Текст книги "Учебник житейской науки (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Им нужно было выплёскивать всю свою звериную страсть и ярость, если они не хотели обращаться в безумных зверей, а потому они собирались и проводили такие игрища, долго которых Гастон выдержать не мог. Он задним умом понимал и то, что наверняка они были когда-то людьми. Но если бы он знал, что всё было куда как запутаннее! Они и в самом деле были когда-то людьми, жили в маленьком городке близ реки. Рудольф был старшим ребёнком в семье аристократической семьи, что уехала из города подальше в деревню, чтобы сын и дочь (Аннет) росли здоровыми и бодрыми детьми, какими они и выросли. Естественно их обеспечивали так, как не обеспечивали никого. Но всё перевернулось в ту ночь, когда они с отцом отправились на охоту и задержались. Из кустов вдруг вылетел огромный волк, который задрал отца юноши, а после кинулся за брюнетом вдогонку. Рудольф уже почти добрался до города, когда волк вцепился в его ногу. Холодная тьма охватила его тело после этой ночи. Жизнерадостный юноша стал холодным и неприступным, точно камень, точно вечные ледники. Мать вскоре скончалась, оставив сыну огромное состояние. Отстроив себе особняк поглубже в лесу, мужчина начал жизнь отшельника, забрав свою сестру, которая долгое время не понимала, что произошло с её братом. Она и некоторые слуги просто ездили в город за едой, остальными необходимыми вещами и продуктами. Озлобленный, уязвлённый, хоть и ставший едва ли не всесильным, Рудольф обратил свою сестру, не желая расставаться с ней, хотя та и была против, хотела сбежать от брата куда подальше и начать новую жизнь. Ей это почти даже удалось, но он нашёл её.

Столетия в особняке не изменили их внешности, зато превратили их души в глыбы льда. Слуги менялись, деревья вырастали и старели, зима сменялась весной, та летом, лето заменяла осень, а на смену вновь приходила зима. И так раз за разом. Набирая себе нескольких юношей и девушек для развлечений, Рудольф наткнулся на Вивьена и его младшего брата, которые вскоре стали ему подчиняться, а затем покинули его, как самостоятельные оборотни. Их стая всё разрасталась, но вскоре они нашли способ держать себя в руках. Ещё несколько сотен лет пролетели словно бы незаметно в вечных сексуальных развлечениях, в выездах в город и торжественных ужинах. Люди вокруг менялись и для каждого поколения Рудольф и его стая оставались чем-то новым и непознанным.

Но на сцену вышел Гастон. Охотник, убивший не одного их сородича. Рудольф готов был ринуться в город и убить наглеца, но задумал куда как более изощрённую месть, которую и стал вершить. Но случилось одно непредвиденное но. Этим но оказалось робкое чувство, появившееся в его сердце и окаменевшей душе, как пробивается тонкая травинка через слой камней и горных пород. Строптивый брюнет, что не хотел подчиняться ни под каким видом, влюбил своевольного графа в себя, сам о том не ведая.

Луна медленно клонилась к горизонту, стремясь скрыться за верхушками деревьев. Тогда-то Гастон и услышал приближающийся вой – звери возвращались. Он видел, как менялись их тела, как вместо огромных волков на ступени особняка ступают двое прекрасных людей, перемазанных в крови, и его пёс. «Надо бежать», – твёрдо решил мужчина, прикусив губу. Наспех одевшись, охотник подкрался к двери и замер, прислушиваясь – слуги, услышав, что хозяин вернулся, ушли прочь, решив, что Гастона больше незачем охранять.

Подобно вору, он на цыпочках выскользнул из комнаты и, стараясь передвигаться в тени, двинулся прочь по коридору, к тёмной лестнице, надеясь, что не встретит беспощадных зверей. Его сердце настолько громко стучало в груди, что брюнету казалось, будто бы его слышит весь особняк. Он передвигался бесшумно, точно сам был рождён зверем. Задержав дыхание, Гастон скользнул вниз по лестнице, пересёк холл, узкий коридор и вынырнул на улицу.

Снаружи было холодно и ветрено. Порывы ветра вздымали плащ охотника, заставляя мурашки бегать по телу. Оглянувшись на особняк, мужчина пустился бегом по парадной лестнице, затем по очищенной дороге к приоткрытым воротам. Быстрее! Быстрее, прочь из этого жуткого места! Он не слышал ничего, кроме своего сбившегося дыхания и шума крови в ушах. Он впервые за долго время оказался за пределами территории особняка, но из памяти его не выветрились воспоминания о том, что, где и как расположено. Утопая в сугробах, ледяная корочка которых порезала ему до крови руки, он шёл прочь, вскоре скрывшись в тёмном лесу. Луна окончательно скрылась за горизонтом, кругом рассвело. Ноги его промокли и замёрзли, но он вышел на более-менее расчищенную дорогу и бросился по ней, спотыкаясь, поскальзываясь и падая. Неудачно приземлившись в одно из падений, он расшиб себе нос, но вновь вскочил на ноги и бросился прочь. Его всё больше тошнило и трясло, но иначе он не мог. Он не представлял себя теперь рядом с Рудольфом – слишком страшно ему было для этого, хотя внутренне он и понимал, что всё ещё что-то чувствует к своему ледяному графу, начавшему медленно отогреваться в его присутствии. Бежать. Не важно, куда. Главное, что подальше от этого места. От этого особняка, который глубоко врезался в память мужчины, оставив отпечаток в его душе, который никогда не сможет исчезнуть.

Мужчина несколько раз останавливался на несколько минут, чтобы натереть лицо снегом, прийти в себя и броситься дальше. Он не знал, хватились ли его уже или ещё нет, но нужно было бежать. И когда в глазах мужчины всё готово было померкнуть, а силы его покидали, он увидел просвет между деревьями. Рванувшись из последних сил, он вышел к небольшой, светлой усадьбе. Здесь жизнь била ключом – слуги носились туда-сюда по двору, расчищая его от снега, кто-то занимался чисткой ковров. Само здание в три этажа с балкончиками и кокетливо-жёлтыми шторками производило вполне себе приятное впечатление. Гастон замер. Он бежал, выбился из сил, теперь нашёл людей и… что он им скажет? Помогите, мой хозяин – оборотень?! Или «помогите, за мной гонится граф-оборотень!». Пребольно укусив себя за губу, брюнет замер, но ступор его продлился недолго – он увидел, как из усадьбы выходит… Леон в зимней шубке.

Блондинчик довольно улыбался, прохаживаясь по двору и следя за работой слуг. На миг подняв взгляд, он так и замер, увидев Гастона. Брюнет, поймав на себе этот взгляд, на дрожащих от усталости ногах направился к брату Вивьена, готовый упасть в обморок.

– Гастон, какая неожиданность. – пролепетал юноша, подходя к мужчине и обнимая его, затем поднимая на него удивлённый взгляд. – Почему ты здесь? Что-то случилось с Рудольфом?

Взгляд его скользнул по ошейнику на Гастоне, и Леон был вынужден откинуть эту версию прочь и заподозрить неладное. Желая уйти от ненужной темы, Леон засиял улыбкой и погладил брюнета по щеке, начиная тараторить так, что тот не успевал и слово сказать:

– Я в любом случае безумно рад видеть тебя Гастон. Ты не представляешь, как я по тебе соскучился! Ах, если бы братик и Рудольф не поссорились, мы бы виделись чаще, знаешь? Ой, ты же, наверное, замёрз и устал! Идём в дом, я тебя накормлю и дам согреться.

Не слушая возражений и щебеча о том, что Вивьен только недавно был у него в гостях, а затем уехал по своим делам, что тройняшки недавно тоже заезжали в гости с Жаном, что зима в этот раз выдалась просто необыкновенная, Леон повёл мужчину в дом, где ему предоставили сухую одежду, тёплое молоко, мятый картофель с мясом. Гастон даже успокоился и начал было подумывать о том, чтобы остаться здесь, если будет возможность. В конце концов, спать с очаровательным мальчиком-шлюшкой, который не тыкает мордой в грязь, гораздо приятнее, чем с куском вековечного льда.

– Если хочешь, можешь остаться у меня, – вдруг заявил Леон, открыто улыбаясь Гастону и осторожно усаживаясь к нему на колени, когда он пил горячий чай. Тонкие его пальчики скользнули в волосы мужчины, принимаясь перебирать и чуть сжимать. Глаза Леона так и засверкали страстью и похотью. – Я договорюсь с Рудольфом.

– А ты уверен, что у тебя получится? – поинтересовался мужчина, позволив себе уложить руку на бедро юноше и чуть огладить.

– А ты во мне сомневаешься? – чуть потеревшись бёдрами о пах мужчины, Леон поднялся на ножки и поманил брюнета за собой.

Повинуясь ему, точно марионетка кукловоду, Гастон последовал за юношей, который провёл его по лестнице на второй этаж, а оттуда – в уютную спаленку в светлых тонах. Двуспальная кровать на дубовых ножках с балдахином уже дожидалась их – слуги сняли покрывало, чуть отодвинули одеяло, взбили перины и подушки.

– Так вот, где твою попку все используют, – задумчиво протянул Гастон, оглядывая спальню и чуть ухмыляясь.

– Именно так. А ещё в конюшне, в саду, в библиотеке, в трапезной, в гостиной… – начал перечислять Леон, но брюнет повалил его на кровать, затыкая ему рот поцелуем.

«Вот ведь неуёмная шлюшка!» – с садистским удовольствием подумал Гастон, раздевая Леона, мелко дрожа от прикосновений к бархатистой коже юноши, словно это доставляло ему безумное удовольствие. – «Трахать бы тебе и трахать. Втроём! Вчетвером! Чтобы из тебя весь дух выбило». Куснув нижнюю губу юноши, мужчина грубо втолкнулся в его ротик горячим языком, принимаясь там хозяйничать с уверенностью полноправного любовника или мужа, пока его руки срывали с Леона остатки одежды. Блондинчик, глухо постанывая в губы охотника и прогибаясь под его прикосновениями чувственной дугой, времени зря не терял и избавлял мужчину от одежды. Оторвавшись от губ брата Вивьена, брюнет отстранился, придирчиво осматривая его столь юное и столь развратное тело, что манило к себе, точно магнитом. Грудь юноши вздымалась и опускалась от сбившегося дыхания, бусинки сосков темнели на его бледной коже груди. Прикусив губу и скользнув взглядом по плоскому животику, по стройным бёдрам, по всё ещё небольшому, мальчишескому члену, Гастон прильнул к груди юноши, кусая и вылизывая его соски, сорвав с полных губок сладостный стон. Ноготки прошлись по коже мужчины, разгоняя стайки мурашек, оставляя розоватые полоски, заставляя брюнета прогнуться в спине и теснее прижаться к юному телу.

Приподняв бёдра юноши и разведя его ягодицы, мужчина потёрся плотью о тесную дырочку. Судорожно облизнув губы, Гастон принялся вталкиваться в повлажневшую от возбуждения, покрасневшую дырочку, с силой сжимая упругие округлости ягодиц.

– Не хочешь быть понежнее? – судорожно выдохнул Леон, хотя его попка уже наполовину приняла плоть Гастона в себя.

Не говори, что тебе не нравится так, – прошипел ему в самое ушко Гастон, затем прикусив мочку. – Ты похотливая шлюшка, Леон. И тебе наверняка будет лишь приятнее, если твою дырку будут трахать втроём.

– Как ты груб! – сладко простонал юноша, когда мужчина с силой втолкнулся в него до конца, до самого упора так, что яйца его звучно шлёпнулись об упругую попку.

Однако, Гастон был больше не настроен болтать – он принялся сильно, резко двигаться в попке блондинчика, крепко сжимая хрупкое тело в своих руках, прижимая к себе, словно желая растворить в себе. Между ними не было пространства даже для воздуха. Охотник жадно, ненасытно двигался в теле Леона, выбивая из него крики и сладкие стоны, причиняя боль, доставляя безумное удовольствие. Мужчина то и дело покусывал его кожу едва не до крови, порыкивая и постанывая от безумного удовольствия. Они будто бы сплавились воедино, наслаждаясь друг другом, сгорая в едином огне страсти и потерянной, надломленной нежности, с которой Леон гладил плечи мужчины, его спину, то и дело оставляя следы царапин. Губы его приоткрывались в сладчайших стонах и криках, что лишь подстёгивали мужчину всё сильнее двигаться в нём, всаживая ему по самые яйца так, что тот начинал под ним буквально ездить по прохладному атласу простыней.

Леон шептал мужчине на ухо что-то приторно-пошлое, сладкое, постанывая, выдыхая с криками его имя, разгоняя по телу мужчины волны удовольствия, возбуждения. Поддаваясь безумию, поддаваясь животному обаянию юноши, он жадно двигался в нём, чувствуя, как неумолимо приближается разрядка. А казалось, что хочется ещё и ещё, хочется не отрываться от тела Леона, но человеческие возможности ничем не изменить. Сильно втолкнувшись в разгорячённое отверстие блондинчика, мужчина обильно излился в него, глухо зарычав. Тяжёлые белые капли семени выплеснулись на животик юноши – Леон не выдержал. Медленно выскользнув из разгорячённого отверстия, мужчина чуть пошатнулся. Неестественная, жуткая слабость навалилась на него. Впрочем, после длинного забега и столь утомительных постельных игр, это было неудивительно. Туман подступил к голове мужчины, и он рухнул на кровать, как подкошенный, утонув лицом в мягких перинах и тут же и уснув.

Проследив за падением брюнета недовольным взглядом, Леон устроился рядом с ним и принялся ласкать себя, пожирая Гастона взглядом. Он уже готовился отдавать приказы своим слугам, чтобы они ни в коем случае не пускали сюда Рудольфа, который обязательно явится за любимым пленником. Пальчики одной руки скользили по плоти Леона, лаская, а другая рука уже массировала растраханное отверстие, перемазываясь в семени Гастона. «Какой он густой!» – довольно подумал Леон, облизывая губы, а затем принимаясь слизывать семя мужчины с собственных пальцев. Как только пальцы его были тщательно вылизаны, он снова запустил их в свою попку, принимаясь надавливать на простату. Плоть его пульсировала от удовольствия, но ему было мало. Мельком глянув на свой стол, где стояло множество скляночек, валялось около дюжины книг, блондинчик перестал себя ласкать и рванулся к нему. Взяв две склянки, брат Вивьена вернулся к кровати, облизнув губы и виднеющиеся клычки. Жадно потянув носом воздух, молодой граф перевернул Гастона на спину. Одним зельем отерев его лицо, чтобы точно не проснулся, другим Леон принялся натирать его плоть, которая уже вскоре стояла колом. Охотник же спал мёртвым сном и ведать не ведал о том, что его так нагло используют. Вновь облизнувшись, Леон оседлал бёдра мужчины и принялся насаживаться на его плоть, сладко постанывая и дрожа всем телом. Однако и этого ему казалось мало. Насадившись на плоть Гастона до самого основания, он принялся добавлять к плоти мужчины собственные пальчики, судорожно дыша и жалея, что они не в его кабинете, в котором достаточно «игрушек», чтобы развлечься во время нудной работы с бесконечными городскими бумажками. Его задница охотно принимала в себя всё продолговатое и округлое, что можно было туда впихнуть. Пару раз один из его служек-любовников умудрялся впихнуть в него виную бутылку.

С остервенением двигаясь на плоти мужчины, вонзая в себя пальчики, Леон стонал в голос, но желал большего, уже зная, что как только кончит, отправится к своим четырём фаворитам, чтобы провести хорошую ночь, лаская мужские члены, насаживаясь на них, забирая в рот. Представив себе эту картину, Леон довольно застонал и, резко опустившись на плоть мужчины, обильно кончил.

Леон осторожно слез с плоти мужчины, смотря на то, как его член мелко подрагивает от пульсации. Склонившись, юноша принялся вылизывать его по всей длине, как леденец, затем забирая в рот и принимаясь посасывать. Безумное возбуждение тут же охватило его тело. Горячий член мужчины жадно пульсировал в его тесном ротике, медленно лишь сильнее напрягаясь и готовясь излиться в ротик юного графа, а оттого Леон принялся лишь более яростно сосать его член, насаживаясь на него горлом и слегка сжимая собственную шею, прикрывая глаза от удовольствия. От ощущения того, как член мужчины раздвигает горло, как пульсирует внутри голову, по его собственной плоти сочилась влага смазки. Юноша сильнее стиснул собственную шею, принимаясь надрачивать через неё член мужчины, потираясь собственной плотью о ногу охотник. Когда же горячая, солоновато-горькая, вязкая субстанция выплеснулась, заполнив горло, граф лишь с наслаждением сглотнул её и, поднявшись с кровати, не став брать даже одежду, умчался к своим любовникам. А Гастон, измождённый, разбитый, так и остался лежать на кровати бесчувственной кучей мяса, костей, мышц и прочих составляющих.

Ему снились невероятно-лёгкие и приятные сны, которых он не видел с самого глубокого детства, что уже дало повод с утра быть бодрым и довольным всем и вся. Однако судьба его должна была сложиться по-другому. Он лежал в кровати уже не один – после ночных развлечений Леон вернулся в свою комнату и уже несколько часов как согревал его своим горячим телом. Мужчина слушал мягкое сопение над своим ухом и получало от этого невероятно удовольствие и даже чувствовал, как сильнее напрягается его и без того стоящий с утра член. Внизу раздался звон посуды, какой-то шум, но мужчина не придал этому значения. Приобняв блондинчика и запустив пальцы ему в волосы, Гастон уткнулся носом в его лоб, довольно улыбаясь. Он уже задремал, как дверь с грохотом распахнулась и принесла с собой ледяной воздух. Леон дёрнулся и распахнул глаза, резко сев в кровати.

На пороге, злой и уставший, с едва заметными синяками под глазами высился Рудольф. Тёмные его волосы рассыпались по плечам, в них застряли почему-то до сих пор не растаявшие снежинки. Одежда его была слегка помята, но выглядел он всё так же величественно, а трость, которую он сжимал в руках, угрожающе поблескивала уже слегка вытащенным кинжалом. Взвизгнув, брат Вивьена натянул на себя одеяло, после теснее прильнув к Гастону. Он весь затрясся от ужаса и не знал, что ему делать теперь.

– Ты украл мою собственность, Леон! – рявкнул с порога граф, размашистым шагом пересекая комнату. Не успел блондинчик и слово сказать, как Рудольф схватил его за золотистые кудри и стащил с кровати. – И ты имеешь наглость просить меня, чтобы я его тебе отдал?!

Едва не плача, юноша попытался разжать пальцы мужчины, что больно держали его за волосы, едва не снимая скальп.

– Рудольф… Рудольф… Прости… – всхлипывал юноша, по щекам которого наконец заструились слёзы. – Прости, пожалуйста!..

– Для тебя я господин! – рявкнул мужчина и дёрнул блондинчика за волосы, отчего он закричал в голос, пытаясь отстраниться, забил ногами, изгибаясь, но боль была слишком велика.

Отойдя от ступора, брюнет вскочил с кровати и кинулся к Рудольфу:

– Отпусти его!

– Молчать, шавка! – рыкнул на него граф, и Гастон на миг замер, с ужасом смотря на лицо графа.

Прекрасный Рудольф ничуть не изменился внешне, но его золотистые глаза говорили сами за себя. В них отражались и горечь, и ужас, и ненависть, в золоте его глаз плескались волны боли – мужчину задели за живое. За то единственное живое, что осталось в его душе. Отпустив плачущего от боли Леона, граф рванулся вперёд и схватил Гастона за горло, прижимая к дубовому столбику кровати:

– Дома тебе достанется.

От того, что мужчина сильно сжал горло Гастона, последний смог лишь захрипеть в ответ и вцепиться в руку мужчины. Долгий, пронзительный взгляд мужчины буквально сковал его по рукам и ногам.

– Одевайся, – приказал оборотень, кинув мужчину на кровать и обратив своё внимание обратно на Леона, что тихо всхлипывал, свернувшись на полу тесным комочком и накрыв голову руками. – Если ты хоть на шаг приблизишься к моему Гастону, я выпущу тебе кишки, мерзкий сучонок.

Блондинчик что-то всхлипнул в ответ и закивал, явно говоря, что больше никогда не притронется к сокровищу Рудольфа. Точно сомнамбула, брюнет натянул на себя бельё и брюки, а затем и остальную одежду. Как только он натянул на ноги обувь, Рудольф звонко щёлкнул пальцами и чуть прозрачная, крепкая цепь протянулась от ошейника Гастона к его руке. Дёрнув за «поводок», мужчина повёл его прочь из комнаты, а затем и из усадьбы. Мрачная аура над ним давила и на Гастона тоже, который вдруг почувствовал себя виноватым перед хозяином. Их не встречала карета, не было и лошадей – Рудольф дошёл сюда по следам брюнета и обратно собирался идти тем же самым путём.

Было ужасно холодно и скользко, пронизывающий ветер забирался мужчине под одежду, разгоняя стайки мурашек. Цепь, которую держал хозяин, казалось, была невесомой и крепкой, как сталь. Когда же молчать стало невыносимо, Гастон решил извиниться перед мужчиной:

– Рудольф, мне…

– Молчать. – рыкнул граф, даже не оборачиваясь, чем невероятно задел охотника и тут же отбил у него всякое желание извиняться за произошедшее.

– Ты сам во всём этом виноват, кретин! – крикнул брюнет, и оборотень замер. Замер и охотник, с ужасом ожидая реакции графа.

Резко обернувшись к Гастону, Рудольф дёрнул цепь на себя, притягивая мужчину к себе и стискивая его в настолько сильных объятиях, что у брюнета едва не захрустели кости.

– Я виноват?! – заорал он, тут же и оттолкнув от себя мужчину, отчего он рухнул в ледяной снег. – Я виноват?! Ты, чёрт возьми, сбежал! Ты хоть знаешь, как я испугался, когда подумал, что потерял тебя, а?! Ты мой, Гастон, слышишь?! Ты мой и ничей больше! Я никогда тебя не отпущу!

Голос его срывался на рычание, а глаза так и полыхали от ненависти, боли и страха.

– Ты зверь! – вскричал Гастон, пытаясь подняться, но тело его не слушалось.

– Я – зверь! А ты моя добыча! – рявкнул оборотень, и деревья мягко зазвенели от его сильного голоса своими ледяными веточками.

Граф стоял над мужчиной, смотря на него едва ли не сумасшедшим взглядом, не желая его отпускать уже никогда. Гастон распростёрся на снегу, изумлённо глядя на графа и мелко дрожа от ужаса. Внутри у него всё бурлило, смешивалось в гремучий, опьяняющий коктейль. Склонившись над Гастоном, Рудольф поднял его на руки и продолжил свой путь. Темнело. Небо занесло тучами, и вскоре пошёл крупный, мягкий снег. Охотник смотрел на мужчину снизу-вверх, смотря на снежинки, что запутались в его волосах, таяли на его лице, оставляя маленькие, чуть сверкающие капли. Поймав взгляд своей жертвы, граф ухмыльнулся и, склонившись к его уху, тихо шепнул:

– Ты – мой, Гастон.

Слабость боли и иглы потерь

Синтезируют робкое счастье.

Я твой чёрный латексный зверь

С ярко-красной огненной пастью.

Я крадусь за тобой по следам,

Что оставлены потом и кровью,

По минутам, часам и годам,

Истекая своею любовью.

Захлопни окна, захлопни дверь –

На пороге твоём стоит чёрный зверь.

========== Ария восьмая ==========

Сохнет трава, задохнулись глухие трубы.

Клятвы слова, против воли прошепчут губы.

Мне не дано знать, что сказало мне: «Прими»,

Злое, как кровь, вино любит играть с людьми.

Но как же мог я поступить иначе?

Хоть, впрочем, ясно мне действительно одно –

Вы, ненавидите меня до плача,

И мне от этого смешно.

И мне от этого смешно…

Ваши глаза, так сверкают желаньем мести,

Против и за: ваша честь и моё бесчестье.

Как же давно размотали боги эту нить?

Только вино одно это велит забыть.

Первые робкие травинки стали пробиваться сквозь землю, солнечные лучи робко начали прогревать замёрзший за три месяца воздух, лазурное небо казалось недосягаемо-высоким и прекрасным, манящим. Редкие облака проплывали в вышине, но мужчина чувствовал – сегодня вечером будет буря. Он различал вдалеке грозовое облако, что собиралось из этих самых мелких, безобидных кусочков ваты, что вдруг воспарила к небесам. Первые птицы стали распевать свои песни, пробуя свой голос после зимы. У кого-то уже были голодные птенцы, которых следовало накормить как следует, чтобы росли и скорее улетали, перестав мешаться целыми днями. Ведь тогда можно будет воспарить к небесам и ни о чём не думать, даже о давно надоевших детях. Лес оживал, наполняясь жизнью, голосами, движением и теплом, какого здесь давно не было.

Отвернувшись от окна, граф опёрся на стол, низко опустив голову. Спина его была напряжена до предела, как и всё остальное тело. Казалось, каждая клеточка его тела превратилась в оголённый, воспалённый нерв. Сейчас он напоминал хищника перед броском – грациозного, завораживающего и прекрасного, но в то же время – смертоносного, дикого и беспощадного. Но он и был зверем. «Ты – зверь!» – вспыхнуло в памяти мужчины, и он, зарычав, метнулся к дивану и вцепился в обивку когтями, разрывая её. Слова брюнета, брошенные, скорее всего, в полнейшем ужасе, в беспамятстве, запали ему глубоко в сердце. Но куда как больше Рудольфа ранил его взгляд, весь его вид – напряжённый, сжавшийся, дрожащий от страха, с полными ужаса глазами он лежал перед ним на земле. Казалось, протяни руку, и этот дикий волчонок с рычанием откусит тебе палец. Но это был тот самый момент, который можно было повернуть в нужное русло – только бы обнять, только бы прижать к себе и все проблемы улетучатся подобно этим маленьким облачкам. Издав утробный, низкий рык, мужчина вновь принялся вонзать когти в диван, до крови кусая собственные губы и хмурясь. Он был в полнейшем отчаянии и ничего не мог с этим поделать. Он всё испортил. Он всё испортил своими же руками, словами! И теперь его любимый никогда не скажет ему тёплого слова. Впрочем, их и раньше-то было не больше пяти. А были ли они вообще? Острая боль терзала его душу изнутри, словно бы в свежей ране поворачивали ржавый, кривой гвоздь с зазубринами, которые какой-то садист зачем-то покрыл солью. Даже серебро в первые десятилетия бытия оборотнем его не так мучило, как все те мысли, что сейчас кружились в его голове, кусая, подобно рою злых пчёл.

Метнувшись к окну, Рудольф бросил взгляд на комнату своего пленника, но не обнаружил его там и взбесился лишь сильнее. Обычно он видел, как Гастон, задумавшись, сидел перед окном, устремив свой взгляд к лесу, или читал, развалившись на кровати. «Неужели опять сбежал?!» – параноидная мысль крутилась в голове мужчины, но он заставил себя остаться на месте и опустить взгляд во двор. Его охотник сидел на корточках перед своим псом, что-то тому рассказывая. Он гладил волкодава по голове, улыбался ему и что-то говорил. Рудольф видел нежность в глазах Гастона и готов был выть на луну, которой в небесах сейчас и не было. Ему, наверняка, было не суждено увидеть такие же огни в глазах брюнета, ощутить ласковое прикосновение тёплых пальцев к своим волосам, к своей щеке.

Развернувшись, мужчина кинулся на разодранный диван и закинул руки за голову, сверля взглядом потолок. С каких пор он стал так сентиментален? С каких пор подобное стало ему важно? Когда это глупое чувство, которое называют любовью, пробралось к нему в самую душу, пустив ядовитые корни, отравляя всё его существование? Пленённое море, обречённое вечно течь по его сосудам, в его венах бушевало и плескалось, заставляя сердце бешено колотиться в груди, разгоняя жар по всему телу, вызывая адские муки, которых, пожалуй, даже в аду не будет. Огненная бездна в его груди плескалась и бурлила, обжигая горло колючим комом, завязываясь в глазах раскалённым песком.

Как можно не полюбить этот гордый взгляд, не влюбиться в строгую осанку сильной спины? Как можно смотреть в эти глаза цвета лазурного неба и не утопать в них? У кого прикосновения этих сильных рук не вызовут дрожь удовольствия и желания? Мысли крутились в голове графа, подобно водовороту в шторм, разворачивая внутри него всё, как если бы могучее дерево безразличия вырывали вместе с корнями из горной породы ненависти и страсти. Рудольф смотрел в потолок и рисовал на нём взглядом волшебный образ своего гордеца, который не желал теперь отдаваться ему ни под каким видом. Даже насильно. Он начинал кричать, вырываться, даже пару раз съездил графу в солнечное сплетение, что до сих пор аукалось болезненным кашлем.

Прикусив от досады губу, мужчина закрыл глаза, надеясь, что так сойдёт это великолепное наваждение. Как ему хотелось вновь касаться бархата тёплых губ, запускать пальцы в жидкий шёлк ночи его волос, прильнуть своим холодным телом к податливому, тёплому мрамору тела возлюбленного! Сердце сжималось и готово было рваться на кусочки, из горла Рудольфа против его воли вырывалось бессильное рычание.

– Хочешь, не хочешь, а будешь моим! – изрёк граф, рывком поднимаясь с кровати подходя к окну.

Поняв, что его пленник ещё в саду, мужчина послал слугу, чтобы тот попросил Гастона сегодня прийти в зеркальную комнату на ужин. Поймав другого слугу, Рудольф принялся отдавать распоряжения по поводу вечерней трапезы, чтобы всё было идеально и хоть как-то тронуло сердце отдалившегося от него Гастона. Он уже распланировал всё и в глубине души до жути боялся, что снова получит отказ в грубой форме. Он знал, что может воспользоваться силой ошейника, но понимал, что, сделай он это, и расположения Гастона ему уже никогда не увидеть. А ему нужна была любовь, хотя тело он мог подчинить в любой момент.

Бросив короткий взгляд за окно, Рудольф чуть не поседел – Гастон, которому слуга что-то говорил, смотрел в его сторону и чуть хмурился, явно принимая решение. Отпрянув от окна, Рудольф подошёл к зеркалу, всматриваясь в своё лицо. Оно было идеально, как и всегда. Но вечный холод сквозил в жидких кристаллах его глаз, что так и сияли золотом солнца. Бледность и синяки под глазами, казалось, придавали ему лишь больший шарм. Устало сдув с лица прядь тёмных волос, мужчина провёл по лицу прохладной ладонью, пытаясь привести мысли в порядок и назначить себе план действий.

В молодой траве тихо стрекотали сверчки, а, может, даже цикады – то известно не было. Весенняя прохлада гуляла по особняку, опьяняя своей свежестью сильнее всякого вина столетней выдержки. Дышать было удивительно легко, а тело вместе с воздухом наполняло лёгкое счастье, освещая лицо уставшего охотника робкой улыбкой. Медленно зажигались на небе звёзды, как мелькали в траве светлячки, осторожно, но столь легкомысленно летя на свет и привлекая к себе взгляды. Золотистые отблески свеч на стекле напоминали ему сверкающие в темноте глаза графа, которого он теперь боялся, точно дикий кот огня в грозу, но не мог отрицать другого. Сопротивляясь, он чувствовал, что с каждым разом всё больше хочет нырнуть в объятия зверя и целовать его, целовать, целовать, страстно ласкать его тело, следя за выражением его лица, наслаждаясь дрожью его сильного тела. Одёрнув себя, Гастон повернулся к комнате, по которой были разбросаны книги и одежда – он не мог понять, что ему следует надеть теперь. Хотя выбор был и не особенно большим. Через некоторое время за ним явится слуга и проводит в зеркальную комнату. Что ждёт его там?

Тихо трещал огонь в малом камине, освещая небольшую комнату, устланную подушками с низким столиком, на котором расставили множество блюд с различной едой и винами. На столике стоял канделябр с пятью свечами, что едва заметно трепыхались, отражаясь в двух зеркалах, которые заняли полностью две стены. Рудольф уже ждал своего пленника, разложившись на мягких подушках, облачённый в восточное подобие халата. Чёрный атлас облегал его ладное тело, подчёркивая рельеф мышц, способный свести с ума любую девушку и заставить скрежетать зубами от зависти любого мужчину. Золотые змеи переплелись между собой, обрамляя полу халата и рукава, обвиваясь вокруг воротника удушающей петлёй. Золотой дракон, распахнувший пасть был изображён и на задней части халата. Тёмные, словно сама тьма, волосы мужчины ниспадали на его плечи, обрамляя бледное лицо с несколько томным взглядом. Длинные ресницы были чуть опущены, скрывая нетерпеливый огонь обжигающих своим взглядом глаз. Тонкий, чуть позвякивающий, серебряный браслет обхватывал его лодыжку, завершая эту картину и добавляя пикантности, если не брать в расчёт, что полы халата были слегка распахнуты, позволяя любоваться стройными, сильными ногами графа.