Текст книги "Coward (СИ)"

Автор книги: Mariette Prince

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Ночь дана, чтоб думать и курить

и сквозь дым с тобою говорить.

Владимир Набоков

Грозные сумерки застилали полночный Лондон. Тьма кромешная – посмотри в окно и ничего не различишь. Ещё и фонари перебиты. Вроде бы хорошо – кое-какая маскировка, а с другой стороны – не видно ни одного прохожего. Среди них любой может оказаться Пожирателем. Не справишься даже с палочкой наготове.

Гермиона вглядывалась в темноту, позволяя мыслям хаотично клубиться в её голове. Слежка за домом её не сильно занимала, по крайней мере до сегодняшнего дня, пока об этом услужливо не напомнил их незваный гость. Ремус… Как же всё по-идиотски получилось!

Он заявился на порог совершенно неожиданно и здорово их перепугал: Гриммо, 12 теперь едва ли можно было назвать гостеприимным домом. После смерти Сириуса, а затем и Дамблдора Орден Феникса перенёс свой штаб в другое место и никто из них здесь больше не появлялся. Родовое гнездо Блэков встретило Гарри, Рона и Гермиону мрачной пустотой, прерываемой лишь ворчанием Кикимера, но с тех пор, как он ушёл, тишина становилась даже угнетающей. После нескольких недель здесь Гермиона всё ещё чувствовала себя некомфортно, всегда на страже. Но её палочка опустилась сама собой, когда в коридоре возникла высокая фигура бывшего преподавателя защиты от тёмных сил.

– Я не думал, что у вас тут так холодно, – поёжился он, укутываясь в свою заношенную мантию. – Вы не топите камин?

– Мы разводим его только к вечеру, чтобы не привлекать слишком много внимания, – сообщил Гарри.

– Правда? – Люпин усмехнулся. – Похоже, это не работает с теми двумя джентльменами около забора на другой стороне дороги: они с вашей двери глаз не сводят. Едва успел проскочить!

Словом, разговор не задался с самого начала. Если рассказ о новом положении дел в Министерстве и унизительных обвинениях в отношении маглорождённых ещё удалось проглотить с неприятным комом, то озвученное желание им помочь было встречено крайне неловко. Люпин говорил отрывчато и настойчиво, отчего Гермиона сразу заподозрила, что он что-то скрывает. Уговоры взять его четвёртым в их отважную миссии по поиску того, неизвестно чего, лишь укрепили её скепсис. Всё было не так просто. Люпин всегда стремился помочь Гарри. Истина в его словах о взрослом наставнике, безусловно, присутствовала. Но что-то не складывалось, что-то вызывало подозрение…

– А как же Тонкс?

– А что Тонкс?

Он ответил так жёстко, будто речь шла о совершенно посторонней женщине. Но глаза безошибочно его выдали: что-то между ними произошло. Что-то, о чём он совершенно не хотел говорить и предпочитал затаптывать тему инициативой.

Гермиона предприняла ещё одну попытку: тактично попыталась узнать, всё ли у них в порядке. И снова встретила тот же хладнокровный отпор. Впрочем, как только речь зашла о ребёнке, карточный домик показал все свои слабые стороны. Резкость, с которой Люпин говорил о положении своей жены, о мнимой безопасности, заставила Гермиону сжаться в комок. Это было совершенно на него непохоже. Он не мог, не мог так отзываться о собственном ещё не родившемся ребёнке! Ведь в нём всегда хватало тепла даже для чужих детей, не мог же он исчерпать его и не оставить ни капли для собственного?!

В отличие от Гермионы Гарри не стал блистать светским тактом. Он со свойственным ему максимализмом набросился на Люпина с обвинениями в безответственности и заявил, что его отец не одобрил бы этого позорного бегства. Конечно, во многом Гарри был прав, но гордая отповедь от семнадцатилетнего мальчишки – совсем не то, что нужно в такой момент. Нутром Гермиона чувствовала: всё гораздо сложнее. И эмоциональный взрыв Люпина наконец дал ей ответ.

– Ты не понимаешь!

Взлохмаченные ржаные волосы вперемешку с седыми отражали безумие и боль его восклицаний. Он правда не понимал. Никто из них троих, ни Гарри, ни Рон, ни Гермиона при всём своём экстремальном чувстве сопереживания, они не могли понять, почему Люпин сознательно отвергает свою семью – хрупкое счастье, доставшееся ему, по его собственным убеждениям, совершенно незаслуженно. Никому из них не суждено прочувствовать тяжёлый гнёт изгнанничества больного ликантропией. Статус оборотня, как невидимая бирка, прилепился к спине Люпина, и тот не может его сорвать, потому что, во-первых, не имеет права – лжи в этом нет, а во-вторых, одному ему не под силу побороть вековые предубеждения магического сообщества. Он – изгой. Прокажённый. На всю жизнь перепачканный этим клеймом.

Страхи Люпина обрушились на них потоком гневного откровения. В нём было столько ненависти, столько злости. Что самое ужасное – к себе самому! Подумать только, если ребёнок родится таким же… Однако Гарри был неумолим.

– Думаю, ты чувствуешь себя слегка сорвиголовой. Хочешь занять место Сириуса…

– Гарри, нет!

Между ними буквально летали молнии. Гермиона вскочила со стула, зная, каким неотступным был её друг, но ещё больше опасаясь за Люпина – человека, который выходил из себя лишь в порыве великого отчаяния. Сейчас наступил как раз такой момент.

– Никогда бы не поверил этому, – Гарри говорил абсолютно безжалостно. – Человек, научивший меня сражаться с дементорами, – трус.

Трус. Слово хлыстом щёлкнуло в воздухе, накалив его до предела. Не пощёчина, а хорошая такая оплеуха. Гермиона успела только открыть рот – крик ужаса застрял где-то в горле. Люпин вскинул палочку так быстро, что ни у кого из них не было даже доли секунды, чтобы среагировать.

Как грузный мешок Гарри отнесло к стене ударной волной. Рон обернулся к нему, а Гермиона не сводила глаз с Люпина – тотчас осознав свою ошибку, но всё ещё обуреваемый яростью, он бросился к выходу.

– Ремус, Ремус, вернись! – она подскочила и кинулась следом.

Догнать его ей удалось с трудом: Люпин пусть и не бежал, но один его торопливый шаг оказался сопоставим с тремя скоростными у неё. Он уже положил руку на дверную ручку, когда Гермиона тороплива накрыла её своей.

– Нет, пожалуйста! Не надо! – взмолилась она, преграждая ему пусть своим маленьким телом. – Ремус, он не хотел тебя оскорбить!

– Гермиона, отойди! – порывисто ответил Люпин, но не посмел оттолкнуть её.

– Нет, стой! Ты не должен уходить в таком состоянии! Гнев понижает бдительность: на тебя могут напасть… Нас могут вычислить!

Последнее взбрело ей в голову случайно и подействовало, как отрезвляющая пилюля. Убеждать Люпина позаботиться о себе было бесполезно – он с удовольствием бросился бы под обстрел пожирателей, особенно после обвинений в трусости. Единственным верным камертоном могло оказаться чувство долга перед Избранным. Люпин достаточно разумен, чтобы уловить этот мотив.

– Я аппарирую с порога, – сказал он чуть тише. Нервозность в голосе ещё сохранялась.

– Прошу тебя, никуда не уходи! – Гермиона положила руки ему на плечи и тихонько погладила. – Нам всем нужно успокоиться. Мы всё решим! Всё решим… позже.

В критической точке их взгляды встретились. Буря или затишье – каков исход? Гермиона с надеждой всматривалась в голубые пылающие глаза. Люпин дышал тяжело, но его вздохи постепенно утихали и сливались в созвучии с её.

– Ремус, – она степенно произнесла его имя. – Мне очень жаль. Но нам надо сохранять холодный ум и действовать рационально.

С горем пополам ей удалось уговорить его подняться наверх в спальню. Вернее, это была бывшая комната Регулуса Блэка. Дом был большим и в прежние времена комнат хватало на всё семейство Уизли и ещё нескольких гостей. Когда троица осела на Гриммо, они хотели было разделить личное пространство, но после первой же ночи передумали: постоянные подозрения не давали никому спокойно спать. Было решено ночевать вместе в одной комнате, хотя за Гермионой сохранилась бывшая комната младшего Блэка, как место, где она могла побыть одна, переодеться или сделать свои женские штучки.

Ещё минут сорок ушло на то, чтобы втолковать Гарри всю шаткость положения: Гермиона с великим терпением заново объясняла, почему им не стоит срываться друг на друге и провоцировать конфликты, а также зачем Люпин всё-таки должен остаться.

– Родители не должны бросать своих детей, – горячо заявлял Гарри. – Неужели ты не видишь, что он решил просто сбежать?

– Ты не имеешь права его судить, – возражала Гермиона. – Да, он не прав: оставить беременную жену в такое мрачное время опасно и безрассудно. Но посмотри на это иначе: куда он сбежал? Для чего? Не только затем, чтобы забыться и избавить своих близких от позорного родства. Он сделал выбор. Между тобой и собственным ребёнком, он выбрал тебя, Гарри. Ремус рискует не меньше, становясь нашим спутником, но делает это, потому что тебе нужна помощь. А вот эти твои слова про приключения…

– О, не цепляйся к формулировкам! Ты знаешь, что я имел в виду!

– Тем не менее. Не гони его прочь. Ему нужно время.

Будучи профессионалом словесной эквилибристики, Гермиона смогла-таки перевернуть ситуацию с ног на голову в нужном ключе. Её слегка мучила совесть: в отличие от Гарри и Рона она яснее ясного понимала, что настоящий мотив поступка Люпина кроется совсем не в благородстве. Мужчине, каким бы зрелым он ни был, непросто принять роль отца, особенно с такими осложнениями. Люпин до чёртиков испугался грядущей ответственности и решил, что самым лучшим решением будет самоотверженно отправиться на подвиги – не ради славы, как он сказал, конечно, нет. Он надеялся, что в поединке с драконом, тот его прикончит и не придётся дальше расхлёбывать эту кашу с отцовством. Ребята уловили лишь ниточку, ведущую к истинной причине, но ей вовремя удалось их переубедить. Зачем? Это был ещё один позорный пунктик в её резюме.

У неё было несколько минут, чтобы всё обдумать, пока внизу мальчики пытались примириться с Люпином. Перво-наперво она убеждала себя, что всё дело в интуитивном чувстве недосказанности: помимо бегства от ответственности ей почудился дополнительный подвох. Она уловила что-то во взгляде Люпина, в его одичалом отчаянии. Что-то большее, чем просто страх за будущее, большее, чем чувство вины.

Рациональная часть её оправданий заключалась в потенциальной полезности Люпина. После падения Министерства и пыток членов Ордена у них в разы сокращались шансы действовать незаметно: на Гарри началась открытая охота. Проблема была в том, что никто из них троих, собираясь в это опасное путешествие, до конца не представлял всех предстоящих неудобств. Гарри и Рон – отважные мальчики, но им не хватало опыта, чтобы преодолеть глухую стену неизвестности и найти хотя бы одну зацепку. Они прожигали дни в этом доме: Гарри слонялся по этажам со снитчем в руках, Рон щёлкал делюминатором, а Гермиона вчитывалась в завещанные Дамблдором сказки. Им никто не мог помочь, подтолкнуть, дать совет в каком направлении двигаться. Появление же Люпина показалось ей хорошей возможностью что-то изменить. Может, он незамыленным взглядом обнаружит зашифрованную подсказку?

Однако, говоря начистоту, Гермиона понимала ещё одну существенную деталь: вскрывшиеся семейные неурядицы не вызвали у неё должного огорчения. Не то, чтобы ей никогда не нравилась Тонкс – она была по-своему очаровательна, но Люпин… Он ещё с третьего курса укоренился в её голове, как некий идеальный образ – несчастный благородный рыцарь, несправедливо заклеймённый и от того ещё более притягательный. Таким героям нужна особенная спутница, а лучше – совсем без неё. Тонкс в эти представления никак не вписывалась: угловатая, взбалмошная, она скорее была полной противоположностью тому, что Гермионе казалось уместным. Ей долго пришлось убеждать себя, что выбор Люпина – не её ума дело, а глупая почти детская ревность, как будто с любимой игрушкой обращаются не так, подтачивала её изнутри. И вот, вы поглядите, какая удача!

Она тут же грубо прервала ход собственных мыслей. Да как можно радоваться чьей-то ссоре?! К тому же в деле теперь замешан ребёнок, и если уж семья сформировалась, то преступно даже размышлять о…

– Можно мне войти?

Люпин стоял на входе в комнату, занеся неплотно сжатый кулак над стеной. Она так крепко задумалась, что не услышала стук в дверь.

– Конечно.

Бросив ещё один взгляд на тёмную улицу, Гермиона отошла от окна. Люпин нерешительно прошёл вглубь комнаты. Он осматривался по сторонам, изучал отклеивающиеся куски обоев и кое-как сохранившиеся символы Слизерина. Из полуразвалившегося комода торчали газетные вырезки и всякий хлам. Только столешница была в идеальном состоянии: флакончики, коробочки, всякие тюбики из косметички Гермионы выглядели совершенно инородно в атмосфере многолетнего запустения.

– Тут мило, – резюмировал Люпин и коротко улыбнулся. – Мальчики сказали, вы спите на диванах в гостиной.

– Да, – Гермиона смутилась. – Находиться вместе безопасней, да и в этом случае приходится топить только один камин.

Ей не хотелось признаваться в том, что в гостиную их свёл страх. Как будто Люпин, услышав это, останется разочарован и убедится в их ещё не прошедшей детскости.

– Что ж, резонно, – сказал он и осторожно присел на угол кровати. – И вместе не так страшно.

На это Гермиона не смогла сдержать улыбки. Неловкость была повержена. Сбросив гору с плеч, она тоже опустилась на кровать с другой стороны.

– Я хотел сказать тебе спасибо, – Люпин снова заговорил первым. – За то, что убедила остаться. И устроила перемирие. Нам нельзя ссориться – это верно. Будем грызться друг с другом – ничего не добьёмся. А впрочем, это я сплоховал: взвёлся как мальчишка. Просто идиот.

– Нет, у тебя была причина злиться, – отрицательно покачала головой Гермиона. – Гарри не должен был называть тебя…

– Трусом, – он легко произнёс то, что она не решилась озвучить, и опустил глаза. – Почему же, он прав. Я – трус. Всегда им был. А теперь особенно.

Пружины оглушительно скрипнули, когда Люпин поднялся на ноги и, выверяя шаг, направился к окну. Запустил руку в карман брюк, он выудил пачку сигарет. Гермиона, прежде не видевшая, как он курил, удивлённо вскинула брови. Люпин этого не заметил – он разглядывал темноту за окном и машинально потирал сигарету между большим и указательным пальцами. Такое обыденное движение в полумраке выглядело загадочным.

– И нет мне прощенья, – Люпин чиркнул зажигалкой перед своим лицом. Короткая вспышка пламени. Загоревшийся алым пятном табак, мгновенно погасший. Первая струйка дыма.

У него было очень интересное лицо: вытянутое, пропорциональное, нос великоват, зато правильной формы, тонкие губы, находящая одна на другую так, что составляют подобие сердца. Только глубокие шрамы заранее перечеркнули потенциальную смазливость. Если бы не они, Люпин ничуть не уступал бы Сириусу или Джеймсу Поттеру. Хотя и с ними он казался привлекательным. Замысловатое освещение причудливо раскидало тени на его лице: скрыло болезненную бледность кожи, посеребрило короткую щетину и всё же, избавило от морщин. С того ракурса, откуда смотрела Гермиона, Люпин выглядел юным, почти их ровесником. Разве что, усталый взгляд смазывал столь романтический портрет.

– Всё было не так с первого дня, – он нахмурился, быстро взглянул на сигарету, затем на Гермиону и несвоевременно уточнил, – ты не против?

Она тут же замотала головой, мол, нет, не против. Люпин благодарно кивнул и продолжил.

– Я жутко виноват перед ней, – он задумчиво выдохнул дым через нос. – Моё малодушие сгубило то немногочисленное хорошее, что было во мне. Я поддался соблазну. Поверил, что всё можно изменить. Закрыл глаза на очевидные вещи. Я знал, что обречён на провал, но так хотелось ошибиться, – сглотнул горечь, на секунду замолчав. – Прости, что говорю тебе всё это. Мне… я ни с кем не могу этим поделиться, ведь никто не поймёт, лишь осудит. Что справедливо.

– Я не осужу тебя.

В подтверждение своим словам Гермиона одарила его преданным взглядом. Люпин слабо улыбнулся в ответ.

– Сложно устоять, когда молодая красивая девушка так отчаянно борется за тебя. Тонкс была настойчива, убедительна, она хотела доказать всем и мне в первую очередь, что может справиться со всем багажом моих проблем. Я с ним столько лет не справлялся, а она… – его усмешка выглядела болезненной. – Меня воодушевило её упорство. Знаешь, Дора взяла меня приступом. Буквально. Нет, я не хочу обвинить её в навязчивости или чём-то таком. Я пытался быть с ней деликатным, хотел обставить всё так, чтобы она поняла, что ей не нужен такой человек, чтобы сама от меня отказалась. Тактику выбрал неправильную: трудности её только подстёгивали. Чем больше я сопротивлялся, тем сильнее она наступала. А потом… В Хогвартсе после схватки с пожирателями я подумал: а вдруг сработает? Вдруг она права и у нас получится? Смотрел на покусанного Билла и Флёр – они, конечно, совсем другие, у них всё иначе. Ещё Молли щебетала что-то про то, что Дамблдор был бы рад, если в мире было бы чуть больше любви…

Слушая его нелёгкую исповедь, Гермиона невольно ужалась тому, насколько оказалась права в своих догадках. Все эти ужимки, которые она замечала краем глаза, неловкие одёргивания от прикосновений, снисходительно-благодарные взгляды. То, что все принимали за робость и неуверенность, что списывали на его комплекс неполноценности, на самом деле было совершенно другим чувством.

– Я боялся ранить её, – Люпин устало прикоснулся было ко лбу, но резко отвёл руку в сторону, как будто пытался рассуждать. – Не хотел причинить ей вреда. Я всё понимал: я старый, нищий, прокажённый. Но я понимал также, что не могу сделать эту девушку счастливой из-за того, что…

Паузы в его обрывистых фразах заглушали самые отчаянные приступы стыда. Он мог бы и не произносить этого вслух. Гермиона уловила суть сразу же, стоило ему только начать. Ей самой сделалось так горько: наружу выскреблась безобразная жестокая истина. Именно это она предчувствовала в коридоре, это заметила в тени его глаз. Не безразличие, не сожаление. Потерянность. Люпин запутался гораздо сильнее, чем они могли полагать.

Как показывает история, человек сам по себе довольно вынослив. При определённом складе характера, чёткой мотивации и неотступности он может вытерпеть любые физические мучения: голодать, томиться от жажды, преодолевать боль, терпеть пытки. Увечья же морального свойства заметны куда меньше, но способны сломать даже самую сильную волю. Ремус Люпин не был слабаком – жизнь это доказала. Он продолжал жить и улыбаться, будучи вечным изгнанником, находил поводы для оптимизма в тёмные времена и способен был оказать самую лучшую поддержку ближнему. В этом была его сила и слабость одновременно. Он слишком щепетильно относился к людям, беспокоясь об их чувствах, даже в ущерб своим. Впервые в жизни он позволил себе немного удовлетворить своё эго: принял то, что и так уже настойчиво предлагают. Тонкс, сама того не ведая, загнала его в глухую западню. Её любовь, искренняя и не поддающаяся сомнениям, стала свежей водой для жаждущего. Вот только не мог он напиться из этого колодца.

– На мне столько вины, – зажмурившись, Люпин едва сдерживал слёзы. – Я не должен был давать ей надежды, не должен был соглашаться принять её чувство – оно так дорого и драгоценно, совсем не для моих грязных рук. И что я натворил? Женился на женщине, которую не любил и не смог полюбить, сколько бы добра она мне ни сделала, сколько бы ни пыталась осчастливить. Мы не совместимы во многом. У нас случалось столько мелких ссор! Боюсь, она всё понимала, но не хотела снова проявлять инициативу. Я думал, я собирался ей сказать, что это – ошибка. Но ребёнок всё так осложнил!

Гермиона нахмурилась и тяжело вздохнула. Дрожащими губами она пыталась выдавить из себя хотя бы что-то утешительное. Ничего не выходило. Не было слов, чтобы смягчить участь этого человека. Он тонул в глубокой пучине, обуреваемый страхами, виной и усталостью.

– Я тебя не осуждаю, – с трудом выдавила Гермиона.

Люпин вздрогнул от звука её голоса. Пепел сорвался на пол, осыпаясь тлеющими снежинками. Гермиона торопливо встала и приблизилась к окну.

– Это всё очень сложно, понимаю, – она заговорила шёпотом, боясь, что собственный язык её ослушается. – Пожалуйста, не дай чувству вины одержать верх. Ты просто человек, Ремус. Ты имеешь право на слабость и на ошибки.

– Ты была бы хорошим адвокатом, – хмыкнул Люпин. – «Виновен, но с кем не бывает».

– Я не шучу.

Строгость её взгляда осекла его, заставив отбросить иронию, пусть и трагическую. Неизвестно откуда взявшаяся в ней уверенность придала ей сил, и Гермиона после короткого промедления осмелилась прикоснуться ладонью к его щеке. Никаких предосудительный намерений – только робкая попытка показать понимание, выразить свою поддержку.

– Я знаю, что с тобой сейчас происходит, – заявила Гермиона, глядя на него с убеждением. – Ты всегда считал себя недостойным, виновным в своём недуге, а от того – человеком другого сорта. Ты весь состоишь из чувства вины, она во всех твоих жилах с детства. Потому ты всегда строг с собой, аскетичен, не можешь себе простить того же, с чем легко обходятся обычные люди. Сотни мужчин позволяют себя любить, не отдавая ничего взамен, эгоистично пользуются женщинами и не видят в этом преступления. Я знаю, ты – не такой. Твоя порядочность, честность, твоё благородство ни у кого никогда не вызывало сомнений. Ты не использовал Тонкс в корыстных целях. Ты поддался искушению. Но ошибся. Беда лишь в том, что вы замешкались и вовремя не расставили точки над «i».

Она не успела моргнуть, как оказалась в его крепких объятиях. Люпин прижал её к себе, пряча лицо в волосах, будто пытался спасти остатки своей репутации и самообладания.

– Спасибо, – шепнул он ей на ухо. – Не знаю, чем заслужил твою поддержку, но бесконечно тебе благодарен.

– Ерунда, – Гермиона успокаивающе гладила его по голове. – Всё исправится, Ремус. Всё наладится.

Неподвижно они простояли около окна ещё несколько минут. Возможно, её слова отчасти были лукавством. Кто знает, окажись в такой ситуации кто-то другой, стала бы она прибегать к таким извилистым оправданиям? Но сейчас это было неважно. Люпин – её друг, человек, которого она безмерно уважала, восхищалась им. Он нуждался в понимании, а не в порции справедливых обвинений. Вопреки себе самой Гермиона решилась взять на себя эту миссию.

– Что мне делать, Гермиона? – повернув голову к окну, тихо спросил Люпин.

Наивный вопрос, пусть и искренний. Будто она могла ответить на него! Ему бы ухватиться за спасительную нить, брошенную Ариадной, чтобы не заплутать в дремучих лабиринтах. Гермиона осторожно отстранилась, чтобы взглянуть на него. Он был так близко, что игра света больше не могла исказить его черт. Тёмные круги под глазами, покрасневшие белки. Что точно было ему необходимо, так это отдых.

– Для начала поспать, – сказала Гермиона и по-учительски строго уточнила, – сколько ты не спал?

Лицо Люпина приобрело недовольное выражение.

– Может быть, сутки.

– Врунишка.

Он хмыкнул и виновато потупился.

– Ладно, пару дней. Мучала бессонница. И совесть.

Нехотя Гермиона расцепила объятия. Уж она прекрасно понимала, как непросто заснуть с тяжёлым сердцем, когда все мысли об одном. В попытках справиться с собственным хаосом в голове она принялась переворачивать содержимое верхней полки комода. Как назло, то, что ей было нужно, никак не попадалось под руку.

– Тебе нужно сонное зелье, – произнесла она, ощущая на себе вопросительный взгляд. – Я найду и принесу.

– Ты предлагаешь мне остаться с вами?

Изумлённый тон Люпина ничуть её не смутил. Спроси он не у неё, а у мальчишек, Гарри и Рон непременно отправили бы его обратно даже после таких сложных объяснений. У Гермионы было совсем другое мнение на этот счёт. Деловито отставляя просмотренные баночки в сторону, она легко, но твёрдо ответила:

– По крайней мере на ночь.

========== 2. Чужие ошибки ==========

Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы.

Шарль Бодлер

Он не ушёл ни на следующий день, ни через неделю. Вальпурга Блэк голосила со своего портрета всякий раз, когда он проходил мимо, пока Кикимер по просьбе Гарри не завесил её портрет плотной тканью. Нахождение Люпина на Гриммо оставалось в определённом смысле на птичьих правах и вызывало молчаливые вопросы у мальчиков. Лишь Гарри однажды перед сном обмолвился, что не уверен, стоит ли посвящать его в детали их поисков.

– Если Дамблдор ему не сказал, значит, не посчитал нужным, – негодовал он.

– Перестань, Гарри, – Гермиона смерила его взглядом. – У тебя нет ни одной причины не доверять Ремусу. Он может быть нам полезен.

Однако полностью убедить друзей ей не удалось. Когда они вытрясли из Наземникуса Флетчера правду про настоящий медальон (Люпина по чистой случайности в тот день не было в доме), между ними произошла серьёзная ссора. Гарри наотрез отказался привлекать его к вылазке в Министерство: он и так сомневается не оказывают ли они ему медвежью услугу, позволяя его разрыву с Тонкс оставаться не разрешённым.

– Пусть лучше он нас страхует со стороны, чем лезет в горло к пожирателям!

– Твоя жизнь ценнее, но ты идёшь туда!

– Я не могу не пойти. Я чувствую крестраж, без меня вы его не найдёте!

С его аргументами Гермиона была категорически не согласна, но продолжать настаивать она не стала. Ей самой до конца не удалось определится: собственная двойственность восприятия положения, в котором оказались Люпин и Тонкс, раздражала её особенно тем, что не позволяла выстроить чёткий план действий. Справедливым было бы отправить его на очную ставку с женой, где они оба смогли бы наконец честно объясниться. Вот только смог бы он открыться так же искренне, как ночью около окна? У Гермионы возникали по этому поводу резонные сомнения. Позволить ему остаться с ними и продолжить игнорировать проблемы в собственной семье тоже казалось неправильным решением. Где же тогда найти баланс?

От навязчивых мыслей спасала лишь подготовка к поиску крестража, хранившегося у Амбридж. Судя по последним публикациям «Пророка», она всегда носила его на груди и не снимала даже тогда, когда он решительно не подходил к её наряду. Следовательно, розовая жаба была прекрасно осведомлена о его ценности. Увести медальон из-под её напудренного носа будет не так просто!

После ужина Гермиона задержалась на кухне, чтобы свериться со списком необходимого для предстоящей миссии. Гарри объявил, что откладывать дальше не имеет смысла: они и так уже больше месяца наблюдали за входом в Министерство и его сотрудниками. По крупицам собранная под мантией-невидимкой информация давала им достаточно сведений для того, чтобы, по крайней мере, войти и отыскать кабинет Амбридж. Остальное – вопрос везения. День «икс» был назначен на завтра.

Почти готовое оборотное зелье остывало на плите. Стол был завален бумагами, среди которых выделялась большая самодельная карта Министерства Магии, расчерченная вручную с десятками маленьких вкладышей и примечаний. Их Гермиона изучала уже четвёртый или пятый раз, проверяя ничего ли они не упустили из виду. Толстый блокнот под её рукой время от времени наполнялся заметками. За этим занятием её застал незаметно вошедший Люпин.

– Я надеялся на запах тыквенного пирога, – он наигранно принюхался и, подойдя ближе к плите, заглянул в котёл. – Снейп локти бы себе искусал, увидев, как ты преуспела в зельеварении.

– Вопреки ожиданиям, он всё же ставил мне «превосходно», – отозвалась Гермиона.

– Как будто ты оставила ему выбор!

Она обернулась и перехватила добродушную усмешку. Люпин уж точно не иронизировал над её способностями, скорее хотел подчеркнуть их неоспоримость. Благодаря своему педагогическому таланту, которым он, безусловно, обладал в отличие от многих других преподавателей, ему удавалось находить в людях потенциал и грамотно к нему апеллировать, да так, что даже самый неуверенный студент почувствовал бы себя очень способным. Гермиона оценила это качество ещё в школе. Люпин был её любимым учителем. Он никогда не прерывал её, давал возможность продемонстрировать свои знания, а главное – умел слушать. На третьем курсе он не скупился на похвалу, как будто чувствовал, что Гермионе важно услышать одобрение из его уст. А как он выслушал её трактат о защите прав домовиков! Если и был человек, способный так внимательно отнестись к её незрелой, но скрупулёзной работе, так это был Люпин. Он даже дал ей несколько советов для улучшения концепции и не преминул отметить её удачные формулировки.

Впрочем, пересечение их интересов не ограничивалось сугубо школьными вопросами. С ним всегда было так легко и приятно поговорить. О чарах маскировки или магическом реализме, об уникальных существах или античной поэзии. Гермиона вздрагивала от восторга, когда их мнения совпадали, и с жаром бросалась дискутировать, если Люпин затевал полемический спор. Они были на одной волне и с каждым годом, пусть встречи становились реже, им становилось интереснее друг с другом. Гермионе это льстило. Она никогда не рассчитывала на большее, но…

С тех пор, как он открыл ей неприглядную истину своих неудачных семейных отношений, между ними закрепилась какая-то особая невидимая связь. Ежедневно она становилась крепче. Взаимное доверие, которое и прежде не давало трещин, теперь проникло глубоко в её сознание, плотно там укоренившись. Несмотря на разницу в возрасте, скорее даже поколенческий разрыв (Люпин был немногим младше её родителей), он никогда не смотрел на неё с высоты своих лет. Они общались на равных, и Гермиона знала, что единственная из Золотого трио обладает этим преимуществом. К Гарри Люпин по-прежнему относился как к сыну своих друзей, Рона воспринимал в качестве своего бывшего студента. С ней же он говорил совершенно иначе, будто был уверен: она поймёт его непревратно.

– Кикимер оставил тебе ужин в буфете, – Гермиона поднялась со своего места и направилась за тарелками. – Как всё прошло?

В отличие от мальчишек, она знала, что Люпин иногда связывается с членами Ордена Феникса. Он узнавал у них последние новости о подпольной борьбе, попытках защитить семьи маглорождённых волшебников и переговорах о сотрудничестве с представителями других стран. Сведения были свежими, а главное – проверенными, что в их ситуации ценилось на вес золота. Однако Люпин рисковал. Не только быть пойманным пожирателями, но и навлечь на себя гнев Гарри Поттера: он истово противился поддерживать связь с кем-либо, чтобы случайно не подставить их под удар. Поэтому, когда Люпин впервые вернулся со встречи с Кингсли, они с Гермионой условились сохранить в тайне истинные причины всех его последующих отлучек.

– Всё в порядке, – заверил он, усаживаясь за стол. – На днях удалось подобрать укрытие для семьи Финч-Флетчи. Помнишь Джастина? У него ещё маленькая сестра. Тоже волшебница. Она в этом году должна была впервые ехать в Хогвартс, но Снейп отказался подписывать ей письмо.