Текст книги "Огненная чайка (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– А я исключение, – нахмурился Эрик. – Никто не выдерживает со мной дольше месяца.

– Неудивительно, – хмыкнула я.

Снова пошёл дождь и потушил костёр. Перед тем как погаснуть, огонь зашипел. Капли барабанили по железу, по дровам, распрямили мои кудри и намочили мою одежду. Я поёжилась: было уже достаточно холодно.

– Сколько времени? – спросила я у Эрика.

Тот посмотрел на небо. Сквозь тучи неуверенно пробивалось солнце.

– Время пить чай, – сказал он.

– Это сколько? – скрестила я руки на груди.

– А во сколько часов начинается английское чаепитие? – хмыкнул Эрик. – Чё, реально не знаешь? Ну ты и тёмный лес… Пять часов, детка. Сейчас англичане садятся за столы, наливают чай в фарфоровую посуду, добавляют молоко, размешивают сахар, хотя кто-то пьёт без сахара, достают печенья, пирожные, кексы, торты, собираются всей семьей и неторопливо предаются сему эстетическому занятию.

– Ну ты сейчас загнул, – с уважением сказала я. – Аж самой захотелось попробовать.

– А что тебе мешает? – приподнял бровь Эрик. – Давай сейчас пойдём и нальём чайку. С тебя фарфоровая посуда, потому что у меня её нет.

– Нет, мне надо к врачу, – сказала я.

– К какому? – удивился Эрик. – И почему я об этом ничего не знаю?

– Потому что не твоё дело, – огрызнулась я.

Машины у меня нет, потому я шла пешком. Дождь участился, превратившись в ливень, но при этом было тепло. Жители бежали под укрытия, громко смеясь и защищаясь зонтами, газетами, плащами, дождевиками, мешками и портфелями. А я не пряталась. Шла в своих вьетнамках, майке и шортах. Мои волосы превратились в ржавые сосульки, лицо всё промокло и смыло жалкое подобие макияжа, которое я автоматически наносила каждое утро.

– А тебе без косметики лучше, – услышала я.

Парень в пиджаке и в шлеме сидел на мотоцикле. Кажется, то был владелец музыкального магазина. Мотор шумел, приглушая его голос.

– Ты так более живая, настоящая, – продолжил он. – А с косметикой похожа на куклу. Ну, рыжую бестию, горячую девочку.

– А я разве не рыжая бестия? – хмыкнула я.

– Нет, ты рыжая катастрофа, – улыбнулся владелец. – Не страстная ведьмочка из любовных романов, а тайфун. Цунами. Чайка.

С последнего я заржала.

– Дурачок, что ли? Чайки не рыжие. Они кучкуются и орут. Ничего из этого я не делаю.

– Очень даже делаешь, – рассмеялся парень. – А ты куда с таким радостным видом прёшь, кстати?

– В психушку, – растянула рот в безумной лыбе я. – Не подбросишь?

Он дал мне второй шлем. Я села и вцепилась в парня. Он дождался, когда я устроюсь, и ка-ак газанул! Дома, окна, прохожие превратились в размытые линии, встречный ветер дул в лицо, по ушам бил мотор. Не представляю, как он мог ориентироваться на такой скорости. Вскоре мне стало дурно. Тошнило, голова кружилась, поднялось давление. Тревожный звоночек. Когда я думала, что сейчас выпаду из сидения и начну дёргаться, водила наконец остановился.

Встала, сделала несколько шагов, пошатываясь. Наскоро пробормотала слова благодарности. Владелец музыкального магазина кивнул и поехал дальше. А я осталась перед серым зданием.

Оно всегда вырастает перед тобой внезапно, возвышается, как королевский замок. Одни говорят, что там всегда шумно и события сменяют друг друга как в калейдоскопе, в бешеном ритме. Другие – что там всегда спокойно, безмятежно, как в доме престарелых. Но все сходятся в одном: время там течёт всегда медленно. День там кажется неделей, неделя – месяцем.

Я сюда хожу давно. С детства я обиваю пороги кабинетов психиатров. Точнее, это делает мой отец. С целью помочь мне. Мама против. Она считает, что я не псих и мне нечего делать в психушке. Нет, мои родители хорошие и я с ними прекрасно лажу. Просто у них свои закидоны.

И вот я иду по знакомым коридорам. Летом я лежала здесь чуть меньше месяца. Сначала в одиночке, потом в общей палате. Пропила курс таблеток, познакомилась с местными психами. Интересно, как с тех пор всё изменилось?

Вообще, это такое место, где связи непостоянны. Все приходят и уходят, состав окружающей толпы меняется ежедневно. С ушедшими прощаются навсегда, потому что знают: больше нас с ними ничего не связывает. Наши пути разошлись. Хотя, некоторым удаётся поддерживать связь и вне больницы.

Навстречу мне идет Нелли. Множество косичек, веснушки, толстые коленки. Она улыбается мне, демонстрируя брекеты. Здесь она достаточно давно. Очень долгое время лежала в реанимации, а потом – в наблюдательной палате. С тех пор в ней что-то сломалось.

– Привет, Зои, – помахала она мне рукой. – Вернулась? Надолго? Или просто посетить мистера Эррони?

– Посетить, – кивнула я.

– На сколько записана?

– Семь часов.

– Ты чё?! Сейчас только шесть. Давай сходим в столовку. Сейчас столько новеньких!

Не дожидаясь ответа, она схватила меня за руку и потащила по коридорам. В столовую вёл широкий вход с всегда распахнутыми дверями, у которых дежурили санитары, следящие за порядком. Но даже при этом не обходилось без драк и перепалок.

Нелли подвела меня к столику у окна. Положив локоть на подоконник и подперев рукой подбородок, сидел растрёпанный мальчик в свитере, изъеденном молью. Он грустно смотрел на голые деревья и кустарники. Рядом с ним сидел смуглый парень с чёрными волнистыми волосами и полными губами. У него были пушистые, как у модели, ресницы и почти что колдовской взор чёрных глаз.

– Брайан? – удивилась Нелли. – Тебя уже выпустили?

– Ненадолго, – пробурчал Брайан. – И при условии, что буду хорошо себя вести.

– Ничего, всё позади, – ободрил его черноглазый. – Ты больше не попадешь в это место. Я буду помогать тебе.

– А это Зои, – представила меня Нелли. – Она тут, типа, старожил.

– Куда ей до меня? – хмыкнул Брайан.

– Ты интересная, – внимательно на меня посмотрел черноглазый. – Ты очень интересная. Было бы здорово, если бы ты осталась тут. Мне нужно о многом спросить тебя. А тебе – о многом узнать.

– Не хочу ничего знать, – заупрямилась Нелли. – Давайте просто поедим.

Я посмотрела в тарелку с рисовой кашей и стейками. К горлу подступила тошнота. Всё закружилось в бешеном ритме, зажужжало, загудело. Мысли перебивали друг друга, я не успевала их додумать. Мир вдруг стал ужасно большим. Я почувствовала себя Алисой в стране чудес.

– Помогите, – прохрипела я.

– Сейчас, – подбежал ко мне черноглазый.

– Ромео, что это? – обеспокоенно спросила Нелли.

Ромео сжал в руках мое лицо. Чернота его глаз обжигала. На их дне притаилось что-то жуткое.

– Что ты чувствуешь? – спросил он.

– Страшно, – просипела я. – Сладкий запах. Приторно-сладкий. Жуткий. Меня сейчас вывернет наружу.

Ромео отвесил мне оплеуху. Потом другую.

– Держи себя в руках, – скомандовал он. – Нельзя. Ни в коем случае. Терять контроль над собой. А то хуже будет…

Внезапно он позеленел.

– Как-как ты сказала? – переспросил он, испуганно уставившись на меня. – Сладковатый…

Дальше я ничего не помню. Помню только, что всё закружилось в бешеном вихре, всё засосало в водоворот.

– Она приходит в сознание.

– Без тебя вижу, дурень.

– Припадочная, блин.

– Мистер Эррони, это неэтично.

Надо мной склонилось множество голов. Сама я лежала на кровати. Санитар занёс надо мной шприц.

– Нет! – Я ударила его по руке.

Шприц отлетел и разбился. Санитар громко выругался. Меня прижали к кровати.

– Всё в порядке, – мягко сказала я. – Не надо мне ничего колоть. Я в порядке, просто немного испугалась.

Несмотря на это, мне что-то вкололи. Явно неправильно, потому что мне было очень больно. Я даже вскрикнула.

– Так, Нелли сказала, что у тебя были галлюцинации. Так?

– Ну…

– Они сопровождались дереализацией?

– Да.

– Как обычно? Мир ненастоящий?

– Эм…

– Ты принимала таблетки, которые я тебе прописал?

– Да. Я пропила весь курс.

– Чувствовала какое-то действие? По-прежнему бессонница, кошмары?

– Вроде того…

– Значит, назначим тебе что-нибудь потяжелее. Сейчас тебе придётся полежать в реанимации. Твоё состояние нестабильно. Мы не хотим, чтобы ты навредила себе или другим. Скоро снотворное подействует, и ты заснешь. Здоровый сон – это важная составляющая реабилитации.

Вскоре палата опустела. Всё перед глазами расплывалось, веки как будто налились свинцом. Мне стало как-то тепло. Даже жарко. Проваливаюсь…

====== Красные бездарности ======

Дни были однообразными. Потолок. Лампы. Уколы. Еда. Сладость. Таблетки. Мелькающие белые халаты. Я вцеплялась в любое нарушение этой унылой повседневности. Например, в чёрное пятно мухи. Она шутро ползала по потолку, едва слышно жужжа. Вскоре она улетела, а я начала плакать и ёрзать в постели. И после это переросло в истерику.

– Я НЕ МОГУ ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ! КАК ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ЭТО МЕСТО ДАВИТ НА МЕНЯ?! ЭТО НЕ БОЛЬНИЦА – ЭТА ТЮРЬМА! НЕМЕДЛЕННО ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА! НЕ-МЕД-ЛЕН-НО!

Меня скрутили. Я вырывалась, брызгалась пеной, закатывала глаза, визжала, плевалась, царапала санитаров, била их, пинала, проклинала. Меня крыли матом под замечания доброго психиатра в очках. Эта добрый психиатр – единственный лучик света здесь, и если бы не она, я бы давно рехнулась и передушила тут всех.

Дальше был сон. А после сна – сладость и больная голова. Несколько дней я находилась как бы в оцепенении. Или то были не дни? Я потеряла счёт времени. Всё смешалось в единую кашу, все звуки – в единую какафонию. Лекарства выкачали из меня силы злиться. Осталось лишь на дне моего сознание навязчивое желание что-то сказать Нелли.

Мистер Эррони приходил, задавал дежурные вопросы, устраивал тесты. И в один прекрасный день сообщил:

– Радуйся: если твоё состояние не ухудшится, тебя в скором времени переведут в общую палату.

– Я рада.

– Хорошо, отдыхай.

Он вышел, захлопнув дверь.

«Я и так отдыхаю. Целыми днями отдыхаю. Интересно, когда я смогу отдохнуть от этого отдыха?»

Тупое равнодушие. Навязчивая одержимость. Мне нужно сказать Нелли что-то. Но что? Что? Это не даёт мне покоя. Я запуталась в своих мыслях, и порой мне казалось, что это уже не я.

Что-то новое рождается во мне. А может, оно всегда во мне было?

Лапмочка мигает. Её давно пора поменять, но никто не хочет. Всем лень. И не надо. Тут всё старое, застыло во времени. И эти пыльные коридоры, надписи на стенах, грязная плитка туалета, хорошо спрятанные окурки в туалетах, скрипящие качели в саду. Анахронизм. Вневременные чертоги.

– Собирайся. Тебя переводят в общую палату.

«Чему там собираться? У меня никаких вещей с собой».

Меня встречают родители. Дали мне стопку журналов, шарфик, шапку, свитера, платья, юбки, брюки. Подачки строго проверялись персоналом. Потом отводят в общую палату. Я открываю скрипучую дверь в невиданный, крохотный и замкнутый мир. Пахнет порошком, спиртом и мятой. Только одна кровать занята. То была Нелли. Она усердно переплетает косички, ей помогает Ромео.

– Зои! – вскрикивает она, заметив меня.

Нас оставляют. Она кидается мне на шею. Ромео приветственно кивает.

– Какой сейчас день? – спрашиваю я.

– Пятое ноября, – радостно отвечает Нелли. – Ты всё пропустила.

– Ничего, скоро зима, – успокаивает Ромео. – Всё наверстаем.

Он вертит в руках радиоприёмник.

– Ты его настроить забыл, – всовывается в дверной проём девочка.

Я сажусь на кровать рядом с Нелли и Ромео. Радио громко шипит, Ромео шипит вместе с ним. Нелли покатывается со смеху.

– Как забыл, если не забыл? – огрызается Ромео.

– Вот это колёсико, – устало сказала девочка.

Она протягивает руку и вертит колесико. Вскоре сквозь шипение начинают пробиваться обрывочные звуки песни. И этого хватило, чтобы Нелли оживилась, а девочка скривилась.

– О нет, только не он, – простонала девочка.

– Мариам, ты ничего не понимаешь в хорошей музыке, – снисходительно сказала Нелли.

– Давайте на моё переключим, чтобы никому не было обидно, – миролюбиво предложил Ромео.

– Опять канал для латиносов? – разозлилась Мариам. – Вы мне не даёте слушать мою любимую музыку! То визги, которые обожает Нелли, то мексиканские мяукания! А я, может, блюз хочу послушать…

– Это ещё хуже, чем-то, что слушает Нелли, – сказал Ромео.

Я молча подошла к радиоприёмнику и переключила на какую-то станцию. Заиграло диско.

– Дискотека! – воскликнула я.

Потом вскочила на кровать и принялась танцевать. Нелли засмеялась и присоединилась ко мне. Мы взялись за руки и принялись лихо отплясывать сальсу. Ромео хлопал в ладоши, Мариам хлопнула себя по лбу. Забавляясь над испанским стыдом девочки, мы хором подпевали:

Ты не кто иная, как охотничья собака,

Которая всё время лает.

Действительно, ты никогда не ловила кролика,

И ты не друг мне!

И сказать, что у нас не было слуха – ничего не сказать. Мы были бездарностями. И нам это нравилось. Это была моя первая тёплая компания. После мы не один раз так собирались. Сбегали во время отбоя, негромко включали радио, сооружали палатки из подушек и одеял и прятались там, представляя, что сидим в пещере у костра и рассказываем истории. Иногда к нам приходил Брайан, приносил гитару и пел. В основном то были «Вкус мёда» и «Лестница в небо». Играл отлично, а вот пел – не очень. И примечательно то, что мне ни разу не удавалось поговорить с Нелли. Даже когда пришла Кларисса. Девочка из клуба шахмат, тихоня, известная своим странным поведением в начальной школе и удивительными россказнями о её снах. Мы её приняли к себе, но было уже не так весело. Замечала это только я, чувствуя отчуждение. И его источником была она. И потому я втихую начала её ненавидеть.

Вместе с ней пришёл Блейн. Ужасная язва, рисующий срамные места и ничего кроме них, и жутко невыносимый тип. И в то же время самый проницательный человек во всей больнице. Быть может, и во всём городе. Мудрец с плащом из «Млечного Пути». И глаза золотые, как лава, как янтарь, как Солнце. И он был жутко влюбчивым типом. Достаточно было не послать его – и он бегал за тобой хвостиком, посвящая тебе «портреты». Но наших девочек такие ухаживания совершенно не трогали. Они, конечно, любили его, трепали по голове, тискали, хохотали, а порой убегали от него, но становиться его музой не желали.

– Гляди, Нелли, что я нарисовал!

Показалась голова Блейна. Он демонстрировал нам гигантский лист с не менее гигантским рисунком. Мариам закричала и чуть не свалилась с кровати. Ромео прикрыл глаза руками. Нелли заржала. Кларисса сморкнулась и принялась кашлять.

– Что же ты свою специализацию расширять не желаешь? Порисуй, например, лица…

– Это лицо! – не своим голосом закричал Блейн. – Не видишь, что ли?!

– Не вижу! – вторила ему Нелли. – Это гениталии!

– Вы можете заткнуться?! – заорала я. – Музыку из-за вас не слышно!

Приёмник работал с перебоями. Каждый из нас предлагал разные способы его починки. Мариам штудировала справочники. Брайан без конца крутил колесики и нажимал на кнопки. Ромео просто стукал по нему. Но ничего не помогало. Посему я в тот момент сидела злая и раздражённая, битый час пыталась понять, что с ним не так.

– Да забей ты на него, Зои, – положил мне руку на плечо Ромео. – В зале проигрыватель есть. Без этой развалюхи обойдёмся.

Делать было нечего. Я спрятала его в шкафу в соседней палате, забросала вещами и с тяжёлым сердцем вернулась, мысленно прощаясь с нашим старым приятелем.

– Да ладно, не кисни, подруга, – вскочила Нелли. – Сейчас телек обещали включить.

– А у нас он есть? – хмыкнул Ромео. – Я думал, это просто декорация.

Мы всей компанией бросились в зал. По телевизору шёл мультик про Чипа и Дейла. Перед ним образовалась толпа, регулируемая санитарами. Мы протиснулись вперёд, чем навлекли на себя неодобрительные взгляды и брань, уселись и принялись смотреть. Телевизор – всегда радостное событие, потому что редкое. Сколько раз была тут, а застала его включённым всего два раза, не считая этот.

– Разве я настолько плох? – прошептал Блейн.

– Вовсе нет, – улыбнулась Нелли, сверкнув брекетами.

– Заткнитесь, – прошипел Ромео.

Блейн обнял Нелли, та положила голову на его плечо. Мариам скривилась, а я улыбнулась. Но тут же меня полоснуло жуткое чувство. Как только мультик закончился, я шепнула Нелли, что мне нужно поговорить с ней наедине. Блейн с Ромео заинтересованно на нас посмотрели, а Мариам неодобрительно покосилась. Кларисса шёпотом пожаловалась, что у неё нестерпимо болит горло и с утра мучает температура.

Мы пошли с Нелли в служебный туалет, который служил курилкой, беседкой, местом для свиданий – для чего угодно, в общем, но не для справления нужны. Медперсонал ходил в туалет на другом крыле, потому что в этом всё было раздолбанно, прокуренно и воняло так, что можно было задохнуться.

– Что такое?

Нелли устроилась на подоконник. Её трясло от смеха. Проницательностью она не отличалась.

– Нелли, меня постоянно преследует такое чувство, будто тебе что-то угрожает, – сказала я.

Она резко побледнела.

– Это всё началось с Кларриссы. А может, с белого платка. А может, и с того, и с другого. Хотя, всё-таки с Клариссы.

– Ты можешь говорить по существу или нет?!

– Просто я заразилась от неё гриппом. Горло очень болит. Даже говорить больно.

– Поэтому ты пропустила завтрак?

– Да. Не перебивай меня. Короче, потом у меня начался насморк, и я нашла платок. Белоснежный такой, даже жалко было его пачкать. Но я всё-таки высморкалась в него и спрятала в шкаф. А ночью я увидела свою смерть. Утром платок исчез.

– Ты… что?!

– Увидела свою смерть. Ты дрыхла, как убитая, а я побежала к мальчикам. Когда в палате двое Знающих, я скорее побегу туда, чем обращусь к тебе, уж извини.

Да. Точно. Знающие, прозвища, Грань, Иные. Я что-то слышала об этом, но мне такая жизнь казалась далекой и недоступной. Я не была её частью. Пока.

– Королева предложила мне выбор. Уйти с ней или остаться. Вырваться или умереть. Я предпочла второе. Вечность думает, что из-за Королевы я умру. Что если бы не она, то не было бы никакой опасности. Быть может, это и так. Но она предложила выбор. Она не хотела моей смерти. Но, когда дело касается меня, Вечность не отличается рациональностью.

– Почему же ты предпочла умереть? Если верить рассказам этих… Иных, то Грань – это хорошо.

– Не совсем. За всё платят. Королеве пришлось отречься от всего, что любила, чтобы стать серым кардиналом больницы. Я не хочу быть частью Грани. Не моё это…

Она подобрала окурок, повертела его в руках и бросила. На стене зарябили надписи. Я снова почувствовала сладковатый запах.

– Зато её частью можешь стать ты, – повернулась она ко мне. – Ты Буревестник, я это при первой встрече поняла. В какой-то степени ты Джонатан Ливингстон, чайка-мечтатель. И в какой-то степени ты несёшь на крыльях шторм. Нет, это не будущее, это настоящее: просто ты, пролетая над морем, видишь, как вдали рождаются гигантские волны, и летишь оповещать моряков и жителей берега. Но можешь ли ты что-нибудь изменить? В конечном счёте, у каждого из нас есть выбор.

– Только верный ли он? – спросила я.

– Для меня верно лишь остаться. Я не смогу быть частью Грани. Она плохо на меня действует.

Нелли грустно улыбнулась.

– Вечность меня обычно называет Травницей. Я ещё летом готовила вкусный чай. И цикорий таскала. Весело было… Уже не посидим так. Ты меня подмени, ладно?

Она рассмеялась. И с каждым смешком она разбивала моё сердце. Один смешок – один осколок.

====== Серебряный снег ======

Эта зима была не холодной, но мокрой. Тем не менее остальные носили шарфы, шапки, свитера, сапоги чуть ли не до колен. То была скорее дань приватной моде, чем цель утеплиться. Я ходила в майке и шортах, а когда становилось слишком холодно, то накидывала на плечи кожанную курту, и потому меня за глаза называли ведьмой. Но признавали, что рядом со мной почему-то теплее.

Мы несколько раз убегали из больницы посреди ночи и гурьбой бежали по направлению к заброшенному зданию, забирались на последний этаж, располагались на остатках крыши и пели под гитару или укулеле. Мы – то есть Брайан, Блейн, Ромео, Нелли, Кларисса и Мариам. Последняя сетовала на то, что она только на дневном стационаре и не может ночевать с нами. Ромео говорил, что нечего ей здесь делать. Брайан мрачно кивал, погружаясь в воспоминания о Клетке.

Потом мы возращались, принося запахи дыма, сухих листьев и тёплой земли, ложились спать, каждый видя свой сон. И если как следует сосредоточиться, то можно было почувствовать, кому что снилось. Кларисса рассыпалась, и с каждой ночью какую-то её часть уносило ветром. Или то был жуткий водоворот? В любом случае, то место, куда она попадала каждую ночь, было нехорошим, и она рвалась оттуда, но безуспешно. Вокруг Брайана сгущалась тьма. Она струилась по его венам и артериям, текла из него подобно чёрному дыму и слизи, наполняя палату враждебными тенями. А у изголовья кровати Ромео сидел тёмный силуэт, и что-то в нём было от самого Ромео.

И только у кровати Блейна сгущался космос, переливаясь тысячью оттенков, сверкая звёздами и галактиками. Это его звёздный плащ и звёздная постель, и только там он чувствует себя кем-то.

Вечером мы ходили на крышу. Иногда к нам присоединялись компании, иногда мы присоединялись к ним. Танцевали, прыгали, скакали, бесились, танцевали, гонялись друг за дружкой, рисовали на двери и стенках вокруг красками, сидели на краю, свесив ноги, и встречали закат. Кларисса лежала сзади и сморкалась в платочек, Ромео предлагал ей лечебный чай, а она всегда отказывалась, Нелли и Блейн обнимались в сторонке, Брайан сидел в одиночестве и о чём-то думал. В те минуты он был похож на нахохлившегося воронёнка.

– Есть такая народная песенка в Исландии, – сказала я ему в одну из таких посиделок. – О вороне, которому зимой нечего было есть, и он замерзал.

– Исландцы, как всегда, поражают высокой концентрацией позитива в творчестве, – невесело усмехнулся Брайан. – Одна сказка об утопившейся великанше чего стоит.

Я включила примус, забрав травяной чай у Ромео.

– Ты чего такой невеселый? – спросила я.

– Прислушайся к ощущениям, – посоветовал Брайан. – Ты же чувствуешь торнадо и землетрясения.

Я расслабилась, закрыла глаза. И чуть не обмерла: вокруг него настолько сгущена тьма, что даже если закрыть все двери и окна в комнате и занавесить шторами, то всё равно будет светлее. И на самом дне притаился нечеловеческий страх.

– Как мне это надоело, – пробормотал Брайан. – Это когда-нибудь закончится? Мне иногда кажется, что я и не жил вовсе. И правда, чернокрылый Ворон.

– Что, надежды на спасенье нет? – спросила я.

– Ну, разве что если кто-нибудь согласится разбить своё сердце за меня, – мрачно улыбнулся Брайан. – Кто-то, с кем я связан всю жизнь. Кто-то, кто посылает мне хорошие сны.

– Ну надо же, – хмыкнула я. – То один болезнь соглашается разделить с возлюбленной, то другая разбивает за него своё сердце. Любить вас нормально не учили?

– Не знаю, – буркнул Брайан. – Думаешь, мне самому хочется, чтобы за меня умирали?

Он лёг рядом с Блейном, дав понять, что не намерен продолжать этот разговор. На его место села девушка с розовыми волосами.

– А ты у нас кто? – проворчала я.

– Радуга, – улыбнулась девушка. – Мои глаза меняют цвет в зависимости от настроения. Видишь, какие у меня сейчас?

– Зелёные.

– Это значит, что я спокойна. Когда я зла, они чернеют. Когда мне грустно, они становятся синими. А при страсти – красными.

Я чуть не подавилась чаем. Она ехидно на меня посмотрела.

– Это не очень удобно, знаешь ли. Люди всегда видят меня насквозь.

– Сомневаюсь, что они видят изменение цвета твоих глаз. Иначе давно бы сдали тебя на опыты.

– Они чувствуют изменения моего настроения. А вот мои глаза для них всегда серые… Только ты их видишь. Я у многих спрашивала.

– Здорово…

Мы замолчали. Она смотрела вверх, на перламутровое небо, а я вниз, за сады без листьев и цветов, пожухлую траву, припорошённую снегом. Белые хлопья падали вниз, плавно кружась и оседая на мои волосы и руки. Сзади кашляли Нелли, Кларисса и Блейн. У Нелли был надрывный, лающий кашель, она задыхалась, и в тот момент, когда я повернулась, чтобы предложить помощь, на её платке показались пятна крови.

– Да ты вся горишь, Нелли, – ужаснулась темнокожая девушка. – Быстро в инфекционку.

– Всё в порядке, – просипела Нелли.

Блейн молча подхватил её на руки и побежал вниз. На лестничном проёме мы столкнулись с санитарами. Те молча потащили Нелли в инфекционную палату. Врач в очках остановила Блейна и Клариссу и осмотрела их горло, измерила им температуру и отправила их вслед за Нелли. Мы с Ромео испуганно переглянулись.

– Что теперь будет? – едва шевелящимися губами спросила я.

– Не знаю, – прошептал Ромео. – Но кто-то из них уже не вернётся.

Я почувствовала клокочущую ярость.

– Это всё Кларисса виновата, – процедила я. – Халаты тоже хороши. Как они могли впустить больную сюда?!

– Может, проглядели, – рассеянно отозвался Ромео. – Ласка вообще очень лояльная. Нас до сих пор с побегами не поймали частично благодаря ней. Ладно, не кисни. Пошли в палату.

– Как я могу вернуться в палату?! – вспылила я. – Она же умрёт! Как я могу это допустить?!

– Это её выбор, – сказал Ромео. – Я уважаю чужой выбор. Потому я сейчас вернусь в свою палату и буду ждать начала ужина. И тебе предлагаю сделать то же самое.

Я решила подсмотреть. Окна палат инфекционного отделения выходят на внутренний дворик. Дождавшись, когда Ромео отвлечётся на разговор с девочками, я улизнула в сад.

Снег медленно падал крупными хлопьями, грозя заполнить собой всё. Я задрала голову. Потемневшее пустое небо, тянущиеся к нему стены, чёрные ветки деревьев, одетые в снег, словно в фольгу. И чёрные провалы окон. В одном из них показался Вечность. Он смотрел на меня, прислонив ладонь к стеклу. Расстояние между нами было достаточно большим, но я видела отчаяние в его глазах. То был первый и последний раз, когда я видела его таким.

– Говорят, что между людьми, встретившими первый снег, останется связь на всю жизнь.

Я попыталась оглянуться, но тот же голос меня остановил:

– Не оглядывайся. Я исчезну.

– Получается, у меня связь как минимум с сотней людей?

– С тобой так сложно…

Я поёжилась от холода. Голые плечи целовали снежинки.

– Скажи ещё что-нибудь… тёплое. Я так хочу весну.

– Попадёшь на восьмую – станешь королевой.

– Тогда мне придётся поседеть и пожертвовать родителями. Алисе и не снилось.

– О, Алисе очень даже снилось!

– Мы говорим о разных Алисах…

Незнакомец рассмеялся.

– Не кисни, Буревестник. Всё наладится, и весна придет. Но вот близко к воде не летай. Перья намокнут. Икару и не снилось!

====== Зелёная песня ======

– Здравствуйте, дети. Как многие из вас знают, меня зовут Ян Силарио. Помимо психотерапии я занимаюсь искусством.

Брайан зевает. Ромео внимательно смотрит, грозя прожечь в бедняге дыру. Девушка с разноцветными глазами, которую звали Мелисса, жевала с полусонным видом. Девочка рядом со мной пыталась съесть свои волосы. Мальчик за мной отбивал ритм пальцами.

– Искусство обладает целительной силой. Оно заставляет обнажить твою душу, исследует её до самых тёмных уголков, придаёт сил жить дальше. В своё время я спасался в своих картинах.

Девочка передо мной спит, положив голову на парту. У неё почти серые волосы со множеством заколок. Она громко храпит, и это здорово мешает.

– Также искусство может служить средством самовыражения. Вы слышали о таком явлении, как арт-терапия?

Те, кто слушают, дружно мотают головами.

– Выплесните свои эмоции на кусок бумаги. Слепите своё внутреннее я из пластилина. Сшейте его, сделайте. Вы можете задействовать любые материалы. Вы абсолютно свободны.

Мы приступили к работе.

– Всегда ненавидел уроки искусства, – шепнул мне Ромео. – Не умею я работать руками.

– А у меня проблемы с визуализацией. – Я внутренне напряглась. – Всё расплывается. И в голове, и когда я рисую или пишу.

– Дисграфия, что ли? – приподнял бровь Ромео.

– Не знаю. Мне трудно сосредоточиться. Даже в средней школе я никак не могла научиться нормально писать и читать. Иногда буквы забывала. Поэтому я так ужасно учусь.

– А у тебя это с рождения?

– Не знаю. Мне говорили, что в начальной школе я была драчливая и несколько раз попадала в больницу. Но я мало что помню оттуда.

Ромео открыл рот, чтобы ответить мне, но вдруг послышался дикий визг:

– ЭТО ЧТО ТАКОЕ?!

Это была та самая спящая девочка. Она показывала руками в рисунок Брайана. Мы с Ромео бросились к ним.

– Что случилось? – спросила я у своего друга. – Чего она испугалась?

– Я просто рисовал свои сны, – буркнул Брайан.

Я посмотрела на листок. На нём был изображён тёмный тоннель, грязная вода с бурым оттенком и какие-то уродливые твари, выползающие из щелей. Они смотрели своими пустыми, ничего не выражающими глазами, виляли своими голыми хвостами, а их кожа была сморщенной, белой и наполовину гнилой. Они скалились и грозились выбраться из рисунка. И на секунду мне показалось, что одна из них прыгнула на меня.

– Что это такое вы нарисовали, мистер…

Над рисунком склонился психотерапевт, с интересом его изучая.

– Просто Брайан. Это мои сны.

– И где происходит действие?

– В канализационном тоннеле.

– А ужасные монстры тогда кто? Работники?

– Не знаю.

– Это связано с каким-нибудь событием? Когда они вообще начали вам сниться?

– Сколько себя помню.

Психотерапевт озадаченно на него посмотрел.

– Может, предпосылкой к ним послужило какое-нибудь трагическое проишествие? Может, вы заблудились там?

– Возможно.

– Посмотрите на мою скульптуру, мистер Силарио, – вмешалась Мелисса. – Это танцующий дельфин!

– Очень красиво, мисс. Он что-нибудь значит?

– Да! Когда я была маленькой, я ездила в дельфинарий в соседнем городе! И мне очень понравилось! Это моё самое счастливое воспоминание. Дельфины такие милые! Я хотела быть дельфином.

– Это очень хорошее воспоминание. Подольше сохраните его в себе, оно согреет вас в холодные дни.

– Ах, какие прекрасные слова, мистер Силарио!

Ромео скептически фыркнул:

– Я поражаюсь просто. Говорит очевидные вещи с таким умным видом, будто открыл непостижимую тайну. А главное, на это ведутся!

– Ревнушь? – усмехнулась я.

– Вот ещё, – со злостью сказал Ромео. – Просто мне совершенно не хочется заниматься этими порисульками. Зачем это вообще надо?

– Может помочь, – сказала я.

Ромео вздохнул и принялся шить. Все вокруг чем-то занимались, мастерили, рисовали, бросались друг в друга пластилином, смеялись, показывали друг другу свои творения, и я почувствовала уже с детства знакомую обиду. И одиночество. Как будто я законсервировалась в возрасте одиннадцатилетней девочки.

– Апчхи! Как же сопли достали. И горло болит, как будто в нём мои соседи ремонт затеяли! – Девочка с короткими кудрявыми волосами и торчащими ресницами села рядом со мной.

– Элиза? – удивилась я. – Ты опять здесь? А как же санаторий?

– Накрылся санаторий! Дорого, блин. Чё грустишь?

Она взяла кисточку и принялась что-то рисовать.