Текст книги "Музы в уборе весны (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Буревестник заботливо вытирала Ворожею.

– Береги себя, – ласково приговаривала она, – Не снимай её больше. Теперь ты понимаешь, что бывает от этого?

– Да, теперь я понимаю, – пристыженно сказала Ворожея, безвольно обмякнув у неё на руках, – Я так слаба… Даже пальцем пошевелить не могу.

– Теперь ещё труднее уходить, – сказала я, – Потому что если меня рядом не будет, кто защитит её?

– Я, – твёрдо сказал Кит, – Не строй из себя героиню, тебе это не идёт… Да ладно, не делай такую обиженную рожу, я же любя… Короче, я защищу её, Поступь. Не забывай, что я один из самых могущественных Знающих здесь.

– Да хрен ты лысый, а не могущественный Знающий, – фыркнул Вечность.

Кит так злобно на него зыркнул, что я бы на месте Вечности намочила штаны от страха, а тот и бровью не повел.

– Окей, окей, могущественный так могущественный! – миролюбиво согласился он.

Я подошла к Киту вплотную.

– Поклянись, что защитишь её, – сказала я, – Пожалуйста, не дай её погибнуть! Пусть она живет счастливо и эта штука даже на миллиметр не приблизит к ней свои гнусные лапы!

– Зачем клясться? Я защищу её, и мы оба это знаем, – сказал Кит, – Доверься мне. Я не бросаю слова на ветер. Сказал, что не прощу – значит не прощу. сказал, что защищу – значит защищу.

– Защитит, – кивнул Вечность, – Уж я-то его знаю.

– А если не защитит, то я из него жабо сделаю! – прибавила Буревестник.

Эта осень была вообще очень плодородно: много фруктов, ягод, людей… Следом за Жюли появились тощий очкарик и Сандра. С тощим очкариком тут же подружились Блейн и Кларисса, а вот Сандра…

Когда я её в первый раз увидела, то испугалась, приняв за чудовище. Что подулать, сбил с толку тот тип у неё за спиной. Когда она рядом, атмосфера сгущается, воздух тяжелеет, становится холоднее, исчезают все запахи. Даже цветы вянут. Поэтому мы с девчонками думали, что это она принесла с собой холода.

Когда я её увидела, то меня придавило тяжестью и стало трудно дышать. Даже с зеленоволосым парнем не было так трудно. И я сразу же поняла: эту я не спасу, не стоит даже и пытаться. Себя спасти может только она сама.

Ха! Чудовище? Несущая холод? Как бы не так!  Вовсе она не страшная. Она потерянная. Тот тип почти полностью поглотил её. От Сандры почти ничего не осталось, и поэтому то, что я сначала приняла за неё, было им. По ночам я слышала, как он мучает её, воруя её сны и жизнь, нашептывая кошмары.

– Я знаю его, – говорила Кларисса, – Это про него писали в газетах. Что он разбился в Овраге Разбитых Сердец.

Что ж… Это всё объясняет. Объясняет то, что они уродливо срослись, напоминая сиамских близнецов.  Я хотела ей помочь, потому что невыносимо было видеть, как исчезает она в нем, до смерти перепуганная. Но знала, что ничего сделать не смогу, только ещё хуже сделаю.

Однако, как ни странно, именно эта извращенная форма любви помогла мне сделать окончательный выбор. Именно эти откровенные ночи с разговорами украдкой, шепотом, её молчание и порезанные вены. Сандра говорила, что я с самого начала выбрала уйти с ним. Что ж, может, она гораздо проницательней, чем думает?

Та ночь решила всё. Рядом заливались соловьи и цветы испускали прощальный аромат. позади шумно дышала она, а ей в спину дышал тот чувак.

«До смерти влюбленные», – так она называла нас. Говорила, что нам достаточно и решетки, и лоскутного неба, и осторожных прикосновений.

– Вы вместе – это что-то, – как-то признался он, – Когда вы обе рядом, мне то плохо, то хорошо. С одной стороны ты цветешь, с другой она дышит смертью. Просто жуть!

Жизнь и смерть. Прикольно.

– Их связывает недосказанность. Только она знает, в чем солгала. Оставь её: она разрушит эти цепи.

Да, та ночь всё решила. Ночь, когда до смерти влюбленные сказали свой ответ.

– Да, – выкрикнул он.

– Да, – прошептала я.

– Хорошо, – ответила Королева.

И решетка рассыпалась в прах. Мы пошли навстречу друг другу по этому праху, сначала не веря происходящему, и потому робко и застенчиво. А потом всё смелей, напорнее, настойчивей, наглее, мы уже бежали. И остановились, я – пышнобедрая, кудрявая, большеротая, пучеглазая, улыбчивая и пышущая здоровьем, и он – темноволосый, лохматый, тощий, с тонкими чертами болезненного лица.

Остановились. Все преграды пали, слева, справа, спереди и позади были бескрайние просторы и купол неба, усеянного звездами.

– Теперь я знаю, что всё это настоящее, – сказал Ворон, – И небо, и кусты, и роза… И ты. И я.

Мы замерли, робея друг перед другом. Я завороженно смотрела в серые водовороты его глаз, окаймленные прямыми ресницами и синяками. Он в восхищении смотрел в мои, зеленые, цвета лугов и полей.

Поцелуй был прощанием – горький, сладостный, робкий, жадный. Мы были неумелыми детьми и мудрыми стариками, тянущимися друг к другу и робеющими друг от друга. Мы оба знали, что это будет в последний раз – больше мы не коснемся друг друга никогда. Мы прощались – в какой-то степени мы исчезали. Точнее, мы исчезали для всего мира, а мир исчезал для нас.

Мы хотели растянуть вечность в паре секунд, не желая отрываться друг от друга. А когда всё-таки оторвались, то поняли, что поцелуй был недолгим, обрывочным. Первым и последним. Мне стало грустно и в то же время хорошо.

– Пора, – сказала Королева, – Превращение будет долгим, ребята. Наберитесь мужества.

====== Безмолвная ======

– Ты не боишься? – спросила она меня еще раз, когда мы сидели на скамейке в саду.

С ней не пошутишь и не посмеёшься. И если её послать за водой – она пойдет. А если рассказать ей о себе – не поймет.  Она и себя-то не понимает, что говорить о других?

– Можно сказать, это единственная вещь, которой я не боюсь. Потому что если я поступлю иначе – всё пропадет и двое превратятся в одного. И этот один больше никогда не сможет улыбаться. А если испугаюсь – стану пустым чудовищем, а это чуждо моей натуре. Вот ты представляешь меня с пеной у рта, бросающейся на других и рычащей, словно тигр?

Сандра задумалась.

– Абсолютно не похоже. Из тебя такой же монстр, какое из меня возрождение.

Мы держали в руке по баночке с алкогольным напитком, которые для нас  достала Зои.

– Выпьем за последний закат?

Мы чокнулись баночками и отпили немного. Я поморщилась от гадкого вкуса, а она нет.

– Забавно, он никогда не любил алкоголь, но поглощал его литрами, – сказала она, – Такой странный.

На горизонте тлел закат, окрасивший край неба в кроваво-красный свет с переливами. Облака спешили туда, намереваясь сгореть в последних лучах.

– Как будто взрыв, – сказала я, – Мы пьем за конец света. Пьем на руинах этого мира.

– Если он случится, я хоть что-нибудь замечу? Нет, я не почувствую разницы.

Недолго тебе мучиться осталось, Кошка. Ты самый потерянный ребенок в этом доме, и в Ночь, Когда Все Двери Открыты, Королева придет за тобой.

На мир я смотрела словно через мутное стекло. Как будто его нарисовал акварелью какой-то художник. Природа красиво умирала: танцующие золотые и красные листья, обнаженные деревья, нежно поющий холодный ветер и запах увядания и снов. Я сидела в короне из листьев, надо мной склонилось ярко-красное яблоко, явно перезревшее. Природа умирала, чтобы возродиться. А Сандра умирала некрасиво.

Закат прошел так же быстро, как и появился, и вскоре первые сумерки опустились на город. И только вдали небо было светлее – туда тьма не добралась.

Сандра смотрела на меня с едва скрытой грустью Она не хотела меня отпускать, я это видела. И в то же время она знала, что я должна уходить – в этом она была мудрее меня.

Я оглянулась по сторонам, стараясь запомнить каждую черту, каждый листик, каждую травинку, жадно поглощала все запахи, цвета и звуки.

Вот крыльцо со скрипучими ступенями, на которых мы сидели. А сбоку мы плескались водой.  Вот клумба, с которой мы срывали цветы, чтобы сплести венки. Вот окно, ведущее на чердак. Вот задний двор, на котором мы играли в мяч или салочки. А в тех кустах мы прятались, когда играли в прятки. Точнее, они прятались там, а я чаще всего залезала на дерево.

В груди стало больно.

Нельзя, напомнила я себе, Тогда он уйдет без меня.

Так непривычно. Нет, не для меня – для других. Но потому непривычно и мне.

Меня называли солнышком. Почему им? Я была согревающими лучами и ароматом цветов, я была весенней оттепелью и веселой капелью. Мертвые рядом со мной чувствовали себя живыми, заблудшие находили свои тропинки. Я утирала слезы и склеивала разбитые сердца. Потому что повиновалась неведомому инстинкту Музы. О да, так про меня говорили.

Но знали ли меня как живую девушку? Думал ли кто-нибудь обо мне как о плачущей по ночам в подушку? Представлял ли кто-нибудь меня как боящуюся? Мог ли кто-нибудь допустить саму мысль о том, что я могу ошибиться и устать спасать?

Забавно! Я окружена людьми, которые меня обожают и готовы носить на руках. Они готовы следовать за мной, словно свита за королевой. Они готовы драться за меня, словно рыцари за прекрасную даму. Подле меня всегда поклонники, но друзей нет. В глазах других я всегда веселая, никогда не унывающая болтушка – кто из нас еще мертвее, я или Сандра?

Когда я думаю о тех, кто любит меня, перед моим взором всегда всплывает лицо Ворона. Он не любил во мне музу, не любил пустоголовую болтушку. Он любил во мне Элли – как он выразился однажды, «импульсивную, пугливую и доверчивую девчушку». Он любил во мне человека – и потому я готова идти за ним куда угодно. Он не требовал от  меня ни одного лучика – и потому я готова ему отдать весь свой свет.  Он был тем, кто не позволил мне сгореть, освещая другим путь.

– Как твоё самочувствие? – тоном заботливой матери спросила Королева.

– Ну, я потихоньку исчезаю, и если почувствую хотя бы малейший намек на страх – стану бездушным монстром, – пожала я плечами, – О, да я просто отлично себя чувствую, каждый день превращаюсь в Тень.

– И когда ты научилась так острить? – приподняла брови Королева, – В любом случае, грядет Ночь, Когда Все Двери Открыты. Этой ночью вы уйдете, и воспоминания о вас у всех исчезнут. Днем тебе нельзя ни с кем разговаривать. И другим нельзя даже обращаться к тебе. Не забудь перед рассветом всех предупредить об этом.

– И как ты себе это представляешь?! – воскликнула я, – А как же Халаты? Да и Элис не поверит… Да ладно! Целый день не разговаривать! Вечный не врал о твоей жестокости, Королева! Как такая балаболка, как я, это выдержит?!

– Это еще нормальная цена, – нахмурилась Королева, – Чего раскапризничалась? Я тебе предлагаю уйти с возлюбленным вместе, не умереть, а именно уйти, спасаю его от кататонии, а тебя от самоубийства. О какой уж тут болтовне может идти речь?

– Окей, хорошо, хорошо, не наседай ты так, – я выставила ладони вперед в знак того, что сдаюсь, – А уходить когда? И куда? Нужен специальный ритуал? Кровь ягненка, пентаграмма, черная ряса и песнопения на древнем языке? Ритуальное самоубийство тоже нужно? А может, нужна кровь девственницы? Или девственника… Я так понимаю, мне придется подходить ко всем и допрашивать их на такую деликатную тему! Да уж, представляю их лица! Хотя, мальчишки животы надорвут со смеху, уж я-то их знаю!

– Хватит уже издеваться, – с мольбой в голосе перебила меня Королева, – Или ты прячешь за шутками страх? Остроумно, нечего сказать… Но не забывай, что тебе бояться нельзя. Нет, никаких ритуалов не нужно. Просто выйди в окно.

– Ритуальное самоубийство? – осклабилась я.

– Чтобы убиться с вашего окна, нужно постараться, – проворчала Королева, – Там высоты едва на человеческий рост хватает. И травой все устлано с клумбами. Так что даже не надейся убежать от нас, муза.

– Это что у неё, челлендж «не достань никого своей болтовней в течении суток»? – хмыкнула Элис, – Ну-ну. Для неё это будет целым подвигом. Если она заткнется на сутки, я спляшу у дерева в саду в одних трусах.

– Я запомнила! – захлопала в ладоши Габриэль, – Жду твой танец, Элис.

– «Челлендж»… – пробормотала Сандра, – Что это вообще такое…

– Ой, да ну тебя, – махнула рукой Элис, – Стоп, ей вообще нельзя ни слова не говорить?

– Да, – приподняла бровь Сандра.

– Девчонки! – всплеснула руками Элис, – Элли сказала, что подарит нам свою любимую игрушку. Ну, этого слоника.

Она взяла моего слоника и принялась вертеть его в руках.

– Что, правда? – засверкала глазами Габриэль, – Хочу, хочу, хочу!

– А я его уже себе присмотрела, – прижала игрушку к себе Элис, – Я одену его в платье. Да, я знаю, что она говорит, что он мальчик, но мне так хочется его нарядить в платье! Попрошу маму привезти то розовое, с моей куклы.

– Ты смешная, Элис, – заржала Габриэль.

Они принялись делить мои вещи, громко шутить, ржать, как угорелые, потом принесли с кухни какао и пили его, листая журналы с голыми мужиками.

Я знаю, что мне нельзя было обращать на них внимания. Этот день я должна провести в одиночестве, лицом к лицу с собой. Я сидела на холодном подоконнике, рассеянно глядя, как белые хлопья снега опускались на пожухлую траву и островки черной земли. Деревья были совсем голыми и скрюченными, а небо серым и унылым. Пейзаж соответствовал настроению Сандры – не зря я приняла её за вестницу несчастья.

А в стороне было веселье, смех, музыка. В соседней комнате громко пели частушки Зои, Клэр, Кларисса и Сара, а на гитаре играла Жюли. В коридоре болтали Грег, Эрик и Саймон, прямо под окном сидел очкарик и гладил собаку, у ворот маячил Блейн. Пару раз к нам приходил Ромео, принес Габриэль бусы, которые ей очень понравились и она чмокнула его в щеку.

На меня словно опустили стеклянный купол, залили рот расплавленным железом, ввели парализующее средство. Безмолвная, никем не замечаемая, мне даже грустить нельзя было, не то что бояться. Это чувствует Сандра изо дня в день? Тогда я могу ей только посочувствовать.

Вы когда-нибудь слышали о Ночи, Когда Все Двери Открыты? Дом наполняется огнями, коридоры – незримыми тенями. Развешивают тыквы, гирлянды, на стенах появляются новые рисунки и надписи, которые исчезнут с первыми лучами солнца. Если прислушаться, то можно услышать едва слышную песню, исполняемую неопределенным голосом, и мелодию, наигрываемую на незнакомом инструменте. Вы ничего не поймете из слов, но музыка околдует вас. Это дом поёт, это Грань аккомпанирует ему.

Этой ночью появляются новые следы, настежь открываются двери, находятся ключи и сокровища, оживают сказки. Потерянное обретается, несуществующее обретает плоть, нереальное становится реальным. И всё это лишь на одну ночь.

Этой ночью рассветает дерево, и его цветы истончают серебристый свет, струящийся, таинственный, и тот, на кого падут его лучи, сможет ухватить давно упущенную руку.

Это ночь, когда «никогда» превращается в «сейчас». Это ночь, когда обретается сила вечности и время поворачивается вспять. Сердца склеиваются, крик обращается в смех.

Все оживляются, становятся радостными и счастливыми, замирают от предвкушения длинной ночи. Проносятся под окнами, громко переговариваются, поют, танцуют, выпрашивают друг у друга конфеты, объедаются, ходят в темноте с зажигалками и бумажными фонарями.

Но это было лишь преддверием ночи, преддверием большего. Пылающий закат догорел, на сад опустились чернильные тени, размыв очертания. Ночь, Когда Все Двери Открыты вступила в свои права, забрав с собой звуки и свет. И мы хором поняли: «пора».

Я отворила окно, и в комнату ворвался холодный ветер со снегом. Пахло серой и бенгальскими огнями. Мои волосы развевались, как и одежды, прохлада гладила мои щеки и шею. Не раздумывая, я шагнула вниз.

Я шагала, и в следах прорастали цветы. Я шагала, прогоняя наступающую зиму, еще совсем молодую, почти девчушку. Я шагала, прогоняя ночь – искра от огнива, полуночная звезда, трещащий костер на пляже.

Навстречу мне шел Ворон, роняя черное оперение. Решетка рассыпалась еще раз, и теперь уже навсегда.  Прорехи неба зашиты, аромат роз стал настоящим, и сны вернулись, став успокаивающими – шепот волн, песочный пляж, далекая тень леса.

– Пора, – сказал он.

– Пора, – сказала я.

Теперь нам можно говорить. Теперь мы можем быть вместе, и никакие прутья нас не разделят. Я растопила ледяную пустыню.

– Не ты, Королева, – рассмеялся он, – Но какая разница? Уже нет никакой разницы… Есть только тысяча и одна тропинка, дожидающиеся нас.

Он вытащил из-за пазухи высохшую розу и протянул её мне.

– Возьми, – сказал он, – И иди за мной, шаг в шаг.

Мы зашагали по тропинке, ведущей вглубь сада. Тропинка, вся усеянная множеством следом. Следов двоих. Вдали шагала Королева, ведущая нас. Её белые волосы и белое платье мелькали в листве, шла она медленно, но мне казалось, будто она неслась со всей дури.

Вскоре исчезли и деревья, и кусты, и стены. Мы шли по холму, а впереди было только летнее небо. Подниматься было тяжело, и когда мы поднялись на его вершину, я вся была потной, запыхавшейся и горячей, сердце бешено ударялось о ребра.

– Ну, теперь вы должны пройти сами, – сказала Королева, – Смотрите не заблудитесь. И не сходите с тропинки. Грань ждет тебя, муза. Тебя тоже, Ворон.

Мы сделали шаг…

====== Забравшая ======

Осень ушла, раскидав шуршащие листья, сквозь которые светили тусклые лучи уходящего солнца, скрыв звёзды за серыми печальными тучами, оросив изголодавшуюся землю дождём. Осень уходила красиво – деревья зажглись красным, а трава желтым, и в лужах отражались огни засыпающего города. Осень уходила красиво – прямо как мы.

Ворон говорил, что за Прихожей всегда был вечер – лиловые сумерки, светло-синее небо, темная тень травы, стрекотание цикад и белые цветы, скрытые в мокрой листве. Земля еще хранила остатки тепла, а вот по углам затаился холод вечной зимы.

Я не видела вечера – я видела утро. Песнь соловья, первые, еще сонные лучи, прорезающие ночную тьму, бриллианты росинок, запах высохшей травы, полевых цветов и теплого хлеба, черные стрижи на фоне ярко-голубого неба.

В одном мы сходились: это было лето. Это была граница между ночью и днём, надежда и преддверие, сладостное ожидание.

Тут бесконечность обращалась в момент, секунды растягивались на столетия. Мы прожили тысячи жизней – и в то же время всегда и везде оставались собой. Мы исходили бессчетное количество путей и стерли все железные сапоги, сжевали все железные хлеба. Мы открыли все двери, до которых могли дотянуться. Одни были старыми, деревянными, набухшими от сырости, с проросшим мхом и лишайниками, но вели в оранжереи с множеством растений и созвездиями, светящими сквозь прозрачный купол крыши, библиотеки с бесконечным множеством этажей и непрочитанных книг, зал из белого мрамора со старым пыльным пианино в центре, на которое мягко опускался дневной свет. Какие-то были богато украшены, из крепкого металла, с витыми ручками, но ведущие в заплесневелый чулан, в котором нет ничего, кроме сырых свитков и черствого хлеба.

Когда мы пришли в сад Мелодии, то увидели, как по-прежнему весело и бодро журчит фонтан, брызгая на светло-розовые цветы, как поют в кронах вековых деревьев невиданные пташки, а дорожки покрыты листьями и лепестками. Сад продолжает жить, даже когда хозяйка навсегда его покинула.

– Надо присмотреть за ним, – сказала я.

– Грустно? – спросил Ворон, – Мелодия-то ушла. Навсегда ушла. Грань отпустила её, хоть и с большой неохотой.

– Немногим удается вырваться, – сказала я, – Иные платят слишком большую цену.

– Так что мы с тобой еще легко отделались, – рассмеялся Ворон, – Ну, не грусти. Хочешь, мы навестим её? Только разговаривать с ней нельзя.

Она шла по пляжу, её белое в горошек платье развевалось, как и её светлые, золотистые волосы, в которые была вплетена заколка в виде ветки. Босые ноги погружались в гальку, сизые волны гладили кромку берега, вторя ветру, резвящемуся вокруг. У скал кричали чайки, вдали мелькал в тумане корабль. На вершине утеса стоял далекий дом, гостеприимно мелькающий огнями, рядом летал воздушный змей и тянулась полоса дыма от костра. Там играла громкая музыка, а здесь был только океан, ветер да чайки.

Она шла навстречу мне, и её лицо было безмятежно. На секунду мне показалось, что она заметила меня, на секунду мне захотелось окликнуть её, но я тут же отбросила эти мысли. От неё пахло сдобой, медом и морской солью. Она прошла дальше и остановилась, повернувшись лицом к океану. Подошла ближе, погрузив ноги в прохладную воду, расставила руки, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Я встала рядом, притворившись, будто мы просто вместе стоим и вместе молчим, как подруги.

– Мари! Мари! Ты тут!

К нам подбежал мальчуган с виду младше неё, с дырками в бриджах на месте коленок и остренькими локтями.

– Я же просила не называть меня так, Мио. Я Мариам.

У неё даже голос повзрослел. Она ушла два месяца назад, но мне показалось, что прошло 10 лет.

– Что такое, Мари? Тебе грустно?

– Нет… Я счастлива.

По щеке скатилась слеза. Соленая, как этот океан.

– Она выбрала море, а ты выбрала тропинки. Если бы она осталась, то была несчастна. Если бы ты последовала за ней, то была бы несчастна уже ты. Очевидно, что это самый лучший исход.

– Я понимаю, но всё равно… – я вытерла слезы, – Почему я так привязалась к ней? Мы были знакомы всего-то несколько недель…

– Тут дело не во времени, просто так получилось, – сказал Ворон, – Бедная Поступь, я бы обнял тебя, но нам нельзя касаться друг друга.

Он вдруг вскочил и побежал куда-то.

– Не оглядывайся! – крикнул он, – Сиди здесь.

Я сидела на скамейке, которая вся была в остреньких листьях продолговатой формы, чертила ботинками какие-то рисунки на песке, смешанном с галькой, смотрела на центральную клумбу, залитую солнечным светом. Это вечное лето больше не приносило мне успокоение – оно плавило сердце.

На мою голову осторожно опустился венок. Я почувствовала нежный запах сирени. Ещё давно я небрежно оборонила, что это мои любимые цветы. Неужели он запомнил?

– Цветы, конечно, не такие яркие, да и половина недозревшие или перезревшие, но надеюсь, это хоть немного утешит тебя, – то ли весело, то ли грустно сказал он.

Да… Букет был не самым красивым, но мне действительно полегчало, я была счастлива, словно глупая маленькая девочка, которую впервые сводили в планетарий.

– Странный ты. Или это я странная? Вроде утешил меня, а вроде ещё хуже стало. Хуже от того, что мне грустно здесь.

Он сел рядом со мной так, чтобы я не видела его лица.

– Тебе… Плохо здесь?

Я не решилась ответить, потому что только сейчас до меня дошло, насколько он одинок. Если я уйду, то кто у него останется? Друзья либо покинули его, либо стали теми, кем лучше не становиться. Родители перестали его навещать, как только сдали его сюда. Для Халатов он безнадежный случай, набор диагнозов в медицинской карте. Днями и ночами он сидел наедине со своими монстрами в тесной Клетке, вцепившись руками в прутья решетки и глядя на лоскут неба, опасаясь, что если отведет взор, то всё исчезнет. А потом монстры ушли, как ушел и страх, и наступила тишина, стирающая границу между выдумкой и реальностью, ним и остальным миром. Его спасением и отдушиной стала ледяная пустыня, и та вскоре исчезла. А потом пришла я, веселая болтушка-хохотушка, которая все время несла какую-то бессвязную чушь и растормошила его. Болтушка, которая делилась с ним приятными снами, разбавляя вереницу кошмаров.

– Мне кажется, что я не имел право так поступать. Я создан для такого – путешествия, новые секреты, оторванные корни и мокрое оперение. А ты скорее садовая роза. Если вырвать тебя, ты завянешь.

Его голос задрожал, но он тут же совладал с собой.

– Должен был ли я отрывать тебя от друзей и посиделок на крыльце? Должен ли был я превращать весну в вечность? Этого ли я хотел? Создал я или разрушил? В конце концов, я сделал только хуже. Все, чего я хочу – это чтобы ты была счастлива. Я надеялся, что смогу сделать тебя счастливой, смогу поделиться своим светом, но мой свет черен.

И он глухо рассмеялся, и в этом смехе чувствовалась невыносимая боль и треск разбитого сердца.

– Это не твой свет черен, это тьма в тебе черна, – сказала я.

Он замер.

– И эта тьма – часть меня. Глупая девчонка, ты поверила сладким речам черной вороны, и теперь ты пропала.

Он повернулся ко мне, и его лицо исказилось кривой усмешкой.

– Ты говоришь, что Мама тебя назвала Вороном? Нет, она называла тебя не так!

– Чего?!

– Твои перья белы. Это тьма окрасила их в черный, это темная кровь поглотила тебя.

Он посмотрел на меня исподлобья, его серые глаза  налились кровью. Венок у меня на голове завял, птицы замолкли, небо заволокло тучами. Стало холодно, словно осенью, поднялся колючий ветер. Я съежилась, обхватив туловище руками. Венок сорвало с моей головы и понесло в сторону фонтана. Он скрылся в потемневших водах.

– Да что ты вообще знаешь, муза?! – вскричал Ворон.

Небо стало черным, вода в фонтане превратилась в кровь. Пение птиц обратилось в визги, деревья, словно когтистые лапы ястреба, потянулись ко мне. Меня словно пригвоздили к скамейке, хотя я в глубине души понимала, что надо бежать.

На мои колени опустилась веревка.

– Хватайся, девочка, чего сидишь?!

Я автоматически схватилась за неё, и обладатель ласкового, и в то же время резкого голоса так резко дернул, что я едва не упала.

Мы побежали прочь из потемневшего сада и оставшегося в одиночестве Ворона, а я так и не решалась задать вопрос: куда?

– Да не «от», – нетерпеливо объяснила смутно знакомая женщина, – А «к». Точнее, в центр. Прыгай!

Земля так резко ушла из-под моих ног, что я завизжала, как в фильме ужасов.

– Мне потрудятся объяснить, что тут происходит?! Обычно милый мальчик вдруг взбесился, сад потемнел, какая-то тетка поволокла меня неизвестно куда, а тут ещё и это!

– Поступь, иногда ты хорошо соображаешь, а иногда можешь быть такой недогадливой! Забыла, что ты только что про кровь говорила?

– Да я сама не знала, что несу! Слова как-то сами возникли!

– Просто рот у тебя работает быстрее головы. Муза, что ещё сказать? Хотя ты сейчас Тень. Но муза всегда останется музой, даже если превратится в бабуина.

Мы всё еще падали в кромешной тьме, пахло сыростью, плесенью и… канализацией?

– О, прости, что вспылила. Я такая импульсивная! Нетрудно догадаться, кто я.

– А мне трудно, – буркнула я, – Кто ты вообще такая и откуда столько знаешь про нас?

– Ну, знаю я только про Ворона, ведь это я открыла ему его имя.

– Разве не нарекла?

– Нет, наречь именем нельзя…  Я открыла ему его имя. И ты права, изначально его звали не Вороном, а Голубем. Когда я встретила его, его перья уже были серы. Но в нем еще оставались силы. Он хотел стать Тенью, но для этого ему нужно было найти тебя. Он искал в толпе, на перронах, в кафе, на дискотеках. Он искал тебя везде и готов был отправиться на край мира. На что я ему сказала, что ты сама его найдешь, когда понадобиться. Вы встретитесь там, где вы свободны. Там, где общались ещё с самого детства. Мальчишка долго голову ломал, где это…

Она с умилением рассмеялась.

– Мы думали, что став Тенью, он освободится. Но от тьмы не убежать, её можно только победить.

– Ну, я уже побеждала её…

– Не-не-не. Ты её прогнала на время. У тебя нет такой власти, чтобы победить её.

Она горько вздохнула.

– Один юноша, чистый, как горный родник, смог победить тьму в той, кого любил больше всего на свете. Но для этого ему пришлось отдать своё сердце. Оно разбилось – так красиво разлетелись хрустальные осколки… Кто бы мог подумать, что такая красота окажется столь хрупка?

– Ага, кажется я знаю, ради кого он его отдал, – я широко улыбнулась, но тут же осеклась, увидев её строгий взгляд.

– Сейчас ты приземлишься. Я дам тебе клубок, один конец которого буду держать. Ты иди и разматывай его, и не вздумай отпускать, иначе никогда отсюда не выберешься.

– Что я буду должна делать?

– Ну, смотри по обстоятельствам…

– Че?! Хорошая инструкция, нечего сказать! Прямо как наш химик перед лабораторной!

– Может, тебе придется вонзить нож ему в сердце. А может, в своё… Я не могу сказать, что тебя ждет.

– Помнится, когда я ныряла за Клэр, меня спасли…

– У Клэр не настолько всё плохо… Так, всё, бери клубок и топай вперед.

Она протянула мне красный клубок.

Я опустилась на пол канализации. В стороне журчала черная кровь, с потолка слезала слизь и краска, по трубам сновали крысы. Воняло так, что уж лучше совсем не дышать.

– Это что, твой внутренний мир, Ворон? – нервно рассмеялась я, – Очень мило! Прямо как лофт Джо, местные художники бы застрелились от зависти. Ой, то такая жуть была! А всем понравилось… Хотя Пепе сказал, что его сортир выглядит лучше. Ха-ха! Смешной был мальчик. Ну и пусть идёт лесом!

Я говорила, чтобы не сойти с ума от подступающего со всех сторон дикого ужаса. Мои слова отзывались гулким эхом, отражающимся от грязных влажных стен. Крысы согласно попискивали. Вместе мы хоть как-то пытались заглушить гнетущую тишину. Я принялась петь надоедливую песню, которую одно время все время крутили по телеку и радио. А потом пела «Лестницу в небо» и «Путь в Ад». А потом Селену Гомез и Бритни Спирс. А потом пересказывала сюжет «Ханы Монтаны». А потом цитировала смешную историчку, над шутками которой ржала вся школа. А потом цитировала директора, который не шутил, но над ним тоже смеялись. Потом пародировала Зои, Клариссу, Саймона, Грега, Эрика, Клэр. Нитка почти закончилась, но пейзаж не менялся: всё та же канализация и те же крысы.

– Эй, давайте уже что-нибудь друго…

Договорить я не успела, потому что обомлела. Он сидел, прижавшись спиной к стене. О да, я это помню. Сны менялись, исчезали старые, появлялись новые, но этот оставался неизменным.

– Знаешь, ты ведь в какой-то степени застрял здесь, в этом тоннеле.

Ворон удивленно посмотрел на меня.

– Что ты вообще знаешь? Этой мой сон, а не твой. Это мои страхи.

– Ты больше не один. Пойдем домой.

– Ты знаешь, почему именно тоннель?

– Потому что… Ты в нем застрял в детстве?

– А ты догадливая… Однажды ребята решили подшутить. Они заперли меня здесь и ушли… Я тогда был слишком мал и ничего не понимал.

Его лицо исказилось страхом и болью.

– Я искал выход, пока не свалился от усталости. Я лежал на грязном полу в нечистотах, вдыхая запах гнили, и по мне ползали крысы, кусая меня. Они так громко пищали, что я не мог уснуть. Я чувствовал их коготки и голые хвосты через одежду. Они кусали мои пальцы, а я не мог даже пошевелиться, чтобы прогнать их.

– Сколько дней ты там пробыл?

– Мне показалось, что сто лет. Но мне сказали, что 4 дня. Я думал, что потом все закончится, но ночью все мои кошмары оживали. И тогда я понял, что остался здесь навсегда. Поэтому я прошу вновь и вновь черную кровь забрать меня. Но даже на то, чтобы утопиться здесь, у меня не хватает сил.

–  Пойдем домой, Ворон… Я знаю, где выход из тоннеля. Скоро все закончится.