому сон так крепок, что кажется совершенно реальным. С ней уже случались такое. Как-то раз ещё до разлуки с Люпином, она во сне гуляла с ним между полок в библиотеке, разыскивая что-то из античных философов. Он шёл позади, она постоянно оглядывалась. Приглушённый свет скользил вдоль высоких стеллажей. Библиотека была незнакомой, совсем не похожей на Хогвартс, однако Гермиона знала каждый поворот. Она так явственно ощущала запах книг – ни с чем несравнимый аромат древних знаний, густо наполнявших сухой воздух. Проснувшись, Гермиона долго пыталась отыскать в своей памяти прототип этой прогулки, но детали так стремительно покидали её память, и вскоре всё занятие потеряло всяких смысл. Единственное, что ей удалось не забыть – шорох за спиной и случайное прикосновение к твидовому рукаву пиджака.

– Бывали моменты, когда я тоже уже не верил в возможность нашей встречи, – Люпин на короткое мгновение опустил глаза, будто ему было неловко в этом признаться. – Оказавшись в Англии, я принялся вас искать и столкнулся с проблемой: о вас никто решительно ничего не знал. Впрочем, уровень осведомлённости моих источников не мог быть высоким. Я посчитал слишком опасным обращаться к Артуру и Молли: им и без того хватало забот. Кое-как удалось связаться с Симусом, а затем с Невиллом. Всё без толку. И только спустя две недели мне неожиданно повезло: в Лютном переулке я встретил Аберфорта. Он как раз наказывал Добби отправиться за вами в поместье Малфоев. Само собой, я вызвался помочь.

Когда я вместе с Добби аппарировал в подземелье и не увидел тебя среди пленных… Рон тут же бросился ко мне, завопил, что наверху тебя пытает Беллатриса. Меня ослепило яростью. Клянусь, если бы не Гарри, я натворил бы дел! Голыми руками придушил бы мерзавку! Но действовать надо было осторожно, чтобы никого не спугнуть. Нам удалось выманить Питера – представь себе, я переступил через его тело без всяких угрызений совести, словно мы никогда и не были друзьями. Безумие, верно? Война не просто развела нас, она уничтожила всё лучшее даже из моей памяти. А ведь воспоминания, особенно о юности, о такой счастливой, как наша, не должны подвергаться сомнению. Мог ли кто-то из нас тогда представить, чем всё кончится? Что один из нас – уничтожит троих других? А то, что предателем будет Питер? Когда я вспоминаю его детское лицо, глядя на которое не заподозришь, что он способен муху обидеть, я никак не могу соотнести его с нынешним лицом. Человек просто не способен так измениться. Ещё и добровольно. Значит, он был таким всегда…

По его губам проскользнула усмешка – осколок разочарования идеалиста с разбитым сердцем. Гермиона вмиг ощутила всю глубину этой горечи. Смогла бы она справиться, окажись на месте Ремуса? Он не оговорился, сказав, что Петтигрю уничтожил троих: Джеймс погиб, Сириусу по ложным обвинениями была заготовлена ужасная участь – пожизненный срок в Азкабане, и сколько бы они ни сражался за свою жизнь, смерть всё равно настигла его, а Ремус… Всё, что он любил, во что верил, в одночасье превратилось в пыль. Как он выжил? Да и выжил ли? Ведь он прав: человек не может настолько измениться. Так жив ли по-настоящему тот мальчик, однажды уже потерявший себя?

Люпин потянулся к прикроватной тумбочке и взял медный потрсигар. Внутри оказалось две последние сигареты.

– Ты не против? – обратился он к Гермионе, будто она когда-то ему не разрешала курить в её присутствии.

Дождавшись, пока она кивнёт, Люпин достал из пиджака коробок спичек и зажёг одну. Гермиона молча наблюдала за вспыхнувшим пламенем. Бледная струйка дыма потянулась вверх, растягивая сумрачную нить ускользающих мыслей.

– Знаешь, я всё думал: за что он так с нами? – заговорил вновь Люпин, задумчиво прикусив ноготь большого пальца. – Что подтолкнуло его отправить на верную смерть тех, кто всегда был на его стороне? Я даже не о нас говорю: Сириус бывал с ним груб, Джеймс тоже заносился, я им потворствовал. Но Лили! Она не сказала ему плохого слова, защищала его от наших нападок и видела в нём только хорошее! Неужели ничего в его жалкой душонке не ёкнуло, когда его хозяин убил её?

Жадно втянув в себя дым, так, что заострились скулы, он сощурился и подскочил на ноги. Статика была не в силах вместить его отчаяния. Порой несправедливость этого мира так глубоко поражает сознание, что её хочется побороть физически. Встряхнуть, выбить, вышагать. Люпин двинулся в сторону зашторенного окна.

– Для чего ему было нужно всё это? – он презрительно скривился. – Если его задевало пренебрежение Сириуса и Джеймса, так он ничего не выиграл: Пожиратели его ни капли не уважали. Он был не больше, чем мальчик на побегушках. Давало ли это ему защиту? Едва ли. Месть? Попытка показать своё превосходство над нами? Что ж, в том, что мы его недооценивали, я готов сознаться.

Гермиона слушала его и с каждым словом ощущала удушающий приступ немоты. Что сказать? Она была не в силах ни возразить ему, ни утешить. Предательство Питера Петтигрю не поддавалось никаким рациональным объяснениям, кроме одного самого жестокого: он был таким с самого начала. Подлый, искавший сильного покровительства приспособленец, лицемер. В каком-то смысле он был хуже садистки Беллатрисы, хуже самого Волдеморта.

– Я не берусь судить о его убеждениях. Хотя человеком слова его никак не назовёшь. И это я презираю в нём больше всего! Даже Сивый, несмотря на всю свою чудовищность, он честен в своей жестокости. Он убеждён, что животное начало оборотня – его сила, которую нужно не просто принять, а возвести в культ. Как чистокровие среди Пожирателей. И в стремлении доказать это, он неудержим.

Отыскав на узкой книжной полке рядом с окном пепельницу, Люпин затушил окурок. Напряжённость в его действиях обеспокоила Гермиону сильнее прежнего. Когда речь зашла о Сивом, она тут же вспомнила все свои самые страшные тревоги. Люпин почувствовал это и снова заговорил.

– Нет, милая, я не расскажу тебя, что там было: эти истории не для твоих ушей, – он покачал головой, доставая вторую сигарету. – Я бы хотел побыстрее забыть весь прошлый месяц. Впрочем, были и приятные моменты. Повстречал разных старых знакомых, даже одного одноклассника. Вместе с ним мы, кстати, и убежали.

– Как?

– Без оглядки.

Короткая, почти нервная улыбка скользнула по его губам. Наверное, только он так мог – говорить несерьёзно о серьёзном, затем наоборот, а потом снова, так, что не различишь, когда он окажется на грани нервного срыва. Но Гермиона не собиралась сдаваться. После всего, через что они прошли, она была решительно настроена оберегать его, если не так же, как он её, то хотя бы настолько, насколько хватит сил.

– Немногим удавалось сбежать от егерей, – произнесла она и направилась ему навстречу. – Послушай, даже если это не было чем-то героическим, ты можешь мне рассказать. Ремус, разве ты мне не доверяешь?

– Дело не в доверии.

– Тогда в чём?

С деликатной настойчивостью Гермиона коснулась его подбородка, чтобы не дать снова отвести взгляд.

– Да нечего толком рассказывать, – наконец отозвался он. – Во время очередного перехода в другое место, мы оказались около реки, через которую был лишь один хрупкий на вид мост. Нам как-то одновременно пришла эта мысль в голову. Риск большой: не знаем ни глубины, ни дна. Но что нам терять? Егеря ведь, в основном, интеллектом не отличаются – награбленное носят с собой. Тобиас первым поднял шум, столкнул своего конвоира в воду. Я тоже не растерялся – знал, у кого моя палочка, и бросился на него. Что было дальше… Течение быстро нас унесло вниз по реке вместе с теми, кого мы утащили с собой. Правда оба наглотались воды и… Не могу сказать, что мы очень старались их спасти. Такая вот история.

Закончив рассказ, Люпин мягко отвёл её руку в сторону. В этот момент Гермиона явственно осознала, что именно в нём переменилось. Осторожный, правильный, всегда тонко чувствующий всю несправедливость мира Люпин неожиданно резко погрубел. С ней он остался таким же ласковым – её, нежную девочку, которую он поклялся защищать до конца своих дней, он стремился оградить от неминуемого надлома, случающегося со всеми, кто попал на войну. Страх делает с людьми страшные вещи. Гуманизм даёт сбой, когда человек оказывается в ситуации «или он, или его». Однако Люпин всегда был строг к самому себе. Ему труднее других дался этот выбор.

– Ты ни в чём не виноват, – попыталось было возразить Гермиона, но Люпин накрыл её губы указательном пальцем.

– Не будем об этом.

Слова, как заклинание, захлопнули все подступы к обсуждению этой темы. Пусть ей было, что ему сказать – за время охоты на крестражи ей самой не раз приходилось пересматривать допустимые границы своих моральных установок. Как они будут справляться с ними дальше? Вопрос, уходящий далеко в будущее, настолько, что мог быть вообще неразрешимым. Будет ли оно, это будущее? Ведь сегодня они здесь, в этой комнате после долгой разлуки наконец вместе, но когда настанет время уходить…

– Есть ещё кое-что, о чём я должен тебе рассказать, – Люпин выпустил сигаретный дым носом и виновато склонил голову. – Думаю, ты имеешь право знать.

– О чём ты говоришь? – Гермиона непонимающе нахмурилась.

– В Австралии я встречался с твоими родителями.

– Что?

Она воскликнула громче, чем следовало, и Люпин тут же обернулся к ней, вооружённый оправданиями.

– Знаю-знаю, ты скажешь, мне не стоило этого делать, – он поднял руки в попытке предотвратить её агрессивное возмущение. – Но я хотел… я должен был кое-что выяснить!

– Ремус, что тебе могло понадобиться от моих родителей?

Люпин ещё раз с опаской взглянул на неё, а затем медленно, но заметно напрягся: нахмурил брови, стиснул зубы, стал меньше походить на самого себя. Таким Гермиона видела его лишь однажды – в тот вечер на Гриммо, 12, когда он впервые открылся ей, позволил разглядеть изнанку его души. Он был готов к ещё одному трудному признанию.

– После того, что я тебе скажу, ты вправе осудить меня и оставить, – начал Люпин, стряхнув с сигареты тяжёлых пепельный хвост. – Время, проведённое в своего рода изоляции – как физической, так и информационной, сильно сказалось на моей вере. Да, мне стали приходить в голову исключительно дурные мысли. Я начал сомневаться, что вам удастся завершить вашу миссию. За Гарри охотилось слишком много людей, а он слишком юн, чтобы предугадать все опасности: попадание к Малфоям это подтверждает, хоть и случилось гораздо позже. Словом, я стал задумывать о том, что буду делать, если мы проиграем. Я начал перебирать возможные варианты, кроме эмиграции – самого очевидного способа выжить. Знаю, ты никогда бы на него не согласилась. Даже если бы я нашёл самый безопасный уголок на земле, где до тебя гарантированно не смогли бы добраться Пожиратели. Поэтому пришлось быть более изобретательным.

Один волшебник, которого я встретил в Мельбурне, посоветовал мне на досуге почитать магическое право. Уверен, многое ты сама знаешь, но позволь обратить внимание на один совсем непопулярный подпункт, который частенько вызывал споры до Первой магической: право непрямого наследования.

– Я ничего о нём не слышала, – задумчиво ответила Гермиона и скрестила руки на груди.

– Надо же, какая редкость! Может, мне удастся тебя впечатлить? – подмигнул Люпин. – Так вот, согласно этому праву, в случае, если у маглорождённого волшебника нет прямых наследников, принадлежащий ему ценный артефакт может достаться не ближайшим по степени родства маглам, а потомкам его предков, которые в той или иной степени обладали магическими способностями. То есть, в Министерстве (оказывается, у них там для этого есть целый отдел) после смерти волшебника они будут так глубоко копать в его родословной, пока это будет возможно.

– Ты уверен, что они так делают?

Сарказм в голосе Гермионы вылился произвольно, но Люпина это рассмешило.

– Конечно, нет, – он мельком взглянул в окно, как бы размышляя. – Это только в теории, а на практике, думаю, там штампуют однообразные заключения «совпадений не обнаружено» и присваивают добро государству. Не все законы магического права строго соблюдаются, ты же знаешь. К тому же, до сих пор совсем не популярна теория о том, что маглорождённые появляются только в тех семьях, где так или иначе были волшебники, даже десяток поколений назад.

Именно это и натолкнуло меня на мысль о том, как обеспечить тебе минимальную безопасность. Если бы мне удалось найти среди твоих родственников хотя бы сквибов, это спасло бы тебя от идиотских обвинений, хотя бы с юридической стороны вопроса. Звучит наивно, знаю, но это больше, чем ничего. За этим я отправился к твоим родителям.

Если бы Гермионе ещё год назад сказали, что так называемая «теория скрытого гена» имеет право на существование, она бы с остервенением принялась аргументированно разбивать оппонента в пух и прах. В волшебном мире не было ровным счётом никаких доказательств или исследований, подтверждающих возможность передаваемости волшебных способностей через поколения. Одни лишь мифы и предания, не носящие под собой никакой конкретики. Любые попытки снова заключить волшебников в одну закрытую касту казались ей прямой угрозой для её личных прав, консервативными бреднями и домыслами. Почему у обычных людей не могли рождаться волшебники? В конце концов есть же вундеркинды, есть дети с феноменальными способностями, для которых генетически не было никаких предпосылок. Зачем снова закрывать магическое сообщество в узких рамках и тем самым подчёркивать их привилегированное положение?

Однако теперь она не смела перебить Люпина ни в одном утверждении, а он не переставал её удивлять. Оказалось, он провёл много времени в архивах, прежде чем отправиться к Грейнджерам. Ради неё он проделал столько кропотливой работы, что она была не в силах ему возразить. Гермиона восхищалась его настойчивостью.

– В официальных данных мне не удалось ничего найти, – с сожалением сказал Люпин. – Разумеется, не везде мне был открыт доступ. Многие архивы в Англии жестко контролируются Пожирателями, а другие и вовсе уничтожены. Я уже был готов отчаяться, если бы не твой отец.

Гермиона испуганно взглянула на него.

– Отец? – еле выговорила она от изумления.

– Да, именно он, – Люпин приобнял её за плечи и увлёк обратно вглубь комнаты. – Мистер Грейнджер подсуетился гораздо раньше меня. Он нашёл в вашей родословной волшебника. Хотя, судя по его феерическим успехам, я бы заподозрил, что он сам умеет пользоваться магией!

Принявшая его шутку всерьёз Гермиона вздрогнула и замерла на месте.

– У меня в роду были волшебники? – непонимающе переспросила она.

– Я бы сказал, ведьмы, – хмыкнул Люпин. – Твоя прапрабабушка жила где-то в Норфолке и, судя по рассказам твоего отца, её дом был похож на волшебную хижину. Конечно, маленьким мальчикам во всём видится тайна, но в этом он был отчасти прав: травяные настои, которые твоя прапрабабушка давала иногда знакомым, удивительным образом вылечивали тяжёлые болезни. Это можно было объяснить только развивающейся тогда медициной, но можно и кое-чем другим. К тому же, брат твоего прадеда, погибший на Второй мировой (так, кажется, маглы её называют?) мог видеть то, что не видели другие дети.

В качестве доказательства он подал ей знакомую фотографию из семейного альбома: его дед с братьями и сёстрами позирует на фоне большого белого дома. Дети похожи друг на друга, но один из них – старший мальчик – прячет руки за спину и хмурится.

– Сквиб? – предположила Гермиона и тут же смутилась. – Но ведь данных о нём нет в реестре сквибов.

– Будто кто-то их вёл с особой щепетильностью?! – Люпин одарил её насмешливым взглядом. – Во времена моего детства даже оборотней умудрялись не досчитать, хотя считали их очень опасными!

Сомнения всё ещё не давали спокойно уложиться в её голове новым фактам семейной истории. Почему ей об этом никто не рассказывал раньше? Своего дедушку она помнила очень смутно – он умер, когда ей не было пяти лет. Бабушка о нём говорила часто, но вспоминала лишь их молодые годы. С его родственниками она не поддерживала отношений: какие-то давние семейные склоки. Вот и выплывали огромные белые пятна в биографии, о которых Гермиона и не догадывалась.

Её возможное родство с волшебниками, конечно, не подтверждало полностью «теории скрытого гена», но как частный случай было весьма любопытным. Впрочем, стал бы этим интересоваться кто-то кроме неё?

– Ты думаешь, это мне как-то поможет? – спросила она с беспокойством. – То, что у меня есть волшебные корни?

– К сожалению, позже я узнал, что нет, – недовольно ответил Люпин, но быстро переключил своё настроение в прежнюю созидательную фазу. – Зато эти поиски помогли мне многое понять.

То, с каким чувством он произнёс последнюю фразу, заставило Гермиону напрячься. Невесёлый окружающий фон наталкивал в основном на негативные предположения. Всё ещё хуже, чем они думали?

Однако Люпин быстро развеял её сомнения.

– Твой отец, Гермиона, неспроста озадачился твоей родословной, – произнёс он, положив ей руки на плечи. – Он мне признался, что твои способности если не пугали его, то озадачивали. Как человек в себе сомневающийся, – поверь мне, он такой, – ему было неспокойно от того, что его дочь оказалась частью другого мира. Но от этого он не стал меньше любить тебя. Думаю, наоборот. И когда всё закончится, я бы очень хотел, чтобы вы наконец откровенно друг с другом поговорили.

Хорошо, что он держал её крепко. Его тёплые ладони приземляли и в то же время придерживали её тело, пока всё внутри колотилось с неистовым звоном. Неужели это правда? Её отец, всегда замкнутый и молчаливый, нарочито безразличный ко всем её призывам, закрытый как скала, на самом деле был совершенно не равнодушен к её волшебной сущности! Всё в один миг перевернулось. Словно её зрение обрело новую грань, прежде завешанную плотным слоем непонимания. Та отчуждённость, которую Гермиона раньше принимала за неспособность к чувствам, оказалась страхом непонимания. Сталкиваясь с новым опытом, люди реагируют по-разному: одни отважно исследуют, а другие опасливо наблюдают издалека. Вот и её отец столкнулся с тем, что долгое время было ему недоступно. Наверняка он был напуган, не знал, как поступать. Ведь пособия для родителей «волшебного ребёнка» никто никогда не выпускал. И как ей раньше это не приходило в голову?

Пусть выбранная папой тактика была спорной, Гермиона вдруг ощутила разливающееся по телу тепло. Воспоминания закрутились в её памяти, уже совсем другие, лишённые обиды и горечи. Она припомнила свои дни рождения, для которых папа ежегодно доставал огромный шоколадный торт – её любимый, первую поездку на велосипеде – папа бегал рядом с ней, семейное путешествие на юг Франции, когда они вместе дурачились и строили замки из песка. А ещё много, много всего… Образ отца, коротко взглянувшего через маленькую щёлку в двери на то, как они секретничают с мамой, впервые за долгое время вызвал у неё улыбку.

– Да, ты прав, – согласилась Гермиона и стёрла с щёк горошины слёз.

То, что сделал для неё Люпин, с трудом поддавалось описанию. Мельчайшие укольчики радости по всему её телу собирались в одно единое созвучие бесконечной благодарности за столь важное открытие. Это мог сделать только он. Только Ремус способен был разбудить колокольчик в её душе посреди бесконечного урагана страхов и разочарований.

Уткнувшись носом в его плечо, она тщательно искала способ отдать ему должное. Пока Люпин снова не заговорил.

– А ещё я благодарен мистеру Грейнджеру за своевременный урок, – его голос сделался бодрым и воодушевлённым. – Знаешь, поговорив с ним, я понял, как был неправ сам. Страх заставил меня покинуть своего ребёнка, которому я буду нужен. Может, я не самый перспективный отец и не смогу дать ему многого, не смогу быть примером хорошего мужа его матери. Но я точно знаю, что не хочу заставить его думать, будто он мне не нужен, будто я не люблю его. Это мой ребёнок и, даже если мы с Дорой не сможем договориться…

Вся быстрая радость померкла в одно мгновение. Гермиона испуганно отстранилась от него, ощутив предательское скрипение сердца. Как бы она хотела, чтобы всё обернулось иначе! За то, что Ремус вернул ей надежду примириться с отцом, невыносимо платить скорбной монетой. И всё же промолчать сейчас – значит обмануть. Заслужил ли он это? Может, ему бы и легче было пережить этот вечер в таком же душевном подъёме, какой он принёс ей, может, взгляд в завтрашний день у него остался бы оптимистичным. Сколько он жил своей мечтой? Ведь Люпин наверняка уже тысячу раз представлял, как будет растить своего сына, зажигать свечи на торте, учить кататься на велосипеде, охранять песчаные крепости от ревнивой волны…

– Ох, Ремус… – тяжело выдохнула Гермиона, отведя взгляд, и настойчиво выскользнула из его объятий.

Она быстрым шагом отошла к окну, но громкий дождь за занавесками не подсказал ей безболезненной формулировки. Не ответили ни шторы, ни блики лампы, ни фотография профессора Медоуза. Все вокруг молчаливо взвалили груз ответственности на её острые плечи. Никакого просвета. И всё-таки произнести это как-то легко или сквозь зубы было бы неправильным. Отвернуться тоже нельзя. Была бы в этой скорбной вести её вина, она бы могла найти силы её признать, но перед судьбой она оказалась совершенно беспомощна. Гермиона сжала кулаки. Будь смелой! Будь сострадающей! Будь честной с человеком, который не достоин успокаивающей лжи! Раздели с ним его горе, ведь если любовь и учит чему-то, так в первую очередь непоколебимой преданности.

Перешагнув через страх, Гермиона вернулась к нему.

– У тебя… – ей не хватило одного дыхания на целую фразу, – нет ребёнка. Тонкс больше не беременна. Она много нервничала, пряталась от Пожирателей, в некоторой мере была беспечна и…

Закончить мысль ей уже не пришлось. Люпин больше не смотрел на неё. Его сбитый с толку взгляд блуждал по различным контурам. Он сделал шаг в сторону, задумчиво почёсывая подбородок. Затем ещё один. И ещё. Тишина не обещала ничего хорошего.

Гермиона не уловила момент, когда он дошёл до точки. Она и обернуться не успела: Люпин принялся метаться по комнате раненным зверем, сбивать с полок предметы, бить стёкла, обрывать попадающие под руку ткани. Его крик – ничем не сдерживаемый, да и могла ли она его удержать?! – разбивался эхом об стены. Одни и те же вопросы, на которые никто ему не ответит. А кроме них – боль и ярость.

Когда его хрипы стали чаще раздирать его дыхание, она поняла, что пришло время ей выполнить свои обязательства. Буря должна отгреметь, но сама собой утихнуть не сможет. Уставший Люпин едва передвигал ноги. Тогда-то Гермиона и стала ему опорой.

Она крепко обняла его, как маленького мальчика стала гладить по голове и уверенно увлекла к кровати: вместе они опустились на одеяло, не распуская объятий. Его слёзы обжигали ей сердце. Если бы она только могла забрать у него эти чувства, пережить всё за него! Выдернуть бы из его груди этот пожар да спрятать в ней! Магия была здесь бессильна. Однако был другой способ: она отстрадается не вместо него, а вместе с ним.

Так они и замерли вне времени под монотонный цокот секундной стрелки. В молчании Гермиона разделяла с ним скорбь, не смея нарушить его священное право.

Вдруг своими же пальцами она нащупала кольцо-портал. Оно потяжелело на её руке, загрубело и неприятным образом взывало к совести. Её ждут. Неизвестно, какой крепости сонного зелья наварил Аберфорт, но Гарри и Рон уже могли проснуться. Что они скажут, обнаружив её отсутствие? Им нужно было попасть в Хогвартс и продолжить искать крестражи – эта мысль прорезалась в голове, как будто бы из другой жизни. Она была правдой? Или сном?

Этот дом – островок относительной безопасности, впитавший за один вечер такой радикальный диапазон чувств, был заполнен, кажется, до предела. Им обоим следовало поскорее покинуть его и забыть. У Гермионы была странная, но рабочая теория: места, связанные с тяжёлыми воспоминаниями, забирают часть твоих душевных мук, и если в них никогда не возвращаться, их отголоски утихнуть быстрее.

К тому же, щедрость времени стремительно шла на убыль. Не только ей, но и Люпину пора было уходить. До рассвета ещё много дел. Может, завтрашний день для них уже никогда не наступит? Она сама не знала, откуда в её голове появилась эта мысль.

– Ремус, – тихо позвала Гермиона, поглаживая костяшки его пальцев. – Надо идти. Если хочешь… Я могу уйти сейчас, а ты отправляйся к Тонкс. Вам тоже нужно поговорить, объясниться.

– Да, нужно, – рассеянно отозвался Люпин. – Да. Наверное, стоит воспользоваться этим шансом.

Он пошарил по карманам в поисках портсигара – совсем позабыл, что уже выкурил последние сигареты. Да и спички куда-то делись. Серость его лица не оттенялась даже тёплым светом лампы.

Пожалуй, так оно и лучше. Сейчас они разбегутся по своим делам, от этого, наверное, ему станет чуть легче. Несмотря на горьковатый привкус во рту, Гермиона не посмела сказать что-то другое. Ей было страшно расставаться с ним в таком настроении. Если они больше не увидятся – кто знает, теперь каждая минута для них могла быть последней – она не хотела такого завершения. Кто-то сказал, что любовь не должна обрываться просто так, ей нужен утончённый финал. Чтобы ни о чём не жалеть. Даже срезанные цветы ещё какое-то время пахнут.

Вопреки своим размышлениям она тихо встала с постели и уже прикоснулась к кольцу.

– Гермиона, стой!

В тот же миг она обернулась к Люпину. Он смотрел на неё измученно-зорко, протянув вперёд руку и едва касаясь её локтя. Не нужно было слов, чтобы понять – в нём горело то же пламя, то же колкое опасение последней встречи. Всего один шаг до непоправимости. Люпин его сделал, не колеблясь.