Автор книги: lorata
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Наряд Прим для парада — замысловатый, продуманный хаос темно-серой материи, парящей вокруг нее, как дым пожара; она мнет пальцами мягкий материал и, как всегда, гадает, сколько стоил наряд. Большая часть одежды в Двенадцатом изготовлена из простой однотонной ткани из Восьмого; на записях Жатвы люди в толпе сливаются в мягкие пятна белого и голубого. Для Прим это слишком — она тонет в нем и не может избавиться от чувства, что люди будут смотреть не на нее, а на ее наряд — но потом она входит в комнату с колесницами, и ей в глаза бросается безумное море других трибутов.
Ну что ж. Она не одета как животное, буханка хлеба или рыболовная сеть, так что, пожалуй, ей не стоит жаловаться.
— Мне нужно проконтролировать несколько вещей, — говорит Цинна и ведет ее в комнату, положив руку на ее спину, между лопаток. Он указывает на последнюю колесницу, запряженную угольно-черными лошадьми. — Подожди меня в колеснице, я сейчас вернусь.
— Хорошо, — говорит Прим, высоко держа голову и заставляя себя говорить. Цинна кивает, она делает глубокий вдох и погружается в толпу.
Это не самое худшее — в узких, извилистых проулках черного рынка в Шлаке людей тоже много — но тут гораздо больше. Все говорят, смеются, приветствуют друг друга, пожимая руки и хлопая друг друга по плечам, все они большие и громкие, и от несочетающихся цветов их костюмов у Прим начинает болеть голова. Она опускает взгляд и начинает путь сквозь толпу, избегая других лошадей и их звенящей упряжи, держа в уме место назначения, как будто она скользит меж деревьев в лесу.
Это срабатывает до тех пор, пока Прим не отскакивает в сторону, чтобы на нее не наступили, и врезается в стену. Нет, не стену, человека, огромного мужчину, у которого руки размером с талию Прим, и от его хмурого взгляда ей хочется убежать и спрятаться под ближайшую лошадь.
— Осторожнее, — голос мужчины грохочет, как обвал в тоннеле, — Кто-нибудь может на тебя наступить.
Их четверо; все они высокие, прекрасные и ужасающие, и у Прим перехватывает дыхание, потому что это Профи. Она видит их на экранах ежегодно, великолепных, острозубых, страшных. Даже видя их в телевизоре, находясь за тысячи миль от них, ей хочется спрятаться под подушку. А уж здесь, сейчас, вживую — им уже не восемнадцать, их лица не юны и румяны, они взрослые и убили много людей, столько, что у Прим не хватит пальцев сосчитать — сердце Прим начинает колотиться втрое быстрее.
— Она просто очаровашка, — воркует высокая блондинка. Она одета лишь в блестки, приклеенные по всему ее телу и изображающие бриллианты, и она кладет руку на плечо Прим, впиваясь в него когтями. Прим спокойно стоит, потому что именно это следует делать, если встречаешь медведя — не то чтобы последние несколько десятилетий в Двенадцатом водились медведи, но вы понимаете. — Блеск, тебе не кажется, что она просто конфетка?
— Она просто прелесть, — говорит младший из двух мужчин, опираясь на плечо блондинки и ухмыляясь. Его костюм ненамного скромнее ее. — Я бы съел ее прямо сейчас.
Прим сдерживает дрожь.
— Спасибо, — говорит она, потому что собирается быть храброй, а это значит, что она не даст им ее запугать. Китнисс не убежала бы. Китнисс бы сердито посмотрела на них и дала им отпор. — Мне нравятся ваши костюмы.
— Она действительно прелестна, — говорит младшая женщина, улыбаясь Прим одними губами. — Капитолий полюбит тебя, детка. Я почти надеюсь, что ты победишь.
Это... Когда она говорит это таким тоном, это звучит совсем не как комплимент. Из-за ее слов у Прим в животе все отвратительно перекручивается, и она думает о мистере Эбернети, запершемся в своем доме с разбросанными по полу бутылками. Может, победа в Играх значит совсем не то, что думают люди, даже если ты одна из хорошеньких доброволиц.
— Хватит, — говорит «стена», глядя на остальных, — Парад скоро начнется, пошли.
Как только они уходят, Прим вновь начинает нормально дышать. Она поворачивается к своей колеснице и тут слышит это.
— Это было достойно, — говорит Рута, переливчатым, почти дразнящим голосом, таким же, каким она спрашивала Китнисс о Пите. — Немного же на них одежды. Они были почти голые, а ты и глазом не моргнула.
— Моя мама — врач, — говорит Прим, в ее ушах стоит рев. Ее голос звучит как будто издалека, — Я вижу много голых людей. Эти хотя бы не истекают кровью.
Она медленно поворачивается в направлении, откуда прозвучал голос Руты.
Когда она видела Руту в последний раз, они держались за руки. Они держались за руки, и страна загорелась. Теперь они снова вместе, и через неделю они попытаются убить друг друга.
Они одели Руту в свободное, струящееся платье, сшитое из желтых цветов. Оно довольно хорошенькое и совсем не сумасшедшее, особенно по сравнению с костюмом дерева, в который одета раздраженная темноволосая девушка в противоположном конце комнаты, но в глаза Прим бросается совсем не это. Вокруг узких плеч Руты обернут серый свободный платок, сделанный из такой же ткани, что и платье Прим.
Может, это совпадение. Может, и нет. Прим не может перестать пялиться на платок, и потому проходит около минуты перед тем, как в ее мозге что-то щелкает, и она вспоминает цветы. Это не просто какие-нибудь желтые цветы. Это те же цветы, что росли на Поляне, где погибла Китнисс.
Прим отшатывается от Руты. Смерть Китнисс никогда не оставит ее в покое... Рута никогда не оставит ее в покое... эта связь — будто крыса, вцепившаяся ей в ногу. Она последовала за Рутой через все дистрикты во время Тура, потом в Капитолий и повсюду, и теперь, если Прим выйдет с Арены живой, то до конца жизни ее будут преследовать призраки, покрытые мягкими желтыми лепестками.
— Мне нужно идти, — говорит Прим, на этот раз она бежит, не позволяя никому ее остановить.
— Я думал, что ты потерялась, — говорит мистер Эбернети, растягивая слова, когда Прим наконец возвращается к колеснице, забираясь в нее с помощью приступки.
— А я думала, что ты напился, — отвечает Прим, удивляя саму себя. Она почти зажимает рот рукой, почти извиняется, но нет, вообще-то она действительно имела это в виду. Мистер Эбернети провел месяцы, пытаясь помочь ей, но как только это произошло, он спрятался в своем купе и оставил ее наедине со своими мыслями на два дня.
— Я всегда пьян, — легко отвечает он, хотя сейчас он не шатается. Он одет в темно-серый, цвета угля костюм, как и она, хотя есть и различие: если Прим — дым, поднимающийся над пожаром, то он — угли под ним, в его костюм вшиты ярко-оранжевые нити, сверкающие в свете огней, — Приготовься, лошади сильно тряхнут в начале, держись покрепче и не упади. А то все подумают, что я научил тебя дурным привычкам.
Прим булькает смехом, не успевая сдержаться.
— Ты невыносим, — говорит она ему, и часть злости проходит.
Мистер Эбернети по-волчьи ухмыляется ей, почти как Профи, а потом берет ее за руку.
— Голову выше, — говорит он. — Я поддерживаю тебя, а не защищаю. Выгляди сильной.
Лошади трусят вперед, и Прим слегка сгибает колени, чтобы устоять на движущейся по главной улице колеснице. Вокруг нее орет толпа, слова сплавляются в одно огромное одеяло звука, которое заворачивает ее в себя и отрезает от всего остального мира. Прим крепко хватает мистера Эбернети за руку и смотрит вперед, на затылок Руты и на венок из розовых и желтых цветков на нем.
После парада мистер Эбернети спрыгивает с колесницы и бежит к колеснице Одиннадцатого, подавая Прим знак следовать за ним. Прим не хочет общаться с Одиннадцатыми. Она не хочет смотреть на Руту или ее гигантского ментора, который без улыбки стоял за спиной Руты на сцене и который сейчас захватывает Хеймитча в объятия, хохоча и показывая яркие белые зубы.
Но уже слишком поздно; Прим идет за ним и стоит рядом, пока мистер Эбернети и мужчина из Одиннадцатого болтают. Рута обходит их, чтобы встать рядом с Прим. Прим напрягается, но она уже убегала от Руты, и это не помогло, так что она кивает и говорит себе, что на самом деле находится где угодно, но не здесь.
— Я не понимаю, — тихо говорит Рута, смотря на других победителей. — Почему они все еще притворяются друзьями? Скоро они все друг друга поубивают.
Прим поворачивается, чтобы уставиться на нее, гнев жарко пронзает ее грудь.
— А почему ты притворялась подругой Китнисс? — шипит она. — Могу поспорить, ты была рада, что кто-то еще убил ее вместо тебя. Из-за этого люди все еще любят тебя. Они бы возненавидели тебя, если бы другие умерли первыми, и тебе пришлось бы убить ее самой.
Глаза Руты сужаются, превращаясь в щелки, и это первый раз, когда Прим видит ее злой.
— Ты ничего не знаешь! — огрызается она по-прежнему тихо, как будто кто-то наступил на шею злой собаке и душит ее, бьет, держа над землей. — Я не хотела, чтобы она умирала. Но она спасла меня, она умерла за меня, хотя я никогда об этом не просила... А теперь я все равно умру.
— Как и я, — отвечает Прим, и об этом легче думать, если она берет страх и бросает его в сторону, как один из ножей мистера Эбернети. — Как и почти все здесь. Это не соревнование.
Но это и правда соревнование, в этом и весь смысл. Прим и Рута смотрят друг другу в глаза, и это не забавно, ничего из этого не забавно, но Прим все равно разражается хихиканьем. Смех хрипит внутри, вытаскивая уродство наружу, и снаружи оно не такое плохое, каким было внутри, в ее кишках, превращая все в яд. Рута присоединяется, и это не милый смех маленькой девочки, которым она смеялась вместе с Китнисс, когда они сидели на замшелом бревне и передавали друг другу кусочки грусенка. Это темный и скользящий смех, запускающий свои когти в грудь Прим; и в эту секунду они не просто две девочки, втянутые в слишком опасную для них игру. В эту секунду они чудовища в прелестных платьях.
Но это с дрожью проходит, и Прим снова видит девочку, которая стояла на сцене, пока ее сестра гнила в земле.
Рута смотрит на нее еще несколько секунд, а потом отворачивается, кусая губы, и где-то на задворках разума Прим задается вопросом — а что видит Рута, когда смотрит на нее?
— Ладно, девочки, — говорит мистер Эбернети и кладет руку на плечо Прим, уводя ее. — Думаю, нам всем лучше немного поспать. Утром у нас будет достаточно времени поболтать.
***
— Я хочу, чтобы сегодня ты поговорила с той девочкой, — говорит мистер Эбернети за завтраком на следующее утро. — Не игнорируй других, если они подойдут к тебе, но сфокусируйся на ней. Убедись, что Распорядители увидят вас вместе.
Прим хмурится, глядя на тарелку овсянки с орехами, фруктами и сахаром перед ней, совсем не похожую на клейкое месиво дома. Она вкусная, но в желудке ощущается как камень.
— Разве мне не нужно держаться подальше от нее?
— Почему? — спрашивает мистер Эбернети, изучая ее взглядом серых глаз. — Это твоя история, детка, это то, чего хотят зрители.
— Но не хочет Капитолий, — говорит Прим, потому что они сейчас в Капитолии, и игнорировать его довольно трудно. Это не Двенадцатый, где всем все равно. — Я... Гейл сказал, люди погибли.
— О, я и не говорил, что они хотят, чтобы вы двое ушли в закат, держась за руки, — сухо говорит мистер Эбернети. — Они хотят увидеть тот момент, когда вы перестанете держаться за руки и начнете враждовать. Если с вами что-то случится до этого момента, будет бунт. Распорядители знают об этом, как и другие победители. Это тот момент, которого они все ждут.
Прим сглатывает появившийся во рту кислый привкус и отодвигает тарелку с остатками овсянки.
— Это ужасно.
— Ну так мы тут не в крокет играем, — говорит мистер Эбернети, и Прим хмурится, когда он продолжает. — В игру вовлечены богатые люди. Не бери в голову. Смысл в том, что твой лучший шанс на выживание — позаигрывать с этой девочкой прямо сейчас. Заставь их думать, что ты юная и наивная, что она — все, что осталось от твоей сестры, и ты не можешь мыслить ясно. Если они увидят, что вы не ладите или игнорируете друг друга, интерес к вам пропадет, — он насаживает на вилку одну из сосисок с тарелки и машет ею перед носом Прим. — Профи тебя прирежут, как только увидят, если это сойдет им с рук, но они не будут играть против условленного сюжета. Если только они не придумают сюжет получше прямо сейчас.
— Но ты защитишь меня, — напоминает ему Прим. — Разве мы не можем бороться вместе против всех остальных?
— Я не так уж много могу сделать для тебя с позиции ментора, — говорит мистер Эбернети, а затем замирает, как мертвый.
— Черт, — бормочет он, проводя рукой по глазам, и Прим вздрагивает. Должно быть, ему сложно переключиться после всех этих лет. Через минуту он оживает и натянуто улыбается: — Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Да, я могу защитить тебя, но с союзниками нам будет проще. Поверь мне, эта девочка — лучший наш шанс. Таким образом мы протянем дольше, пока ей не придется умереть.
Прим выдыхает.
— Ненавижу это, — говорит она, ей все равно — Рута неважна, она забрала Китнисс, и Прим не волнует, совсем не волнует, как она умрет — но ей и не должно это нравиться. Она может сидеть перед телевизором, желая, чтобы парень из Второго нашел Руту и свернул ей шею, но это не значит, что она хочет лично запихнуть ядовитые ягоды Руте в глотку. — Это ужасно.
— Ты ненавидишь это, — лицо мистера Эбернети перекашивается, но еще до этого Прим знает, что сейчас он изменится, и вместо человека, который держал ее за руку и поправлял ей запястье, помогая метать ножи, перед ней будет сидеть тот, кто сидел перед телевизором с бутылкой алкоголя, игнорируя насилие на экране. Тот, кто взял бутылку в свое купе, чтобы заглушить алкоголем боль, и позволил Прим войти в зал с колесницами вслепую. — Ты знаешь эту девочку лично всего полчаса, она тебе не нравится, но ты все это ненавидишь. Дай мне передохнуть.
Он поднимается и исчезает в своей комнате, а Прим остается смотреть вниз, на стол.
Проблема в том, что она не может придумать ничего другого. У Китнисс хотя бы была Прим, а потом история с любовью Пита, а еще позже — дружба с Рутой; люди могли выбирать, что им больше нравится, за какой историей они будут следить. Но Прим... что у нее есть? У нее есть мама, у нее есть Лютик. Она девочка, сестра которой умерла ни за что. Ничто из этого не поможет ей.
Мистер Эбернети прав; без Руты никто не обратит внимания на Прим. А если никто не обратит внимания на Прим, то ничто не остановит Профи от того, чтобы разрезать ее на кусочки, как только закончится обратный отсчет.
Прим ждет еще полчаса, но мистер Эбернети не выходит из комнаты, а время поджимает, так что она спускается вниз одна. В тренировочном зале сейчас немного народу — двое все равно заснули, а еще одна занимается в секции съедобных растений — и Прим идет через почти что пустой зал, бродя от станции к станции, и по ее позвоночнику как будто ползет паук.
Мечи. Копья. Кинжалы. Вещи, которым Прим даже не знает названия. Большая часть из них размером с Прим, а то и больше, и она отворачивается от оружия, направляясь вместо этого к станции выживания.
Шелест наверху привлекает внимание Прим, и она смотрит вверх, чтобы увидеть движение, уидеть, как кто-то исчезает в подвешенной под крышей сетке. Ни один из тех больших Профи не мог бы проделать такое незаметно, и только немногие из тех, что помельче, достаточно разумны для этого. Это может быть только один человек, и Прим подумывает сбежать, но она обещала мистеру Эбернети, а Распорядители как раз на них смотрят.
Кусок сетки свисает вниз, Прим хватается за него и подтягивается. Все ужасно трясется и вертится, Прим едва не падает — раз, другой, третий, но потом просовывает руки сквозь дыры в сетке, скрежещет зубами и наконец добирается до верха. Там все наконец выравнивается, в трех метрах под потолком натянуты тканые ленты. Прим осторожно ползет, проверяя, выдержат ли они ее вес, и они выдерживают. Так что она медленно движется к центру, где на спине лежит Рута, уставившись в бетонный потолок.
— Я нашла это место в прошлом году, — говорит Рута. — Просто хотела немного побыть наедине с собой. Здесь нет камер. В первый же день я все их нашла. Тут нас не видно.
— О, — это сбивает Прим с толку, хотя она и до этого не знала, что скажет.
— Тебе ментор тоже сказал быть со мной милой? — спрашивает Рута, и Прим моргает, потому что она вновь говорит другим голосом, более спокойным, чем во время вчерашней вспышки гнева. Можно бы подумать, что Рута задумчива, если бы не гладкая пустота в голосе.
Прим отвечает не сразу. Она перекатывается на спину — сеть качается под ней — и закрывает глаза.
— Мистер Эбернети сказал, что мы должны быть союзницами, — отвечает она наконец, эта фраза приятна и нейтральна. Деловая. Трибуты заключают союзы ежегодно, даже те, кто не нравится друг другу, даже зная, чем все это кончится, — Я не хочу.
— Я тоже, — соглашается Рута, и самое худшее в том, что Прим на секунду чувствует себя оскорбленной. — Цеп и я разбежались, как только все началось. Мы решили, что так будет лучше, если вдруг... — Она дергается, все ее тело вздрагивает и скручивается. — Неважно. Он мертв.
Она говорит безжизненно, не вкладывая в голос эмоций, как будто у нее совсем нет чувств. Прим зажмуривается крепче, пока темнота под веками не превращается в случайные вспышки и узоры настолько ярких цветов, что у нее начинает болеть голова.
