Текст книги "Музы в уборе весны (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Да, ты права… Какая же я глупая. И вновь ты мне помогла, – она вымученно улыбнулась и рассмеялась. грустно так рассмеялась, – Знаешь, а я ведь счастлива. Только… Почему у меня такое щемящее чувство в груди? Отчего мне так хочется плакать?

В дверь постучали. Вошла пожилая пара.

– Мариам, цветочек наш, ты собрала вещи? Давай, пойдем с нами… Поедем в реабилитационный центр. Скоро всё закончится, Мариам. Скоро ты будешь счастлива.

Она поднялась и ушла вместе с ними. Старушка, старик и девочка исчезли во тьме коридора. Дверь, едва слышно скрипнув, затворилась за ними.

====== Возвращающая ======

Мальчик, которого нет, стал потихоньку забывать её. Он думал, что её увезли в отделение для особых случаев, а я не говорила ему правды. Ему легче было считать, что Мариам стало хуже, чем смириться с тем фактом, что она теперь свободна. А я не могла его оставить так, я  продолжала его опекать, но благодарности не получала. По сути, он был единственным, кто не благодарил меня. Мариам и Февраль ушли, оставив в его сердце дыру, которую не закрыть ничем. Это была рана, которая постоянно щипала и ныла, но не могла зажить.

Как поступают с ушедшими? Их забывают, их имена не произносят и делают вид, будто их и не было. Подарки забирают себе и притворяются, будто нам всегда принадлежали эти вещи. Мы вынуждены так поступать, иначе сошли бы с ума от тоски.

Итак, Мариам ушла, а мы остались по эту сторону. И что с того? Жизнь продолжается. Никто не умер, все счастливы, все на своих местах. Тогда почему был так грустен её взгляд? Эх, одним секретом больше.

Ночь была тихой. Звенело в ушах, облепляло со всех сторон кромешной тьмой. Ворожея проходила Инициацию. Тихо, пока никто не видел, она ускользнула из комнаты, а мы вместе с девочками собрались в соседней палате. Мы по-турецки сидели парами и тройками на кроватях, шумно дышали, кто-то держал в руках зажигалки, и лица собравшихся в этом дрожащем свете выглядели мрачно и таинственно.

– Всё будет хорошо, – уверенно заявила я.

– Буревестник сказала, что она провалится, – ответила очкастая.

– Не говорила я такого, – возразила рыжая, – Не пори чушь, Отступница. Ты вообще должна быть тише воды, нижу травы, после того, что натворила.

– Ой, да подумаешь, заразила несколько человек, – Отмахнулась Отступница, – Тоже мне, проблема.

– Травница умерла из-за тебя, – злобно, словно выплевывая каждое слово, сказала Буревестник.

– Травница умерла из-за своей слабости, – возразила Отступница, – Я не знала, что все так выйдет.

– Девчонки, хватит ссориться, Травница сражалась до конца, – включилась в разговор Габриэль, – Типа, валькирия. Она не хотела в Склеп, там плохо.

Медленно тянулась ночь. как и всегда, когда чего-то ожидаешь. Ближе к утру девочки переполошились. Буревестник сказала, что Ворожея слишком задерживается и это ненормально. Отступница пожимала плечами и подбадривала нас. А я чувствовала, что что-то не так; внутри меня всё сжималась от нехорошего предчувствия.

Ворожея явилась под утро, израненная, выпотрошенная и с черной кровью, стекающей с неё. не своим голосом она кричала, а мы держали её, чтобы она не натворила что-нибудь. Вся комната пропахла гнилью.

– Тащи воду! – скомандовала Буревестник, – Воспламенеет!

Отступница притащила стакан с водой.

– Да ладно! Это, определенно, поможет, – съязвила Буревестник, – Ты просто настоящая спасительница.

Габриэль бегала от угла к углу и хваталась за голову.

– Умрет! Пропадет! Халаты нас убьют! – кричала она не своим голосом.

– Заткнись! – вторила ей Буревестник.

Я подошла ближе к Ворожее, и меня едва не опалило волнами жара, исходящими от неё. Она лежала на спине, хрипела, выла, дергалась, шипела, царапала когтями стены и лицо Буревестник, удерживающей её. Её глаза, устремленные вверх, застыли с выражением первобытного ужаса и животного бешенства. Меня она не заметила.

– Отойди от неё! – завопила Буревестник, – Я сказала, быстро отошла от неё!!! Ты ничего не можешь сделать!

Я прикоснулась рукой к её лбу, и Ворожея задергалась ещё сильнее. Меня она не узнала.

– Всё хорошо, – прошептала я.

Она дико посмотрела на меня. Если бы взгляд мог обжигать, то от меня бы остался один пепел.

– Ты – Ворожея, ты находишься среди нас, в белой комнате, на белой кровати.

Она зарычала. Показалась кровавая пена. Габриэль уже выбежала из палаты.

– За окном цветет куст. По-моему, вокруг него летает шмель. Стрекочат кузнечики.

Ворожея вырвалась из хватки Буревестник и набросилась на меня, прижав к стене. На секунду я потеряла сознания и услышала оглушающий удар.

– Под окном клумба цветет. И цветочки растут. Тюльпаны. Желты тюльпаны и гвоздики.

Она впилась в меня когтями, вдавливая в стену. Её лицо приближалось ко мне, зловонное дыхание опаляло мою кожу. Я чувствовала, как стекала горячая кровь. Девочки в ужасе смотрели на нас, будучи не в силах что-либо предпринять.

– Это не ты, Ворожея, – продолжала я, – Это сейчас не ты, а что-то чуждое. Прогони это. Стань собой. Ты – девочка в шляпе, которая любит гулять по саду и воровать сны.

В коридоре раздались шаги. Услышав это, существо откинуло меня в сторону. Но перед тем, как удариться головой об пол, я увидела, как на миг Ворожея совладала с собой. И я поняла, что в этой схватке она победит. Даже если из-за этого ей придется пойти в Клетку.

– Что тут происходит?! – ворвалась Ласка и пара Халатов.

Они подбежали к Клэр, схватили её и положили на кровать. По их рукам и ногам стекала черная слизь, а Ворожея издавала утробный рык, но всё это они не замечали. Кажется, Ласка что-то услышала, но она, как всегда, не обратила на это внимание.

– Уходим отсюда, – шепнула Габриэль, – Пока они не догадались спросить, что мы здесь делаем.

Утром нам сказали, что Клэр перевели в наблюдательную палату. Её состояние было нестабильно, так что пока лучше подержать её в изоляции. И потому мне в голову взбрела одна идея…

====== Оживляющая ======

Задний двор – это стрекот кузнечиков, многолетние заросли, колючки, расползающийся плющ и лужи с дробленным небом. Тут всегда пахнет нечистотами, ветхостью и секретами, о которых никто не должен знать. Надписи на стенах накладываются друг на друга, из-за чего создается впечатление, что они пытаются друг друга перекричать.

Сегодня был дождь, а завтра мы умрем.

Уходим туда, где 13 кипарисов и лунный цветок.

Я знаю, ты опять смотришь на меня. Я знаю, ты опять кричишь. Но я не слышу. Почему я не слышу? Ты слишком громко кричишь. Попробуй шептать.

Говори одними губами – и я в слух обернусь и разберу каждое твоё слово. Говори загадками – и я распутаю их, как клубок. Требуй невозможного – я звёзды с неба соберу для тебя в корзину. Скрывайся – я последую за тобой сквозь тернии и болота. Только не смотри на меня!

Мы встретимся над солнцем и под луной, к востоку от восхода и западу от заката.

Я провожу рукой по серому кирпичу и движусь медленно и плавно. Кусты меня не поцарапали, комары не искусали. Коготь луны освещал мне путь.

И вот, я нашла его. Вот она, родимая. Вот она, Клетка, смотрит на меня чернявыми глазницами окон. Ржавела решетка. Тут не было ни надписей, ни грязи, но веяло безысходностью и опустошением. От палаты Ворожеи несло беспросветной тьмой, поэтому я сразу поняла, кому она принадлежит. Сама Ворожея казалась неподвижной, но внутри неё была настоящая битва. Я не стала её тревожить, но мысленно пожелала ей победить монстра внутри себя.

Подошла ко второй палате. Всё, всё дышало здесь пустотой: и белый тюль, криво подвешенный на карниз, и тьма палаты, и белоснежный потолок со спящими пыльными лампами, и пол без ковра. Мне пришлось приподняться на носочки, чтобы разглядеть помещение как следует. Стоило мне поднести лицо к холодным прутьям, как на меня пахнуло сыростью и затхлостью.

Желтое пятно на стене, пустая тумбочка, кровать с белым накрахмаленным бельем, старая и скрипучая. Кто-то спал, и его бока плавно вздымались и опускались, а дыхание со свистом вырывалось из носа. Внутри было так же холодно, как и снаружи, даже холоднее. Необъятный страх сковал все мои члены, я словно примерзла к земле и не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть. Как будто ледяной водой окатили, всё, что во мне было, выкачали. Как будто весь мир исчез и осталась лишь эта комната.

– А я что говорил?

Голос, едва слышный, похожий на шелест страниц, привел меня в чувство. Круглыми от ужаса глазами я смотрела, как фигура медленно, с трудом встает, сует ноги в тапочки и подходит к окну, с трудом переставляя ноги. Весь худой, с темно-серыми, «мышиного» цвета волосами, взлохмаченными и немытыми, с темными кругами под глазами и мешками, выступами скул, бледной кожей, лопнувшими сосудами в глазах, потрескавшимися губами, синюшными, как и его ногти. Одежда на него была велика и висела, как мешок. Я мелко задрожала.

– Вот что делает клетка. Никогда нее попадай в неё, – сказал он, прислонившись к прутьям подобно мне.

Я открыла рот и попыталась что-то сказать, но не смогла: звук застрял у меня в горле. Увидев это, он продолжил:

– Да ладно, я и до неё выглядел не лучше. И впрямь общипанный петух.

Наконец до меня дошло, и я нервно рассмеялась.

– Ты похож на привидение! Когда ты в последний раз ел? А пятно на стене – это еда, которую ты бросил об стену? Эй, не надо так делать. Конечно, тут кормят просто ужасно, не считая запеканки, всё-таки это еда! Ну и обстановка тут, просто ужас! Что за условия?! Почему Халаты это никак не регулируют? Это же противоречит их же уставу!

– Думаешь, их волнует какой-то там устав? – горько усмехнулся Ворон, – Это пропащее место и пропащий город. Такой же запущенный, как и сами люди.

– Странно, почему мы не такие…

– Просто ты цветок, растущий из дорожной пыли.

– А ты?

– А я соловей, прославляющий его.

– Но ты же Ворон.

– Что, уже и помечтать нельзя?

– Смешной ты.

– А ты такая… Живая. Настолько живая, что даже я начинаю думать, что еще не разучился радоваться. И я рад, что сумел рассмешить такую, как ты.

Он просунул худую руку сквозь решетку.

– Скажи, это небо настоящее? Мне иногда кажется, что оно картонное. Словно изображение большого телевизора. И если я протяну руку ещё дальше, то наткнусь на твердое.

– Успокойся, всё вокрут настоящее. И ты настоящий. И я тоже настоящая.

– Откуда ты знаешь?

– А вот знаю и всё! По крайней мере, я уж точно настоящая.

– А мне не верится. Не верится, чтобы муза весны и возрождения обратила внимание на грязную нахохлившуюся пташку. И не верится, что это небо настоящее. И эти кусты с красными розами. И эти заросли тусклой травы. И то прохладное дуновение, приносящее запах цветения и пыли – тоже не настоящее!

Он убрал высунутую руку.

– Пусть так. Тогда не жалко сгнить здесь.

Я отвернулась и ушла. Он молча проводил меня взглядом, и этот взгляд впивался мне в спину, похожий на укус пчелы. Я сорвала цветок и подошла обратно к окну, протянув его Ворону.

– На, возьми.

Он недоверчиво принял его, повертев в руках.

– Что ты видишь?

– Розу. Красную розу с шипами. Ай!

– Что ты чувствуешь?

– Я укололся. Мне больно. И… У меня пошла кровь.

– Вот именно. Она уколола тебя., а значит, она настоящая.

– Настоящая…

Он, как завороженный, смотрел на палец, из которого показалось пятно крови размером с булавку. В его глазах затеплилась жизнь. И даже эта палата хотя бы ненадолго перестала быть угнетающей и темной.

– Что это вы тут делаете?

И очарование багряной крови сошло на нет. Клетка вновь сжала свои тиски, а роза упала на пол, мигом забытая.

Но, к счастью, это была Ласка. Ласка нас понимала, насколько это возможно для Халата.

– Что ты здесь делаешь, Элли? Это нестабильный пациент, его нельзя беспокоить.

– Я…

– Как вы вообще с ним познакомились?

Она осторожно заглянула в комнату. Ворон лежал на кровати, как ни в чем не бывало.

– Мы ведь не просто так его там держим. Его пока лучше оградить от людей, чтобы он не навредил себе или другим.

– Но это бесчеловечно! Вы не видите, что он там страдает?

– Вне больницы он бы еще больше страдал. Мы спасли его в самый последний момент. Я не буду тебе пересказывать его медкарту, ты всё равно ничего не поймешь, скажу кратко: нечего его беспокоить. Тем более, что ты темпераментная и с тобой довольно трудно. Возвращайся в свою палату, а то тебя заметят и проблемы будут. На первый раз я сделаю вид, что ничего не было.

Я пыталась до него докричаться, но наткнулась лишь на пустоту, тоскливую, похожую на всеми покинутую комнату с порванными рисунками и разбитыми кружками. Он закрылся, не успев стать живым. Он закрылся, не успев сбросить пыль с плеч и расправить крылья. Он закрылся, и даже кровь, алая, словно роза, не приведет его в чувства. Снова томится пташка в клетке и уже не смотрит на кажущееся картонным небо.

Я проснулась от того, что Габриэль от меня терлась, прижимаясь костлявым телом. Она была в одном нижнем белье.

– Ты что творишь?! – я сбросила её с себя.

– Сжалься, – заплакала она, – Поделись своим теплом! Сжалься!

Она вновь потянулась ко мне. Я отскочила от неё.

– Элис! – позвала я, на что та лишь громче захрапела.

Габриэль приближалась ко мне.

– Сжалься! Сжалься! Ты всегда такая теплая. Сжалься! Ты же всегда делишься теплом! Поделись и со мной!

– Элииииис! – я забилась в истерике.

– Да что у вас опять? – к нам вошла Ласка, – Элли, ты дашь мне подежурить спокойно?!

Она осеклась, увидев Габриэль. Я мрачно кивнула. Габи ползала, рыдая и размазывая по лицу слёзы и сопли. Я поспешила выйти, а Ласка принялась успокаивать Габриэль.

Я сидела в коридоре, свернувшись в клубочек и спрятав лицо в коленях. В коридоре было тихо, из какой-то палаты доносился храп и нечленораздельное блеяние. На этаже повыше кто-то ходил туда-сюда, громко топая. Пахло медикаментами, немытыми телами и кашей. Из нашей палаты доносились крики и плач. Вскоре показалась Ласка.

– Можешь заходить, Элли. Габриэль успокоилась.

– Что это вообще было? Она так внезапно напала на меня! Что она делала? Зачем ей это? Откуда это у неё?

– Она жертва насилия и хочет повторно пережить травмирующее событие. Такое не в первый раз встречается на моей практике.

– А меня-то за что?! Я похожа на насильника?!

– Ты не единственная. Она и к Элис приставала, и ко мне. И к санитарам.

– Так сделайте что-нибудь! У Вас же есть опыт? Сделайте что-нибудь с этим, в конце концов, такое нельзя запускать!

– С ней сейчас работают специалисты. Вылечим.

Ласка удалилась на пост, а я вернулась в палату. Габриэль лежала вялая и с остекленевшим взглядом, её короткие волосы были разбросаны по подушке. Она медленно и едва слышно дышала. Я легла в свою постель, но заснуть уже не смогла.

====== Пылающая ======

Как позже Габи призналась, летние деньки, проведенные в палате, и ночи, полные откровенных разговоров и тайных посиделок, были самыми лучшими моментами в её жизни. И если бы у неё была фотокамера, она фотографировала бы каждую секунду, чтобы спустя много лет пересматривать эти застывшие мгновения.

Мы изо всех сил старались её развеселить и показать, что мир наполнен чудесами и жизнь – это бесконечность, а не краткий миг, меняющий и извращающий всё. Так что мы переодевались в яркие лосины, пели в расчески, прыгали на кроватях, дрались подушками, обливали друг друга водой из шланга и рисовали цветными мелками. В жару мы сидели на крыльце в старых скрипучих качающихся скамейках или по бокам, свесив ноги и болтая ими в воздухе, обмахивались старыми газетами и постоянно спорили, кто пойдет за соком. Мы смотрели на малиновую дорожку рассвета и вздыхали. Смотрели на кристально-чистую синеву небес и вздыхали. Смотрели на сгущающиеся сумерки и вздыхали. Но вздыхали мы не от грусти, а от приятной усталости и летнего полуденного дурмана, преследующего нас весь день.

Когда выпадал дождь, мы выскакивали на улицу и носились под ливнем, брызгая водой из луж и промокая до ниточки. Вода была теплая, и после туч всегда следовала радуга, а воздух, разряженный грозой, пах свежестью и влагой. И яркие гусеницы ползали среди жемчужин росинок, и бабочки порхали вокруг робко распустившихся цветов, и птицы лениво чирикали на проводах и крышах.

Жизнь в больнице небогата событиями. Особенно в такой, как эта. От скуки мы лезли к медсестрам, болтали всякую чушь санитарам и подшучивали над врачами. Танцевали вокруг старого проигрывателя, играющего с перебоями. Самым новым песням, которые играли в нем, было лет 20.

А однажды мы нашли чердак. Это произошло случайно. Мы слонялись без дела по коридорам и лестницам. Мы – то есть Зои, Кларисса, Клэр, Блейн, Ромео, Габриэль и три «поклонника» Зои. Было невыносимо жарко, пот засох на нас, одежда прилипла к телу, волосы были засаленны и обгорели. А у Зои выскочило ещё больше веснушек.

– Ого, а что это? – вдруг спросил Эрик, кучерявый «поклонник» Зои.

– Полагаю, дверь, – пояснил парень с бусинками в волосах, которого звали Грег, – Она нужна для того, чтобы попадать в другие помещения.

– Как ты мудр, о Грег! – с восхищением сказал Эрик, – Что бы я делал без тебя, друг мой?

– Я никогда не видел этой двери… – задумчиво протянул волосатый парень с рисунками на руках, которого звали Саймон.

Дверь была белая, с облупившейся краской и очень крепкая, судя по всему. Из щели веяло сквозняком.

– Эта дверь ведет на чердак, – сказала Клэр, – И я знаю, как её открыть.

Она повозилась минут 10, явно нарочно медля. Но наконец дверь с громким скрипом отворилась. Нас обдало запахом пыли и затхлости.

Внутри было почти пусто, не считая старого хлама, такого, как: желтые выцветшие тетради с размытыми надписями, порванные книжки с изъеденными страницами, куклы с погрызенными лицами и грязными свалявшимися волосами, поломанная деревянная мебель и старое пианино. Стекла на единственном окне потрескались и запачкались, пыль в свете лучей была золотистой и сверкающей. Вили гнезда птицы и паутины пауки, здесь нашли приют мухи, крысы и бабочки.

– Ой, ребята, я, пожалуй, пойду, – затряслась Габриэль.

– А че так? – спросила Зои.

– Я боюсь насекомых! – не своим голосом завизжала Габриэль, – И пауков тоже!!!

Она круто развернулась и побежала прочь.

– Ой, ну и зануда! – пожала плечами Зои, – Многое теряет!

Я осторожно шагнула в пространство остановившегося времени. половицы заскрипели, крысы бросились врассыпную.

– Ай, у меня на лице паутина! – вскрикнула Кларисса.

– У тебя в волосах паук, Клара, – загоготал Саймон, – Здоровенный такой паучище!

– Где?! – Кларисса начала шарить по волосам руками, резко побледнев, – Сними его с меня, сейчас же!!!

– Ну ты и трусиха, Клара, – не унимался Саймон, – Подумаешь, здоровенный пушистый паук с множеством лапок и глаз, который совьет на тебе паутину и поселится в твоих волосах.

– Я тебя ненавижу, тупой Саймон! Ненавижу! – Кларисса, поняв, что её разыгрывают, с кулаками набросилась на Саймона.

– Успокойтесь оба, – устало сказала Клэр, – Не стоит на него злится, Кларисса. Он всего лишь глупый недалекий мальчишка, будь милосердней.

– Клара, паук заползет в твоё ухо и поселится у тебя в мозгу и поработит его. И ты станешь пауком! Точнее, гиганской восьмилапой паучихой! Ой, а что это по мне ползает?..

Саймон внезапно осекся, поднеся руку к шее. Ухмылка сползла с его лица, а зрачки расширились от ужаса. Кларисса затряслась от смеха. Я заглягнула за его спину. По его шее храбро карабкался паучок с длинными лапками.

– Саймон, – с притворным ужасом прошептала я, – Он такой огромный…

– Кто? Кто огромный? – занервничал Саймон.

– Таракан, – ответила я, – Такие разве у нас водятся? Ничего себе, какой огромный… С длинными усами и коричневыми крылышками. Он длиной где-то с мой средний палец.

– Эй, снимите его с меня! – Саймона начало трясти, – Снимите сейчас же, я не шучу!!!

Ребята заливались смехом, а Кларисса ржала громче всех, похрюкивая и вытирая слёзы.

– А пугал меня пауками, – надрывалась она, – Ой, не могу! Да ты, блин, герой!

– Перестаньте, это не смешно, – взмолился Саймон.

– Он заползет в твой нос, – замогильным голосом провыла Кларисса, – И поселится в твоих легких. И будет щекотать их, а ты будешь кашлять и задохнешься.

– Кончай издеваться, Клара, – взмолился Саймон.

– Ты сам издевался. Теперь страдай, – безжалостно отрезала Кларисса.

– Я больше так не буду, – захныкал Саймон, – Только уберите его, пожалуйста! Я их до смерти боюсь, старший брат все детство пугал меня ими…

– Ладно, – милосердно согласилась Кларисса.

Мы сняли паучка с шеи Саймона. Увидев, кем был «большой и страшный таракан», Саймон обиделся и пообещал положить дюжину пауков в постель Клариссы, а мы сделали вид, что поверили и испугались.

Пока ребята разговаривали, я подошла к пианино. Меня словно загипнотизировали эти пыльные клавиши и мягкий свет. Лежала нотная тетрадь с размытыми нотами. Я попробовала поиграть на инструменте. Какие-то клавиши ещё работали.

– Ночью оно работает, – сказал мне до сих пор молчавший Блейн, – Ты бы знала, какие прекрасные мелодии на нём получается играть…

– Ну, если ты умеешь играть, то, конечно, ты создашь прекрасную мелодию. Музыку творят пальцы музыканта, а не клавиши.

– Нет-нет, ты не поняла, – помотал головой Блейн, – Тут любой сможет сыграть красивую мелодию.

– Даже если до сих пор даже не касался клавиш?

– Да.

– Даже если музыкального слуха нет?

– Да.

– Это здорово…

– Только мертвых сюда лучше не пускать, – Блейн внимательно заглянул мне в глаза. Мне стало не по себе от его пронизывающего, выворачивающего душу наизнанку взгляда, – Береги это место. Оно множество прекрасных воспоминаний хранит. Немного таких мест здесь осталось.

– А ты можешь что-нибудь сыграть здесь?

Он подошел к пианино, тронул пальцами клавиши, и начал играть. Сначала медленно, неуклюже, путая ноты и запинаясь, а потом приловчился, и дивная мелодия полилась из-под его рук. Даже ребята прекратили спорить и прислушались к нему. Даже птицы. Даже насекомые. Бабочки закружились вокруг него. Блейн сиял в солнечном свете, купался в нём, делаясь похожим на ангела, на музу. И летняя синева небес отражалась в его глазах.

– «Фантазия» Бетховена, – пояснил он, закончив играть.

Пальцы в последний раз коснулись клавиш, мягко и плавно, и все вернулось на свои места, только более радостно стало на душе у всех.

– Я не знаю, откуда ты пришел, но ты прекрасен, – ошеломленно сказала я, – Ты чудо из чудес.

– Скорее чудо в перьях, – усмехнулся Блейн, – Не захваливай меня, Большеротая, а то я подумаю, что ты влюбилась в меня.

– А что если так? – подмигнула я, – Мы ведь так похожи. Знание и возрождение, музыка и танец, поэт и муза.

– У тебя Брайан есть, – рассмеялся Блейн, – Не приставай к невинному ребенку, чертовка.

– Брайан?

– Ну да. Тот типчик, которого ты все время видишь в своих эротических снах.

Девочки хором заржали.

– Каких-каких снах?! – обалдела я.

Я повернулась в сторону троицы дружков Зои.

– Так, парни, признавайтесь, кто из вас вселился в Блейна?

– Ну, я оказываю колоссальное влияние на людей, – важно сказал Эрик, – Блейн захотел подражать крутому и классному Эрику.

– Это ты мне подражаешь, – фыркнул Блейн.

Клэр стояла, прислонившись к подоконнику. Птенцы в гнездах пищали и тянулись к ней, шляпа слегка покосилась. Она казалась такой жаркой в своих черных одеждах, с черными волосами, черными глазами, бровями и ресницами. Как она не спарилась ещё?

– Как здесь хорошо, – с блаженством протянула она, – Отсюда такой вид красивый простирается.

Мы столпились вокруг окна. Внизу был виден кусочек сада, зеленые деревья с густыми кронами, цветущие густы, дорожки, вымощенные камнями, в щелях между которыми росли цветы и травы, забор, обросший плющем, серый асфальт и одинокие сгруппировавшиеся домишки, магазины, палисадники, крыши, почтовые ящики, машины, и далекая линия горизонта.

– Действительно, – согласился Ромео, – А вон там мой друг живет. Я у него на вечеринках постоянно зависал.

– Я тоже, – сказал Блейн.

– Я тоже, – сказала я.

– Быть может, мы встречались раньше, – спросил как бы самого себя Ромео, – Быть может, мы знали друг друга давно, только сами этого не замечали. Ну, как часто бывает с людьми, связанными нитью судьбы.

– Я выросла на ферме, – пожала плечами Зои.

– А я в деревне, – сказала Клэр.

– Жарко тут, – пожаловался Грег, обмахиваясь обрывком газеты.

– Согласна, – сказала Зои, теребя ворот рубашки, – Просто охренительно жарко. Даже жарче, чем на улице.

– Мне нормально, – сказала Клэр.

– А что ещё взять с ведьмы? – развел руками Грег.

Моё внимание привлекла потрепанная коричневая тетрадь.

ЗАПИСКИ ЮНОГО ПСИХИАТРА

– О, дневник практиканта? – обрадовалась я, – Интересно, интересно…

Записи датировались серединой девяностых. Больше походило на учебные записи, чем личный дневник. Полагаю, так и было.

Я лихорадочно перелистывала страницы, надеясь найти что-то интересное. блейн и Ромео заглядывали через мои плечи.

Наконец, нашла. Записи о девочке с седыми волосами. Старая девочка. вообще-то, биологически она была юна, даже не достигла пубертатного возраста. Но складывалось впечатление, будто ей лет девяносто. Всегда заторможенная, молчаливая, по ночам бормотала что-то на неизвестном языке. Её дом сгорел. По словам опекуна, её родители сгорели у неё на глазах, это и полслужило причиной её «психоза». Причину пожара знает только она, но говорить не хочет.

– Это же… – ошеломленно прошептал Ромео.

Блейн вырвал тетрадь у меня из рук.

– Да… Да, Ромео, Да.

– Но как?

– Не знаю. Ну, это же Элли. Я всегда знал, что она особенная. Но не до такой степени!!!

Он сорвался на крик.

– Что происходит? – я переводила взгляд с одного на другого.

– Надо сжечь, – сказал Блейн.

– Не стоит так радикально… – начал было Ромео, но тут же осекся: Блейн уже поднес зажигалку к листам.

Тетрадь вспыхнула в руках Блейна, а он завороженно смотрел на огонь.

– Блейн, ты кретин! – заорала Кларисса, – Сейчас обожжешься! Бросай её на пол!

– Ты дура?! – накинулся на неё Ромео, – Пожар будет!

– Что делать-то, блин? – Зои принялась бегать из стороны в сторону, хватаясь за голову, – Ребята, че делать?! Мы все сгорим!!! а если не сгорим, то нас убьют санитары!

– Успокойся! – Клэр побежала за Зои.

В это время Блейн выронил тетрадь на пол. Как и стоило ожидать, пол тут же вспыхнул. Запахло горелым. Зои заорала ещё громче, к ней присоединился Саймон. Клэр подошла к Блейну и залепила пощечину, а потом настоящую затрещину, такому чистому хуку боксер бы позавидовал. Кларисса схватила за руки Ромео и Грега и потащила их к выходу, но вот незадача: путь преградил огонь. Эрик заслонил собой птиц. Блейн с остекленевшим взглядом застыл на месте. Грег заслонил рукавом нос и рот, Ромео зажмурился. Огонь едва не лизнул мне пятки, и стоило мне почувствовать на себе его разгоряченное дыхание, как я одним прыжком преодолела расстояние между мной и окном, хотя оно было не таким уж и большим,  схватила первый попавшийся предмет и швырнула его в стекло. Оно с дребезгом разбилось. Осколки врезались в кожу, брызнула кровь, полоснула острая боль. А сзади напирал огонь и дым застилал взор. Глаза защипало, они начали слезиться. Там, за окном – свежий воздух и прохладный ветерок.

– Прыгайте! – не своим голосом заорала я и спрыгнула сама, потянув за собой Блейна.

Мы летели вниз, небо ускользало из-под моих ног, ветер ласкал мою разгоряченную влажную кожу. Мне показалось, что мы летели с небоскреба, так долго это продолжалось. Но когда я ударилась о землю, я поняла, что прошло всего несколько секунд. Кусты смягчили падение, но все равно было невыносимо больно. На секунду мне показалось, будто из меня выбили весь воздух и заодно внутренние органы. На эту самую секунду я лишилась зрения, все поплыло. Боль – вот то, что я чувствовала. Боль и страх. За свою жизнь, за жизнь других. И страх наказания, которое последует, как только Халаты узнают о пожаре. Страх того, что мне придется объясняться перед ними. Или перед родителями. И необъяснимый страх перед той девочкой. Всю эту гамму чувств я пережила за эту самую секунду.

– Элли! Элли!

Чье-то лицо склонилось надо мной. голос доносился как из тумана. Черты были размыты и неясны. Я моргнула. и ещё раз. и ещё. А потом поняла: это был Ромео.

– Эй, Элли? Ты жива? Элли?!

Не на шутку перепуганный Ромео.

– Вроде как… – прохрипела я.

Тепло. Мокро. Подо мной растеклась кровь. Я чувствовала её запах и вкус у меня во рту.

– Где… – прохрипела я.

– Кто? – обеспокоенно спросил Ромео, – Свет в конце тоннеля? Забудь о нём! Ты здесь нужна! Элли, не уходи.

– Да не свет, идиот, – из последних сил выдавила я.

Кажется, он удивился. До этого я никого не обзывала. Ну, всё когда-то случается впервые, не так ли?

– Где Блейн?..

– Забудь об этом придурке! Удушил бы его! Чуть не угробил нас всех!

Блейн лежал рядом со мной, его рука была подо мной. Он с хрипом дышал и смотрел в небо остекленевшим взглядом. Как минуту назад.

– Блейн… Ты придурок, – я попыталась приподняться на локтях, – Если из-за тебя я сломала спину, я тебя убью. Перееду на коляске.

– Ты не о том беспокоишься… – прошептал Блейн, и тут же закашлялся, – Вы все не о том беспокоитесь. Идиоты.

– Сам ты идиот!!! – Ромео набросился на Блейна и схватил его за шкирку.

– Ромео, прекрати! – закричала я.

– Отвали! Сейчас я ему рожу начищу! В том числе и за тебя!

Он принялся его трясти. Я вскочила, позабыв о боли, и оттащила его от Блейна.

– Ты тупой ублюдок, сын собаки! – визжал Ромео, – Что б тебя! Отпусти меня, Элли, я ему накостыляю! Сейчас выбью из него всё дерьмо! Тупой ублюдок!

Я развернула Ромео к себе и как следует встряхнула. Он отвернулся. Я села перед ним так, чтобы он меня видел.

– А теперь послушай меня, Ромео. Ты сейчас отстанешь от Блейна и сходишь за помощью. Кстати, где остальные?

Он кивнул куда-то в сторону. Я повернулась. Под окном столпились врачи. Выглядывала Зои, за ней – Эрик.

– Прыгайте! – кричал мистер Эррони, лечащий психиатр Элис, – Вас поймают! Прыгайте!

Зои, недолго думая, сиганула из окна. За ней Эрик, Ромео и остальные… Их подхватывали, отводили в сторону. Клариссу отпаивали успокоительным, Зои упала на землю, хрипя и визжа. Вокруг неё столпились санитары и закрыли обзор. Эрик сидел на земле, шокировано уставившись в одну точку, и ни на что не реагировал. Грегу и Саймону досталось больше всех – на их коже вздымались волдыри. Но довольный Саймон держал в руках гнезда с птенцами. Клэр поправляла шляпу. Она была единственная, кого огонь не тронул.

А чердак пылал, облизываемый языками пламени, дым тянулся к небу, стало еще жарче, хотя я не думала, что это вообще возможно. Вокруг бегали санитары и врачи, у забора столпились зеваки, из палат повыскакивали больные, посетители хватались за голову и клялись, что ноги их больше здесь не будет.