Текст книги "Музы в уборе весны (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– И не говори, – простонала Кларисса, – Так пить хочется… У меня мозги все испарились.

– А они у тебя были? – притворно удивился Эрик.

– По себе не судят, кудряшок, – осклабилась Кларисса.

– Пусть кто-нибудь сходит и принесет попить! – предложила Зои, – Реально, жарко так, что помереть хочется!

– Я отодвигаю свою кандидатуру, – пафосно сказал Эрик.

– Да ладно, кто у нас самый энтузиазный и первый везде? – поддела его Зои, – Давай, давай, приноси пользу обществу!

– А че это я сразу? – вспылил Эрик, – Дискриминация кудрявых!

– Я тоже кудрявая, – хмыкнула Зои.

– Кудрявые, объединяемся! – воскликнула я, – На протяжении многих веком прямоволосые притесняли нас… Пришел черед нам отомстить! Устроим революцию! Кудрявые, впе-ред!

И мы снова повалились на ступеньки, всем видом показывая, что никуда уходить не собираемся.

– Элли, ты же у нас такая энергичная, – оскалился Саймон, – Почему бы тебе не пойти? Давай, Элли, мы будем болеть за тебя!

– Тебе надо – ты и иди, – огрызнулась Клэр.

– Погодите, Блейн же на самой верхней ступеньке, – вспомнила я, – Так что ему ближе всех идти. Так что пусть он сходит! Точно! Блейн, ну чего уставился? Иди давай!

– Элли, как ты могла?! – возмутился Блейн, – Я верил тебе, считал тебя своим другом, последний глоток оставлял, а ты… ты… посылаешь меня за водой! Ну всё! Я никогда тебя не прощу, предательница!

– Ой, ну ты же такой милосердный, так и рвёшься помогать другим, – промурлыкала я, – Кто я такая, чтобы тебе мешать? Ну давай, Блейн! Мы все тут помираем! Ох, как мне плохо… Ни капельки воды не осталось! Всё с потом вышло! В глотке пересохло! Мне бы хоть дождевую капельку… О, как я была бы счастлива глотнуть живительную влагу!

– Извините, я заблудилась…

Мы одновременно обернулись. У входа стояла, а точнее сидела на инвалидной коляске полная девушка с растрепанными волосами, коротко подстриженными и с челкой до середины лба. Волосы были окрашены в синий. Она была одета в белую майку и зеленые лосины. Коляска была вся в звенящих подвесках. Она смотрела растерянно и слегка затравленно. Мне показалось, что она очень устала от всего этого. Да. Как будто она просто хочет отдохнуть от этих больниц.

– А что надо? – спросила я.

– Найти кабинет мистера Эррони.

Мы с ребятами переглянулись.

– Сочувствую… – пробормотала Клэр.

– Странно, что тебя не проводили или хотя бы не сказали, где кабинет, – сказала я, – Что вообще здесь за врачи работают? А ты давно здесь? Или в первый раз пришла? А до этого где лечилась? Я подумала, что ты давно лечишься, потому что выглядишь уставшей от всего этого. Ну ничего! У нас хорошо и спокойно. Ребята просто отличные. Кстати, у этих бесноватых девчонок место в палате свободное. С ними не соскучишься! Событиями наша жизнь не богата, у нас и телевизор-то редко включают и радио нет, зато можно общаться!  А ещё у нас старенький проигрыватель есть, прямиком из 20-го века, офигеть, да? Ой, а ты прям совсем ложишься к нам или только дневной станционар?

– Элли, не нагрушай девочку, – поморщилась Клэр.

– Узнаю старую добрую болтушку, – ухмыльнулся Грег.

– Сам ты старый, – обиделась я.

– Мне подскажут, где мой кабинет, или придется искать кого-то другого? – девушка скрестила руки на груди.

– Да ладно, не злись так, – я махнула рукой, – Я тебя сейчас провожу к этому придурочному.

Мы с ней вернулись в коридор, кажущийся полутемным и прохладным после ослепительной знойной улицы. Прохлада освежала, в ноздри врывался уже знакомый аромат медикаментов, штукатурки и женских духов. С кухни пахло блинчиками и кофе.

– Погоди, – остановила я девушку, – Зайду на кухню, чтобы взять им воду. А то ведь перегрызут друг другу глотки, лишь бы продолжить валяться на крыльце. Хотя, я ведь тоже такая! Эх, как хорошо лежать вот так, ты бы знала… И ничего говорить не надо. И думать тоже не надо. Слишком хорошо и жарко.

Я зашла на кухню. Тут всегда было тепло и влажно, пахло едой и специями, звенели чашки и тарелки, плескалась вода, в печке что-то готовилось, на сковороде трещало масло. Туда-сюда сновали грузные поварихи, кричали, подавали друг другу ингредиенты. Тут всегда кипела жизнь и не было места для лени.

– Опять воду? – спросила главная повариха.

Я молча кивнула и прошла к чайнику, налив в стакан воды. Вода была холодная, с накипью. То, что надо.

Я вышла с кухни и мы с девушкой пошли по коридору. Наконец мы нашли дверь в кабинет психиатра. Девушка кивком поблагодарила меня и скрылась в глубине кабинета. Я вздохнула и пошла обратно.

На полпути к крыльцу ко мне присоединился зеленоволосый парень.

– Опять ты? – удивилась я, – Давно не виделись. Как-то ты тих в последнее время. О, и корни отросли. Как так? Блин, жаль, что тут голову-то толком не помыть, не то что волосы покрасить. Ну да ладно.

– Ну, я на какое-то время отъезжал, – признался парень, – Впрочем, это не оправдывает моего внешнего вида. Хотя, мне-то че? Мне плевать.

– Действительно, – согласилась я, – Тут никого это не волнует, потому что все в обносках, с грязными головами и потные. Это же здорово! Хотя я не прочь сейчас влезть в холодный душ. Раньше я летом любила набирать холодные ванны и сидеть в них по полдня. У меня кожа на кончиках пальцем так смешно сморщивалась! А еще потом я часто простужалась. Горло болело…

– Ну, раз в несколько недель-то удается помыться. Кстати, у нас в школе бассейн. Мы часто с парнями ночью пробирались и купались там.

– Да? А у нас бассейн не работает…

Мы вышли на крыльцо.

– Чтоо? – обиженно протянул Грег, – Только один стакан?

– Один стакан и зеленоволосик! – представила я, – Ну разве не здорово?

– ЗдорОво, – кивнул Ромео.

Ребята набросились на стакан и снова едва не передрались за него.

– А где Эрик и Зои? – спросила я, заметив отсутствие парочки.

– Что это они там деееелают? – ухмыльнулась Габриэль.

– Сбежали от вас, придурков, – фыркнул Саймон.

– Скорее уж от тебя, – хмыкнула Клэр.

Грег любезно предоставил мне честь выпить последний глоток со стакана, что я и сделала, почувствовав, как живительная влага наполняет меня. Воды было мало, но досталась она всем, хоть ребята и ерничали, что сами все выпьют. Такая вот у нас дружная компания.

А вскоре подоспели и Зои с Эриком, таща вдвоем большущий таз, наполненный водой.

– Вааау! – вскочила я, – Водичка! Будем купаться! Блин, круто! Так вот, что вы делали!

Мы с Саймоном одновременно бросились к тазу, скинув обувь, и прямо в одежде плюхнулись туда, правда, не совсем поместились и быстренько все расплескалось. Прохлада окутала моё тело. Я даже вздрогнула от холода.

– Эй, а мне? – закапризничала Клэр, – Я тоже хочу!

– Да ладно? – присвистнул Грег, – Я думал, тебе вообще не бывает жарко, раз ходишь в черном.

– В порядке очереди! – вскомандовала Кларисса, сдерживая напор, – Так, давайте вылезайте! Сейчас воду нагреете и толку от неё никакого не будет!

Мы с Саймоном нехотя вылезли.

Ребята купались по очереди, плескаясь, брызгая водой, погружаясь в воду с головой, и вскоре всё вокруг было мокрым, в том числе и мы. Потом, как обычно, пришли врачи и отобрали таз, отругав и послав сушиться. Мы со смехом вытирались полотенцами, сушили феном волосы, а потом переоделись в сменную одежду.

– Хорошо у нас, а? – спросила я зеленоволосого.

– Это с тобой хорошо, – отозвался тот, – Рядом с тобой у меня возникает чувство, будто ты мой давний друг. Так легко мне никогда не было.

– Да ладно, – отмахнулась я, – пустяки. Ты всегда можешь посидеть с нами, если захочешь. Никто не прогонит тебя.

– И где ты была раньше, солнышко? – улыбнулся парень, – Встреть я тебя полгода назад, то и не было бы ничего…

Он встал и удалился в свою палату. А за окном садилось солнце, освещая помещение красным. Доносился стрекот и сонное чирикание.

По пути в палату я снова встретила девушку на коляске.

– Меня кладут к вам, – доложила она.

– Дневной станционар?

– Неа, госпитализируют. Будем знакомы, Салли.

====== Прощающаяся ======

– Меня выписывают.

Ветер всколыхнул её юбку. Такую черную на фоне выгоревшей травы и светло-голубых небес. Она была хрупкой, как чайная роза – тонкие запястья, растрепанные волосы, пучеглазость, короткие ножки. И в то же время внутри неё чувствовалась недюжинная сила.

– Ты рада?

Она удивленно на меня смотрит. Ветер едва не сбивает её черную широкополую шляпу. Косметика так странно смотрелась на её детском лице. так странно и нелепо.

– Ну… я буду ходить в школу. Буду ездить в неё на электричке с полупустой кабинкой. Смотреть через окно на поля и леса. Выйду на станции, пройду через валяющиеся листья, цветы и ветки. Утреннее солнце будет согревать мои плечи. Я встречу подруг и мы вместе пойдем по тенистой дорожке в школу, закинув сумки на плечи. Я займу парту у окна и буду слушать, как учитель литературы неторопливо читает стихи. Разве не здорово, Элли? Разве не круто? Я наконец-то освободилась.

– Да… это здорово! Это просто замечательно. Нет, правда. И когда тебя выписывают? Насовсем? А ты будешь к нам приходить?

– Не знаю. Я ничего не знаю. Наверное, оборву все связи  и забуду сюда дорогу, сотру тропинку ластиком. Эти коридоры и крыльцо со скрипучими ступеньками будет причинять мне боль. Наверное, мне будут причинять боль и деревья в белом цвету, потому что будут напоминать о тебе.

– Значит, тебе грустно? Ты не хочешь уходить? А ты не можешь остаться? Хотя, чего это я спрашиваю, конечно, не можешь… Такой шанс предоставляется не так уж и часто, чтобы его упускать.

– Ну вот ты снова ответила на собственный вопрос, Элли. Что ж, сегодня изголовье моей кровати будет пусто, а мою постель, пропахшую моими духами, унесут. Прощай! Не знаю, свидимся ли мы снова, так что… Прощай!

Она повернулась и зашагала по дорожке, ведущей к выходу из нашего чудесного сада. Дорожке, ведущей в мир нормальных, мир асфальтовых артерий, бензиновой крови и бьющихся моторных сердец. Исчезала в полуденном зное, скрываясь меж нависших зеленых ветвей, оставляя после себя пыль и карамельный шлейф.

– Хочешь её удержать?

Ромео принес шляпу и корзинку с клубникой. Шляпу он нахлобучил сам, а клубникой поделился со мной. Спелая, ярко-красная клубника, как её помада.

– Очень. Я хочу броситься с места, схватить её за край юбки и так повиснуть, громко скуля и причитая.

– Но не стала, верно? И правильно… Не держи её. Она теперь свободна. Людей нужно отпускать – если захотят, они сами вернутся. Навсегда.

– К тебе возвращались хоть раз?

– Нет.

– Тогда глупая у тебя теория. И ни капельки не правдивая.

– Нет… Капельку она всё-таки правдивая.

Мне попалась двойная клубничка. Ещё почти зеленая.

– Смотри, Ромео, эти две клубнички совсем неспелые, зеленые и совсем не вкусные. Но они всё равно вместе. Влюбленные, поклявшиеся друг другу никогда не разлучаться.

– Только ты можешь в клубничке увидеть трогательную историю…

– Я прямо так и слышу, что они говорят: «И пусть нас сожрут, пусть разжуют на мелкие кусочки. я никогда не отпущу твою руку».

– Откуда у клубники рука?

– Это метафора, глупенький!

Он внимательно посмотрел на клубнику.

– Ну, что-то в этом есть…

– А ведь «сердечко» символизирует эти две клубнички, вцепившиеся друг в друга.

– А я  слышал, что один человек увидел двух лебедей, склонивших друг к другу головы на фоне заката, и решил сделать их символом любви.

– Тоже красиво. Но версия с клубникой лучше.

Что такое август? Это рассыпанные лепестки и красные плоды, это жемчужины ягод, скрывающиеся в кустах и преддверие осени, это постепенно сходящая на нет жара и вечера, проведенные на веранде, наполненные прохладным воздухом и фиолетовым небом. Это утро с вселенной, отраженной в росинке и сонными цветами, это бабочки, танцующие воздушный вальс.

Август всегда происходит быстро, дни сменяют друг друга, как кадры в кинофильме. В августе собирают фрукты, ягоды, цветы и теплоту, чтобы запастись на зиму. Этот август был особенно душистым и ароматным, полным буйством красок, а по ночам звезды неизменно кружили хоровод.

Поэтому было очень грустно провожать лето. Как со старым другом, мы прощались с ним, стараясь подарить незабываемые воспоминания, чтобы пронести их через холода.

– Как-то особенно грустно, – говорила я, – Такое чувство, будто что-то дорогое уходит от меня. странно, да? Лето ведь наступит. И снова будет жара, крыльцо, венки и поливание водой из шланга. тогда почему мне так невыносимо больно?

– Кто знает, может, нам больше не удастся вот так посидеть, – задумалась Кларисса, – Кого-то из нас выпишут. Некоторые из нас вернутся, а некоторые уйдут навсегда в новую жизнь.

– Все равно ведь далеко друг от друга не уйдем, – издала нервный смешок Зои, – Куда нам? Мы находимся в самом заду мира.

– Ну, допустим, встретимся, – сказала Кларисса, – Где-нибудь в придорожном кафе. Все повзрослевшие, отвыкшие от всего этого. Кого-то вырвали из университетских будней, или еще каких… Но крыльца больше не будет. И жаркой летней скуки тоже. И спорить, кто пойдет за питьем, тоже: официант нам все принесет.

– Да погодите вы, – вмешалась я, пока разговор не превратился в перепалку, – я совсем не об этом говорила. У меня такое чувство, будто эта зима будет необычной. Многое потеряем и многое приобретем. Я ведь ошибаюсь, да? Это ведь простая паранойя?

Я с надеждой посмотрела на Блейна. Тот ласково взглянул на меня.

– Все может быть, – уклончиво ответствовал он, – Завтра тайфун может случиться, например.

Постепенно я стала бояться циферблатов. Я вообще много чего боюсь, если не всего. Но часы буквально давили на меня, а тик стал симфонией ужаса. Потому что с каждым движением стрелки приближался роковой час.

Забавно, что в детстве я подгоняла время, мечтая, чтобы оно шло хотя бы чуточку побыстрее. А теперь я хочу замедлить его. Хотя бы на секунду.

Дни сменяли ночи, каша сменяла запеканки, чай сменял кофе. Все веселились и радовались жизни, прощаясь с летом, гуляли в саду, танцевали, пели, бегали наперегонки, играли в мяч, кормили птиц, рисовали. Жгли костры и пели под гитару, рассказывали сказки и страшилки. Даже зеленоволосый парень улыбался, но Зои говорила, что он улыбался рядом со мной. Иногда к нам присоединялся мальчик с синдромом Котара, который сидел в сторонке, молчал и внимательно слушал, на него не обращали внимание. Я мирила влюбленных и смешила грустных, я помогала справляться со страхом. Я почти со всеми перезнакомилась. Благодаря мне Габриэль стала меньше приставать к людям. Я знаю, что её раны тяжело излечить, но теперь они хотя бы не так саднят.

Меня называли сумашедствием с первого вздоха и весенним обострением. Даже Элис, то появляющаяся, то исчезающая, о болезни которой никто ничего не знает, прислушивалась ко мне, хоть и считала меня легкомысленной и глупой.

– Элли – моя подруга, – хвастала девушка с пограничным расстройством личности, пострадавшая от не самых лучшим отношений с друзьями, – Она очень хорошая, самая лучшая девушка на свете! Она говорит, что я клевая. А еще ей нравится, как я плету.

– Но она моя подруга, – обиделась девушка с социофобией. Когда она только прибыла, на неё было жалко смотреть: шарахалась от одного взгляда на неё.

– Нет, она моя подруга! – вспылила первая.

– Нет, моя, – вторила ей та.

– Успокойтесь обе, она моя, – хмыкнул парень с шизофренией, который при знакомстве со мной плел эпопеи об усатом жителе его дивана, который появляется только по ночам и ворует его дыхание.

– Я общая, – вмешалась я, – Я всем принадлежу. Девчонка нарасхват! Берите осколки моего сердца – не жалко!

– Кто разбил тебе сердце? – грозно приподнялась девушка с ПРЛ, – Я разобью ему морду.

– Да никто не разбил, я пошутила, – вздохнула я, – Просто я хотела сказать, что не нужно из-за меня ссориться.

А однажды к нам привели одного парня. Продержался он здесь недолго, пришел так же внезапно, как и ушел. Явился громогласно, опрокидывая стулья и царапаясь длинными ногтями. Халаты тащили его волоком, предварительно разогнав нас по палатам. Но мы всё равно подглядывали, повысовывав любопытные морды из-за углов. Замирали от страха, видя, как пинали его санитары, и вздрагивали, когда он их кусал. Ему по пути случайно попался мой приятель, Седрик, и парень, помедлив секунду, вдруг вырвался и набросился на него, пытаясь задушить. А потом упал без чувств: кажись, транквилизатор подействовал. Позже Седрик рассказывал, что ему казалось, что он встретился взглядом с чудовищем. На дне его жёлтых глаз не осталось ничего, ни человеческого, ни звериного, ни живого, ни мёртвого. Одно неистовство и злость на весь мир.

А потом поползли слухи, быстрее, чем мы смогли что-либо узнать от Ласки. То говорили, что он кого-то убил, то говорили, что он над кем-то издевался, то говорили, что над ним издевались, то называли его живодером. Халаты строго-настрого запретили нам с ним общаться, а мы и не пытались в кои-то веки нарушить запрет – все боялись его, даже Ворон.

Их палаты распологались не так близко друг к другу, и я в потёмках перепутала окна. Я тогда несла варенье Ворону, несмотря на то, что тот его ненавидел. Я насвистывала одну весёлую мелодию и приближалась к окну, блаженно улыбаясь, и встретилась с горящими в темноте глазами.  Я громко ойкнула и всё же предложила ему варенье, а он расхохотался, как ненормальный.

– Ты встречаешь посреди ночи психопата, издевавшегося над одноклассниками и едва не задушившего ребёнка, и предлагаешь варенье?!

– А почему нет? – пожала я плечами, – Ты тоже худющий. О, и пятна на стенах. Тоже мало кушаешь, да? А надо хорошо питаться, иначе сил не будет и зубы будут шататься. О, должно быть, это ужасно неприятное ощущение, я помню, как в детстве расшатывала молочные зубы.

– Да заткнись ты уже! – взревел социопат.

– Только если съешь моё варенье, – подмигнула я.

– Клубничное? – недоверчиво принюхался он.

– Да, – сказала я, протянув ему тёплую банку, – У Ласки выпросила. Хотя, ей его итак девать некуда. Ей тётка с фермы привозит. Или мама. Не помню. Нет, по-моему, всё-таки мама.

– Ласка классная тёлка, – сказал он, набивая щеки, – У неё ножки отпад полный. Так бы и затискал.

– Она очень хорошая, – с гордостью сказала я.

– Жаль. Мне нравятся плохие девчонки.

– А я как-то поменяла однокласснику пастами зелёную ручку и синюю. Вот смеху было!

– Да ты просто зверь! – ужаснулся парень.

Он внезапно улыбнулся, обнажив обломанный клык. Глаза хищно засверкали, отражая кособокую луну.

– У Буферов были такие красивые ожоги от сигарет. О да, я любил к ней прикладываться.

 «Ну и прозвище», – подумала я, содрогаясь.

– Боишься? – приблизился ко мне парень. Мы почти соприкоснулись лбами. И я явственно ощутила волны жара, исходящие от него. Жара было так много, что он не мог не делиться им с другими. А другие сгорали. Но я не сгорю.

– Нет, – честно сказала я, выдержав его взгляд.

– Ты не врёшь. Это хорошо. Я люблю честных. И храбрых тоже.

Так и зародилась одна из самых странных дружб. Скалящийся зверь, не подпускающий к себе никого, и болтливая девица, которой ничего не стоит прогуляться в клетке со львами, весело мурлыкая себе под нос песенку. Ночью я приходила поочередно то к нему, то к Ворону. А иногда мы болтали втроём. Ворон говорил тихо, но этот парень всё слышал. Оказалось, его зовут Тарантул, и Ворон долго ржал, упрашивая познакомить его с Бобом Диланом. Впрочем, Тарантул не обижался, несмотря на то, что не очень-то любил эту книгу. Я носила Тарантулу еду, просовывала воду, читала ему «Норвежский лес» и рассказывала о своих друзьях. А он слушал, как-то странно притихнув, ещё немного – и он бы свернулся калачиком на моих коленях, и меня это немного забавляло.

– Как ты это делаешь? – шепотом спросил у меня Ворон, когда Тарантул забылся младенческим сном.

– Делаю что?

– Ты шутишь? Ты усмирила Тарантула. Тарантула, который издевался над одноклассниками и пытался одного зарезать. Тарантула, который кусает и бьёт санитаров даже со шприцом в вене. Он сидит и жрёт твоё варенье, хотя мог бы уже давно запустить в тебя банкой.

– Я не знаю, это как-то само собой получается, со всеми легко лажу. Просто мне нравится общаться и дружить, это у меня с детства. Меня за это и за мою болтовню в школе считали легкомысленной дурой. Хотя, наверное, так и есть! Я просто обыкновенная болтушка.

– То есть, ты даже не понимаешь, какое влияние оказываешь на людей, – нервно рассмеялся Ворон, – Я даже не знаю, хорошо это или плохо.

Из-за ночных посиделок я стала не высыпаться, поэтому спала днём. Халатам это не нравилось, но я буквально валилась с ног от усталости, и потому стала пропускать прогулки, проваливаясь в целебный сон, обволакивающий, завораживающий и утаскивающий в неведомые и непостижимые дали, полные нереальных вещей.

– Опять почти не приходишь?

Ворон встревоженно смотрел на зевающую меня.

– Наверное, неправильно с моей стороны просить приходить тебя сюда. Я-то сова, а ты, наверное, жаворонок.

– Ворон ты, – устало улыбнулась я, – А не сова.

– Почему нет?

Он завыл, как филин, чем испугал меня. Я опять оступилась и свалилась вниз, ударившись затылком о землю.

– Эй, живая там? – насмешливо спросил Ворон, – Давай, вставай, не пугай меня…

– Ну мисс Хелен, ещё 5 минуточек… – я сладко зевнула, закрыв глаза.

– Когда это я успел превратиться в мисс Хелен? – опешил Ворон.

Я ничего не ответила.

– Мисс Что-то-там, а ну вставайте, пора принимать лекарства! – сказал Ворон тонким голосом, – Не стоит так долго дремать по утрам, переспите ведь!

Я открыла глаза и исдала несколько сдавленных смешков. Потом кое-как приподнялась и снова прислонилась к решетке.

– А если без шуток, то ты меня пугаешь, Элли, – обеспокоенно сказал Ворон, – Ты правда так хочешь спать?

– Да дело не в этом… Я очень устаю в последнее время. Наверное, это потому, что скоро осень.

– Вот сейчас честно скажу тебе, Элли, на тебя без слёз смотреть невозможно. Когда ты пришла ко мне, ты была такой теплой и цветущей, словно сам гимн весне и жизни ступал по льду… А сейчас ты скорее драный веник. Не смотри на меня так злобно, а то я боюсь. Но это правда. Ты выглядишь очень уставшей. Смертельно уставшей. Я бы сказал, начинающей вянуть.

– Не знаю… Но ведь все цветы вянут?

– Есть цветок, который никогда не завянет.

– Раз я завяла, то я не он…

– Нет, ты именно вечный цветок. Просто другие берут у тебя аромат и обрывают твои лепестки, но даже не поливают. Все восхищаются твоей красотой и ароматом, но никто не хочет полить тебя хотя бы разочек. Бедный, бедный мой цветочек… Сломать бы эти прутья, и тогда я никогда не отпущу твою руку. И я всегда буду поливать тебя и укрывать от холодов.

– Никогда…

– Что?

– Никогда не отпускай мою руку.

Мы соприкоснулись пальцами.

– Теплые… – вздрогнул он, – И мягкие. Влажные.

– А твои холодные, сухие и жесткие… – пробормотала я.

====== Решившая ======

Это случилось пасмурным днем, ближе к вечеру. за окном барабанил дождь, так что мы собрались все вместе в палате, думая, что делать. Вода вся выпита, книги прочитаны, стихи рассказаны. Подумав немного, мы поняли, что слова-то и не нужны, и просто лениво лежали по двое, по трое на кровати, глядя в потолок и слушая песнь дождя и ветвей, ударяющихся об окно.

Явился Блейн с дымящейся кружкой горячего шоколада, новыми свитерами и девчонкой.  Представил как Жюли.

О Жюли, Жули! Нежное сердце, кроющееся за массивным телом и отборными ругательствами! О Жюли, вяжущая шарфики и отдающая свои запеканки! О Жюли, у которой всегда есть капли от наскорка и 100 идей для рисунка на носках! Она быстро подружилась с Зои и Клариссой и подселилась к ним в палату.

Но когда мы только познакомились, то мысленно окрестили её Гориллой и Леди Сквернословие. И покатывались со смеху, пока не стемнело. А всё потому, что она через раз вставляла какую-нибудь ругань, причем такую, которую даже Элис не слышала, а она в этом разбиралась. Как объяснил позже Блейн, это был дефект речи.

– Хватит издеваться, – надулся Блейн, – Она очень милая девушка. Глядите, какой клевый шарфик мне связала!

Он выудил из груды принесенных свитеров полосатый шарф с каким-то непонятным орнаментом.

– О, поделишься? – оживилась я, – Как раз осень скоро, а я так легко простужаюсь! Постоянно с сентября до апреля с соплями хожу! А так хоть греться буду.

– Размечталась, – осклабился Блейн, – А ты мне что?

Я задумалась.

– А что я могу дать? Хм, даже не знаю... Вот мои вещи: кусок помады, высохшая шоколадка, ожерелье с фальшивыми янтарями, плеер еще 80-х годов, браслеты «дружба», игрушка-китенок. Их я готова отдать. Выбирай любую. Можешь хоть все забирать! Хотя я не знаю, зачем тебе помада и бижутерия… Ну да ладно!

– Ну, если ты так просишь, – замялся Блейн, – Но шарфик всё-таки не дам!

– Жадина, – я показала ему язык, – С друзьями надо делиться.

И пришло время ужинать. Мы, как угорелые, всей гурьбой понеслись в столовую, где подавали рис и курицу. Пахло так невыносимо приятно, что мой рот наполнился слюнками. Мы жевали, чавкали и мычали под неодобрительные взгляды работников столовой.

Когда мы вернулись в палату Зои и Клариссы, нас ждала… Клэр собственной персоной! Лежала, распластавшись, её бока тяжело вздымались и дорожка из черной крови тянулась от дверей.

– Черная кровь? – задумалась Зои, – Плохой знак.

– А что такое? – опешила я, – С ней что-то случилось? Она умирает? Она в опасности? Она заболела? Она мертва? Она превращается в чудовище?

– Нет-нет, – поспешила меня успокоить Зои, – Просто случилось это.

– Что это? – спросила я.

– Тьма. Опять тьма её одолевает, – объяснила Зои.

– Ворон тоже говорил что-то про тьму, – призадумалась я.

– Ну, у него было немного по-другому, – скривилась Зои, – И более мерзко и отвратительно. Надеюсь, у Клэр до такого не дойдёт.

– Дойдет, если мы сейчас не вмешаемся, – спохватился Блейн.

Мы с ним одновременно посмотрели в окно. Туча заслонила луну и звёзды.

Что с ней было, я так и не поняла, но знала, что это было что-то мерзкое. Эта кровь пахла бензином и железом, плавленной пластмассой и болотом. Черная, черная кровь. Кровь, что окрасила оперение Ворона. Кровь, что пытается сейчас поглотить Ворожею. Её взгляд стал пустым и бессмысленным. Я подумала, что друг Ворона, когда стал чудовищем, также смотрел. Слепая ярость и животное бешенство. Того и гляди истечет слюнями и пеной. Даже на самом дне этих глаз теперь не найти хоть какое-то подобие человеческих чувств – всё скрыла пелена, волной накрыла кровь.

– Сделай хоть что-нибудь! – визжала Буревестник.

– Это вы виноваты! – кричал Кит, – Зачем выпустили?!

– Мы тут причем, тупой ты осёл?! – вопил Вечность.

– Заткнитесь! – рявкнула я, и они, как ни странно, тут же меня послушались.

Ворожея хватает меня за горло и впивается в кожу черными, как сажа, ногтями. Черными не от лака и пыталась что-то прохрипеть. Я наклоняюсь к ней поближе. Не стоило этого делать…

– Поступь, ты забыла, что… – кричит Вечный, но слова его тонут в липкой тишине, охватывающей меня со всех сторон.

А дальше были только тёмные кустарники с острыми шипами. Их кривые ветви, словно руки мертвецов, тянулись ко мне, норовясь разорвать мою плоть. Кустарники скрыли небо, даже свет луны не проникал сквозь плотные заросли. Мертвое, мертвое царство, состоящее из запекшейся черной крови… И Черная, черная кровь вместо воды.  Я поплыла, пытаясь протолкнуться, едва не застывая в этой густой жиже, наполнявшей всё существо Ворожеи. Я не плыла наверх, потому что тогда бы застряла там навсегда, наблюдая, как тысячу и один раз гибнет Ворожея. Я не плыла прямо, потому что тогда шипы впились в моё сердце, заставив его почернеть. Я плыла вниз, глубже и глубже…

глубже

ГЛУБЖЕ

Г Л У Б Ж Е

Сейчас достигну самого дна, куда не заплывал никто. Сейчас проникну в ту самую глубину, из которой не выберешься прежней. Проникну через запретную дверь, которую черная кровь заставила открыться, сломав все замки.

Да, в ту самую глубину, где скрючилась Ворожея – щуплый ребенок, беззащитнее и уязвимее котенка.

– Опять я спасаю тонущих, – хотела выдохнуть я, но черная кровь забилась мне в рот.

Я схватила её на руку, и она лихорадочно сжала её. Я потянула, но колючие ветви не хотели её опускать.

– Отпусти её, дрянь, – мысленно сплюнула я, – Не отдам тебе Ворожею. пусти!

Дернула ещё раз.

– Э, нет, так не пойдёт. Нужна жертва, муза.

– Хрен тебе, а не жертва!

Я дернула со всех сил, но Ворожея лишь скорчилась от боли, а шипы ещё глубже впились в её кожу.

– Шляпа… – подумала я.

– Причем тут шляпа?! – тут же мысленно обругала я себя.

Но невольно представила её. Черную, с круглыми полями. Она никогда её не снимала.

– Шляпа!!! – внутренне завопила я, – Она пришла без шляпы! Нужна шляпа! Шляпа!!!

– Ой, как же я ненавижу муз. Умнющие тупицы.

– Эй, кто-нибудь, – подумала я, – Шляпа! Шляпа! Нужна шляпа!

Сверху упала шляпа. Да, та самая, я её узнаю – уж сколько времени на неё пялилась. Всегда аккуратная, чистая, немятая, даже если мы извалялись в грязи или поиграли в мяч. Даже после того, как залезли на дерево. Даже после драки едой. Ворожея её никогда не снимала, и теперь я понимала, почему.

Я надела ей на голову шляпу. И тут же ветви её отпустили.

– Тварь! Ну ничего… Ты уйдёшь – и я заставлю её сбросить шляпу. А пока – живи!

Мы вынырнули, забрызгав стены черной кровью и своей тоже. Кустарники завяли, тьма ушла, забрав с собой мерзкую черную кровь. Та, что на стенах, теперь вреда причинить не могла – теперь она просто зловонная жижа.

Ворожея тяжело и с хрипом дышала, судорожно схватив одной рукой мою, другой шляпу. Она была вся в крови, одежда порвана, глаза едва не выкатились из орбит, рот открылся, обнажив щербатые зубы.

– Ты совсем рехнулась?! – набросился на меня Кит, – А что бы было, если бы я не помог?! Идиотка! Больше не смей влезать в такие авантюры!

Он громко хлопнул себя по лбу.

– Блин, сначала делаешь, а потом думаешь, – пробрюзжал он, – Одно слово: муза.

– Это ты кинул шляпу? – спросила я, – А где ты её нашел? Она же пришла без неё. Только не говори, что ты быстренько сгонял за шляпой к ней домой!

– Вообще-то она уронила её, – он скрестил руки на груди, – Видимо, забыла, что снимать её нельзя. Кстати, поблагодарить своего спасителя не хочешь? Если бы не я, вы бы обе остались там навсегда.

– Да прям уж, – хмыкнул Вечность.

– Я благодарна тебе, Кит, – честно сказала я, – Мне действительно было там так страшно. Я подумала, что эта штука и меня поглотит.

– Так и было бы, – кивнул Кит, – Но я тебя спас. Теперь ты моя должница навеки.

– Значит, я выполню любое твоё желание? – хихикнула я.

– Ага! – просиял Кит, – И моё желание таково: ты станешь моей рабыней навеки. Ха-ха!

– Не шути так, а то согласиться могу, – пригрозила я, и парни покатились со смеху.