Текст книги "Музы в уборе весны (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

====== Странная ======

Мы ехали по мокрому асфальту. Из-под колес летели брызги, через которые преломлялись солнечные лучи. Ветер срывал с деревьев листья. В небо, в лоскутное небо уносились золотые листья и моё детство. В машине играл рок, а родители громко ругались. Я их слушала, но не слышала. они обращались ко мне и говорили обо мне, но я слышала лишь завывания одиночек, никогда не понимавших и нежелавших понимать других. Они не принимали меня, потому что не могли принять и себя. Они отмахивались от моих проблем, потому что у самих были проблемы. Они не слушали меня, потому что их никто не слушал. Тут вообще никто никого не слушают, потому что каждый живет в своем мирке, окруженном живой изгородью.

Итак, я Элли, мой знак зодиака телец, я родилась 20 мая в 3 часа ночи 45 минут, мой размер ноги 39, ноготь на левом мизинце всё время врастает. Я ужасная болтушка, в моей комнате плакат с парнем-андрогином, я рисую на полях тетради капли дождя и скашиваю буквы влево. Я хожу вприпрыжку и люблю стучать маленькими каблучками об асфальт, а ещё у меня много друзей-уточек. Люблю их: кидаешь им крошки хлеба, а они благодарно покрякивают и забавно плескаются в воде. С одной стороны у меня волосы вьются больше, чем с другой, бедра шире, чем грудь.

Мне с детства говорили, что я гиперактивна. Я люблю браться за несколько дел одновременно, но быстро остываю к ним. Так же и с людьми. Импульсивна, непостоянна, ветренна. Меня называли легкомысленной. И рекомендовали давать затормаживающие лекарства.

Как-то раз в ранние годы я загорелась идеей стать орнитологом. Я часами лежала на газоне и наблюдала за птицами, пролетающими в небо. Поэтому я ходила смуглая, с выгоревшими волосами. Один раз я даже сбежала из дому, украв у отца палатку, поставила её в поле и сидела так, наслаждаясь походной жизнью., а через час я захотела поесть. А через два мне стало жарко и я захотела под холодный душ. В итоге  я вернулась.

Да, я была ветреная. В школе меня считали вертихвосткой. Я  была общительная, быстро сходилась с людьми, всегда улыбалась, но могла и разозлиться и ударить наотмашь по щеке. Впрочем, я  быстро отходила. Другие видели меня так: никогда не унывающая, веселая, беззаботная, легкомысленная девчушка-весна. Они говорили, что даже представить меня не могут грустной. Поэтому дети-зимы приходили ко мне, чтобы я могла поделиться с ними теплом. А я ведь тоже человек, да? Могу и расстраиваться. Вот и сейчас мне грустно, потому что больше не вернусь. Нет, меня, конечно, не продержат там всю жизнь, но прежней я уже не вернусь. Вот так ломают жизнь людям из-за одного маленького происшествия.

Собственно, почему так произошло? Дело было так: меня нашли на крыше заброшенной вышки. Я стояла, разведя руки и наклонившись вниз, и смеялась, смеялась, смеялась… Несла какую-то бессвязную чушь. Меня схватили, накричали, обругали, отвели к психиатру, и теперь я еду селиться за серыми стенами.

Почему так произошло? Честно говоря, не знаю. И врачи тоже не знают. Но лечить меня надо, они так сказали. Со мной слишком сложно родителям и всем остальным.

Петляет дорога с разлитой радугой машинного масла, бьются в истерике о стекла домов голые деревья, солнце лениво освещает мир, иногда закрывааемое темно-серыми тучами. Кругом прохлада и пахнет дождем и грозой. Обычно у нас жарко, но тот день был дождливым и невероятно холодным.Снаружи так хорошо и мокро, как всегда после дождя. Вырваться бы. Полететь.

В руках букет от Луччи. Луччи был маленьким и кудрявым, с носом-кнопочкой и черными глазами с длиннющими ресницами. А его букет был пышный. Желтые тюльпаны. И открытка снизу:

Будем очень скучать по тебе.

Твои одноклассники.

Я прекрасно знаю, что букет и открытку покупал Луччи. И подписывал тоже он. Одноклассники бы не стали так делать.

Возле лежит мишка с сердечком с вышитой надписью:

Милой Элли от Рафы и Гульни.

Рафа любила вышивать, а Гульни – выигрывать игрушек в тире. Обе черноволосые, с короткими кучерявыми волосами, выкрашенными в розовый. Они обещали обязательно меня дождаться. А я знаю: не дождутся. Я выйду, мы встретимся в кафе в тени старого дерева, закажем по чашечке кофе и после последнего глотка поймем, что нам не о чем говорить.

– Ну? Успокоилась? – спросила мать, сдвинув брови, – Как у врачей – так это мы паинька, а дома сразу в монстра превращаешься. Ты посмотри, как укусила.

Она демонстрирует мне белую кожу с ярко выделяющимся следом от укуса.

– Надеюсь, в больнице тебя вылечат, – сказал отец, – Там врачи компетентные. Ты не расстраивайся. Пострадаешь немного, а потом нормальной будешь, как другие дети.

А в моей голове проносятся его слова:

ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВОВАЛО.

Я знаю, что он это от злости сказал. Он сначала говорит, а потом думает. Прямо как я. Но всё-таки.

Приближается здание больницы. Серые замызганные стены, запущенный сад с пожелтевшей травой и ободранными кустарниками, потрескавшиеся стекла и тишина, заботливо окутывающая все вокруг. Ах, Лечебница, ты кажешься такой дикой, но я тебя приручу. Я всех приручаю, все сердца мира принадлежат мне. Не бойся: я хорошая хозяйка.

Они меня оставляют и быстренько сваливают, не выдерживая вида мутных коридоров и вялых подростков. А мне было нормально. Я ведь такая же, как все вокруг, я часть этой системы.

Странное это место и в то же время такое удивительное. Живая тишина, ползущий плющ и болтающиеся на ветках ленточки. Тут даже время другое, медленное, вяло текущее, а может, и вовсе застывшее, как желе. Кажется, что ты провел здесь целую вечность, но когда выходишь, то понимаешь, что пробыл всего месяц, и этот месяц пролетел с огромной скоростью. И что тогда делать, спрашивается? Некоторые возвращаются. А некоторые продолжают жить, гулять с друзьями, ходить на дискотеки, сдавать экзамены, а когда видят серые стены, то что-то в груди у них вздрагивает.

Вот о чем я подумала, когда переступила порог здания. Оно снаружи казалось маленьким, там было три этажа, но внутри были бесконечные коридоры и бесчисленное число комнат. Я иду по коридору с пыльным кафелем, на стенах желтые пятна, кругом снуют люди в белых халатах. На скамейке сидела девочка с веткой в волосах. А скамейка была возле моей палаты.

– Ты сюда что ли? – она лениво приподняла левый глаз.

– Да, а ты тоже в этой палате? Значит, мы будем соседками? – обрадовалась я.

– Ну да, – она пожала плечами.

– Вот здорово! Меня зовут Элли, я учусь на втором курсе колледжа, моя любимая игрушка – слоник в трусах в горошек, раньше он пел, но сейчас только шипит. Я люблю смотреть мультики про зверюшек, читать смешные стихи, а вчера мне приснилось, как я гуляла по крышам с зонтиком. О, а ещё у меня есть подруга, которая за один раз может съесть 10 палочек со сладкой ватой. А я в один присест съедаю две тарелки острого супа. Я люблю смешивать острые приправы. А ты кто? Ты давно здесь? И из-за чего? А друзья у тебя есть? А тебя бывают галлюцинации? А кто в палате есть, кроме нас? А ты дружишь с ними?

Девочка растерянно заморгала.

– Ещё одна несчастная.

Из-за двери показалась голова светловолосой девушки в коричневом пиджаке и с болтающейся в волосах заколкой в виде розового сердечка.

– А ты кто? Кстати, у тебя заколка съехала. Красивая, кстати, где купила? Я тоже люблю розовый! У меня есть розовые трусы с бегемотиками, они таккие милые! А мама хочет купить мне кружевное белье. А ты любишь кружева? Я вот люблю горошек. А почему «несчастная»? Тебе тут не нравится? А почему? А друзья у тебя тут есть?

– Нифига себе у тебя язык подвешен, – с шумом выдохнула девушка со светлыми волосами, – А несчастная, потому что пропадешь здесь, сгниешь. Тут ломают всех.

– Ой, да не неси чепухи, – махнула рукой девочка с веткой в волосах, – Меня зовут Мариам. Не Мэри, а Мариам. Мне 14 лет, и я люблю прыгать по лужам.

– Я тоже! – обрадовалась я, – На мне как раз сапожки резиновые красивые, жаль, что мне не дали попрыгать…

– М-да, спелись болтушки, – перебила меня светловолосая, – Ужас просто. Мне конец. Правда, Габриэль?

Та, кого назвали Габриэль, резко толкнула дверь и в два прыжка преодолела расстояние между нами, оказавшись вплотную ко мне. она была чуть ниже меня, с востреньким носом и вообще заостренными чертами лица, худенькая, с короткими волосами. Прямо дикарка.

– Ого! Какие кудряшки! – она дотронулась до моих волос, – Просто чудесно. А ещё ты похожа на одну порноактрису!

– Чего?! – обалдела я

– Вау, всего одно слово, – присвистнула девушка с заколкой, – Новый рекорд.

– Это у ней комплименты такие, – пояснила Мариам, – Прости, что не предупредила насчет её… кхем, любвеобильности.

– А ты прямо солнышко, – продолжала ворковать дикарка, прижимаясь ко мне, – Теплая! Будешь греть меня зимой.

– Так, Габриэль, ну-ка уймись, не приставай к новенькой, – нахмурилась девушка с заколкой, – Меня зовут Элис. Мечтаю свалить из этой дыры.

– Новенькая? Где новенькая? – из соседней двери показались три головы.

– Вот она, – Элис, Мариам и Габриэль указали на меня пальцем.

– Меня зовут Зои! – сказала рыжая, – Надеюсь, ты к нам?

– Нечего ей делать с такими бесноватыми, как вы, – фыркнула Элис.

– Нарываешься? – сверкнула глазами Зои.

Внезапно я почувствовала, будто мои ноги налились свинцом.

– Девочки, давайте в другой раз, я очень устала…

Я почти что поползла внутрь палаты. Кровати расправлены, хотя несколько пустовали. Окно было широко распахнуто и бушевал дождливый июль. Пахло лимоном и медикаментами. Я заняла кровать у окна, чтобы засыпать под звуки ветра и дождя и просыпаться от запаха мокрых листьев и солнечных лучей, светящих мне в лицо.

Девочки тут же набросились на мои сумки. Кроме Элис, та предпочла лечь на кровать лицом к стене.

– Какой красивый свитер! – воскликнула Габриэль, – Я забираю его!

– Вообще-то я  его уже себе присмотрела, – обиженно протянула Зои.

– Буду тебе его иногда давать поносить, – снисходительно сказала Габриэль.

– А чего это вы делите мои вещи? – капризно спросила я, – Этот свитер я и сама люблю.

– Надо делиться со всеми своими вещами. Традиция такая, – объяснила девочка в очках.

– Это еще кто? Девушка или парень? – фыркнула девушка в очках, задумчиво рассматривая мой плакат.

– Судя по фигуре, все-таки парень, – задумчиво протянула Габриэль.

– Ничего себе, да он красится лучше меня, – присвистнула девушка со шляпой.

– Все красятся лучше тебя, Клэр, – сварливо ответила Зои.

– Ты вообще не красишься, Зои, – в тон ей ответила Клэр.

– Ну и че? – усмехнулась Зои, – Я итак красотка. Правда, парни?

В это время к нам вошли три парня.

– Да ты вообще бестия, – рассмеялся волосатый парень с рисунками созвездий на руках.

– Ага! Победительница в номинации на бесноватость! Экзорцисты за тобой охотятся, – сказал носатый и кудлатый, в джинсовой жилетке.

– А это кто? – тыкнул в меня пальцем парень с бусинками в волосах, – Раньше я тебя здесь не видел.

– Меня зовут Элли, мне 17 лет, я не люблю бисероплетение и соленое, а еще я употребляю 3 литра колы в день. В детстве мне долбанули мячом по голове и у меня была шишка почти на лбу. Я была прямо как единорог! А у тебя красивые бусинки. Дай мне тоже такие.

– Хорошо, – удивленно ответил парень, – Я принесу тебе потом. А эти не дам, даже не проси.

– А почему?

– Они важны для меня.

– А! Тебе их кто-то подарил? Это память! Ты любишь этого человека? Ну конечно же любишь, иначе не стал бы их хранить! Как романтично!

На секунду он сделался грустным. Похоже, эту перемену заметила лишь я. Но затем он рассмеялся.

– А где вы нашли такую тактичную?

– Она нас нашла! – всплеснула руками Габриэль.

– Точно, – подтвердила Клэр, – Тихо подкралась и наглейшим образом прервала наше тихое и мирное существование.

– Да прям уж тихое, – усмехнулся кудрявый, – Ваш ор я слышу из своей палаты.

– Чья бы корова мычала, – показала язык Зои.

До вечера мы так просидели, громко болтая, смеясь, топая ногами, пытаясь заглушить эту гнетущую тишину вокруг. Или она была внутри нас? Снаружи было сумеречно и холодно, а у нас светло и тепло. Уютно. Я была окружена людьми, похожими на меня, и смотрела на них словно в зеркало. И мне стало так легко на душе от того, что уже не надо было стыдиться и что-то скрывать. Они требовали меня всю, а взамен отдавали себя. И мне делать-то ничего не надо было, только болтать без умолку, как я обычно делаю.

А ближе к ужину меня отозвала Клэр. Девчонки и мальчишки все поняли и вышли из палаты, плотно закрыв дверь. И яро противящуюся Элис тоже утащили. Мы с Клэр сели на подоконник с ногами друг напротив друга. У неё были длинные черные волосы и такие же черные глаза, загадочно глядящие из-под черной шляпы. Ярко-красные губы были растянуты в улыбку Джоконды. На щеке, ближе к губам была черная родинка. У неё была длинная черная юбка. Ведьма.

– Это тебя видел Вечность.

– Кто-кто меня видел?

– Ты с ним ещё встретишься. Обязательно встретишься. Он любит встречать новеньких. Правда, странным образом.

– Что ты имеешь ввиду под словом «видел»?

– Он видел, как придет Поступь, и в её следах будут расти цветы посреди снега. Муза в цветущем плаще. Её движения будут стремительны и изящны, как ветер, а голос певуч, как ручей. Радость мая. Это ты.

– Я?! – облалдела я, – Да, я родилась в мае… И меня называли солнечной… Не одна Габриэль.

– Да. Она тоже это чувствует. На интуитивном уровне. Но она не пересекла Грань. А вот ты скоро пересечешь.

– Я ничего не понимаю…

– А понимать не надо. Просто жди ночи. Ночью станет ясно.

====== Счастливая ======

Вокруг был снег – белоснежный, сверкающий, скрипящий, но совсем не холодный. Скажу больше – он был теплым и грел меня. Впрочем, он быстро таял у меня в руках. Вокруг меня росла трава и распускались цветы – это было так неуместно посреди снежной пустыни.

– Поступь, милая Поступь, не впустишь ли ты меня погреться? – раздался голос сзади.

Я резко развернулась и увидела позади себя мальчика в звездном плаще.

– Я всегда готова поделиться теплом. Не спрашивай – бери, – ответила я, – Что мне с этого?

Он сел рядом со мной, и в его глазах отражалась мудрость тысячи жизней.

– А почему на тебе такой плащ? По-твоему, вечность – это космос? Мне она всегда представлялась в виде несущегося поезда. Если выглянуть из окна, то увидишь лишь проносящиеся огоньки, растянутые в одну полоску. Ни людей, ни кошек – никого. А если сможешь вырваться, то увидишь тоже самое. Зато будут люди. И кошки тоже.

– Тогда ты окажешься одна среди толпы. Люди будут толкаться, ругаться, ронять вещи, собирать разбросанные листы, покупать булочки, целоваться и обниматься, а тебя никто не будет замечать. Ты – лишний элемент в этой системе. В то время как поезд тебя отнесет навстречу дальним странам. Тогда смысл сбегать?

– Не знаю. Мне итак хорошо. Мне бы узнать, какими судьбами меня сюда занесло и что это за место.

– Всего-навсего прихожая нашего карманного мирка. И он только и ждет, чтобы ты навестила его заброшенные уголки.

– Мир? Ты имеешь ввиду Грань?

– Нет, Грань – это другое… Умеет же Ворожея путать новеньких.

– Да нет, это я тупая.

– Ничего подобного… Эх, и где же мои манеры?

Вечность встал, положив руку на сердце, а другую убрав за спину, склонил преданно голову, и произнёс:

– Моё имя Вечность. Грань рада приветствовать тебя, Поступь. Отвори дверь.

– Дверь куда?

– Да куда угодно.

Я закрыла глаза и меня куда-то понесло, а куда – я и сама не знала, и это было весело. Словно я видела сон.

Это был Сад, окруженный высокими деревьями, в ветвях которых прятались птицы, которых я не видела, но слышала. Судя по всему, за этим садом давно никто не ухаживал: трава по колено, фонтан засорился, да и птицы, если прислушаться, не весело щебечут, а рыдают от одиночества.

– Интересно, кто владелец этого сада? Ух я ему мягкое место надеру! Как не стыдно так поступать с собственными владениями? Ужас просто! А может…

– Тут давно никто не живет.

Из-за деревьев показалась Мариам. Ветка в её волосах цвела, и её лепестки светились в темноте, оттеняя её бледное лицо.

– Он принадлежал Королеве до того, как Грань короновала её. Она очень любила Сад. Всегда поливала цветы, счищала пылинки с роз и слушала соловьев. Но стоило ей понять, что она здесь главная – и она забросила этот маленький садик.

– Это печально… Зазвездилась эта ваша Королева.

– Тише, она услышит. Она везде, она – серый кардинал этого места и посланник Грани. Говорят, в Ночь, Когда Все Двери Открыты она лично погадает самому потерянному из нас.

Немного помолчав, она добавила:

– Когда ты вырастаешь, некоторые вещи тебе становятся не нужны. Когда ты переезжаешь в новый дом, ты выбрасываешь старые диски, одежду, телефоны, людей… Зачем ей какой-то Сад, если у неё все то, что за стенами? Зачем ей цветы, если она владеет всеми секретами?

– Тогда нужно оживить этот Сад! Давай, помогай, как там тебя? Ветка? Цветок? Золотистая?

– Мелодия.

Мы принялись полоть грядки стричь траву, садить цветы, которые вырастали в мгновение ока. Вскоре Сад действительно ожил и зацвел невиданным буйством красок, будто само воплощение жизни. И птицы вновь запели, и я готова поклясться, что они произносили моё имя. Секунда – и фонтан взвился, окруженный радугой, его брызги стремились к небу и падали в воду, и сквозь них светило радостное солнце.

– А ты и впрямь весна, – восхищенно сказала Мелодия, – Дарящая возрождение и вселяющая надежду. Муза вечного мая. Ты делишься своей юностью, и рядом с тобой кажется, будто все мы целые. Ты достойна занять место Королевы.

– Да не хочу я быть Королевой, – фыркнула я, – Мороки много… Я не люблю власть. Я люблю пирожки с капустой.

– Ласка с тобой ими поделится! Завтра придешь сюда?

– Конечно! Жди меня!

– Хорошо, тогда пока мы прощаемся. И в какой-то степени навсегда, потому что здесь всё сгорает с первыми лучами солнца.

Она помахала мне рукой и скрылась среди деревьев, и приторно-горький аромат сопровождал её, и я еще долго слышала ритмичный стук её каблучков, даже когда проснулась на своей кровати.

– Ненавижу. Просто ненавижу, когда нас будят так рано, – пожаловалась Элис. У неё отрасли непрокрашенные корни волос.

Габриэль, Кларисса, Зои и Клэр синхронно кивнули в знак солидарности.

– А я люблю утро, – рассеянно протянула я, – Последние сгустки сумерек и мир, отраженный в крохотной росинке…

– Да ты больная, – фыркнула Элис.

– Ну конечно, – улыбнулась во все 32 зуба я, – Мы все тут больные.

– А ты – особенно, – хмыкнула Элис.

– И я тоже особенно! – вставила Зои, – Я особый случай.

– Ты хотела сказать, безнадёжный? – заржала Клэр.

Зои кинула кинула в Клэр еду. Точнее, она целилась в неё, но попала Клариссе в очки, а та в долгу не осталась и залепила ей в ответ, задев Габриэль. И понеслась душа в Рай… Потом мы попали в соседний столик. Другой соседний столик из солидарности тоже запыальнул в нас. Правда, потом пришли санитары и утихомирили нас.

– Все равно это даже не съедобно, – брезгливо протянула Элис, ковыряясь в остатках запеканки.

– Хочу сэндвич, – сказала Габриэль, – Сэндвич – это круто. А запеканка – нет.

– А мне нравится, – сказала я.

К нам пододвинул стул парень с блокнотом в зубах.

– Как дела, девчонки? – спросил он, положив блокнот прямо на стол. На одном листочке было детально прорисованное срамное место.

А потом меня осенило: да это же тот парень!

– Ты…

– Тсс, мы не заговариваем об этом днём, – прошептал он, – Меня зовут Блейн, и я  непризнанный гений мира изобразительного искусства.

– Да уж вижу, – усмехнулась я, – А меня зовут Элли, я люблю свои кудряшки и рисовать бегемотиков, а ненавижу каши и лживых людей.

– Тогда тебе повезло, я говорю правду, Большеротая Говорливая Дева, – осклабился Блейн.

– Что-то ты сегодня мало говоришь, ты не приболела? – с участием спросила Элис.

– Да ну вас, – насупилась я, – Вот возьму и разозлюсь. Я – опасность, бушующая стихия, ночной кошмар…

Я быстро замолкла, видя, как все застонали от смеха. Мне не было обидно, в кои-то веки. Я была окружена счастливыми людьми. У каждой из нас недоставало какой-то части, поэтому мы дополняли друг друга. Прямо как паззл. Большой счастливый паззл.

====== Согревающая ======

Я стояла посреди ледяного поля, а вдали светились огни города. Он был далеко, но казалось, что близко, надо только руку протянуть. Там вдали была жизнь и праздник, и я даже слышала звуки: голоса счастливых людей, мяуканье кошки, лай собаки, хлопанье крыльев птиц, топот звонких каблучков, плеск наливаемого чая. Сюда даже шел тонкий шлейф аромата свежеиспеченных булочек и корицы. Но здесь было всё мертво, давно мертво и промерзло до самых глубоких недр. И сколько я не буду бежать, я все равно не вырвусь. Город-мираж, неясный, словно отражение в воде, хрупкий, словно паутина. Летают змеи и шумят детишки на плоских крышах. А тут настолько холодно, что дыхание превращается в пар. И опять я не мерзну. Быть может, и эту пустыню я растоплю?

– Не растопишь, – услышала я голос, – Но можешь согреть.

Я стала озираться по сторонам, но никого не увидела.

– Вниз смотри.

Недалеко от меня лежал на спине парень, разведя руки в сторону, и звездное небо отражалось в его серых глазах.

– А представь, что бы было, если бы я смогла всё это растопить? – я легла рядом с ним, – Был бы океан. Бескрайний океан, нежно убаюкивающий своими волнами корабли. В водах резвились бы дельфины и иногда выплывали громадные киты, выпуская фонтаны.

– Тогда ты умрешь, – печально сказал он, – И тут все опять замерзнет. Вместе с кораблями, китами и дельфинами.

– Неужели? Очень жаль. Это место выглядит таким холодным и грустным…

– Это тебе так кажется, потому что ты весна… Ты не привыкла к такой холодной красоте. Просто посмотри на это небо.

Я послушно устремила вхгляд наверх. Россыпь звёзд, упорядоченных в причудливые созвездия, спирали галактик, дальние планеты и сияние на горизонте. Внезапно я почувствовала себя такой крохотной, как муравей.

– Так не бывает, – рассмеялась я.

– Здесь всё бывает, – серьезно сказал он, – Я люблю приходить сюда и лежать. Здесь хотя бы нет прутьев и белых стен.

– Откуда ты? Как тебя зовут? Почему ты такой грустный? А возможность выбраться есть?

– Полегче, муза… Не нападай так сразу. Меня зовут Ворон. Мне Мама дала это имя – так одну Иную зовут, если что. Знаешь, это большая редкость здесь. Дающий имя обретает власть над тем, кому дается имя. Хорошо, что это дано не каждому. Представь, какой бардак бы был?

– Да уж. Поэтому человек любит давать всему названия. Хочет почувствовать хоть какую-то власть, иначе рассыпется на куски.

– Я знаю, что у меня нет власти, но я не рассыпался на куски. Правда, я потерял много воспоминаний, но у этого другая причина.

– Потерял? Почему?

– Я вообще часто теряю вещи, кажущиеся мне незначительными. И после того, как я лишаюсь их, я понимаю, как они драгоценны для меня. Но все, что я могу – это собирать осколки.

– Печально… Воспоминания – это слишком важная вещь, чтобы их терять.

– Но ведь ты потеряла часть своих.

– Вот именно. Поэтому я понимаю, как они важны. Смешные и странные, нелепые и забавные, разрушающие и созидающие, они все важны.

– А Мелодия бы с тобой не согласилась. Она добровольно отдала своё. Не понимаю я её. Я бы предпочел помнить всё, что случилось со мной. даже самое ужасное. даже если это будет причинять мне боль. Такова расплата за то, чтобы быть живым.

Вокруг становилось теплее. И лёд стал подтаивать.

– Рядом с тобой я чувствую себя живым, – нежно сказал Ворон, – Ты и впрямь Поступь, муза весны. Ты – моя долгожданная оттепель. Наконец-то я тебя нашёл.

– Скорее, это я  тебя нашла, – хихикнула я.

– Ты ещё пока не умеешь проникать в сны. Это я тебя сюда пригласил.

Он чуть приподнялся на локтях  и посмотрел на меня. Сколько могли рассказать эти серые глаза, окаймленные темными кругами? Казалось, тысячи вселенных зарождается и умирает в них.

– Но пора нам прощаться. Скоро рассвет. Тебе пора к Халатам, а мне – в свою Клетку.

– Мы ещё встретимся? – с надеждой спросила я.

– Конечно, – сказал он, чуть улыбаясь, – Мои двери всегда открыты для тебя.

Все начало таять и кружиться. Перед тем, как всё исчезло, я успела закричать:

– Меня зовут Элли! Запомнишь, Ворон?

– Ну ты и соня, конечно, с ума сойти, – услышала я над ухом.

В лицо мне медсестра бесцеремонном тыкала градусником, мрачная, как грозовая туча. Вся в карандашах и блокнотах – видимо, новенькая, сразу после университета.

– Она ещё и храпела, – пожаловалась Мариам, – Тоже мне, нежная леди.

– Да, я такая, – довольно произнесла я, сунув градусник подмышку, – Женственная, нежная и прекрасная. А если есть какие-то претензии – поговори с моим ботинком, летящим тебе прямо в рожу.

Мариам и Габриэль захрюкали от смеха, а медсестра нахмурилась.

– Будьте серьезней, мисс. У вас довольно серьезные проблемы с ментальным здоровьем, чреватые осложнениями и многочисленными реабилитационными центрами.

– Я сама серьёзность, – я села в позу лотоса и попыталась сделать максимально серьезную мину, на которую только была способна.

– Перестаньте издеваться, – жалобно попросила медсестра.

– Вы тоже, – фыркнула я.

– Ты похожа на хомячка, Элли, – пискнула Габриэль.

– А по мне, так на крокодила, – проворчала Элис.

Затем мы ели в столовой. Были панкейки с мизерным количеством сиропа и мутный кофе со сливками. Опять мы дрались едой, и опять нас разнимали санитары.

После завтрака мы бесились в общем зале. Кто-то вышивал, кто-то лежал прямо на пушистом ковре, мальчишки играли в солдатиков, группа самых старших на вид подростков сидела за круглым столиком и рисовала. Девочки рисовали расчлененные трупы, а Блейн с каким-то долговязым парнем рисовали срамные части. Точнее, рисовал Блейн, а парень ему помогал.

А затем произошло кое-что знаменательное, по словам пациентов: нам  включили телевизор. Телевизор был крохотным, установленным чуть ли не под потолком, всего с двумя каналами, да и показывал он с перебоями, но посетители столпились вокруг него и уставились, как заколдованные. Просмотр телевизора всегда был праздником, потому что это редко удавалась. Я пожала плечами и втиснулась между Блейном и его другом. Как раз шел «Шаман кинг». Когда шла начальная песня, все нестройным хором подпевали.

– Делать-то всё равно нечего, – шепнул мне Блейн, – Больничная жизнь небогата событиями. Поэтому тут радуются мелочам. Да и многие тут из бедных многодетных семей, которые не могут себе позволить новейшие технологии. У Ромео, например, 3 пары ботинок на всю семью. И живут они в трейлере.

– Ты сама деликатность, Блейн, – прошипел, по всей видимости, Ромео.

– Ромео? В честь шекпировского, что ли? – фыркнула я.

– Он самый, – кивнул Ромео, – Мои родители тащатся от подобного. Какого было их разочарование, когда они узнали, что их сын без чести и романтики!

– Какого было разочарование моих родителей, когда они узнали, что их дочь – гиперактивная, маниакальная, легкомысленная и неусидчивая девчонка! – в тон ему ответила я.

– Эй, я одна тут лажу с родителями? – спросила одна из девочек, рисовавших трупы.

– Не одна, – прошептала вышивающая девочка.

Худеньких очкарик согласно кивнул.

Но на нас тут же зашикали.

– Перестаньте, вы мешаете смотреть!

– Ты тут вопишь громче всех!

– Че сказал?!

У меня на глазах чуть не завязалась драка, но Блейн прикрикнул на защинщиков, и те сконфуженно втянули голову в плечи.

Мы мирно досмотрели серию, а потом санитары выключили и мы снова разошлись по своим уголкам.

– У вас весело, – сказала смуглая девушка с каре, – Жаль, я только дневной станционар. Так бы была частью вашего коллектива.

– Не жаль, – строго сказала одна из девушек-художниц, – Тут режим похуже, чем в армии. Нечего тебе тут делать, лучше выздоравливай поскорее и сваливай из этой дыры.

Позже ко мне пришел Пепе.

Пепе – лет 12-ти, весь худенький, с легким пушком усиков, одежда в заплатках, всегда одет не по погоде. В его семье 5 детей. Мама толстенькая и любит кричать и острую пищу, у папы золотой зуб и тяжелая рука.

– Йоу, че, как? Голоса в голове убивать не приказывают? Отражение не пытается тебя убить? Какашками в медсестер не кидаешься? Гигантские осьминоги под кроватью не живут?

– Как они могут жить под кроватью, если они гигантские?

– Ага, значит, остальное тебя не смутило? Ну всё ясно с тобой, псих.

– Ыыыы! – я высунула язык и состроила безумную рожицу, и Пепе покатился со смеху.

– По тебе психушка плачет.

– Она сказала, что я ненормальная и чтобы я забирала все деньги и уходила.

– Смешно. Ты такая веселая, что я  тебе не верю.

– Ой, да всё хорошо. Ну что за стереотипы такие о психически больным? Че ваще за дискриминация такая?

– Надо же, какие слова ты выучила, – присвистнул Пепе.

– А то!

– Напоминаю, что тебя нашли, когда ты пыталась суициднуться.

– Да ладно!

– Че «да ладно»? Только попробуй не выйти, я сам тебя убью. Ты непременно должна затусить с нами. Тусовки без тебя тухлые какие-то. Тони, как обычно, накидается, и начнет приставать к Жасмин, а та его колошматит, как рестлер.

– Да прям уж! А Тони сам нарывается. Если знаешь, что башню сносит, когда напиваешься, зачем напиваться? Вообще не люблю пьяных людей, пугают они меня. Лора говорит, что они смешные. Ну, они иногда бред несут и смешно качаются, но в обычно они невыносимо противные! А Луччи говорит, что они привлекательные. Вот как привлекательным может быть блюющий человек со стеклянным взглядом? А Жасмин пора перестать водиться с такими. Все время говорит, что они её бесят, но все равно продолжает с ними ходить.

– Да вот и я о том же.

– А ты придешь через неделю? Не забудь прихватить моего любимого слоника! А Ларри когда придет? И Джена? Ой, а Джена закончила мне мишку вязать? Это так мило было бы с её стороны. Пусть тоже придет и принесет. Я тогда надену свой любимый свитер с ромбиками. Правда, девчонки его отобрали, но ничего, я тихонько утащу. Или упрошу. Ты же знаешь, как я умею упрашивать. Ой, а ты помнишь, как я Усатого упрашивала? Как я  его достала тогда!

– Я не знаю, смогу ли я придти на следущей неделе.

– А когда сможешь?

– Не знаю. У меня проблемы пока. Занят сильно, ты же понимаешь, тесты, все дела.

– Ох уж эти тесты! У меня история не идет вообще, а психологию я понимаю! Может, мне на психолога пойти учиться? А вот с языками проблема. Ну зачем мне испанский, если я не собираюсь жить в Испании? И я всегда так долго к ним готовлюсь! Ну почему надо так много учить?!

– Мне пора. Надо матери помочь.

Не дав мне ответить, он встал и ушел, а я смотрела ему в след с застрявшими в гортани словами. Он левую ногу чуть скашивал влево. На нем были клетчатые шортики и синяя футболка-«летучая мышь».