Текст книги "Огненная чайка (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

А Дилан действительно приходил. Приносил плакат, диски с британской нирваной и книгу «Тарантул». Я чуть не разревелась на месте. Потом я спросила у мисс Алингтон, почему он не может принести бургеры, по которым я основательно соскучилась, а она отвела меня к объявлению:

ВАЖНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ НОВИЧКОВ И ПОСЕТИТЕЛЕЙ

Убедительная просьба не пытаться пронести:

Телефоны, планшеты, ноутбуки

Порнографию

Оскорбительную литературу и музыку

Острые предметы или предметы, которые можно использовать как оружие

Алкоголь

Сигареты

Наркотики

Психотропные препараты (больница сама в состоянии обеспечить своих пациентов необходимыми лекарствами!)

Фотоаппаратуру и звукозаписывающие устройства

Фастфуд

А также не приводить животных

Спасибо за внимание!!!

– Тупость какая-то, – фыркнула я, – Как холодное оружие можно использовать и пакет с яблоками. А фастфуд почему нельзя?

– Можно спровоцировать пациентов с булимией, – пояснила мисс Алингтон, – И заведующая придерживается принципа, что здоровое питание – залог правильно протекающей реабилитации больных.

– А что, она может протекать неправильно? – проворчала я.

– Ну, у неё своё понимание лечения, – пожала плечами мисс Алингтон, – Прошлая вообще за раздельное питание была. И лечебные голодовки устраивала, пока против неё не взбунтовалась половина персонала и все пациенты. Ничего, выйдешь – наешься.

А вечером я увидела на стене заднего двора старое объявление:

Дань Палате Мародеров

Пластинку (не менее, чем пятилетней давности)

Перо ворона

Значки (10-15 шт)

Игровые фишки

КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещается с собой иметь:

Часы (любого вида)

Свитеры, не изъеденные молью

Красные шнурки

Литературу, не одобренную Львом (за списком обращаться непосредственно к нему)

Удушающие украшения (бусы, ожерелья), галстуки, бабочки

– Да у них запретов больше, чем дани, – фыркнула я, – Про значки и фишки понятно, про пластинки тоже, хотя не очень понятно примечание, а вот остальное что?

Я закрыла глаза и попыталась представить Льва. Каким он был? Глава мародеров… Они что, Гарри Поттера начитались? Хотя, если пластинки, то, наверное, тогда этих книг не было ещё. Хотя, как знать? Может, это не такое уж и давнее время, учитывая то, каких динозавров техники иногда приходится лицезреть.

Лев, наверное, был очень уважаемой фигурой. И по характеру тем ещё авторитаристом, раз уж список разрешенной литературы оглашал. Наверное, гордая осанка, лохматые волосы и проницательный взгляд, от которого невольно съеживаешься.

На глаза мне попалась другая надпись:

Молодой глава Палаты Лимонного Дерева приглашает юных лимончиков присоединиться к его общине. Наши двери открыты для летающих, ползающих и плывущих. Если вы устали от гнета мародёрского прайда, то наши двери открыты для нас. Смерть Льву и его последователям! Мы – дети новой эры и не требуем дани!

Я прыснула. Видимо, у них велись серьёзные войны. Причем под носом у Халатов, которые, возможно, и не догадывались о лимонах и прайдах.

Дети мои, забудьте о лимонах и львах, послушайте: в окно Ластика, где цветет куст розы, вы можете просунуть дары узнику паутины! Приносите всё, что хотите, но со слоем пыли не менее трех милиметров!

– Да что за страсть у них к старым предметам? – удивилась я, – Даже в те времена, по которым сходят с ума все наши, это существовало?

Я прислонилась к стене. От неё веяло теплом.

И всё бы ничего, но потом заболел Блейн. Это было ударом для нас всех. Я корила себя за то, что недоглядела. Сама мысль об инфекционном отделении вызывала у него неподдельную панику. Впрочем, у меня тоже. И всё-таки он ушел. Это случилось ночью, во время наших хороводов. Мы с девочками высыпали во двор, и он был тут как тут. Хотел предупредить о зиме. Я не раз слышала от Иных, что что-то надвигается, но не воспринимала это всерьёз. Даже Элис что-то говорила об эпидемии. Вспоминая о Нелли, я даже слушать её не хотела. Да, очень холодная зима, почти все ходят с соплями, ну и что? Потом пожалела.

Блейна уволокла Кларисса, а мы с девочками принялись кружить хоровод. Официально, чтобы отогнать болезнь, но на деле нам было просто скучно. Мы хотели расслабиться. Гремучая смесь: потерявшая возлюбленного, темная со страшными видениями, и я, бескрылая чайка. Была ещё Сара, но она была не в счет.  А потом что-то пошло не так, как будто меня отбросило в сторону. Я подумала, что это сделал кто-то из девочек.

А потом… А потом я сполна ощутила, что все, все, даже Элис, абсолютно чуждая нам, были правы. Очередной приступ, из которого я ничего не запомнила, только удушающий страх и желание сбежать отсюда подальше.

====== Фиолетовый журнал ======

Говорят, лучше быть живой и чувствовать боль, чем медленно умирать без возможности что-либо почувствовать. Глядя на Сандру, я убеждаюсь в обратном. Хотя… Я даже не знаю, что хуже. Любил ли её Марк, раз бросил? Любил ли её Марк, раз довел её до такого? Возможно, его чувства вне моего понимания. Чужая душа – потемки, а таких, как Марк, тем более. Я слышала, что его воспитывает мать-одиночка, которая пьянствует, не просыхая. Ему недодали любви в детстве, вот он не имеет представления о том, что это такое, не умеет её выражать. Как и Сандра. Я несколько раз видела, как мать тащила её за волосы по улице. Тогда ей было 14, а мне 13, а я это до сих пор явственно помню. как и помню рассказ Луизы о том, что она избила свою подругу.

Мы иногда тайком ходили к Вечности. Мы – то есть Кит и я. И всё, что мы могли себе позволить – это стоять на заднем дворе, глядя в окно, а он прислонял руки и лоб ко стеклу, в белой пижаме, желтящей его кожу, и смотрел измученно.

Болезнь расползалась. Наши уже вели войны за ингаляторы и обогреватели, особо нежные одевались в несколько слоев. Даже Ромео потихоньку простужался, но предпочитал делать вид, что всё в порядке. Мы пропадали на чердаке, запирая дверь изнутри. Я погружала руки в пепел, кажущийся тёплым, он кутал нас в клетчатый плед.

В один из таких вечеров, разгребая пепел, я обнаружила потрепанную тетрадь.

Вестник Грани

Третья луна после Бесконечной ночи, середина минус три.

Год игр разума.

– Что это? – спросила я у Кита.

– Это журнал, – охотно пояснил он, – Его Иные издавали от скуки. Сами доставали бумагу и чернила, сами рисовали, сами писали, сами склеивали и сами распространяли. Не каждому удавалось заполучить его. Раритет, знаешь ли. Странно, что он здесь вот так просто валяется. Эрик говорил, что все экземпляры сожгли.

– А что значит этот странный набор слов? Третья луна – это месяц, это хоть понятно. А всё остальное…

– Бесконечная Ночь – это зимнее солнцестояние. Третья луна – значит, март. Раньше здесь считали число от середины, нахрена – никто так и не понял. Пятнадцать минус три – двенадцать.

– Это чтоб Халатов запутать, что ли? Умно… А год какой?

– «Игры разума» – альбом Джона Леннона, вышедший в 1973 году.

– Значит, сегодняшнаяя дата… Луна Бесконечной Ночи, середина минус десять, год…

Я вопросительно посмотрела на Кита. Он пожал плечами.

– Не заморачивайся, Буревестник. У них был свой мир, частью которого мы никогда не станем.

Кроме этой надписи, на обложке ничего не было. Я открыла первую страницу.

КОЛОНКА АИРА

Здравствуйте, мои дорогие любимцы Грани! Вещает альфа стаи Знающих, глава Круглой подсобки!

Сталкивались ли вы с черной кровью? (прим.: свидетелям проявлений тьмы просьба обращаться непосредственно к Аиру)

О, несомненно! Наш городок тесен, одна больная деревня! Просто кладезь для оборотней, тёмных и поморников! Наши уважаемые старшие использовали пиявок и кровопускание, но разве им это помогло?! Нет, дети мои, запомните: не выпустить черную кровь, не вырвав с корнем сердце! А посему, мы – Лев, некоронованый принц, и я, его левая нога, – издаем указ: если заметите кого-то с черной кровью, схватить и тащить на эшафот!

Повторяю, мои маленькие Иные, у темных кровь дымится и глаза оборотня, а когда они спят, вокруг них толпятся тени, не Тени, а тени, знайте разницу!

Меня всю передёрнуло.

– Охота на ведьм? – спросила я.

– В чем-то они правы, – пожал плечами Кит, – Черная кровь выжигает всё человеческое. Поэтому я так боюсь за Ворожею. Кто знает, как долго шляпа может сдерживать её тьму.

На второй странице был рисунок обезьяны в тюрбане. Она сидела по-турецки, а рядом был павлин.

Как поют павлины?

– Действительно, – фыркнула я, – Жаль, что такие красивые птицы так плохо поют.

– А так всегда, – пожал плечами Кит, – Красота огранена уродством.

– Не всегда, – возразила я, – Ладно, смотрим дальше…

ПИСЬМА ЮНГ

Давай сходим в пустоту! Не верь тем, кто говорит, что там нет ничего, кроме забытого смысла. Это не так! Я вам больше скажу, вернее, шепну по секрету: там вы найдете горящую воду и холодный огонь!

Психея без Амура

Не верьте ей, она сирена, которая заманивает моряков!

Сухопутная Черепаха

А мы не моряки, тупица!

Медная Рысь

От тупицы слышу!

Сухопутная Черепаха

Не слышишь, а читаешь!

Медная Рысь

Хватит ссориться!

Центрифуга

Черных дыр не существует!

Васко да Гама

Как это не существуешь? Прямо одна живет у тебя под носом!

Демиург

– Занятно, – приподняла я брови, – Доисторическая эпоха. Доинтернетная.

Перелистнула страницу.

Кустистая песня (для посиделок на поляне и берегу реки, в преддверии нашествия ищущих беглецов Халатов)

О, сегодня будет дождь!

И завтра тоже будет дождь!

И в Китае будет дождь!

И в Техасе будет дождь!

Ковбои с зонтиками!

Индейцы с зонтиками!

Самураи с зонтиками!

А мы сидим под кустом!

Мы собираем ягоды,

И ты собираешь ягоды,

И Халаты будут собирать ягоды,

Но потом!

Автор Эскимос

– Это что, верлибр? – удивилась я, – Ни ритма, ни нормальной рифмы…

– Народное творчество – оно такое, – развел руками Ромео, – Тут и в девяностых такие песни были. А потом перестали.

– Откуда у тебя столь глубокие познания? – фыркнула я.

– От Эрика, – пожал плечами Ромео.

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ЛАГУНЕ ОТ ЦЕРЕМОНЕМЕЙСТЕРА

Куда вы хотите отправиться? О, сейчас время возрождения и плачущих крыш! А посему… Объявляю начало сезона купания!

В сегодняшнем номере вы узнаете увлекательную историю поместья настоящих аристократов! Болейнам и Тюдорам не снилось!

История этого дома берет начало в 18 веке. Тогда жила семья торговцев. Отец шести футов, мать в шляпке с виноградной лозой, сын-сентименталист и красавица-дочь. Отец возлагал большие надежды на сына, а дочь убежала с индейцем. О, вы бы знали, сколь романтична эта история! А сын что? Сын балаганил, горланил стихи, а потом женился на дочери ковбоя и дал начало славному роду!

Но всё это совершенно не важно, а важно то, что он был нашим покровителем, представляете? Он хотел создать приют для других. Чтобы там была так хорошо, что самые чертствые сердца смягчались! Вы, должно быть, видели рисунок в Верхнеярусной Каюте, человек, простирающий руку в сторону неба, так вот, это он! То был первый рисунок, увековечивший на этих стенах образ лучше других в то время понимающего нас.

Если вы пройдете по коридорам того дома, то услышите звуки игры на банджо. Не шумите! Прислушайтесь.

А в подвале вы увидите отпечатки двух рук. Ода большая и широкая, другая узкая, но всё равно большая. Думаю, вы догадались, кого наш покровитель прятал, а?

А на середине озера не заплывайте. Заклинаю вас! Там мертвый круг. Одна из наших там утонула. Голодное-голодное озеро, теперь вы понимаете, почему его так прозвали?

– Ну дает, – присвистнула я, – Хотел написать об озере, но о нем вышел всего один абзац из всей этой писанины!

– Похоже, этот Церемонемейстер был такой же болтун, как и Эрик, – фыркнул Кит, – Давай, читай дальше.

ПОСЛУШАЙТЕ

Запомните, больше не осталось ни Мух, ни Жаренных! Прекратите обманывать людей! Мы с вами живем в год игр разума, в цветочную эру, забудьте о тех, кто замуровывает в стены, их больше нет! А значит, и паниковать вам не из-за чего! А будет кто продолжать распространять неверную информацию, отдам в лапы Палача!

Глас разума и новой эры Чернильное Перо

– А это про что? – спросила я.

– Карательная психиатрия, глупенькая, – сказал Кит, – Пауки едят мух, превращая их в хитиновые оболочки. И те, кто прошел лоботомию, были похожи на эти опустошенные тельца. А Жаренные – это те, кто прошел электросудорожную терапию.

– Надо же, – рассеянно сказала я, – У них был целый мир с войнами и интригами, происходящими за спинами Халатов. Здешние были единым организмом, как рой пчел. Жаль, что сейчас такого нет. Мы похожи на тени прошлого, остаточные изображения. Абсолютно разные люди, вырванные из своих привычных жизней, которые никогда не найдут общий язык и никогда не собьются в стаи. Я провела здесь очень много времени, и в то же время совсем мало. Так и не стала частью всего этого. Как и все остальные.

– Сейчас время другое, – сказал Кит, – Нет пластинок и хиппи, нет значков и призрака карательной психиатрии. Надо просто принять это.

Он закашлялся, согнувшись пополам. Совсем был плох, от него исходило жаром. При этом мелко дрожал. Я приложила руку к его лбу.

– Да у тебя температура! – ахнула я, тут же её отдернув.

– Без тебя бы не догадался, – ограчнулся Кит, стуча зубами, – В Склеп не пойду, даже не проси. Давай, иди отсюда, я итак тебя, скорее всего, заразил.

Я упрямо сдвинула брови.

– Не уйду отсюда без тебя. Халатам не сдам, только уложу в постель и выпрошу у Ласки жаропонижающее.

Он тяжело вздохнул и поднялся, опершись на меня. Мы вышли из чердачного помещения…

– Ты что, издеваешься?! – взвыла я.

Кларисса дико на меня смотрела, запеленавшись в одеяло. На щеках играл нездоровый румянец, вокруг глаз была засохшая желтоватая грязь.

– И ты заболела?! – продолжала орать я, – Вы что, совсем обалдели все болеть?! Хотите дружной компанией провести зимний уик-энд в инфекционке?! Мало было ушедшей Жюли…

– Думаешь, я этого хочу? Я хочу в Склеп меньше вашего… Ненавижу, ненавижу это место.

– Не находишь, что оно похоже на тебя? – хмыкнула я и тут же получила от неё по голове.

– Ей нельзя болеть, – пробормотала Клэр, – Ей это вообще противопоказанно. А если меня заразишь…

– Ну девчонки, не оставляйте меня наедине с этой страшной женщиной! – взмолилась я.

– С кем именно? – хором спросили девочки.

– С Сандрой, – пояснила я, – От неё холодом веет.

И всё же, сколькими горстями бы я не поглощала таблетки, Клариссе удалось меня заразить…

====== Голубой склеп ======

Свет. Яркий свет, как от софитов. Острые осколки стекол. Каждую ночь я видела одно и то же. Просыпалась в 5:30 и с упоением и дрожанием ждала рассвета. День меня спасал, но ненадолго. Я теряла связь с реальностью.

Палата №3 превратилась в средоточие лихорадки, кашля и полуночного бреда. А Клэр оставалась здоровой, что особенно удивляло.

Первой увезли Клариссу. Я здорово испугалась, когда рано утром к нам вошли санитары, измерили её температуру и предложили отправиться в инфекционный отдел, пока всех тут не перезаражала. Кларисса тут же заартачилась, попыталась убежать, но её скрутили и прижали к кровати. Она кусалась, брыкалась, пиналась, щипалась, царапалась, визжала, в итоге ей вкололи транквилизатор со второй попытки, потому что в первый раз она сломала иглу.

– Тьфу ты, черт вас всех дери, – ругался один из санитаров, – Откуда столько силы у такой соплячки?

Потом измерили температуру раскрасневшейся Саре. Увидев, что отметка была достаточно высока, ей предложили прогуляться до инфекционки. Она сопротивляться не стала. Вялую Клариссу волоком тащили, гордо восседающую Сару торжественно везли.

Остались только мы: я, Клэр и Сандра. Само собой, атмосфера была гнетущая. Холод плюс тьма равно страдающая меж двух огней Зои.

Я перестала выходить из палаты. Либо лежала на кровати в верхней одежде, кутаясь в несколько слоев одеял, либо ходила в туалет, либо сидела под тёплым душем часами, наотрез отказываясь выходить, либо ела в столовой вместе со всеми, дыша парами горячей пищи. Клэр говорила, что об меня можно греться, как об батарею, но у меня было такое ощущение, словно я в одной пижаме выскочила на мороз. Кости ломило так, что было больно двигаться. В горле как будто были иглы.

Падаю.

Дни больше не спасают. Рассвет потерял свою силу. Кувыркаюсь, боюсь, кричу. Боюсь потерять контроль. Боюсь стать такой же, как Ворожея. Когда-то она пыталась пройти Инициацию, то есть испытание для Знающих. Пришла, наследив по коридорам, с неё капала черная кровь. Она даже на человека не была похожа, не то что на себя. Как Гарри. Как Лицедей.

Не хочу быть как она. Не хочу быть как Гарри. Не хочу быть как Лицедей. Не хочу однажды вывернуться наизнанку, перестать быть собой. Но больше я не хочу в Клетку. После неё люди не становятся прежними. Там растворяется время и сны, открываются секреты и ящики Пандоры.

Я пережила несколько приступов, и каждый раз последнее, что я  видела – это алчно горящие глаза Ворожеи. Нет… Это уже была не Ворожея. То был зверь.

Но у Халатов много глаз, как у пауков. Они заметили мои изменения. Засунули градусник, принялись щупать лоб, заглядывать в глаза. Как будто я была куклой. В отличии от Клариссы, я ушла гордо. Странно было идти по коридорам. Почти пусто, все ослабевшие, хилые, больные. Тут царила атмосфера смерти, холода и болезни. Страшно.

А невозмутимые Халаты вели меня вниз, в подвал, где располагалось это отделение. Тёмные коридоры, обшарпанные стены, надписи под потолком и на потолке. Потрескавшаяся плита, кровавые следы. Пятна, реки черной крови. Халаты шли в ней, пачкались в ней, ничего не замечая. А меня всю передергивало от отвращения. Затхлый запах, примешивающийся к нему сладковатый оттенок смерти. Это здесь умерла Травница. Это здесь томится Вечность. Этого места боится Хамелеон, и я впервые её понимаю.

А вот и моя палата. Серые стены, белый потолок с голой лампой, белый пол и кровать с незаправленным постельным бельём.

– Белье сама заправишь, – сказал санитар сквозь марлевую маску, – Если будет что-нибудь нужно, то звони в колокольчик. Кормление три раза в день, в восемь утра, два дня и семь вечера. Вместе с таблетками. Не пропускать. Ингаляция пять раз в день, полоскать горло будешь каждый час под присмотром медсестры. На ночь компрессы.

Ну надо же, всё по расписанию. Как в тюрьме.

На окне была решетка, под подоконником – батарея.

– На подоконнике не сидеть, – сказал санитар, – Знаю я, как вы любите это делать. Но ты серьёзно заболела, есть огромный риск осложнений, так что даже не вздумай подходить к окну.

– А выходить из палаты можно будет?

– Нельзя. Сама понимаешь, заразна.

– Из вещей ничего нельзя взять? Что я  тут буду делать целый день?

– Тебе принесут карандаши и альбом для рисования. Тут работает радио, которое включается на час в день. Да и сомневаюсь, что тебе придется скучать в таком состоянии.

Он ушел, заперев дверь на ключ. Я повалилась на кровать и закрыла глаза. Стало ещё хуже.

Меня разрывало на огонь и воду. Опять. То дрожала от холода, кутаясь в одеяло и прижимаясь к батарее, то потела от жары, раздеваясь и сидя на подоконнике. Тошнило от еды и таблеток, болела голова от негромко работающего радио, все раздражало и всё бесило. Дни сливались с ночами, я всё больше и больше теряла контроль.

Я ощипанная чайка, мои крылья – гноящиеся культи. как же больно. Как же… Бесит! Я слышу голос Хамелеон и бью кулаками в стену, крича ей проклятия. Ненавижу, ненавижу, ненавижу эту тварь. Я бы разорвала её на куски.

А потом я понимаю источник своих бед. Да… Это черная кровь. Это Ворожея, космический зверь, по жилам которого струится тьма. Его глаза горят чистой ненавистью, отражающейся в моих глазах. Теплая, теплая кровь сочится сквозь стены, пропитывая меня. И я сдавленно рычу, обжигаясь своей ненавистью, захлебываясь в ней.

Буревестник где-то на дне меня бьется в истерике, но я её не замечаю, только засовываю поглубже, туда, откуда её крик не будет слышен. Халаты пока не замечают, что творится у них под носом, но это пока. Ходят в крови, шлепают по ней тапочками, и я смеюсь, смеюсь, смеюсь, вгрызаясь в кожу пальца.

Буревестник рвется наружу через царапины. Птичка боится, кричит изо всех сил о буре, поглотившей её. Её пугает Ворожея, пугают её черные глаза, ей всё время кажется, что они смотрят на неё в ночи. А всё потому, что Буревестник знает, что тьма поглотит это место, полностью извратив его суть. Очернит людские сердца, посеяв смуту и страх.

Буревестник кричит, и её крик услышан. Вечность прошептал:

– Не бойся, Буревестник, я не дам тебе погибнуть.

И тут же зверь, испугавшись голоса мудреца, куда-то спрятался.

Я осторожно прижала руку к стене и почувствовала тепло его руки. Каким образом мы догадались, где будет рука друг друга?

– Она уедет, – шепнул Вечность, – Уедет навсегда. Знаешь… Ты не злись на неё. Она не желает тебе зла. Она сама бы рада избавиться от тьмы, потому что страдает от неё.

–  Я боюсь её, – сказала я, – И в то же время не хочу её потерять.

– Другого выхода нет, – сказал Вечность, – иногда нам приходится отрывать от сердца дорогих нам людей, чтобы спасти их. Вот и тебе придется отпустить меня.

– Что?!

– Я ухожу, Буревестник. Потому что иначе умру, медленно и мучительно. Я предлагал пойти со мной Киту, но он отказался. Мы… Мы помирились с ним.

Слёзы скатились по моим щекам.

– Я рада. Честно, рада. Давно пора было.

– Вам не придется грустить. Вы забудете обо мне. А я буду счастлив. Я уплыву на корабле в неведомые края… Вместе с теми, кто покинул ваши воспоминания.

– Но пока ты здесь. И мне больно… Больно вместе со всей больницей. Такого, как ты, не найдется больше здесь.

– Ага, кому ещё в голову взбредет дать вам такие чудесные прозвища? – рассмеялся Вечность.

– И кто ещё будет таким проницательным…

– Кит.

– Но он не ты.

– Не я…

Мы одновременно вздохнули. А потом мне стало легче. Я была рада за него, нутром понимая, что иначе он умрет, как Травница – медленно, страшно и мерзко. А я не желала ему такого. Тем более здесь.

– Мне было очень здорово быть с вами, – сказал Вечность, – И зимой спорить из-за обогревателя, и весной скакать по лужам, и летом сидеть на крыльце… И осенью делать короны из листьев. Честно, без вас здесь было бы невероятно скучно. Я пронесу эти воспоминания как самые теплые в моей жизни. Пронесу за двоих.

– Мне бы хотелось услышать твою игру на пианино.

– Где я тебе возьму пианино? – рассмеялся Вечность, – Спи давай, а то Халаты прибегут.

И я погрузилась в водоворот снов.

За окном светило солнце. Его лучи заставляли пыль светиться. Они падали на пепел, старые игрушки, гнезда птиц, нотную тетрадь, волосы и кожу Вечности, его белую рубашку и тонкие руки. Он закрыл глаза, и на его щеке дрожала тень от ресниц. Пальцы коснулись клавиш. Полилась мелодия, похожая на этот самый свет, её подхватили жужжащие мухи и птицы в саду, вой ветра в трубах и шелест листьев, скрипящие половицы и тикание часов. И мне показалось, что за его спиной выросли прозрачные, почти незаметные, похожие на дымку крылья. Он даже не смотрел в ноты, его пальцы летали по клавишам. А потом она закончил и повернулся ко мне.

– «Мелодия слёз», – сказал он.

– Что-то в твоём исполнении она не пробивает на слезу, – засмеялась я.

– Музыкант делает мелодию, – терпеливо, как маленькому ребенку, пояснил Вечность, – Одна и та же музыка звучит по-разному в исполнении каждого человека.

Я заглянула в окно. Зелень повсюду и цветы.

– Лето… – рассеянно сказала я, – Оно тебе особенно дорого?

– О чем ты? – сварливо спросил Вечность, – Сейчас июнь, дорогая. Совсем уже чокнулась от своих лекарств?

А потом ко мне пришла незнакомая девочка с кудрями и улыбкой до ушей. Что-то болтала, а я в недоумении смотрела на неё, пытась понять, что в неё мне так знакомо. Где я могла её видеть? Почему она мне кажется такой родной? Как будто мы знали друг друга раньше. До боли знакомые черты. До боли знакомая болтовня. Больно кольнули мне в сердце эти кудряшки, гетры и родинка под глазом.

Она сказала «прощай», и мне захотелось схватить её и удержать. Но ей надо было идти. Туда же, куда и Вечность. Она держалась так, будто знала меня ещё давно. А теперь пришла попрощаться. Когда она помахала рукой, на секунду в моей голове промелькнула догадка. Но лишь на секунду.

– Прощай, ещё одно приятное воспоминание, – ласково сказала я, но она уже не услышала.

Она уже была далеко. И я невыразимо счастлива за неё и её спутника.

Что-то приятное снилось мне, что-то счастливое. На часах 5:30. Опять это время. Надоело. Почему я такая счастливая? Почему мне хочется улыбаться? Почему в голове звучит Бетховен?

Мои щеки мокрые от слёз. Я плакала? От чего мне хочется плакать этим снежным утром?

Я видела странный-странный сон, но ничего не запомнила из его содержания.

А днём я стала обыкновенной рыжухой.  Мне стало получше, но по-прежнему не спадала температура и по-прежнему ночами мучали кошмары и удушающий страх. Но и он постепенно уходил.

Стало тепло и спокойно. Только таблетки надоедали и скучно было. Я рисовала людей во фраках, платьях, цилиндрах и шляпах. Заморские края, корабли, волков, мячики и птиц. Слушала радио. Полоскала горло, дышала ингаляторами, ела таблетки и супы, пила чай, сидела под теплым душем, умывалась, лежала под компрессами.

Дни тянулись медленно, тоскливо, но вполне терпимо. А потом меня выпустили.

Я торжественно возвращалась в палату. Шла по пустынному коридору. больных значительно поубавилось. Открыла дверь, ведущую в палату. Там сидела Кларисса. Три кровати были заправлены.

– А где Клэр? – спросила я, – И Сандра тоже где? Остальные?

– Их выписали, – сказала Кларисса, – Остались мы с тобой и Клэр.

Её лицо больше не искажала ухмылка. Она была… Измученной? Я увидела трещины. О, нет…

====== Белоснежный полёт ======

– Ну что? – говорило всё в ней, – Ты счастлива? А? Счастлива, бескрылая? Ну, давай, вырви мне их. Вырви с корнем.

– А ведь чужеродное тело вызывает отторжение, – вслух сказала я, – Общеизвестный медицинский факт. И о чем ты только думала, глупая? Думала, сможешь улететь на чужих крыльях из своего личного ада?

Она смотрела на меня безразличным взглядом. Нутром я догадывалась: ни мой облик, ни мой голос не вызывают в ней отклик. Моё имя ни о чем не не говорит. Она сейчас похожа на жука, перевернутого на спину.

– Кто вы? – прохрипела она.

– А кто вы? – в свою очередь спросила я.

– Я не знаю, – закрыла она лицо руками, – Я не помню кто я и откуда. Я даже не помню, сколько мне лет!

– А где вы жили до того, как попали сюда?

– В доме престарелых. Я жила в комнате с двадцатью такими же дряхлыми развалинами, как и я. В семь утра мы просыпались и завтракали, до двенадцати гуляли в палисаднике, в двенадцать обедали, после обеда до шести вечера был тихий час, в шесть ужинали, до девяти смотрели старое и невыносимо скучное шоу, а потом ложились спать. И так изо дня в день, очень долгое время. Персонал смотрел на нас с отвращением, заведующий считал деньги, самую счастливую, которой мы все завидовали, раз в месяц навещали родвенники, чтобы проверить, умерла ли она, чтобы получить наследство.

Ужас. Как выпишут – пойду навещу бабушку.

Клэр с ужасом на нас смотрела. Не могу больше… Видеть её не желаю.

ОНА УБЬЕТ В НАС ВСЁ

ВЫЖГЕТ СВОИМ ЧЕРНЫМ ПЛАМЕНЕМ

НЕНАВИЖУ

УЙДИ, ПРОСТО УЙДИ

ИНАЧЕ ТУТ НЕ ОСТАНЕТСЯ НИЧЕГО

БЕСКОНЕЧНО ТОНУЩИЙ КОРАБЛЬ

Клариссу увели в изолятор. Меня следом за ней. Нас разделяла стена, и я бы многое отдала, лишь бы хотя бы заговорить с ней. Это невыносимо – быть под прицелом Халатов, как бабочка на кончике булавки, как бактерия под микроскопом. Я слышала скрип ручек, записывающих что-то в тетрадях, и этот звук бил по моим ушам. Изо дня в день слышала один и тот же вопрос: «Как Вы себя сегодня чувствуете?». И каждый раз заверяла, что всё в порядке. Пока меня всё-таки не выпустили.

Вернувшись в свою палату, я обнаружила, что Клэр нет. В палате было накурено, неубранная постель ещё хранила её тепло и запах. Я выглянула в окно. Она медленно уходила, и на её плечи и волосы приземлялись снежинки и тут же таяли от её тепла.

– У меня такое чувство, будто она тает, – услышала я голос, но не стала оборачиваться, – Как этот снег. И когда-нибудь превратится в грязную талую воду.

– Думаешь, она грязная?

– Она грязная. Но это не её грязь. Она хочет избавиться от неё.

Я усмехнулась.

– О да. Не она одна. Но вся проблема в том, что должно разбиться сердце.

– Её? Значит, исход один? Либо стать талой водой, либо родником? В любом случае ей придется умереть?

– Не её. Кто-то должен отдать своё сердце. Но он должен по-настоящему захотеть и ни секунды не колебаться.

– Тогда… Этим «кем-то» буду я.

Тогда я наконец обернулась и посмотрела на него внимательно.

– А хочешь ли ты этого? – громко спросила я, – Неужели ты уверен, что так любишь её, что готов проститься с жизнью?

Он удивленно посмотрел на меня. Чем-то они были похожи. Тот же взгляд и та же копна черных волос.

– Я… люблю её?

– Глупыш! – рассмеялась я, – Как ты же собираешься умирать за неё, если даже не можешь разобраться в своих чувствах?

– Просто… Где гарантия, что это действительно любовь, а не очередная болезненная одержимость? Ты ведь не знаешь… Мы, черно-белые, любим не человека, а образ, что себе придумали. Бегаем, как собачка, за конченными скотами. Нас легче других обмануть, но обманщиками считаю нас.

– Что в твоем чувстве больше? Радости или болезненности?

– Я… Не знаю. Я думаю о ней, как об отце. Но отец меня бросил. И он оказался не тем, кем я его считал.

– Хорошо… Тогда попробуем по-другому. У тебя от неё чаще живот болит или приятное покалывание в груди?

Внезапно до него дошло и он просиял.

– Ну вот, видишь? – глупо хихикнула я, – Любовь и не должна причинять боль. Она – это лестница. Но ведущая вверх, а не вниз.

– Ты права! – энергично закивал парень, – Теперь я всё понял. Я отдам за неё своё сердце.

Он выскочил из палаты, а я вздохнула и села на подоконник. Славный паренек. И говорит, как Иной. Этот город действительно очень странный. Он полон удивительных людей.

– Нихрена себе ты тут речи задвигала! – услышала я знакомый ехидный голосок.

Эрик стоял под окном и орал в приоткрытую форточку. Я распахнула окно. Он влез и уселся рядом со мной. Мы болтали ногами и смотрели на деревья, укутанные снегом. Как будто цветы на них распустились. Гипсофилы.

– «Любовь – это лестница»! – передразнил он меня, – Да ты у нас романтик, оказывается. Какая же ты всё-таки у нас многогранная и неповторимая, каждый раз открываешься для меня с новой стороны!

– Так, восхищение мной – это, конечно, занятное и, безусловно, нужное дело, но оставим его на потом, – устало сказала я, – Сейчас меня волнует Хамелеон. Её все больше и больше затягивает, а я даже не могу ничего сделать.