Текст книги "Огненная чайка (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Ой, из меня энергия так и прёт! Конечно, из меня всегда она прёт, но на этот раз особенно прёт! Прямо прёт!

– Рада.

– Чё не рисуешь? Это легко. Давай!

Она вложила кисточку мне в ладонь и принялась водить моей рукой.

– Давай, чё ты хочешь нарисовать?

– Не знаю… Может, чайку?

– Ой! Это так скучно. Давай лучше осьминога нарисуем.

Она принялась мазюкать. Через минуту листок украшал розовый осьминог в тёмных очках в виде звездочек, который играл на барабанах.

– Класс, да? – улыбнулась она. – Ну, скажи класс!

– Я тут подумала… Интересно, если бы тут был Блейн, то какое лицо было бы у художника, увидь он его «шедевры»?

– Блейн – это тот смешной мальчик, рисующий промежности? Ой, он такой милый, он и меня нарисовал и бегал потом за мной. Такой милашечка! Цветы ещё дарил, которые с куста сорвал, а заливал, типа он их контрабандой достал!

Мне сделалось грустно. Интересно, как там Блейн?

Элиза продолжала болтать, потом достала пакетик с картошкой фри и соусом, принялась жевать и параллельно объяснять психотерапевту глубинный смысл этого рисунка. Я встала, оперевшись о стол, и продефилировала к выходу. Поймала на себе взгляд Ромео. Покачала головой.

Коридоры опустели. Зимой здесь обычно тоскливо, насколько я помню. За окном шёл дождь вперемешку с мокрым снегом. Я поднялась на крышу, села на край и принялась смотреть на небо.

– Привет, – сказал какой-то парень.

В его уши были воткнуты наушники.

– Дай плеер, – сказала я.

– Окей, – сказал он. – Кому-то надо погрустить. Понял. Только двадцать минут, ладно?

Он дал мне плеер.

– Тут есть много грустных песен. Тыкай на любую и, скорее всего, не ошибёшься.

Я кивнула. Он перешёл на другую сторону и устроился за будкой. Я легла на холодную поверхность крыши. Снег падал с неба, засыпал меня, целовал мою кожу, таял в волосах. И мне хотелось навсегда остаться здесь, в этом снегу. А может быть, и самим снегом стать.

– Если заснуть среди цветов черёмухи, то во сне ты можешь стать снегом. Ощущения здоровские, вот только таять очень больно…

Ворон сел рядом со мной. На нём был ярко-красный шарф, который ему совсем не шёл. Не глядя на меня, он обмотал шарфом и мою шею.

– До сих пор не могу просушить своё оперение. Кто бы батарею мне подогнал?

– И почему вы все так любите говорит загадками?

– Все – это кто? – заинтересовался Ворон.

– Просто я ходила на задний двор, потому что туда выходят окна из Склепа. И там я услышала голос, который сказал мне не оборачиваться, иначе он исчезнет. И он сказал мне, что у тех, кто встречает первый снег вдвоём, возникает связь на всю жизнь.

Ворон побледнел.

– Неужели Скрипичный Ключ? Он же ни с кем не разговаривал… Я от него мог добиться только посиделок вдвоём. Видимо, он, после того как сколлапсировал, стал более разговорчивым.

Я посмотрела вдаль. Показалось, что снежинки осветили лучи рассвета. Но были по-прежнему сумерки, лиловые, сгущающиеся. И пусть. Ненавижу утро.

– Когда я успела стать такой? – спросила я.

– Какой? По-моему, ты классная.

– Воспоминания куда-то ускользают. Я не понимаю, кто я, что со мной случилось. Я даже прочитать ничего не могу, хотя выпрашивала у Халатов книги. Буквы смешиваются.

– Ты сейчас моё состояние описала, – улыбнулся Ворон. – Я даже не помню, с каких пор мне не дают покоя кошмары. Быть может, мои крылья всегда были черны. И я – чёрная дыра, которая затягивает свет. Это так невыносимо.

– А как же твоя суженная?

– Я искал её. Я столько искал её. Вглядывался в лица девчонок, пытаясь отыскать что-то от музы. Но нет. Её не было нигде. Какое-то время я думал, что это Мелодия, но потом понял, что ей самой нужна помощь.

– Найдёшь ещё. Уверена, найдёшь.

– Только где? – хмыкнул Ворон.

Ко мне подошёл парень, протянув руку за плеером. Я протянула его. Тот удовлетворённо кивнул и ушёл.

– Хочешь, покажу тебе кое-что получше, чем-то, что ты только что слушала? – предложил Ворон.

– Давай. Дерзай.

Он лёг на крышу и указал на место рядом с собой.

– Закрой глаза, – сказал он. – Расслабься.

В голове роились мысли. Они не давали друг другу прохода.

– Да перестань ты думать. Просто… лежи, и всё. Мысли – это облака. Будь ветром, разгони их.

Я попыталась последовать его совету. Стало как-то спокойно. Поверхность крыши превратилась в тёплую траву, снег – в лепестки цветов. Ветер шумел, трепал мои молосы. Сквозь него тихо прорывалась песня. Я вся обратилась в слух, впитывая каждую ноту. Песня походила на шум прибоя и крики чаек, на шелест леса и стрекот кузнечиков, на треск костра и звон капель. Словно полуденный зной и запах ягодного варенья, словно цветущая черемуха и спелая вишня, словно крылья голубя и изогнутая шея лебедя, словно спираль ракушки и пятна камня на пляже.

– Что это? – прошептала я.

– Говорят, это поёт само здание, – сказал Ворон. – Скрипичный Ключ часто играл эту мелодию.

– Да, я помню. Она очень красивая.

– Знаю, – сказал Ворон. – Не каждый может услышать её. Значит, ты и впрямь Иная… Я так рад услышать её. Она успокаивает.

Я стала подпевать. Кажется, Ворон удивился, но слушал внимательно, и, кажется, ему нравилось. Да и мне стало так хорошо, как будто меня уносило в неведомые дали и надо мной было только небо.

– Я как корабль наоборот, – сказала я. – А небо – это море. И ему нет конца. И я вечно буду плыть, качаясь на волнах и чувствуя прохладный ветер и лучи солнца.

– И кроме этого моря ничего нет?

– Совсем ничего. Бескрайние воды без пиратов и миражей.

Песня стихала, улетая куда-то вдаль. Как будто птица на крыльях её уносила. Или бабочка.

– Мне стало легче, – сказала я.

– А мне – ещё хуже, – рассмеялся Ворон.

====== Рубиновое море ======

– Давай, шевелись. Я ждать не буду.

Мы шли по пыльной лестнице. Его фигура маячит далеко впереди. Я едва поспеваю за ним. Мы выходим в тесный коридор, подходим к ржавой двери. Ромео взламывает замок и открывает дверь…

Нас обдаёт запахом пыли, старой бумаги и дерева. В тёплом пепле погребены игрушки, волчки, погремушки, соломенные куклы, тетрадки с однотонными обложками. Едва слышно играла музыкальная шкатулка. И, кажется, я узнала эту мелодию…

У окна, купаясь в лунном свете, стояло пианино. Искореженное, кособокое, но всё же пианино. И даже стояла нотная тетрадь.

– Ты знала, что Вечность был пианистом? – тихо спросил Ромео.

– Что? – обалдела я. – Вот это разносторонняя личность.

– Он ненавидел этот инструмент, потому что с ним были связаны плохие воспоминания. Но потом я привел его сюда, и он заиграл. Как он играл… На этом пианино любой может сыграть, если его коснется лунный свет. Но так, как Вечность, не сыграет никто.

Я тронула клавиши. Они были тёплыми, гладкими. Принялась играть произвольную мелодию, но получалось у меня неважно.

– Он мог без нот сыграть, – сказал Ромео. – Мог подобрать их на слух и воспроизвести по памяти в три часа ночи. Спросонок. Через десять лет после того как услышал мельком один раз.

– Да прям уж, – рассмеялась я.

– Ладно, мы не за этим сюда пришли, – сказал Ромео.

Он лёг на тёплый пепел. Я плюхнулась рядом с ним.

– Не делай ничего, – сказан он. – Я сам всё сделаю.

Мы взмыли в небо, обрастая перьями. Внизу был город, пестревший крышами, фонарями, заснеженными газонами. Мы поднимались всё выше. Я взмахивала своими крыльями, чувствуя небывалую свободу и лёгкость. Мне казалось, что я сверну все горы мира.

– Скажи, какая я птица? – спросила я Ромео.

– Чайка, – удивился тот. – Кто же ещё?

Сам он был острокрылым стрижом с точёным клювом и дерзким взглядом блестящих глаз. Он летел впереди, рассекая воздух, и указывал мне путь.

– А куда мы летим? – спросила я.

– Через океан, – ответил он.

Город сменился заснеженной пустыней. До самого горизонта не намечалось никаких деревьев, только редкие заброшенные постройки: засправочные станции, магазинчики, хижины, фермы… Вот и моя была ферма. С голым пшеничным полем, на котором теперь, увы, ничего не росло, загон, хлев, маленький кирпичный домик. По дороге на всех парах мчалась машина, в которой сидела молодёжь.

– Летом здесь красивее, – заметил Ромео. – Жаль, что тогда я не взял тебя с собой.

– А я тогда только на терапию ходила, – сказала я.

Если бы я могла показать ему язык, то я бы показала.

Дул холодный и пронизывающий ветер. Он залезал под оперение, подталкивал сзади, гнал тучи к югу. А впереди маячил город, как дворец в Ксанаду. Как и всегда, он был полон огней, придорожных кафе, гостиниц, цветов, гирлянд, уличных музыкантов и художников, продавцов жаренных каштанов. Неудивительно, почему все рвутся сюда. Если тот город давит, то этот освобождает.

Зимний пляж – это пристанище одиноких, поэтов, художников и мечтателей. Они сидят на голом песке и задумчиво смотрят вдаль или же бродят вдоль кромки воды. Выше на скале стоял реабилитационный центр – предмет мечтаний наших. Попасть туда – это лучше, чем попасть на Карибы или Гоа. Цветы, кафе-веранда, балкон с видом на закат, музыка, доносящаяся из города, и пляж совсем рядом. Окна в комнатах выходили на море, и больные засыпали под шум прибоя, и снились здесь только самые лучший сны. Понятно, почему стоил он таких бешеных денег.

Но нам нужно было лететь дальше. Вскоре и город, и реабилитационный центр остались позади, сделавшись маленькими, далёкими и недостижимыми. А впереди была только гладь океана, волны, белая пена и облачное небо.

– Думаешь, долетим? – спросила я.

– Долетим, – твёрдо ответил Ромео.

Я отражалась в воде. Белопёрая чайка с чёрными «перчатками» на крыльях. Я гордо выпятила грудь.

– Быть может, я и вправду Джонатан Ливингстон, – сказала я.

– Наверное, – отозвался Ромео.

Пейзаж не менялся: море, небо, отражение. Ни шторма, ни вечера. Крылья начинали затекать.

– Я устала, – пожаловалась я.

– Устала? – недоверчиво переспросил Ромео. – Ты птица, если что. Как ты можешь устать летать?!

– Ну, ходить я тоже устаю, – пробормотала я.

Ромео устало вздохнул.

– Ещё немного осталось.

– Ну да, другой континент – это так близко…

– А мы летим не на другой континент. Мы летим в Огненную Землю.

– А такая есть? Круто!

– Да. Самая южная точка Америки.

Он вдруг резко повернул в сторону.

– Потерпи, ещё немного осталось.

Я напряглась. Ради Огненной Земли можно и потерпеть. Потерпеть и затёкшие крылья, и раздражение, и скуку.

Вскоре мои мучения были вознаграждены, и вдали замаячила земля. Вопреки моим представлениям, то был скалистый берег с пингвинами, маленькие и уютные домишки и заснеженные горы.

– Где же тут огонь? – спросила я.

– Посмотри вниз.

Горело множество костров. Дым, затмевающий звезды, огни, тянущиеся к небу, отражающиеся на льду о свет в домах, и бенгальские огни, и алый закат, отражающийся в море и окрашивающий небо.

– Мореплаватели, впервые прибывшие сюда, увидели множество костров, разжигаемых туземцами. И поэтому назвали это место Огненной Землёй.

– И впрямь, – восхищённо сказала я, – Огненная.

– Ой!..

Мы снова были на чердаке. Ромео закашлялся. Я испуганно посмотрела на него.

– Всё в порядке? – спросила я.

– Да, – процедил Ромео. – Просто слишком долго продержался. Мой рекорд, знаешь ли.

– Знающие могут такие штуки? – спросила я.

– И не только, – сказал Ромео.

– Вот бы стать одной из вас…

– Не надо это тебе. Тьмы в тебе нет, но не твоё это.

– Ой, да ну тебя.

Он закашлялся ещё больше, согнувшись в три погибели.

– Эй, не стоило так напрягаться…

– Ради тебя не жалко, – улыбнулся Ромео.

====== Чёрная лебёдка ======

Она умерла в пять часов утра. Сквозь штору пробивался рассвет, по стеклу скатывались капли дождя, небо было голубым с фиолетовыми облаками. Она не дождалась цветения сирени и черемухи, не дождалась дуновения южного ветра и весенних ливней. Я уверена – зефир бы её согрел. Но теперь она холодна и бледна. И сердце Вечности остыло навсегда, той весёлой искринки больше не было в её золотых глазах.

Когда её уносили, мы всей гурьбой провожали Халатов, несмотря на то, что нас пытались прогнать. Я видела её посиневшее лицо, закрытые глаза, тень ресниц, раскиданные спутавшиеся волосы, круги под глазами, впавшие щеки. Никто не думал, что всё так выйдет. Никто не думал, что мы потеряем её. Никто не думал, что она выберет смерть.

После этого в больнице царила атмосфера отчужденности и было холодно, несмотря на то, что близилась весна. Но потом её забудут, как забывают всех ушедших. Сюда приходят и уходят, и мы друг другу лишь попутчики.

Мы продолжили жить дальше: жгли костры, убегали по ночам, делали цветы из бумаги, рисовали, пели под гитару, сидели на крыше, носились по саду, но что-то изменилось, неуловимо, и потому вынести это было невозможно. Поэтому Мариам ушла, не выдержав нагнетающей атмосферы и в особенности пустого взгляда Брайана.

– Странно. Что я в ней нашёл? – спрашивал он, вырезая из бумаги. – И что она нашла во мне?

– Она не пугалась твоих рисунков, – сказала я. – И не видела в тебе всезнающего мудреца.

– Тоже мне, причина, – рассмеялся Блейн.

Он закончил свой цветок. Белый, с жёлтым в центре. Много-много таких цветочков на извилистой ветке, сделанной из картона.

– Я ей постоянно дарил такие букеты, – сказал он. – Зимой ведь цветов не нарвёшь.

– Так даже лучше, – сказала я. – Цветы сорвать каждый может. А вот сделать… Я бы не смогла. Лепёшки какие-то сморщенные всегда получаются.

– Вот и у меня сразу не получилось. Но мне хотелось ей подарить что-нибудь этакое. Только ей. Белые цветы, как на её платье. Она его часто рвала о ветки деревьев и никак не могла нормально зашить. Ромео пришлось каждый раз распарывать и заново зашивать. Потом ему это всё надоело, и он решил научить её сам… В итоге оба так расбушевались, что чуть в одиночку не попали.

Он глухо засмеялся. Мне стало страшно.

– Не надо, – попросила я. – Когда тебе смешно от того, что больно, это признак того, что ты сходишь с ума.

– Ну надо же, какие мы посвящённые. А то, что мы в психушке – это не признак? – съязвил Блейн.

– Да мы тут как на курорте, – хмыкнула я. – Какая же это психушка?

– И то правда, – согласился Блейн. – Я был в психушке в другом городе. Вот там действительно психушка: с режимом, как в армии, с решётками на окнах, таблетками на завтрак и прогулками под наблюдением медперсонала. Да и больные там другие…

Он положил цветы в вазу на окно. Они смешались с другими: красные маки Ромео, моя ветка сакуры, жёлтые тюльпаны Клариссы.

Последняя была легка на помине. Открыла дверь, замерла в проёме. Лохматые волосы, стеклянный взгляд, худые руки, торчащие кости на запястье. Блейн сморщился, как будто съел лимон. Я схватила его за руку и повела прочь из палаты.

– Куда? – удивился он. – У меня терапия через десять минут.

Я не отвечала. Мы спустились по скрипучим деревянным ступенькам крыльца, вышли по каменистой тропинке в сад. На деревья были развешены гирлянды, привязанны цветы из цветной бумаги и фенечки.

– Чувствуешь? – спросила я.

Подул тёплый ветер, принёс запах талой воды, корицы и мокрой травы. Запах приближающейся весны.

– Да… – сказал он. – Скоро весна. А за ней лето. Как думаешь, каким оно будет?

– Очень хорошим, – сказала я. – После него останутся светлые воспоминания.

И то была правда, уж я-то знала. Конопатое, цветущее лето. Самое лучшее лето.

Я шла по направлению к кухне, чтобы взять стакан лимонада. На скамейке возле кабинета Ласки сидел, сложа руки на коленках… Эрик, собственной персоной. Он ослепительно улыбнулся, сощурив зелёные глаза.

– Какая встреча, – сказал он. – Думала от меня скрыться? От судьбы не убежишь, сладенькая.

Я воздела руки к потолку.

– За что мне такое несчастье?

– Ты хотела сказать «счастье»? – хмыкнул Эрик. – Согласись, я ведь такой лапочка.

– Да, настолько лапочка, что я  вынуждена тебя покинуть. Не могу вынести твоей убийственной харизмы.

Я побежала сломя голову на кухню. Осушила стакан лимонада. Потом ещё. И ещё. Успокоилась. Вернулась в палату. Легла в постель. И тут в палату вплыла чёрным лебедем лучшая подруга и по совместительству причина моих неприятностей.

====== Золотая флейта ======

Она была глубока, как океан, горделива, как орлица, невероятна, словно сон. За неумелым макияжем скрывались следы усталости и застывшая маска ужаса, а шляпа скрывала колтуны и жирные корни. Непохожая ни на что: ни на сон, ни на явь. Безумная шляпница.

Вошла и внесла в нашу жизнь хаос. Пугала по ночам кошмарами, днём незримой тенью следовала повсюду. Как раз в то время ушла Кларисса, и потому мне пришлось вкусить всю прелесть её так называемой чёрной крови.

– Вот честно, даже я не настолько страшен, как она, – сказал как-то раз Брайан.

Он снимал промокшие цветы-оригами с веток дерева, склонившихся над окном из ординаторской.

– Куда ей до тебя, – хмыкнул Ромео.

– Да, надеюсь, у неё до такого не дойдёт, – согласилась Мариам.

Она собирала мусор с газона и складывала его в урну.

– Почему намусорили все, а убирать должны мы? – жалобно спросила она. – Что за незаконная эксплуатация труда несовершеннолетних?

– Трудовая терапия, – развёл руками Ромео. – Радуйся, могли бы на завод отправить.

– А я вся свечусь от радости, не заметил? – мрачно спросила Мариам.

– А куда Блейн подевался? – спросила я.

– Ушёл, – вздохнул Ромео.

Пшеничные волосы Мариам развевались на ветру, некоторые пряди прилипали к вискам. Она взглянула на меня.

– Вернётся, – сказала Мариам. – Куда денется? Обычно сюда возвращаются.

– А ты бы вернулась?

– Нет… Мне бы подлечиться, подсушиться… И тогда я уеду в реабилитационный центр в Эвер-Порте и никогда сюда не вернусь.

– Повезло тебе, – с завистью сказала я.

Она отвернулась, продолжила убирать мусор с деревьев. Ромео хмуро наблюдал за нами. Брайан залез на дерево, чтобы дотянуться до крупного цветка, сделанного из какой-то блестящей ткани.

– Чего киснем? – послышался знакомый невыносимый голос.

В меня полетела струя воды. Через минуту и я, и Брайан, свалившися с дерева от неожиданности, были насквозь мокрыми. Ромео возмущённо привстал, а Мариам принялась хохотать.

Эрик пнул ногой дверь и побежал по ступенькам, перепрыгивая через одну.

– Ну вот, теперь я весь запачкался, – огорчённо сказал Брайан.

Эрик щедро полил его струей из водяного пистолета. Я шокированно уставилась на это чудо техники. Поймав мой взгляд, Эрик ослепительно улыбнулся.

– Зацени, какой крутой бластер! – он потряс им перед моим носом. – Я теперь похож на супершпиона!

– Ага, супершпионку из «Тотали спайс», – заржал Брайан.

– Скорее, на ученика начальной школы, – проворчал Ромео. – Что за детский сад, мистер Самый-невыносимый-тип-во-всей-вселенной?

– Так школа или детский сад? – хмыкнул Эрик. – Определись, Ромми.

– Смотри, как бы Брайан не заревновал, – фыркнула Мариам. – Только он так может его называть.

– Брайан тоже не может, – покраснел Ромео.

– Могу, – ухмыльнулся Брайан. – Ромми, Ромми, Ромми!

– Ты у меня сейчас получишь!

Ромео погнался за ним, но Брайан уж очень быстро бегал. Эрик с радостными воплями носился вокруг них, одной рукой стреляя из водяного пистолета, другой держа меня. Мариам хлопала в ладоши, подпрыгивая на месте и заливаясь безудержным смехом. На мои полуумоляющие-полуиспепеляющие взгляды она никак не реагировала.

В итоге мы все промокли до ниточки и раскидали весь мусор. Ромео, заметив, что я стучу зубами, накинул мне на плечи свою куртку.

– Фу, Зои, она же пропахла нафталином! – поморщилась Мариам.

– Или гуталином? – предположил Брайан.

– Или гуанином! – подхватил Эрик.

– Или пурином! – продолжил Брайан.

– Тоже мне, химики, – надулась Мариам.

– Ну уж прости, с серебрянной посуды не едим, – развёл руками Ромео.

– Заметь, не я это сказала, – хмыкнула я, укутываясь в куртку.

Ей было лет двадцать, и предназначена она была явно для суровых аляских морозов, но никак не для наших тёплых зим. Растрёпанными, вспотевшими, промокшими и грязными нас заметили санитары, и нам как следует влетело. Нас послали сушиться, потом пришёл мистер Эррони и накричал на нас, надрываясь, что мы худшие больные за всю историю больницы, не считая нескольких с прошлом году, и что нас надо рассовать по изоляторам. Мы надрывались от смеха, передразнивая его, а он от этого злился ещё больше, чуть ли не пар из ушей шёл. Потом пришла мисс Алингтон и наорала на мистера Эррони, а Эрик подарил ей одуванчик.

– Первопроходец, – гордо сказал он. – Практически раньше всех расцвёл.

– Тогда зачем срывать его было? – рассмеялась мисс Алингтон, состроив довольную лыбу, как у сытого кота.

– Видишь, как меня все любят? – посмотрел на меня Эрик. – Я такой очаровательный ребёнок, с кудряшками и ангельской улыбкой.

– И с милейшими большими ушами и аппетитным носом, – закончил за него Брайан. – Но тебе далеко до Блейна.

– О да, Блейн ещё тот дамкий угодник, – рассмеялась я. – А помните, как он Розе подарил портрет со вложенным в него цветком?

– Ага, и ещё такой: «Я хотел запечатлеть красоту твоего лица, но даже самый лучший художник не смог бы этого сделать», – покатывался Брайан. – Она потом так гонялась за ним.

– А помните, как он подумал, что Гарри – это девочка? И такой: «У тебя такая летящая походка, даже не слышны твои шаги. Это поступь королевы!» – хрюкал от смеха Ромео.

– А помните, как он впервые подрался с Сьюзи? – хохотал Брайан.

– Ой, Сьюзи – это вообще отдельная история, – держался руками за живот от смеха Ромео. – Девчонки с ней так мило заигрывали, думая, что она – мальчик! А она… Помнишь, что она говорила?!

– «Вы все – дочери собак, сношающихся на помойке. Что б вас заперли смотреть на то, как чувак два часа выдавливает свои прыщи!» – передразнил её Брайан. – «Чё ты там вякнула, девка с мордой тюленя?! Сейчас тефтели из тебя сделаю, почувствуй силу Швеции!»

– А помнишь, как она пугала тебя сосисочными человечками? – фыркал Ромео. – «По ночам у них вырастают ручки и ножки, и они бегают в твоём желудке! У особо чувствительных начинает пучить живот. Они думают, что это газы, НО ЭТО ЧЕЛОВЕЧКИ БЕГАЮТ В ИХ ГРЁБАНОМ ЖЕЛУДКЕ!!!»

– Перестань, – катался по дивану от смеха Брайан. – Сейчас Мариам испугается, будет бегать к тебе по ночам! А помнишь, как Джонатан…

Он резко встал, перестав смеяться. Ромео подскочил к нему.

– Ну, будет тебе… Чего ты? Всё нормально. Нормально.

Брайан положил голову на его плечо и закрыл глаза. По щеке скатилась слеза.

Я погрузилась в воспоминания.

Рыжая, рыжая, до боли рыжая, до боли родная.

Рыжая, рыжая, твои щёки конопатые моё сердце рвут на части!

– Гарри, заткнись!

В Гарри полетела жестяная баночка. Парень хохотал, взмахивая своими каштановыми локонами до плеч. Брайан подыгрывал на укулеле. Тогда он не так осунулся, но выглядел всё равно неважно. И всё время пропускал завтраки.

– Эй, Брайан, задница ты ослиная, ты какого Гарри пропустил завтрак?!

В дверном проёме показалась розововолосая голова Сьюзи. От такого сравнения Гарри ещё больше заржал.

– Не хочу, – буркнул Брайан. – Тебе надо – ты и ешь.

– Сейчас у меня котлеты из ишачьего помёта лопать будешь, – пригрозила Сьюзи. – Давай, кушай пюре. Вкусный пюре, горяченький. Пальчики оближешь!

Не дожидаясь ответа, она схватила мальчика за ухо и потащила его в столовую. Гарри вздохнул.

– Не ест совсем парень. А ты чего не ешь? Говорят, тебя утром стошнило?

– И вчера меня тошнило, – буркнула я. – Наверное, съела чего-то не то.

– А может, Луна на тебя так действует, – усмехнулся Гарри. – Сейчас же полнолуние. Вот ты и превратилась ночью в оборотня, покушала человечинки, а потом, когда ты стала человеком, желудок понял, что ты натворила, и поспешил избавиться от этой гадости.

– Будешь так шутить – и тебя съем, – устало погрозила я.

Из сада послышалась музыка. Мы подбежали к окну, опёрлись на подоконник. Снизу перед клумбой играл Джонатан. Чёрные кудри, весь пухленький, с деревянной флейтой. Я села, но подоконник, свесив ноги. Ветер развевал подол платья, дул в лицо. Тень от листвы падала на сад, в её зелени прятались щебечущие птицы. В волосах Джонатана были спрятаны розовые цветы.

– Эй, Джо, дай флейту, – сказала я.

– Эй, Джо, куда это ты собрался с пушкой? – пропел Гарри.

Я злобно зыркнула на него и спрыгнула, приземлившись рядом с Джонатаном.

– Так можно? – протянула я руку.

Он дал мне флейту. Деревянная, вся в занозах, кое-где лишайник. Я скептически на неё посмотрела и подула. Вышел какой-то сдавленный свист.

– Да ты просто охренительный музыкант, рыжая, – захохотал Гарри.

Я огорченно отдала флейту Джонатану. Он снова заиграл. Вокруг заплясали огненные единороги, то появляясь, то исчезая, расцвели цветы в его одежде, летали бледнокрылые бабочки, словно сотканные из лунного света. Я заворожённо смотрела на Джонатана. Он посмотрел на меня своими чёрными глазами. Как-то печально посмотрел, что ли. Никогда не забуду этот взгляд.

На секунду я увидела образ падающей с крыши девочки. Рыжей девочки.

– Перед тем как ну-ты-понял, он позвал меня на то же самое место, где он любил играть. Хотел показать мне, с кем я связан. Встреча та не состоялась.

Брайан понурил голову. Воздух вокруг него стал напряжённым, горячим. Почувствовав это, я умоляюще посмотрела на Эрика.

– Так, народ, хватит киснуть! – поймал мой взгляд Эрик. – Лучше пойдёмте знакомиться с ведьмой.

– Я уже с ней знаком, – буркнул Ромео.

– А я нет! – возмутился Эрик. – Возражения не принимаются. Пойдёмте-пойдёмте!

Одной рукой он схватил меня, другой – Брайана. Мы покинули палату и побежали искать Клэр. Эрик заливисто смеялся – этакая смесь характера Гарри и внешности Джонатана. Брайан тоже улыбался, и это была его последняя улыбка перед Клеткой.

====== Жёлтая мелодия ======

Класс, залитый солнцем. Блики гуляли по золотистым партам, освещали доску, исчерченную мелом, раскрытые страницы книг на учительском столе и деревянный пол, и заставляли пыль сиять. На подоконнике сидели птицы и весело щебетали. Цветы тянулись к солнцу, роса на тёмно-зелёных листьях блестела. Недалеко от стекла качались на ветру цветущие ветки, шумели зеленью, сыпали семенами. Пахло новой бумагой, лавандой и деревом. Воздух был так горяч, что вдыхать было больно. Вот он, солнечный цветастый май – месяц пустеющих классов, лениво протекающих уроков, ярких маек, загорелых плеч и физкультуры на улице, больше похожей на весёлые игры.

– Май мне кажется самым лучшим месяцем. Я бы хотела, чтобы у меня было такое имя.

Она стояла, облокотившись о подоконник. Её косы были растрёпаны, торчащие волосы сияли в солнечном свете, делаясь похожими на ореол.

– Прогуливаешь физкультуру?

– Мне сегодня совсем не хочется гонять в мяч. Мне хочется уехать куда-нибудь в лес, где много прохлады, зелени, запаха листьев и травы и кленовый сок.

– Разве тут есть лес? Это же выжженная пустыня, наш город – жалкая попытка сотворить оазис.

– Я переписываюсь с девочкой из другого города. Он окружён лесами, и их класс постоянно устраивает походы и купается на пляже. Она присылала фотки. Очень зелёный город.

– Если их город зелёный, а Эвер-Порт синий, то наш…?

– Наш жёлтый. Цвета пыли.

Пыль поднялась и закружилась, унося с собой всё, закрывая небо, превращая город в пустыню, сравнивая дома с землёй. И меня она куда-то понесла на своих крыльях, и как бы я не брыкалась, вырваться я не могла.

Кларисса сопела рядом. Белая ткань одеяла вздымалась и опускалась в медленном ритме. Было душно, как будто она заполнила всю комнату своим равномерным дыханием. Я посмотрела на часы. 05:30. Ненавижу это время.

Я подошла к окну, раздвинула шторки, открыла форточку. Поток тёплого воздуха ворвался в комнату. Посмотрела вниз, и мне показалось, что я увидела кудрявую сгорбленную тень.

– Эй, Джо, куда это ты собрался с пушкой? – вполголоса пропела я.

Я закрыла глаза, подставив лицо порывам сквозняка. Капало с сосулек. Хлопали крыльями птицы.

Где-то вдали заиграла песня. Тот же мотив, манящий, как игра Крысолова. Крысолов… Что-то было знакомое в этом имени. И это никак не было связано с детской сказкой.

Неведомая сила влекла меня на улицу. Я открыла настежь окно, вскочила на подоконник и спрыгнула на газон, увязнув в холодной жиже. Не заботясь ни о том, что я в одной ночной рубашке, ни о том, что я не закрыла окно, ни о том, что меня могут заметить, я побежала по садовой дорожке, оставляя за собой грязный след. Впрочем, меня не заметили: ни когда я пробегала под деревьями с молодой листвой и набухшими почками, ни когда я перелезла через забор, едва не ободрав подол сорочки.

Я бежала по улицам города, наполненная такой лёгкостью, словно меня накачали гелием, и мне хотелось улететь прямо в небо, невзирая на то, что я лопну в высших слоях атмосферы. Свет неона слепил меня, шум мотора оглушал. Я шлёпала по лужам, уворачивалась от летящих мне навстречу машин, грозно сверкающих фарами, обегала ночных прохожих. Мелодия прочно въелась мне в мозг, диктовала ритм моему сердцебиению, дыханию, сделалась моим серотонином. А всё остальное сделалось блеклым и незначительным, словно находилось по ту сторону монитора.

Очнулась я уже в заброшенном доме. Сквозь рваные кирпичи виднелось светлеющее небо с последними звёздами. На стенах смешивались надписи, рисунки, узоры, пол кирпичная пыль красила в рыжий.

Крысолов стоял передо мной, сверкая очками, глядя из-под чёрных волос. Мне подумалось, что он был очень похож на Ласку.

– Интересно, кто-нибудь жил в этом доме? – спросила я. – Он выглядит пустующим много лет.

– А ты как думаешь? – спросил он. – Кто, по-твоему, мог в нём жить?

Страшная догадка полоснула меня.

– Нет-нет, – помотала я головой. – Лучше бы он остался в моей памяти как загадочный дом, который всегда был таким.

– Первое впечатление – это, конечно, здорово, но вредно. Так не докопаться до самой сути.

Он подошёл ко мне и развернул к окну. Отсюда, с небольшой возвышенности, хорошо просматривался город. Сеть широких улиц и узких переулков, крохотные дома, похожие на спичечные городки, островки зелени, колыхающеся, словно водоросли – и всё это сияло золотым и синим. Я заворожённо смотрела вниз.

– Это тот город, который вижу я.

– Жёлтый. Ненавижу жёлтый.

– Но жёлтый очень красив. Цвет солнца. Цвет застывшей древней смолы. Цвет глаз Вечности.

– Но они у него янтарные. Это совсем другое.

– А какой цвет нравится тебе?

– Я не…

Снова заиграла песня. Она могла исполняться на самых разных инструментах, но мотив был тот же. Тогда почему я её не узнавала? Потому что исполнялась она совсем разными людьми. Крысолов – он и есть Крысолов. Хитрый, манящий, завораживающий. Джонатан не был таким. Джонатан был из тех, от самого присутствия которых становилось легче.

– Ваши правильно делают, что не скорбят по ушедшим. Они провожают их с радостью. Линии, что однажды пересеклись, больше не пересекутся.

– Он часто на меня смотрел, как будто что-то хотел сказать. Он знал слишком много, и это его в конце концов погубило.