Автор книги: lorata
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Рыдания пытаются прорваться наружу, но Прим не позволяет им сделать этого. Она не позволит. Чтобы выйти на ту сцену и отправиться вместо нее на Арену, Китнисс потребовалось больше храбрости, чем Прим может представить; сколько же храбрости понадобится ей самой, чтобы продолжать жить?
Китнисс удерживала всю семью в живых, но ей было шестнадцать, а Прим всего… Нет. Слезы высыхают, когда Прим делает подсчеты, потому что нет, Китнисс было двенадцать, когда умер отец, столько же, сколько сейчас Прим, и к тому же Прим не придется кормить младшую сестру. Конечно, Китнисс могла стрелять, а Прим плачет, когда Лютик приносит пойманных бурундуков в дом, но. Но.
Прим зашнуровывает ботинки, медленно обводя шнурок вокруг пальца и затягивая петлю. Шлак ударяет ее как мокрая тряпка, когда она выходит наружу, липкая духота тяжела и давит на легкие, но Прим игнорирует волосы, прилипшие к шее, и пот, стекающий между лопаток. Ее ботинки поднимают облака пыли независимо от того, как легко она ступает, и острый запах угольной пыли щиплет ноздри. В Капитолии месяц Игр считается праздничным, но здесь, в отдаленном дистрикте, людям все еще нужно есть, и потому они работают.
Рори сидит перед домом Хоторнов, хмурясь и скручивая петлю из проволоки вокруг двух палочек.
— Двенадцатый опять проиграл, — вздыхает он, имитируя мужское ворчание, услышав шаги Прим, но потом он поднимает голову, и его глаза расширяются. — Ох, я не… Прости, Прим.
Он поднимается на ноги, отряхивая штаны руками, и его взгляд бегает из стороны в сторону, пока он пытается придумать, что сказать.
Прим не ждет, чтобы выслушать его.
— Где Гейл? Он сегодня работает?
— Нет, он поменялся с кем-то сменой после того, как… — Рори морщится. — Ну, после. Я думаю, он пошел на поляну, где они… я имею в виду…
— Спасибо, — говорит Прим, это получается короче, чем она хотела, но у нее нет времени расшаркиваться. Она знает эту поляну: Китнисс брала ее туда, еще когда думала, что сможет научить Прим охотиться.
Вскоре она приходит к забору на границе дистрикта. Прим опускается на колени и подносит к нему руку, ожидая слабого щелчка и покалывания волос на руках, показывающих, что электричество включено. Но ничего не происходит, и Прим проскальзывает через дыру, придерживая рукой провода на случай, если кто-то будет проходить рядом и удивится, что они покачиваются. Она никогда не была здесь днем, но в каком-то смысле здесь почти что приятно. В лесу не так тревожно, когда теплый желтый солнечный свет проходит сквозь листву, совсем непохоже на холодный, серый, жутковатый туман перед рассветом.
Прим находит Гейла на вершине холма, он сидит, подтянув ноги к груди и опустив лоб на колени. Он втягивает в себя воздух, когда она садится рядом, трава щекочет ее ноги.
— Я не могу смотреть на тебя сейчас, — хрипит он, его голос — как глухой скрежет в горле, и Прим хочет стать больше, хотя бы на секунду, чтобы ударить его.
— Вот и не смотри, — она спокойнее, чем думала. Она видит смерть Китнисс каждый раз, когда закрывает глаза, но Прим держит их открытыми и смотрит на покачивающиеся деревья.
— Я хочу предложить сделку, — Гейл не отвечает, но он и не велит ей уйти. — Ты теперь занят в шахтах. Я знаю, что у тебя теперь нет времени приходить сюда ежедневно. Покажи мне, как и где расставлять силки. Я буду приходить по утрам, проверять их, переставлять, если будут проблемы, и приносить все, что в них попадется, тебе. Все, о чем я прошу, — ты будешь отдавать мне каждый раз одно животное. Ты сможешь прокормить свою семью, но при этом сдержишь данное Китнисс обещание.
Гейл вдыхает месиво из соплей и слез, но все еще не прогоняет ее.
— У меня нет времени ходить с тобой по Котлу. Большинство дней я провожу в шахтах, и ты должна знать, кому что продавать.
— Так научи меня и этому, — Гейл мокро и недоверчиво фыркает, но Прим не останавливается. Если у нее есть план, неважно, сработает он или нет: ей будет, чем занять руки. — Серьезно! Скажи мне, куда идти, к кому обратиться и какова честная цена. Я даже могу выручить больше, чем ты, потому что ты выглядишь сильным. А меня люди могут пожалеть. И ты уже учишь Рори, верно? Тогда мы сможем разделиться и ходить вместе.
Гейл долго молчит, Прим отклоняет голову назад и смотрит на мчащиеся по небу белые облака, радуясь, что ветер высушил ее кожу от пота.
— Мне нужно это, — говорит Прим, и хотя раньше ее слова звучали сильно и храбро, теперь ее голос ломается, скачет вверх-вниз, в ним звучат слезы, — Гейл, она мертва, а что, если я не такая, как она, если я недостаточно сильная, что, если сегодня вечером я пойду спать и просто не проснусь утром…
Она пытается загнать это назад, но уже поздно. Прим опускает голову на руки и раскачивается взад-вперед, слезы вытекают из ее глаз, и она не успевает сдержать их. Китнисс мертва, и Прим никогда не увидит ее снова, и что хуже всего, она сейчас в морге Капитолия, а знают ли там, как все правильно сделать? Выучили ли они ритуалы каждого дистрикта? Положили ли они цветы на ее глаза? Остался ли кто-то посидеть с ней сутки, чтобы составить компанию ее душе? По крайней мере, когда она приедет домой, они смогут похоронить ее правильно — лицом к закату…
— Черт, — бормочет Гейл, а потом двигается, обнимает Прим за плечи и притягивает ее к себе. От него пахнет потом, копотью и хлопком, он кладет щеку на голову Прим и крепко ее обнимает. — Прости, Прим, я просто… Я люблю ее.
Он говорит это быстро, слова льются из него, как кровь из раны, из которой что-то вытащили.
— Она была удивительная, и я любил ее, но никогда этого не говорил, а потом она стала увлечением мальчика-торговца, и мне пришлось сказать, что я ее двоюродный брат, и теперь я никогда не смогу сказать ей этого.
Парни странные. Раздражение колет Прим как крапива, и в какую-то секунду она едва не прикрикивает на него. Он прямо как Пит — кого волнуют его чувства, когда Китнисс мертва? Часть Прим думает, что хорошим поступком будет сказать, что Китнисс тоже его любила, чтобы утешить, но Китнисс никогда не говорила с Прим об этом, и Прим тошнит от идеи о том, чтобы переврать свою память просто для утешения Гейла. Поэтому она ничего не говорит, просто напоминая себе, что Гейл тоже играл важную роль в жизни Китнисс, и это значит, что Прим должна разделить с ним горе.
— Пит тоже мертв, — говорит Прим после долгого молчания, и руки Гейла застывают вокруг нее. — Та маленькая девочка убила его этим утром.
— Обещаешь не говорить моей маме, если я скажу «хорошо»? — спрашивает Гейл, его голос резок. — Я имею в виду не хорошо, но если бы он вернулся, а она нет, думаю, я бы сам его убил.
На этот раз Прим действительно смеется, она смотрела, как он умирает, это было ужасно и совсем не смешно, но смеяться так хорошо, пусть это и ужасно. Может, именно так чувствуют себя пьяные; может, именно поэтому Хеймитч Эбернети пьет. Она скорее предпочтет смеяться над несмешным, чем стать холодной, мертвой и пустой внутри.
— Я тоже.
Через какое-то время Гейл вздыхает, отодвигается и утирает лицо рукавом.
— Пойдем, я покажу тебе, где ловушки. В них ничего не было, когда я проверял с утра, но я думал не совсем о… ты понимаешь, — он испускает долгий выдох, кладет руку на шею Прим сзади и слегка потряхивает, дружелюбно и ободряюще. — Ты хороший ребенок.
Прим и была ребенком в День Жатвы, маленькой, напуганной и беспомощной. Теперь она не стала выше, больше или сильнее, но каким-то образом чувствует себя больше. Все это может исчезнуть, когда она вернется домой, войдет в комнату Китнисс и увидит папину куртку (теперь уже дважды осиротевшую), висящую на стене, но сейчас, пока этот пузырь не лопнул, ей кажется, что сила Китнисс передалась ей и заставила увидеть, что не все может быть невозможным.
(Это хорошая мысль. Этой ночью она кутается в куртку, нос уткнулся в кожу, и она не плачет до тех пор, пока не заснет, только потому, что боится все испортить, и что Китнисс подумает об этом.)
***
Прим не смотрит остаток шоу. Оно неважно для нее, особенно теперь, тем более она должна кормить животных и присматривать за мамой, и теперь она каждое утро проверяет ловушки. Прим проверяет составы команд по вечерам, перед тем, как рухнуть в постель, но это все.
В любом случае это все похоже на хорошую западню; парень из Одиннадцатого пробивает голову девушки из Второго камнем; парень из Второго выслеживает его два дня и убивает его целый час. Девушка из Пятого наконец умирает от голода, и в конце концов остаются только Рута и парень из Второго, и комментаторы вздыхают над финальной битвой, которая явно будет разочаровывающей.
— Ему стоило сначала отправиться за малышкой, — говорит один из них, цокая языком. — Это был плохой план. Профи следовало знать это.
Парень из Второго сидит у озера с рыбой, наколотой на его меч, но он не готовит и не ест ее. Он просто рвет ее на части, бросая куски мяса под ноги, ломая кости в своих огромных пальцах. Он не прекращает говорить, низкое, рычащее бормотание, напоминающее раскаты грома или топот копыт, выворачивает желудок Прим наизнанку. Камеры следят за ним не постоянно, но когда его показывают, Прим дрожит: убью их порву их на части вырву их кишки сделаю из них ожерелья тебе не нравятся украшения, но готов поспорить ты хотела бы чтобы они сделали тебя хорошенькой…
Почему-то этот парень из Второго и его уродливая, наводящая ужас ярость кажутся единственными настоящими моментами в Играх. Он убийца — он смеялся, когда кровь девушки брызнула ему в лицо, и шутил о том, что хочет сделать Китнисс в буквальном смысле огненной девушкой, — но ему тоже больно, его партнерка по дистрикту (подруга? кто-то еще?) мертва. Прим не хочет, чтобы он победил — может ли он вообще победить, или он уже зашел слишком далеко, может ли хоть кто-то из них победить, что вообще значит победить — но она понимает его гнев, беспомощность и глубокое, вгрызающееся в живот горе.
Камера переключается на Руту, свернувшуюся калачиком на ветке дерева и смотрящую в небо, ее глаза сияют во тьме.
— Помогите мне, — шепчет она. Мама вздрагивает, Прим тянется к ней и сжимает ее руку, кутикулы красные и потрескавшиеся, потому что мама обрывает с них кожу, если Прим не рядом и не может сказать ей прекратить. На секунду Прим кажется, что эта мольба обращена к тьме, но потом Рута садится, балансируя на ветке и вцепляясь пальцами в кору.
— Я могу победить, — говорит она камере, решительная даже со впавшими щеками и лихорадочно блестящими глазами. — Просто дайте мне шанс.
— Она не сможет победить, — шепчет Прим. — Что она собирается делать?
Это смехотворно. Если Китнисс не смогла победить на сделанной как будто специально для нее Арене, то как сможет победить эта девочка?
Кроме того, она не хочет, чтобы Рута победила. Мысль вонзается в ее кишки, и, как рыболовный крючок, вытаскивает все глубоко захороненные темные, уродливые секреты Прим наружу, вешает их на стену, сияющие и промокшие, так, чтобы все могли их увидеть. Потому что если Рута победит — если маленькая двенадцатилетняя девочка без боевых навыков и без единого шанса победит — тогда это значит, что и Прим могла бы победить, а если бы Прим могла победить, то Китнисс не пришлось бы вызываться доброволицей за нее, а если бы Китнисс не пришлось вызываться доброволицей…
Мелодия парашюта, состоящая из двух нот, прорезает темноту, и Рута взбирается на дерево, чтобы взять серебристый контейнер с ветки. Камеры приближаются, чтобы показать смесь благоговения и благодарности на ее лице, когда она поднимает трубку размером с ладонь и три маленьких отравленных дротика, и то, как эта смесь превращается в целеустремленность и застывает на ее лице.
— Спасибо, — говорит Рута, сует их в карман, застегивает молнию и тает в темноте.
— Нет, — крик вырывается прежде, чем Прим успевает сдержать его, она вырывает руку у матери, бьет себя по лицу и вцепляется пальцами в щеки.
Мама поворачивается, чтобы посмотреть на нее. Она берет Прим за плечи и притягивает в объятия, поглаживая ее волосы и шепча ей на ухо.
— Все хорошо, — успокаивающе говорит мама. — Смотри, они помогли ей. Она победит.
Мама ничего не понимает, и на секунду Прим борется с бьющимся в ее черепе, словно птица в ловушке, словом «нет», но потом маленькая рациональная часть ее разума одерживает верх. Хорошо, что мама не понимает; она уже потеряла одну дочь, пусть думает, что оставшаяся — все та же хорошая маленькая девочка, которую она чуть не потеряла. Прим позволяет маме выключить телевизор и укачивать ее на их жестком, потертом диване, пока Прим притворяется, что не хочет, чтобы сумасшедший мальчик-чудовище победил просто для того, чтобы Китнисс не умерла зря.
***
Он не побеждает. Рута находит его следующей ночью, когда он не может долго бодрствовать даже с бесконечной жаждой мести, а она выползает на ветку дерева и выстреливает все три отравленных дротика в его шею. Он вздрагивает, начинает извиваться, затем успокаивается, а Рута сжимает трубку в своем кулачке и быстро, неглубоко дышит, пока звучит пушечный залп и играют победные фанфары.
Половина Шлака рада. Даже хотя Двенадцатый не победил, девочка из второго самого худшего дистрикта является хорошей заменой; все лучше еще одного Второго, вальсирующего и скачущего с короной на голове. Прим скользит по улицам, люди вокруг хлопают друг друга по спинам и разносят кувшины отвратительного самогона; она приходит к Хоторнам как раз вовремя, чтобы столкнуться с Гейлом, когда он хлопает дверью, выбегая на улицу.
Уже темнеет, но Прим все еще может увидеть жесткую линию его челюсти и яростно нахмуренные брови.
— Они ведут себя, как будто есть разница, — выплевывает Гейл. — Как будто есть разница, кто победил, та девчонка или тот парень, как будто это важно…
— Но это неважно, — заканчивает Прим за него, и Гейл смотрит на нее, его глаза сужаются. — Это бессмысленно. Все это бессмысленно.
— Я пойду охотиться, — говорит Гейл, скрещивая руки на груди. — Хочется убить кого-то. Хочешь со мной?
Прим не хочет никого убивать, но она могла бы — может быть — смотреть, как Гейл делает это. По крайней мере, они съедят убитое животное после; по крайней мере, в этом есть смысл.
— Конечно.
Гейл наклоняется, поднимает ее и сажает себе на плечи. Прим наклоняется вперед, сцепляет руки на его макушке и позволяет ему нести ее к ограде и к дикой природе за его пределами.
========== Глава 2. Си-бемоль ==========
Во время Тура Победителей Руты в Двенадцатом дистрикте Прим и Рута сгоряча запускают цепную реакцию, которая расходится по дистриктам. И это нельзя остановить.
Лето, безжизненное и скучное, растягивается до сентября и перетекает в тоскливую осень; и тут же резко начинаются холода, и по Шлаку хлещет холодным ветром. Угля добывают мало, потому что мужчинам ежедневно приходится тратить не меньше часа, расчищая засыпанные снегом входы, перед тем как отправить туда шахтеров, и с каждой следующей неделей увеличивается количество мертвых тел, через которые надо перешагивать, пока случайная оттепель не позволит кому-нибудь оторвать тело от земли и вырыть ему неглубокую яму.
Прим всегда ненавидела зиму, ненавидела холод, пробирающий до костей, оседающий в легких и заставляющий ее с хрипом кашлять, но в этом году она приветствует ее. Она холодная, жесткая и хрупкая, как и сама Прим, и каждый день, когда серые тучи заслоняют небо, а мороз рисует узоры на стеклах — это еще один день, когда Китнисс мертва, но Прим продолжает жить.
В первый день Тура Победителей Руты Прим придется пойти на площадь и пялиться на девушку, которая выжила вместо Китнисс, но это нормально. От этого уже почти не больно, это как долго держать руки под ледяной водой: если делать это достаточно долго, то пальцы краснеют и боль прекращается. Вместо того, чтобы размышлять об этом, Прим берет большую палку, идя к сортиру, чтобы сломать лед в нужнике перед тем, как сделать свои дела.
Температура сильно понизилась прошлой ночью, и слой льда толще обычного; Прим приходится сделать несколько сильных ударов, чтобы разломать его, смрад ударяет ей в ноздри, заставляя наморщить нос. Она игнорирует переполох снаружи: все готовятся, Миротворцы маршируют по Шлаку, осматривая все и убеждаясь, что ни один бездомный не спит на улице и не попадет на камеру. Она не слышит, как кто-то подходит, пока сзади не раздается пронзительный и нелепый голос, выговаривая ее имя с акцентом, который она узнает где угодно:
— Мисс Эвердин, что вы делаете? Вы должны быть готовы через час!
Прим разворачивается с палкой в руке и смотрит на сопровождающую Двенадцатого дистрикта, чье имя она даже не пытается запомнить, потому что кого это волнует? В этом году она вся лавандового цвета, ее парик напоминает мертвого гуся, влетевшего в линию электропередач, а рот сжат в разочарованный бутончик.
— Что? — наконец говорит Прим.
