Текст книги "Огненная чайка (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– А они у неё переливаются? – изумилась я.

– Иногда, – буркнула она, – Не отвлекайся. Думай.

– А у меня бы они были белоперыми, – сказала я, – С черными кончиками. Большими-большими, чтобы я могла лететь высоко и перелетела океан. Как некоторые птицы путешествуют с одного полюса на другой.

А на мгновение мы их почувствовали. Тяжесть за нашими спинами и ощущения всемогущества. А на часах было 5:30.

– Третья сказка называется «тысяча и одна ночь Луизы»

Телевизор работал в гостинной, я сидела на диване. Сам по себе сериал не был интересен, но вот с девочками – очень даже. Было слышно, как работает фен у Клариссы и жарятся макароны у Луизы. А вот у меня всегда было тихо.

После титров Луиза рассказывала о своей жизни. Она часами могла жаловаться на домашний арест, восхищаться новой коллекцией одежды от нашего любимого дизайнера, смеяться над случаем в классе и злиться на футболистов, опять учинившим нам пакость. Рассказывай это кто-нибудь другой – и мы бы померли от скуки. А из уст Луизы это было интересно. Чем-то в эти моменты она напоминала Элли.

– Четвёртая сказка называется «первый полёт».

Да, я действительно в ней видела родственную душу. Мы обе были чайками, но я не знала, что она – поморник.

Всё решил май. Всё решила нагретая солнцем крыша и раскалённое железо. То было после полудня, в жару, когда воздух замер, и всё вокруг замерло, утомленное зноем и городской пылью. Только цикады надрывались, заглушая шум далекой газонокосилки.

– Сейчас не 5:30, но я чувствую, – сказала я, подходя к краю крыши и раскидывая руки, – Посмотри, мои руки не обрастают перьями?

Безобразная улыбка исказило её лицо. Очки упали на землю, разбившись. Сверкали на солнце, как бриллианты. Глаза налились кровью.

Медленно, шаг за шагом она подходила ко мне, Медленно, шаг за шагом увеличивалась пропасть между нами. А я не замечала – я была дурой. Глупой чайкой, смотрящей в небеса, а не вниз. Рука Клариссы протягивается, я оборачиваюсь. Её ухмылка на каменном лице – последнее, что я вижу. Она ощущает тепло моего живота и становится Отступницей. Это всё изменило, это её перекроило – а может быть, она всегда была раскроенной?

– Пятая сказка называется «бескрылая чайка».

Голову кутают бинты, на кровать падает мягкий дневной свет. У чайки оборвали крылья, чайка сломлена и не может читать и писать. Впоследствии чайке пришьют крылья, но они не заменят настоящие – это крылья дворового голубя, неуместные, неприжившиеся, чужие.

От меня все отвернулись – не могли видеть эти уродливые шрамы и тремор в конечностях, не могли слышать мой сдавленный хрип по ночам, не смогли вернуть мне утерянный оптимизм и крупицы воспоминаний. Сломленная, разбитая, искорёженная чайка.

– А теперь, когда ты услышала пять сказок, разгадай две загадки.

– Ты совсем решила меня добить? – прохрипела я.

Она жадно впилась меня своими чёрными глазами. И в ту минуту я ощутила, насколько она страшна. Эти глаза видели сгорающих родителей. Эти глаза видели разбитые сердца.

– Загадка первая, – пропела она, – Пять сказок, пять утра, пять лет. Почему?

По моим щекам не катились слёзы. Своё я уже выплакала. Все эмоции смешались в невообразимую кашу.

– Загадка вторая, – продолжила она, – Зачем поморнику нужны крылья буревестника?

Она помахала мне рукой перед тем, как покинуть меня и выкинуть из пустыни.

Я очнулась лежащей в своей постели. На тумбочке стояла ваза с цветами. Ветер из открытой форточке поднимал шторы. Возле сидел Лицедей.

– Очнулась? – обеспокоенно спросил он, – Что с тобой случилось?

– Не тот вопрос, – процедила я.

– Что-то нужно? – понимающе улыбнулся Лицедей.

– Да. Приведи мне Отступницу.

====== Бежевый винтаж ======

Она стояла передо мной, вытянутая, изогнутая, похожая на гусеницу. Только кальяна не хватало и верхушки гриба. Если приглядеться, на ней можно было заметить трещины. Она рассыпалась подобно разбитому зеркалу.

– Что тебе это дало? – просипела я.

Она непонятливо вскинула брови. Лицедей сопел позади меня. Остался, почуяв опасность. О да, оборотни чуят такое. Только вот вопрос состоял в том, от кого она исходила.

– Крылья, – раздраженно откинулась я на подушку, – Зачем было обрывать их?

– Ты хотела летать, – прошелестела Отступница, – Вот я и помогла тебе. Подтолкнула.

– И что тебе это дало? – повторила я, – Я же вижу, что ни мне, ни тебе это не помогло. Ты же понимаешь, что как бы крепко ты не пришила к себе чужие крылья, летать на них ты не сможешь?

– Это можно, – прошипела Отступница, – После метаморфоз. Я окружу себя скорлупой.

– И станешь птенцом, – – угрюмо сказала я, – Без мамы, братьев и гнезда. И сколько ты будешь расти – неизвестно.

Её лицо вновь исказила та самая ухмылка.

– Тьма – катализатор, – сказала она, – А здесь два источника тьмы. Если муза спасет Ворона, то в качестве запасной остаётся Ворожея.

– Ах ты гадина! – вскричала я и набросилась на неё.

Обе покатились по полу. Мои пальцы сжимали её горло, я смотрела в её глаза, но вместо страха видела в них торжество. Вот что чувствовал Гарри той ночью? Вот что чувствовал Ворон?

Лицедей, что-то крича, вцепился в меня и оттащил от неё. Отступница хохотала, всё больше покрываясь трещинами.

– Разве оно того стоит? – верещала я, удерживаемая Лицедеем, – Во что бы ты ни ввязалась, разве оно того стоит?! Где гарантия, что тебя не засосёт с головой?!

Лицедей треснул меня по голове.

– Дура! Хочешь, чтобы на твои вопли все Халаты сбежались?! – прикрикнул он.

Я замолчала. Отступница беззвучно хохотала.

– Я вижу длинные-длинные сны, – шептала она, – Они думают, что я попалась в их сети. Но на самом деле я их использую. Когда они расколят меня, я отброшу их за ненадобностью. Симбиоз!!!

– Кто – они? – пискнула я.

– Пауки, – сказада Отступница.

Лицедей меня ещё крепче сжал.

– Уведи меня отсюда, – взмолилась я.

Он обнял меня за плечи и мы вышли из палаты, оставив Отступницу исступлённо хохотать.

Коридор был малолюдным. Все, кто мог, уже давно попрятались по палатам – маленькие, закрытые миры. Парень с зелёными волосами валялся на скамейке, громко сопя. Я знала, что он не спал. И знала, что он не хотел идти в палату, потому что там острее ощущал своё одиночество.

– Когда я только пришла, то стены были исписаны, – сказала я, – Рисунки накладывались друг на друга, но не пытались перекричать. Здесь чувствовалась гармония.

– Гармония в хаосе? – понимающе спросил Лицедей.

– Именно, – кивнула я, – А сейчас половину закрасили. Спасибо, что не всё. Смирились с тем, что это особое место, где время остановилось, и престижным ему не стать.

– Интересно, как здесь было в прошлом веке? – спросил Лицедей, – Мой отец здесь лежал. Говорил, что здесь особая атмосфера.

Он достал откуда-то фотографию. Совсем старая, восьмидесятых годов. Девушки в джинсовых юбках, с дредами, множеством браслетов и жвачками, выдуваемыми пузырями. Кто-то держал шарики, кто-то мыльные пузыри. Расклешенные джинсы, значки, джинсовые жилеты, челки, цветные пряди. Засвеченные глаза, сверкающие брекеты и пластинки на зубах, яркие тени, блёстки на лице, стразы на футболках. Они стояли на крыльце, на том самом, на котором мы клюбим сидеть. Видно было, что фото было сделано внезапно, во время полуденного летнего зноя.

– Странно смотреть на старые фотографии, – сказала я, – Всем этим людям сейчас за сорок, а кто-то, возможно, умер. Но тогда они были молодыми и счастливыми.

– Фотографии – кусочки света, – сказал Лицедей, – Обрывки прошлого. Отец мог перемещаться в воспоминания, держа эту фотографию. Конечно, менять ничего не мог. Но увидеть вполне было достаточно, чтобы стать счастливым.

Он достал ещё одну. Уже шестидесятых годов. Черно-белое изображение нашего заднего двора. Тогда там ещё не было качель, а деревья были совсем молодыми. Но уже среди кустов петляли тропы неведомых следов. На земле по-турецки сидела девочка, играя на флейте. У неё были седые волосы.

– Королева? – ошеломлённо спросила я.

– Она была перед предыдущей, – сказал Лицедей, – По рассказам, умела играть на тростниковой флейте, которую никто не мог взять, кроме неё. И многое сделала для Иных. Отец восхищался ей. Нет… Он любил её.

Лицедей криво усмехнулся.

– Любил ту, которая к тому времени была давно мертва. В ту, которая жила, когда он ещё не родился.

Он достал ещё одну фотографию. Тоже шестидесятые. Бородатый хиппи играл на гитаре, рядом сидела черноволосая девушка, положив голову на его плечо. Вокруг люди играли на трещотках, хлопали, пели и выглядели счастливыми и безмятежными. Их волосы были украшены цветами, волосы были длинными, а одежда просторной, струящейся и, похоже, очень яркой. Крайняя девушка показывала знак победы, её пальцы были украшены сердечками, на футболке была символика хиппи. Их окружали цветы и бабочки.

– На самом деле лежал только играющий на гитаре, – сказал Лицедей, – Он постоянно видел убитых. В зеркалах, во сне, во время учёбы. Друзья его не забыли и навещали каждый раз, когда выдавалась такая возможность. И не только. Иногда тайно приходили. Тогда политика этой больницы была не такая жесткая.

– Я почти слышу песню, которую они поют, – сказала я, – «Игры разума»…

Он дал мне другую. Еще старее. Девочки в длинных платьях в горошек, мальчики в шортах до колен и гольфах. Девочка с кудряшками держала зажигалку, её подбородка почти касался огонь. Прямо в камеру смотрел тёмноглазый мальчик, его волосы обрамляли лицо, открывая лоб, оттеняя скулы. Бледная кожа и пронизывающий взгляд, который говорил о большем, чем слова.

– Тридцатые годы, – сказал Лицедей.

– Этот мальчик… – сказала я, – Он кажется… Знающим? Очень похож на Вечность.

– Как будто говорит сквозь время, – сказал Лицедей, – Давно мёртв, но живет среди фотографий и рисунков на стенах. Вечность бы понял, какой из рисунков принадлежит ему.

– А ты? – спросила я.

– А я нет, – сказал он.

– Откуда у тебя эти фотографии?

– Отец дал. А ему дал друг. Они очень ценные… Их нужно беречь.

Он убрал их во внутренний карман.

– Если бы я мог стать Знающим… – горько сказал Лицедей, – Если бы я мог пройти инициацию… Но я всего лишь Оборотень… Канатоходец, едва балансирующим между светом и тьмой. Если я превращусь, то уж точно не в Знающего. Скорее, это будет кто-то вроде Отступницы.

Мы вышли из больницы. Царила южная ночь, пахло фруктами и дымом.

– Куда пойдём? – спросил он.

– Куда угодно, – сказала я.

====== Серые воспоминания ======

Двадцать лет назад больница не особо отличалась от нынешней. Рисунков на стене побольше, виниловые пластинки громче, свободы больше. Сад буйствовал цветами, зелень была особенно яркой на фоне летнего зноя, казалось, ей не страшны были лучи солнца. Лимонное дерево несло плоды, которые склоняли ветки чуть ли не до земли.

На траве сидели девушки. Одна была в платье в горошек и с невообразимым начесом, который делал её похожей на единорога. Другая была с кудрями и в расклешенных джинсах. Обе в джинсовых жилетах, утыканных значками.

– Кажется, девчонки скучают? – послышался бодрый голос.

Парень с хвостиком подошел к ним, махая укулеле.

Из окна полилась песня каких-то хиппарей. В небе пролетела одинокая чайка.

– Скучно, – сказала девушка в джинсах, – Думала, что хоть тут отвлекусь от всего этого ужаса. Но нет. Тут ещё хуже.

– Королева говорила, что это место много лет служит приютом для Иных, – перешла на шепот девушка в платье, – Когда-то нам резали голову, пичкали наркотой, жгли током…

Она поёжилась, словно от холода.

– А ещё раньше просто пичкали наркотой, чтобы мы превращались в овощей, – кисло усмехнулась она, – Чтобы мы догнивали в приютах. О. И эксперименты ставили.

– Что ты всякие ужасы рассказываешь?! – возмутилась девушка в джинсах, – Хочешь, чтобы мне всю ночь кошмары снились?!

– Ты так и не придумала, как вернуть крылья? – склонился над ней парень.

– Нет! – в раздражении ответила та, – Откуда я знаю, как их вернуть?! Ты Знающий, тебе виднее!

Парень закатил глаза.

– Собери её по частям, – улыбнулся он, – Верни ей первозданный облик. И тогда крылья отпадут за ненадобностью. И запомни: не жалей. Она не жалела, когда выдирала крылья у лучшей подруги. И ты не жалей, иначе обе погибнете.

На секунду мы с ним, казалось, встретились взглядом. Я знала, что он смотрит на лимонное дерево. Но у него был такой пронизывающий взгляд. Будто он смотрит сквозь время. Сквозь миры.

Разбудил меня звук включенного крана. Кларисса куда-то ушла, Клэр умывалась и чистила зубы. Я присоединилась к ней. С каменными лицами мы елозили щетками во рту, а потом не выдержали и рассмеялись. А потом мне стало не по себе от ощущения удушья, которое меня схватывало каждый раз рядом с ней и я поспешила ретироваться. Потом меня с другими больными заставили высаживать цветы под видом трудовой терапии, хотя на самом деле больнице нужна бесплатная рабочая сила. А потом пришли мои родители.

– Тебя кто-нибудь навещает? – спросила мама.

– Нет, – ответила я.

– Почему? Что, друзья позабыли о тебе?

– У меня нет друзей.

– Хорошо… Надеюсь, тебя скоро выпишут. Я попробую поговорить с мисс Алингтон. Тебя же держат, как в клетке! А ты должна ходить в школу!

– Меня всё устраивает. Спасибо, мама.

Она порылась в сумке и достала несколько дисков.

– Вот, – сказала она, – Я принесла твои любимые. Меня так обыскивали, будто я барыга какой-то! Пришлось всю сумку вывалить, представляешь? Ещё и в дисках рылись… И еду, как оказалось, нельзя проносить!

– Просто проверяют на контрабанду, – объяснила я, – Был случай, когда одному наркоту протащили. Да и мобильники тут запрещены.

– Вот как… – покачала головой мать.

– Да, в дурках любят это дело, – подтвердил отец, – И траву протаскивают, и порошок, и алкоголь… И мобильники умудряются. Поэтому с этим очень строго.

– Ну, скучно молодняку, – развела руками мать, – Ни погулять, ни пообщаться нормально с друзьями… Кошмар!

– Тут ни капельки не скучно, – поспешила я заверить родителей, – И порядки не такие строгие, как в остальных больницах. Гулять по городу не выпускают, но во дворе можно. Да и для творчества тут большой простор. Пианино есть, инструменты для рисования, шитья, скульптуры… И спортивная площадка. Всё хорошо, не стоит волноваться.

Родители  обеспокоенно переглянулись, но возражать не стали. Мы немного поговорили, а потом время вышло, и санитары выпроводили их. А я побежала к Эрику, Саймону и Грегу.

– Мальчики! – хлопнула я в ладоши, – Мне родаки диски принесли!

Мальчики тут же обступили меня и принялись передавать друг другу диски.

– А у тебя хороший вкус, – одобрил Грег.

– А я говорил, что она мисс совершенство? – хохотнул Саймон, – Настолько крута, что Пол Маккартни с Бобом Диланом отдыхают!

– Потанцуем! – воскникнул Эрик, – Зажжем это унылое местечко!

Мы побежали наперегонки к проигрывателю.

– Кто последний – тот чистит на кухне картошку! – сказала я ради духа здорового соперничества.

В итоге я же и прибежала последней, а Эрик окрестил меня Королевой Очищенной Картошки.

– Я-то хоть королева, а ты кто? Герцог? – фыркнула я.

– Император! – возздел палец вверх Эрик.

Мы с мальчиками покатились со смеху. Грег вставил один из дисков в проигрыватель.

– Зажжем танцпол! – вскричал Эрик и принялся кружить меня.

Элли, сидящая с Мариам и Габриэль на диване, принялась хлопать в ладоши и смеяться. Клэр закружилась с Грегом. Остальные больные топали ногами, свистели и подпевали, а санитары напрасно старались их угомонить.

– О, дорогая! – пел мне прямо в ухо Эрик, – Пожалуйста, поверь мне! Я никогда не сделаю тебе больно!

Я загибалась от смеха, лицо всё раскраснелось, щёки болели, во рту пересохло. В дверях стояла Элис, скрестив руки на груди. Всегда чужая, всегда лишняя, белая ворона, пятое колесо. По своему выбору, из-за нас. Но через минуту, когда я опять на неё посмотрела, она тихонько пританцовывала, воровато оглядываясь.

– Ладно, мне надо на терапию идти, – сказал Эрик, потрепав меня по голове, – не скучай там без меня.

Пока никто не видел, я пробралась в его палату. Постель дышала запахом его шампуня: мята и лаванда. На тумбочке стояла ваза с одиноким цветком и томик японской поэзии. Я принялась рыться в ящиках, открыла дверцу. Там были только бумажки с одинаковым рисунком: петух, стоящий на одной ноге, как цапля. Я порылась под подушкой, в постельном белье, в шкафу. В кармане одного из его жакетов я нашла альбом с кожанным переплётом. Сев на кровать, я открыла его.

Первая фотография – похожий на Эрика кудрявый мальчик с перебитым носом, сидящий на кровати. Он смотрел чуть изподлобья, будто заглядывал в душу своими ярко-зелёными глазами, окаймлёнными красными кругами. Как будто он знал какую-то тайну. В руках держал фото той самой королевы…

Второе фото – двое, робко целующиеся в тени кустов. На них падала тень от листвы, в волосах запутались лепестки, под ногами хрустели сучья. На ней была мягкая фетровая шляпа и рваные джинсы на бёдрах, на нём – кожанные штаны и косуха, на обоих – одинаковые футболки с The Doors. А внизу была надпись:

Наши Джим Моррисон и Памелла Курсон в своём укромном уголке.

– Вот бы прикоснуться к тебе подольше, – услышала я шепот, – Я не дам Ластику тебя стереть…

– Прости меня, милая, – ответил мужской голос, – Мы обязательно встретимся. Мы уйдём к морю и будем там жить, милая. Построим место, которое будет укрывать путников от бури. Оно будет на вершине скалы. Слышишь, милая? И там будет кафе с верандой… Обязательно.

Я заулыбалась, прикрыв глаза от блаженства. Потому что знала, что их мечта исполнится.

На третьем фото группа детей сидела на, судя по всему, чердаке. Сзади пылилось пианино, тогда ещё почти целое. Пепел валялся повсюду, в том числе и на их одежде. Мальчик, сидящий в центре, держал наш радиомагнитофон. Девушка с внешностью азиатки и с черными пышными бровями склонила голову к его плечу. Другая девушка чуть запрокинула голову и в блаженстве закрыла глаза. На заднем плане кто-то с длинными вьющимися волосами и накаченными руками кормил голубей. Внизу виднелась надпись, аккуратно выведенная детской рукой:

Наш любимый чердак и его обитателями!

– Ай-ай-ай, как не стыдно? – услышала я ехидный смешок.

В дверях стоял Саймон, улыбаясь во весь рот. На руках сидел белый кот, внимательно глядящий на меня своими желтыми глазами.

– Это твой новый друг? – спросила я.

– Это Кошачья Королева, – почтительно сказал он, – Гляди, какая седая.

Кошка спрыгнула с его рук и побежала к окну. Спрыгнула в сад и побежала вдоль цветущей клумбы.

– Кошка гуляет сама по себе, – пожал плечами Саймон, – Люблю я их.

– Ты ведь никому не расскажешь? – взмолилась я.

– Про то, как ты лазала в личном альбоме Эрика, который он не даёт смотреть даже нам? – усмехнулся Саймон, – Ладно, я милосердный. Но за это ты будешь моей рабыней неделю!

– Идёт, – согласилась я.

Мы молча посмотрели друг на друга. Он понимающе кивнул и ушел. Я легла на кровать, рассматривая фотографии. Девушки с летних одеждах, двор, залитый солнцем, мяч в заплатах, огромные венки, куклы, рисунки на стенах, бенгальские огни, костры, плакаты с рок-группами, виниловые пластинки, мороженное, обнимающиеся мальчики и девочки, танцы в лёгком сумраке, посиделки на крышах и мир сквозь черно-белую и винтажную призмы. И тень леса на фоне светлого неба. Раньше здесь было много зелени.

Странно было смотреть на больницу прошлого века. Некоторые вещи с тех пор изменились, но в целом она не сильно отличается от нынешней. Как будто здесь и впрямь остановилось время. И любые новшества здесь особо не приживаются. Мобильники никому тут не нужны, даже Элисон их не протаскивает.

Вдруг дверь распахнул Кит. Он смотрел на меня дикими глазами. Я спрятала альбом. Как оказалось, уже был вечер, комната была залита красным светом заката.

– Никаких интересных снов не видела? – подмигнул он мне, усаживаясь рядом со мной.

Я рассказала ему про свой сон.

– Так это твоих рук дело? – завершила я свой рассказ закономерным вопросом.

– Я подарил тебе сон, – подтвердил он, – Сама бы ты его не увидела. Даже не всякий Знающий может смотреть сквозь время.

– Здорово, – восхитилась я, – Наверное, это воспоминания самой больницы. А может, её сон…

– Мне нравится твоя идея, – неожиданно расхохотался Кит, – Она такая же безумная, как и ты.

– А по фотографиям можешь? – спросила я, – Отец Лицедея мог так делать…

Я протянула Киту альбом. Он раскрыл его на самой середине, долго вглядывался в черно-белые улыбающиеся лица и медленно кивнул.

– Запрыгивай на локомотив прошлого, – подмигнул он, – Прямо на его крышу, как и полагается таким безбашенным ребятам, как мы!

====== Алые секреты ======

Мы легли вместе на подушку, соприкоснувшись лбами. Его смуглая кожа была горячей и сухой, дыхание частым и прерывистым. Его ресницы чуть касались моих щек, щекоча их. Держали в руках чуть тёплую фотографию, пахнущую старой бумагой и чернилами. Настоящее уносилось куда-то вперед, послышался треск виниловой пластинки…

– Что шепчут небесные птицы?

Мальчик в шортах выше колен и девочка с платьем в клеточку смотрели в небо. Стая голубей поднималась с крыши вверх, хлопая сизыми крыльями. Воздух дышал южным летом. Цвели розы, рододендроны, гвоздики, лаванда, мята. На лимонном дереве уже набухали плоды, за забором – на персиковом дереве, виноградные лозы склонились над столом, на котором на тарелке лежали яблоки, груши и вишня.

– Ты думаешь, они шепчут? По-моему, они кричат, – сказал мальчик, – Они радуются, что улетели. И в этом я похож на них.

– Надо сфотографировать, – сказала девочка, – Позовём Мэг!

– Мэг! – хором закричали они, – Иди сюда, Мэг!

С крыльца скатилась шарообразная девушка в расклешеных брюках и футболке с Джоном Ленноном.

– Сфоткай их! – попросила девочка, указав на небо.

Голуби летели на фоне чистого и ясного неба. Мэг понимающе кивнула и убежала, а потом вернулась с громоздкой камерой. Когда она их сфотографировала, они были уже довольно далеки.

Вечерело. Во двор высыпала группка ребят. Мальчики были в шортах и рубашках с засученными рукавами, девочки были в платьях до колен и соломенных шляпах. Самый старший, долговязый и несуразный, тащил коробку с феерверками. Девушка несла грамофон.

– Тут у меня наземный есть, – принялся перечислять долговязый, – И высотный. Продавец пластинок дал.

– Он всё может достать, – чванливо сказал парень с прической, как у Пола Маккартни.

– И умеет натравливать пчел и собак, – прибавила девушка с грамофоном.

Девушка, идущая позади всех и несущая камеру, испуганно вжала голову.

– Не бойся, – покровительственным тоном сказал долговязый, – Я их напускаю только на тех, кто мне не нравится. А ты мне нравишься. На Марлен Дитрих похожа.

– Голубой ангел, – мечтательно вторил парень с прической Пола Маккартни.

Девушка включила грамофон. Полилась песня. Похожая на Марлен Дитрих установила камеру.

– Тяжелая вещь, – пожаловалась она, – И, к тому же, сложная. Если бы мой отец не работал в фотосалоне, я бы и не разобралась.

– Хорошо, что он помогает нам, – сказал долговязый, – Нам ещё повезло с больницей. Сьюзан лечили в другом городе. Приехала как кукла. Сказала, ей лоботомию сделали.

Ребята одновременно вздрогнули. Долговязый принялся запускать феерверки.

– Эй, голубой ангел, – махнул рукой парень с прической Пола Маккартни, – Давай, вставай между феерверков. Потрясное фото получится, зуб даю!

Девушка, похожая на Марлен Дитрих, встала туда, куда ребята показывали. Неловко улыбнулась…

– Занимайтесь любовью, а не войной, – надрывался горе-музыкант, играя на пианино.

Падал мягкий солнечный свет на пыльные клавиши. Впереди была раскрыта нотная тетрадь. Девушка, опершаяся на пианино, строчила что-то в тетради, где аккуратным почерком было выведено: «Тексты хитов».

– Почему я на нём не могу сыграть? – вдруг спросила она.

– Не знаю, Оливия, не знаю, – вздохнул парень.

– Знающий, который нихрена не знает, – фыркнула девушка, – Просто блеск.

– Но это не делает тебя хуже, моя дорогая, – нараспев произнёс он, – Ведь ты – дверь в сад и наездница единорога!

– Ну-ну, – фыркнула девушка.

– Ты знаешь, почему эту комнату называют Логовом Свахи? – по лицу парня поползла блуждающая улыбка, как у пьяного, – Эта комната сводит сердца. Эта комната дышит любовью! Эта комната – убежище всех влюблённых! Мы все здесь партизаны разума!

В комнату ввалился какой-то человек в кожанной куртке, притащил с собой громоздкую камеру и сфотографировал не ожидавших этого влюблённых. Вспышка!..

– Всё, хватит с тебя.

Ромео встал с кровати и потянулся, как после долгого сна. Я недовольно цокнула, а он шутливо погрозил мне пальцем.

– Не-не-не. Никаких больше воспоминаний. Ты не Знающая, а я не могу так долго тебя тащить.

Он кивнул мне, тепло улыбнулся и вышел из комнаты. Я сидела на кровати не шевелясь, пытаясь переварить пережитое. С фотографий на меня смотрели другие Иные, черно-белые, винтажные, давно умершие или постаревшие, и в то же время такие, как я. Такие, как мы.

– Вот как, – услышала я хмурый голос.

В дверях на меня мрачно смотрел Эрик. Исподлобья, склонив голову, что ещё раз подчеркивало величину его носа. Зелёные кошачьи глаза как будто светились в темноте. Я нашла его в этот момент очень похожим на своего отца.

– Не ожидал от тебя такого, – продолжил он, – Развлекаешься, значит? Ну, развлекайся.

Он закрыл альбом и убрал его в шкаф. Я молчала. А что говорить? В любом случае это прозвучит как жалкое оправдание.

– Уходи, – прошептал он, – Прошу, уходи.

Он отвернулся, дрожа всем телом.

– Уходи, пока я не превратился.

Я попятился к дверям. Он медленно развернулся, на глаза упали пряди волос, рот растянулся в ухмылке. Обнажились сверкающие клыки. Он медленно приблизился ко мне, прерывисто дыша.

– Не стоит заглядывать в не твои секреты, – прошептал он, – Кто знает, что прячется на дне чужого ящика?

– Лицедей! – заорала я.

Он встрепенулся, посмотрел на меня блуждающим взглядом. Я толкнула ногой дверь и убежала.

====== Малиновая дуэль ======

Мы с Эриком перестали разговаривать. Я не спешила мириться: в какой-то степени мне стало легче. Он ворвался в мою жизнь, перевернул её вверх дном, вытаскивал меня на крышу встречать рассвет, водил по свалке, рассказывая историю той или иной выброшенной вещи, мы рисовали на стенах баллонами и купались у пруду прямо в одежде, он заставлял меня заплывать чуть ли не на середину. Но когда мы оставались наедине и у него в темноте ярко и жадно горели глаза, мне становилось не по себе.

Да и не до него было. Я гуляла с ребятами, ходили на чердак, сидели там у окна, вглядываясь в пейзаж города. Я с удивлением смотрела на пианино, и иногда мне там мерещился музыкант, играющий Леннона, и Оливия, стоящая рядом. В свете солнечных лучей, яркие, нереальные и винтажные.

А потом там случился пожар. Из-за Блейна, который чего-то испугался. Тот пожар всё решил – он сжег дружбу Блейна и Ромео. После Блейна увезли в обычную больницу, потому что он что-то повредил, и мы часто сидели на крыльце в неловком молчании. Тогда приходили кошки. Они пробирались через небольшую дырку в заборе, появляясь так же внезапно, как и убегая.

– Почему они так ко мне ластятся? – хохотала Элли, которую они буквально облепляли.

– Любят потому что, – отвечала Клэр, которую они сторонились, – Чувствуют, что ты чистая, как ребёнок.

– А тебя почему не любят? – спросила она, – У меня есть одноклассница, от которой все животные шарахаются. Идет такая, и вороны с громким карканьем разлетаются. Жутко это, если честно.

– Ну, городские некоторые меня любят, – задумалась Клэр, – Их вроде четыре, и я дала им имена. Им понравилось. А так… Эти чувствуют, наверное, мою тьму. А жаль. Я-то их люблю.

– От Брайана они тоже шарахались, – вспомнил Ромео, – А он гонял их, пытаясь поймать и погладить. Как вспомню, сразу смешно становится.

При его упоминании Элли тут же помрачнела.

– Поссорились, что ли? – удивилась я.

– Нет-нет, – замотала она головой, тут же натянув улыбку, – Всё в порядке. Я просто немного задумалась, но всё в порядке. Кстати, вы видели новеньких?

– Да, слабовато поколение пошло, – цокнул Ромео, – Ни одного Иного.

Я посмотрела за горизонт. Солнце уже почти село, вдали начинал разливаться алый.

– Да прям уж ни одного, – расхохоталась Клэр, – Просто кто-то подслеповатым стал.

– Да иди ты, – обиделся Ромео, – Ты даже отличать их от других не можешь, так что замолчи.

Вдруг кто-то начал нас расталкивать. То была Кларисса, она быстро спустилась по ступеням и побежала в сад.

– Как всегда, – фыркнул Ромео.

– Странная девица, – пожала плечами Клэр.

– Мне нужно поговорить с ней, – прошептала я.

Я вскочила и побежала за ней. Пришлось продраться сквозь кусты. Ветви царапали меня, листья запутывались в моих волосах, ноги натыкались на старый и начинающий гнить мусор. Она сидела на качелях, медленно раскачиваясь и глядя на заходящее солнце. Я подошла к ней и стала её раскачивать ещё сильнее. Она откинула назад голову и закрыла глаза. Косы растрепались, казалось, ещё немного, и они расплетутся.

– Мне кажутся очки лишними для тебя, – сказала я.

– А тебе всё время что-то кажется, – сказала она, – Иначе бы ты не попала сюда.

– Что скрывается за ними? – спросила я, останавливая качели.

– А ты узнай! – закричала Отступница, напрыгивая на меня, – Хочешь крылья? Так отбери их у меня!

Она выхватила нож и замахнулась. Я попыталась выбить его из её рук, но она была неумолимо сильна.

– Дуэль! – громко скандировала она множеством голосов, – Дуэль! Дуэль! Дуэль! Дуэль!

На секунду перед моими глазами вспыхнула картинка.

Та же девица. Нож-бабочка, выпады и скандирования толпы.

– Нет, – кричала я, отбиваясь от нападок Отступницы, – Я знаю, чего ты добиваешься.

– Да неужели? – нагло ухмыльнулась та.

Лезвие вонзилось в моё плечо.

Капли крови на аккуратно подстриженной траве. Ликование остальных. Воровка, почуявшая кровь. Бескрылая, попавшаяся на удочку страха.

Я не кричала. Я отважно смотрела в её глаза, прячущиеся за толстыми линзами очков. Она хочет моей крови, но она не получит ни капли. И страха тоже. Как бы не саднило плечо. Как бы ярка не была кровь и как бы красивы не были её брызги. Боль полоснула меня, и я приму её. Я не издам ни звука.

Порез за порезом. Страх, парализующий бескрылую. Воровка не убивает. Воровка играет, как кошка с полудохлой мышью. Она как бешеная собака, впервые узнавшая вкус крови. И теперь её не остановить. Выбор сделан, жребий брошен, и разлучить их смогут только прутья клетки. Осталось решить – падать будут двое или только одна.

Изловчившись, я выбила нож из её рук и повалила её на землю. Она с ненавистью глядела на меня, скаля зубы.

– Ты думаешь, что если пришьёшь себе мои крылья, то у тебя будет всё? – прошептала я, приближая своё лицо к её, – Нет, дорогая, теперь у тебя ничего нет.