Текст книги "Учебник житейской науки (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Тихо скрипнула дверь, словно от сквозняка, и в комнату скользнул Гастон. Мужчина в недоумении замер, рассматривая комнату, в которой прежде не был. Он привык к тому, что высокие столы на деревянных лапах присутствовали почти в каждой комнате, исключая его собственную, камеры пленников, да музыкальную комнату, конюшни. Даже в холле стоял один такой стол, о предназначении которого охотник ничего не ведал. Опустив взгляд и наткнувшись сначала на низкий столик, он скользнул дальше и так и замер, едва не задрожав. Пошлый, изящный и величественный в своей красоте граф бросил на него пронзительный, полный страсти и незнакомой нежности взгляд из-под ресниц, кажется, схватив Гастона за сердце, а затем ласково огладив. Это был не тот полный бешенства и вечного льда взгляд, что он видел прошлым вечером, когда разговорился с Аннет, которая понравилась ему своей лёгкой открытостью. Заметивший их Рудольф пришёл в полное бешенство и на глазах у брюнета отвесил собственной сестре смачную пощёчину, от которой у бедняжки подкосились ноги, и Гастону пришлось её подхватить. От того граф разозлился лишь больше, обдав холодом полного ненависти взгляда своего пленника.

Теперь это был ласкающий, пылкий взгляд, полный жизни и неведомых искр, которые заставляли сердце охотника колотиться в груди, отбивая ритм бешеного галопа лошади по мощёной мостовой. Скользнув взглядом по мужчине и едва не захлебнувшись слюной, Гастон несколько робко поклонился. Сам он был одет просто – тёмные брюки, держащиеся на его бёдрах только за счёт широкого пояса, да туника, свободно покоящаяся на нём и чуть оголяющая плечи. Сам он подобрал волосы, чтобы они ему не мешались и не лезли в глаза. Учитывая всё эту простоту, мужчина смотрелся привлекательно. Даже шрам его, побледневший и почти не выделяющийся на фоне остальной кожи, придавал ему особенную привлекательность.

– Присаживайся, – вальяжно и изящно чуть приподняв руку и обведя ей стол, произнёс граф, медленно принимая сидячее положение, отчего воротник его халата слегка разъехался, позволяя рассмотреть выдающиеся ключицы и соблазнительную ямочку между ними, в которой изящно разместился маленький камень на подвеске. – Я ждал тебя.

– Прошу прощения за то, что заставил ждать, – скованно отозвался Гастон, не узнавая своего ледяного графа и осторожно присаживаясь рядом с ним на подушки.

Граф скользнул по нему обволакивающим взглядом и нежно улыбнулся, слегка обнажив ровные жемчужно-белые зубы с чуть острыми клыками:

– Это не стоит извинений, Гастон. Ждать тебя – сплошное удовольствие. Изволишь попробовать суп-пюре с грибами и сыром? Повара сегодня постарались на славу – могу тебя заверить, – сменил тему мужчина, наливая меж тем в хрустальные бокалы почти что чёрное вино, от которого тут же распространился чудный аромат, что смешался с ароматом благовоний, которые до того подкинули в камин, делая обстановку более интимной. – Вино с южных гор, выдержка около ста лет. Я от него просто без ума.

– Настолько прекрасно? – позволил себе колкий вопрос Гастон, кидая непонимающие взгляды на изящного мужчину, что сейчас лично раскладывал еду по блюдам и наливал вино.

– Как и ты. – когда мужчина успел приблизиться к охотнику настолько – последнему было непонятно, но его обжигающе-возбуждающий шёпот раздался прямо над ухом брюнета. – У него потрясающий запах, не находишь?

От голоса Рудольфа прямо над ухом по телу пленника побежали стайки мурашек. По-юношески стройный граф меж тем был привлекательным, зрелым мужчиной. Его взгляды, мелькающие изредка улыбки, плавные, грациозные движения – всё это цепляло Гастона, влекло к Рудольфу словно магнитом. «Зверь», – пронеслось в мыслях пленника, когда он осторожно касался кромкой собственного бокала бокала мужчины, что сидел рядом с ним и завлекающе улыбался, не сводя с Гастона свой обжигающий, проникающий в самую душу взгляд. – «Хищник».

Рудольф вёл свою охоту со знанием дела – он скользил вокруг и около, не переходя в нападение, но удерживая свою жертву, не давая ей сбежать от себя. Неотвратимый, безмерно нежный и пленительный, он и в самом деле был прирождённым хищником, а изредка показывающиеся клыки лишь подтверждали это. Граф оказывался к Гастону всё ближе и ближе, то шепча у него над самым ухом, то почти касаясь губами его губ, ловя на себе приятно изумлённые взгляды, жадно принимая каждую улыбку, каждую секунду смеха своего пленника, готовясь сделать шах и мат, закончив эндшпиль (1), но он выжидал, он готовился к этой атаке, подбирая слова так, чтобы лишь больше заинтриговать своего пленника.

За лёгкими, совершенно бессмысленными разговорами они окончили ужин, выпили по несколько бокалов вина. Гастон расслабился и почувствовал себя, наконец, в некоторой безопасности. Рудольф же уже полулежал, полусидел на подушках, набивая длинную, тонкую трубку табаком и с опаляющей нежностью смотря на брюнета. Его изящные пальцы легко справились с этим делом, а губы вскоре зажали прикус (2), пока граф подносил к табачной камере (3) длинную, каминную спичку и раскуривал табак, ароматный дым которого тут же смешался с запахом вина и благовоний, окончательно вскружив голову Гастону. Он смотрел на то, как чувственные губы графа обхватывали конец мундштука, слегка его словно бы посасывая, затем приоткрываясь и выпуская в воздух сизый, густой дым, который обволакивал и охотника в том числе.

– Не хочешь попробовать? – сладко прошептал граф, едва касаясь собственными губами губ брюнета и смотря прямо ему в глаза, разгоняя всё новые и новые стайки мурашек.

– Я не курю, – тихо, смятенно отозвался брюнет, глядя на графа и понимая, что готов соблазниться любым его предложением сейчас.

– Но у тебя расширены зрачки. Значит, тебе нравится запах. Почему бы не попробовать на вкус? – вместе с дымом выдохнул Рудольф. И сизые, ароматные струи дыма очертили его лицо словно бы тончайшая шёлковая материя.

Протянув к губам Гастона трубку, граф с улыбкой следил за тем, как он делает несколько робких затяжек и начинает тяжело кашлять, но затем всё же берёт трубку и самостоятельно несколько раз затягивается. Взгляд Гастона постепенно становился всё более затуманенным, а по щекам ровным слоем разлился горячий румянец. Тело его словно бы зажило отдельной жизнью, пересытившись едой, вином, а от странного табака ему стало невероятно легко, хотя жар возбуждения и начал сковывать его тело. Отложив трубку, охотник принялся буквально пожирать взглядом графа, следя за тем, как чёрный атлас скользит по телу мужчины, как едва заметно бугрятся его мышцы. Облизнув пересохшие губы, брюнет скользнув взглядом по стройным ногам мужчины. Словно сорвавшись с цепи, он склонился и принялся целовать изящные лодыжки, придерживая их чуть дрожащими от нетерпения руками, прислушиваясь к участившемуся дыханию и едва слышным, хриплым стонам. Ему хотелось целовать эту нежную, тёплую кожу вновь и вновь, касаться, сжимать в своих объятиях Рудольфа. Он был опьянён внезапно нахлынувшими чувствами, был пьян от близости мужчины, но ничего не мог с собой поделать. Сладкие вздохи Рудольфа сопровождались ласковыми улыбками – мужчина готов был умереть от удовольствия и счастья, ведь Гастон целовал его добровольно, пусть и с некоторой помощью афродизиака.

Когда же поцелуи брюнета дошли до колен графа, тот метнулся вперёд, подобно хищнику, опрокидывая Гастона на подушки, принимаясь исступленно целовать его лицо, то и дело касаясь приоткрытых, чуть влажных губ, стягивая с Гастона одежду. Поддавшись страсти, подпитанной куда как более ласковыми и тёплыми чувствами, они льнули друг к другу, жадно соприкасаясь губами. Оставив брюнета без одежды, хозяин особняка нетерпеливо отпрянул, развязывая пояс халата. Замерев, чуть приподняв голову, пленник наблюдал, как соскальзывает блестящей волной чёрный атлас халата, лаская нежную кожу мужчины, очерчивая его тело. Судорожно облизнув губы и приняв сидячее положение, мужчина принялся чуть оглаживать рельеф его торса, касаясь губами груди, напряжённых жемчужин сосочков, изредка принимаясь ласкать их кончиком языка. Судорожный, сладкий стон сорвался с губ оборотня, когда он запрокинул голову. Жидкий шёлк волос мягко переливался в свете камина и свечей, что уже готовы были потухнуть.

Не переставая ласкать своего хозяина, следя за тем, как напрягается, наливается кровью его плоть, он всё больше изнемогал, желая быть ближе, чем сейчас. Теснее, чем кожа к коже. Чувствовать друг друга, быть продолжением друг друга, слиться в единое целое.

– Нравится? – раздался хриплый, надтреснутый шёпот над ухом Гастона, отрывая его от груди графа.

Подняв абсолютно затуманенный удовольствием взгляд на хозяина, мужчина кивнул, огладив грудь хозяина особняка вновь.

– Тогда я знаю, как сделать ещё лучше, – прошептал Рудольф, нежно коснувшись губами ушка мужчины и чуть прикусив его, вызвав очередную дрожь желания и возбуждения.

Осторожно развернув мужчину, Рудольф поймал его изумлённый взгляд в зеркале и довольно, мягко улыбнулся. Зеркало во всю стену позволяло им видеть друг друга целиком, каждое действие, каждое едва уловимое телодвижение, становящееся явным благодаря пляске огня в камине. Осторожно прижав Гастона спиной к своей груди, Рудольф чуть огладил его соски, наблюдая за лицом своего пленника, как оно искажается от удовольствия, как он прикрывает глаза, как губы его размыкаются в сладком стоне. Ладони графа оглаживали тело брюнета, прикасаясь везде, где удовольствие было особенно острым, отчего создавалось ощущение, что он касался абсолютно везде, заставляя стонать и изгибаться в своих руках.

Из-под прикрытых век пленник видел, как сверкают глаза Рудольфа, как его пальцы начинают скользить по плоти охотника, затем обхватывая тесным кольцом и принимаясь ласкать по всей длине, вырывая всё новые и новые, чувственные вздохи из груди мужчины. Губы графа заскользили по плечам пленника, слегка прихватывая кожу, позволяя прикоснуться и языку в том числе, обжигая горячим дыханием. Тела их горели от нетерпения. Оба понимали, что эта прелюдия затянулась, но оторваться друг от друга не могли. Гастон чувствовал спиной, как бешено колотится в груди сердце его хозяина, хотя с виду его спокойный и величественный, словно прекрасный король прошлого, Рудольф и казался безразличным. Но взгляд!.. Взгляд пылающих точно два маленьких солнца глаз мужчины обжигал, доставляя безумное удовольствие, врываясь в душу, вырезая там свои инициалы, и душа Гастона не сопротивлялась. Напротив, рвалась к его рукам, моля о том, чтобы вечно принадлежать ему.

Чуть подаваясь бёдрами навстречу руке Рудольфа, Гастон запрокидывал голову ему на плечо, растворяясь в этом удовольствии, отдавая всего себя. Довольно улыбнувшись, граф скользнул ногтем по набухшей головке плоти, вырвав один из сладчайших стонов из груди своего пленника. Горячее семя выплеснулось ему на руку, тяжёлыми каплями стекая по ладони. Осторожно приподняв ногу мужчины, граф принялся смазывать его же семенем тесное отверстие, подготавливая, не желая причинять лишней боли в этот вечер, в эту ночь, когда за окном стрекотали сверчки, а звёзды на небе словно бы специально замерли, сверкая и подмигивая, подбадривая их, спаивая их сердца воедино. Гастон видел, как пальцы мужчины проникают в его задницу, чуть растягивая. Он чувствовал их в себе теперь особенно остро. Чувствовал, как Рудольф чуть разводит их, раздвигая горячие стенки заднего прохода, отчего волны удовольствия и боли накатывали одна за другой. Чувствовал, как они скользили в нём, и лишь острее от того, что видел, как погружались в тесное отверстие уже три пальца графа.

Закончив подготавливать пленника, оборотень осторожно приподнял его за ляжки и ласково коснулся губами его ушка:

– Помоги мне, Гастон.

Имя это особенно сладко звучало в устах мужчины, переливаясь всеми красками этого мира, звучанием всех весенних ручьёв, звоном хрусталя. Едва не кончив от одного этого голоса, Гастон осторожно взял плоть мужчины, помогая ему проникнуть в себя, стараясь не напрягаться. Он не отрывал взгляда от зеркала, где видел всё происходящее. Он видел, как с трудом проникает внутрь головка члена графа, как натягивается до предела покрасневшее колечко мышц. Сердце Гастона бешено стучало где-то в горле, отдаваясь даже в паху. Сладкий полустон-полувскрик сорвался с его губ, когда Рудольф опустил его на себя до самого основания, а затем замерев, позволяя привыкнуть к ощущениям, ведь они достаточно давно не оказывались так близки друг с другом.

Осторожно запрокинув назад голову, Гастон обвил шею мужчину руками, сбито дыша ему на ухо, хрипло постанывая. Всё его тело дрожало от боли, удовольствия, возбуждения, колкого нетерпения, слившихся в единый бурный поток, что нёсся теперь по его телу, точно шторм в бесконечном море.

– Прошу… Прошу, Рудольф, – простонал Гастон, чуть приподнявшись и опустившись на плоти мужчины, и тут же издав сладчайший стон.

Облизнув пересохшие губы, не сводя взгляда с дрожащего тела возлюбленного, Рудольф принялся двигаться в нём, придерживая одной рукой, а второй лаская его сосочки, изредка опускаясь к его плоти и ногам, что были так пошло согнуты в коленях и широко разведены в стороны, чтобы ему было удобнее брать охотника. Сладкие стоны сплелись в единое целое, как и их тела, сгорающие в огне страсти и удовольствия. Граф прижимал к себе своего пленника, исступлённо целуя его плечи, его шею, оглаживая его торс, едва не плача от невозможности целовать не тело, а душу возлюбленного, касаться самого сокровенного, самого запретного, ласкать самую суть его своевольного брюнета, что теперь так сладко стонал и кричал, почти что самостоятельно двигаясь на его напряжённой, колом стоящей плоти. Рудольф смотрел на его лицо не в силах оторвать взгляд хоть на единственную секунду, забывая, что значит дышать. Это получалось у него скорее по инерции. Срываясь на рычание, оставляя пылающие метки засосов на плечах Гастона, он принимался яростно вбиваться в его тело, желая заявить своё право на него, всем желая доказать, что этот мужчина принадлежит ему. Ему и никому больше!

– Смотри, Гастон, ты мой, – хрипло выдохнул Рудольф, оставляя очередной яркий засос на плече пленника и оглаживая его плоть, не переставая двигаться с ним в такт, доставляя всё больше и больше удовольствия рывками, которые становились всё более грубыми и дикими, как того и требовало тело распалённого брюнета. – Ты принадлежишь мне. Мне и никому больше!

Приоткрыв глаза, бросив затуманенный страстью, но от того не менее ясный, осмысленный взгляд на мужчину, Гастон выдохнул самые сладкие слова, которые граф когда-либо слышал:

– Я твой, любимый. Твой.

Не веря собственным ушам, стискивая пленника в объятиях, оборотень всё сильнее двигался в нём, порыкивая и постанывая от удовольствия, чувствуя, как та бездна, что ещё утром жгла его глаза раскалённым песком возвращается вновь, но уже куда как более нежной и сладкой трелью чувств и ощущений. Горячие, живые слёзы наполняли его глаза, затем скатываясь по щекам, очерчивая изгиб чувственных губ, наполняя рот графа солёной горечью невысказанных чувств. Безумные поцелуи обжигали плечи и спину Гастона вновь и вновь, оставляя раскалённые дорожки счастья на его разгорячённой коже, пока не раздался лёгкий звон, и золото ошейника не соскользнуло с шеи охотника ледяным обручем, рассыпавшись на мириады светящихся пылинок, что обволакивали их обоих, словно бы сплетая вместе.

– Люблю, – исступленно повторял граф, глотая судорожные стоны, вслушиваясь в сладкие вздохи и всхлипы мужчины, чьё отражение он видел перед собой и не мог насытиться им. – Люблю.

Охотник и зверь слились воедино, подобно реке с ручьём, открывая перед собой горизонт безбрежного моря вечности, разделённой на двоих, отражающей мириады чувств. Взгляды их на миг встретились. Наполненный слезами счастья и невысказанного горя янтарь тонул в лазури бездонного неба, сливаясь воедино весенним ароматом счастья.

Когда б на то случилась ваша воля –

Гореть бы, верно, мне на медленном огне.

Вы ненавидите меня до боли,

И это весело вдвойне.

И это весело вдвойне…

Стынет окно, а в закате играет солнце -

Пейте вино, пойте песни, пока поётся.

Просто в камин бросьте ещё немного дров,

Вы, как и я один, в общем, сюжет не нов.

Вы столь близки и это так опасно,

Но разум, верно, утонул в «Дурной крови».

Вы ненавидите меня так страстно,

В пол шаге стоя от любви.

В пол шаге стоя от любви…

Комментарий к Ария восьмая

1. Эндшпиль – заключительная часть шахматной партии.

2. Прикус – конец мундштука курительной трубки, который держат между зубами и губами.

3. Табачная камера – «чаша» трубки, которую заполняют табаком.

========== Финал ==========

Мы держим,

Мы обнимаем

Жизнь, словно любовницу

Нам плевать, если ради ласки нужно сжечь всё.

Она сама предложит себя,

И у неё не будет другого выбора

Мы снова увидимся, мы снова увидимся

Там, где ничто приобретает смысл.

Мы поймём, откуда мы пришли.

Жаркое, изнуряющее лето, выпивающее все соки, сушащее землю, листья, кожу, оно стирало с щёк случайно мелькающие слёзы, что срывались с ресниц и падали на щёки, убегая тонкими струйками, словно от неведомой погони. Сушило губы, иссушая крики и вопли, не сорвавшиеся с губ стоны, проникая в самое нутро и сжимая сердце раскалёнными пальцами, впиваясь в них острыми, грязными когтями, пуская кровь вновь и вновь, подобно ручьям, что пускают проливные дожди. Тонкие пальцы скользят по стволу дерева, другие пальцы бережно прижимают к грифу тонкие струны, извлекая тонкий, жалобный плач обычного дерева, обычных жил. Смычок вновь и вновь касается струн, будоража в отвердевшей душе новые и новые чувства, хотя, казалось бы, что новое может познать древний оборотень под сенью лазурных небес, что так и плавились под жаром солнца, как плавится любовница в умелых руках мужчины, как кричит и стонет неумелый мальчишка в руках взрослого, желающего секса мужчины? Язык скользит по раскалённым губам, желая хоть как-то облегчить боль и муки. Взгляд воспалённых глаз скользит по пейзажу за окном, а руины вздохов разрушаются до мелкого песка, причиняя острую боль, сдавливая горло, лёгкие, наполняя их невозможной горечью.

Повторяя про себя три единственных слова, точно молитву, уже много-много лет, этим он и держался, вылавливая из тьмы блеск сапфировых глаз, ловя жадные вдохи, прижимаясь губами к чувственным губам, что приносили и приносят сумасшедшее удовольствие своими прикосновениями, вырезая взглядом тонкие черты лица и узоры на бледной коже кровавыми поцелуями-укусами, что могли вновь и вновь пронзать плоть его мужчины, уже не причиняя боли, заставляя биться в экстазе, измождённо откидываясь на простынях, точно после наркотиков. Тесносплетение тел и душ поражало красотой своей простоты, врезаясь глубоко в память и не отпуская более, удерживая от глупейшего из шагов, идея о котором постоянно крутилась в уставшем сознании графа, точно стая хищных птиц-падальщиков.

Мелодия прерывается столь же резко, как и начинается, и мужчина опускает руки, потерянно оглядывая помещение, словно стараясь его запомнить. Или вспомнить? Память его играла с ним злые шутки, выдавая то, чего не было, за то, что было. То, что было, падало в небытие, тонуло в Лете. Отложив инструмент на гладкую, идеально-чистую поверхность стола, Рудольф устало опустился в кресло, откинувшись на спинку и прикрыв глаза, что словно были засыпаны песком. Где эта тонкая грань, отделяющая его сновидения, его мысли и желания от того, что есть на самом деле? Глотнув прохладного вина прямо из бутылки, он стал пробовать его на вкус, перекатывая во рту, смакуя. Есть это вино или же его вовсе нет, а сам он мечется в горячечном бреду, лёжа в полном одиночестве на пропылившейся кровати? Глотнув кисло-сладкую жидкость и слизнув капли со всё таких же сухих губ, оборотень приоткрыл глаза и поймал на себе встревоженный взгляд Гастона. Он научился ходить так же бесшумно, как и сам граф, завораживая ледяным взглядом зверя, что так и сиял в полутьме их спальни раз за разом, каждую ночь.

– Рудольф? Ты в порядке? – тревога звучит в низком бархате голоса брюнета, пока он приближается к своему графу. – На тебе лица нет.

– Иди сюда скорее, Гастон. – нетерпеливо произносит мужчина, протягивая ему изящную, тонкую руку, пальцы которой были унизаны золотыми перстнями. – Иди же.

Бывший охотник, а теперь уже хищник, делает несколько широких шагов к мужчине и, осторожно сжимая его ледяные пальцы в своей тёплой руке, затем бережно целует тыльную стороны руки:

– Ты ледяной, мой граф. Неважно себя чувствуешь?

Рудольф лишь смятённо улыбается и, выпрямившись на кресле, чуть наклоняется к мужчине, подставляя лоб:

– Мне кажется, у меня поднялась температура.

Мягкое, точно прикосновение крыльев смелой бабочки, прикосновение губ Гастона ко лбу несколько отрезвило его мутное сознание, но лишь на несколько мгновений, пока он ощущал их на своей коже.

– Нет, ты абсолютно холодный, – отрицательно качает головой брюнет, присаживаясь на подлокотник кресла и обнимая мужчину за плечи. – Ты не спишь уже четвёртые сутки, Рудольф. В чём дело?

– Четвёртые? – мужчина поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с расстроенно-настороженным взглядом мужчины. – В самом деле?

– Да, ты не выходишь отсюда уже четвёртые сутки. Я заходил к тебе и просил лечь спать, но ты меня, похоже, не слышал, – нотки обиды скользнули в голосе Гастона, заставив Рудольфа содрогнуться с ног до головы.

– Я даже не чувствую усталости. – пробормотал граф, однако приподнимая собственную руку и смотря на мелкую дрожь изящных пальцев.

– Тебе нужно отдохнуть, мой граф. Пойдём, я уложу тебя. – просит мужчина, поднимаясь с подлокотника кресла и помогая дрожащему графу встать на ноги.

Повинуясь рукам своего бывшего пленника, Рудольф последовал за ним по полутьме коридоров к их спальне, где кровать уже дожидалась их двоих. На миг в глазах хозяина особняка мелькнуло желание, в груди нетерпеливо ёкнуло сердце – схватить Гастона, сжать в объятиях, сорвать с него ненужную одежду, исступленно целовать его губы, врываясь в него. Он наверняка горяч, как лава вулкана! Это должно помочь! Однако стоило графу скинуть с себя рубашку со старинным воротником и брюки, как остатки сил покинули его, и он рухнул на кровать, точно подкошенный.

Гастон смотрел на бледное лицо с проступившими под кожей тёмно-синими разводами сосудов, со впалыми щеками. Бледные, потрескавшиеся губы были судорожно приоткрыты в горячих, хриплых вздохах. Мягко приподняв хозяина особняка, брюнет уложил его на спину и укрыл одеялом. Всё тело графа было ледяным, дрожащим. Тёмные его ресницы так и трепетали, брови были напряжённо нахмурены.

– Всё пройдёт, мой граф, всё пройдёт. – тихо, едва слышно произнёс охотник, присаживаясь на кровать и принимаясь перебирать волосы возлюбленного мужчины, чуть запуская в них пальцы, едва касаясь кожи головы. – Ты поправишься.

Вот только от чего он должен был поправиться – брюнет не знал. Все те долгие двенадцать лет, что они провели вместе в этом поместье, наслаждаясь друг другом, пожиная плоды их трепетной, но огненно-страстной любви, пролетели совершенно незаметно. Словно бы это было несколько месяцев, но Гастон, в отличие от своего любовника, всё прекрасно помнил. Помнил и короткие помешательства своего зверя, когда он накидывался на своих безразличных слуг, снимая с них подчинение, разрывая им глотки, ломая кости. Всему этому он находил оправдания, но теперь искренне не понимал мужчину. Вот уже месяц Рудольф был сам не свой. Бледный, потерянный, он вызывал даже некоторую жалость у Гастона. Прежде сильный мужчина словно бы истощился, став похожим на бледную тень брошенного на улице мальчишки, оставленного там, чтобы умереть, но он начал выживать, вместо того, чтобы жить, как и другие счастливые дети.

Несколько лет назад они выехали в город вместе с слугами, чтобы хоть как-то развеяться. Там же они встретили и Вивьена, и Леона, и даже нескольких других бывших друзей Рудольфа. Державшаяся сначала ледяной и напряжённой атмосфера вскоре сменилась дружескими беседами и прогулкой. Гастон же, несколько отдалившись от них, чтобы посмотреть охотничье оружие, наткнулся взглядом на нежную картину. Иначе он и не мог её назвать. Весь в синяках, ссадинах, местами заляпанный кровью, прижавшись к одной из облупившихся стен, сидел маленький мальчишка, обхватив себя за колени тоненькими ручками. Подумав о том, что им с Рудольфом всё равно никогда не удастся сделать детей, а денег всё равно предостаточно, он хотел было взять мальчонку к себе, но сама Судьба вмешалась в происходящее. Он уже был достаточно близко, чтобы услышать, что мальчик тихо плачет и осторожно чуть касается пальцами здоровой руки кровавого шрама на другой руке. К нищему подбежал другой мальчишка – ухоженный мальчик со здоровым румянцем на щеках, сверкающими глазами, он был одет, как маленький граф – свеженькая рубашечка, жилет, брючки и перчатки.

– Почему ты здесь один? – спросил маленький граф, осторожно уложив руку на плечо мальчишке, что тут же дёрнулся от него, как зверь от огня. – У тебя нет родителей?

– Нет. – рыкнул мальчишка в ответ, упираясь спиной в стену дома и поджимая губы.

– Но так быть не может. – наивно-открыто улыбаясь, прощебетал мальчик, вновь приближаясь к нищему и протягивая ему руку. – Идём, я познакомлю тебя с моими родителями. Мама очень плачет, потому что говорит, что я – её последний ребёнок.

– Я не пойду, – огрызнулся маленький волчонок, отодвигаясь и явно пытался вот-вот укусить своего спасителя за руку. – Ты меня побьёшь.

– Глупенький! – ласково засмеялся мальчик и, осторожно взяв нищего за руку, повёл за собой, не слушая его рычаний и не позволяя оставаться на месте.

Гастон видел, как маленький граф подвёл нищего к паре: женщине в богатом платье и мужчине в не менее роскошном костюме. Сперва поморщившись, дама просто засияла от счастья, и вся группа скрылась из вида брюнета. «Вот и славно», – как-то невероятно-довольно подумал Гастон, чуть улыбаясь и так и стоя на месте, смотря на кровавые пятна, что остались после мальчишки.

И сейчас, сидя рядом с возлюбленным графом, перебирая его волосы, Гастон невольно сравнивал его с тем забитым мальчишкой – такой же истощавший, похожий на маленького, забитого волчонка, что остался один, без родителей, а взрослые его уже готовы сожрать за непоседливость. И хотя охотник знал, что перед ним – взрослый, могучий волк, он не мог сейчас не испугаться – настолько слабым сейчас выглядел его граф. Не столько слабым, сколько ослабленным. Его словно бы что-то сжирало изнутри подобно лихорадке, отравляя кровь и само существование, всё его естество. Склонившись и вновь коснувшись губами ледяного лба возлюбленного, брюнет прилёг рядом, смотря на него и стараясь не будить, хотя было бы лучше, если бы он разбудил мужчину.

Он утопал в собственных кошмарах, которые казались ему явью. Ему казалось, что он всё ещё бодрствует и ласкает Гастона, вжимая его всем телом в кровать, целуя, а тот оставался до ужаса безразличен, спокойно дышал и смотрел на графа ледяным взглядом.

– Гастон… Я люблю тебя… Люблю! Неужели ты не веришь? – судорожно шептал граф, целуя руки мужчины, не сводя с него воспалённого взгляда болящих глаз. – Гастон!

– Мне опротивели твои прикосновения. – ледяной тон брюнета обжёг душу Рудольфа солёной плетью.

– Но милый, – сорвавшийся голос Рудольфа испугал его самого, но ни одна мышца на лице охотника так и не дрогнула – он всё тем же ледяным взглядом смотрел на графа. – Ты же говорил…

– Я много тебе говорил, Рудольф. – каждый звук, слетающий с чувственных губ брюнета, впивался в сердце графа ледяным кинжалом, нанося глубокие раны, сводя с ума.

Мечущийся на кровати Рудольф разбудил задремавшего рядом Гастона. Холодная испарина блестела на его желтовато-бледном лице, губы припухли и покраснели от болезненных укусов, дыхание стало хриплым, тяжёлым, как будто что-то давило на грудь прекрасному графу.

– Рудольф, – окликнул того мужчина, осторожно потрепав мужчину по плечу, но тот никак не отреагировал, продолжая мучиться в плену своих кошмаров. – Рудольф!

Вздрогнув, граф распахнул глаза и уставился на Гастона абсолютно безумным взглядом воспалённо красных глаз. Схватив мужчину за плечи, он притянул его к себе, крепко прижав и едва не сломав ему кости рёбер.

– Рудольф? – неуверенно позвал того брюнет, опасаясь, что чем-то разозлил графа.

– Гастон, я люблю тебя. – исступлённо шептал мужчина, покрывая поцелуями лицо брюнета, всё так же хрипло дыша. – Люблю, слышишь?!

– Да что с тобой?! – вскричал мужчина, вырвавшись из объятий хозяина особняка.

– Это с тобой что?! – Оскалил зубы оборотень, резко сев и сократив между ними расстояние вновь. – Почему ты не мог сказать мне раньше?!

– Что? – несколько растерянно поинтересовался брюнет, глядя в безумные глаза возлюбленного.

– Что я тебе противен вновь! – рявкнул мужчина, вскакивая с кровати и начиная метаться по комнате, точно тигр в клетке.

Гастон следил за ним совершенно растерянным взглядом, чувствуя, как холодный пот выступает на спине и на лбу, как руки начинают мелко дрожать от услышанного. Что заставило его так подумать? Неужели он и впрямь провинился, и теперь их отношения вернутся к начальной точке?

– Если всё так, то зачем ты здесь?! – рявкнул, развернувшись, граф, и от его голоса задрожали стёкла в окне. – Ты знаешь, как я тебя люблю, что я мог бы тебя отпустить!

– Рудольф, но всё это не так. – выдохнул Гастон, поднимаясь с кровати и осторожно протягивая руку к оборотню, но его грубо отпихнули.

– Ты сам сказал это не далее, как пять минут назад. – огрызнулся хозяин особняка, сверля мужчину взглядом и нервно кусая и без того окровавленные губы.

– Это был сон. Всего лишь сон, – попытался достучаться до возлюбленного брюнет.

Замерев напряжённой тенью возле окна, Рудольф смотрел на него лихорадочно сверкающими глазами, не смея поверить его словам и напрягаясь всё больше. Всё его тело было словно натянутая тетива лука – он готов был рвануться вперёд, вжать возлюбленного в кровать, срывая с него одежду, вбиваясь в его тело, кусая, лаская, вырывая из груди крики и мольбы о пощаде.

– Прошу, мой граф, ложись. – взмолился Гастон, подойдя к графу и взяв его за руку, после прижав ледяные, дрожащие пальцы к собственным губам. – Завтра отправимся в город, развеемся. Ты придёшь в себя. Ты только ложись, поспи, я буду рядом.

– Обещай. – выдохнул мужчина, прижав к себе любимого и, не услышав его ответа, прижался губами к его губам, жадно целуя их, кусая.