Автор книги: lorata
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Капитолийские Миротворцы переглядываются, сжимая дубинки покрепче. Им было все равно, когда прошлым летом люди вот так же салютовали Китнисс, стоящей на сцене, но, может быть, это можно только когда дети готовятся погибнуть. Может быть, дистриктам следует забывать о них после их смерти. Эта мысль шевелится под кожей Прим, и, может, Рута — причина смерти Китнисс, но по крайней мере, она почтила ее память, а не только лишь разглагольствовала о себе, но если Капитолию это не понравится…
Сама не понимая, что делает, Прим выходит вперед и берет Руту за руку. Рута бросает на нее удивленный взгляд и убирает руку, но только для того, чтобы снять перчатку и по-настоящему соприкоснуться пальцами с Прим. Ее рука теплая и мягкая — если на них и были мозоли от работы в полях и садах, то они давно прошли, — и маленькая искра проходит сквозь тело Прим от этого прикосновения.
Это не значит, что она ее простила. Это не значит, что она и Рута станут подругами. Это не вернет Китнисс. Но в этот момент площадь начинает гудеть, и это нельзя остановить или покорить. Прим смотрит в глаза своего дистрикта и видит гордость, почти вызов — и, может, даже надежду. И в этот момент Прим хочет быть частью всего этого больше, чем она ненавидит почти-убийцу своей сестры.
Перед ней Гейл прищуривается, но это не злость. Такое выражение лица у него бывает, когда он проверяет слабые места ограды или придумывает, как лучше сбросить вниз осиное гнездо. Он переводит взгляд с Прим и Руты назад к маме, через всю толпу, затем на Миротворцев, выстроившихся в стороне напряженной линией. Он ловит взгляд Прим, а потом медленно, не спеша, наклоняется берет Рори за руку, поднимает их сцепленные руки над головой. Так они стоят одно сердцебиение, второе, затем опускают руки.
Прим делает вдох, затем поднимает их с Рутой руки, точно так же, как это сделали Китнисс и Пит на колеснице во время парада. В ее груди глухо стучит, когда взгляды толпы пронзают ее, удерживая в одной позе, и на секунду она может поклясться, что слышит голос Китнисс в завываниях ветра.
А потом миротворцы на сцене выступают вперед и оттаскивают Руту назад; они оттягивают Прим за локоть, и она почти плачет от боли, но сдерживается, потому что никто не заслуживает видеть ее слабость, больше никто. Ментор Руты нависает над ней, его лицо — как грозовая туча, а мэр Андерси подходит к микрофону, быстро благодарит всех за то, что они пришли, и желает Победительнице приятной поездки.
Как только двери со скрипом закрываются, Гейл вскакивает на сцену и хватает Прим за руку, и тащит ее подальше в толпу.
— Что это было? — требовательно спрашивает Прим, но Гейл шикает на нее. Они находят маму — Мелларки спорят низким, напряженным шепотом, спеша вниз по ступенькам, и Гейл следует за ними обратно в дом.
Как только дверь за ними захлопывается, мама направляется на кухню, чтобы вскипятить воды и приготовить чай, пока Гейл расхаживает туда-сюда.
— Теперь ты мне скажешь? — требует Прим. — Ты сказал мне не улыбаться и вообще ничего такого не делать, а потом заставил меня сделать это. Почему?
— Ты видела Миротворцев? — Гейл говорит не с ней, поэтому Прим не отвечает. Конечно, она видела Миротворцев. — Они не хотели, чтобы мы салютовали этой девочке или чтобы вы держались за руки. Но в этом не было ничего такого, что они могли бы назвать мятежом, не раздув из мухи слона. Это важно. Это… что, если это случится?
— Я не понимаю, — Прим говорит медленно, но его возбуждение передается ей и бурлит уже в ее груди, заставляя сердце биться быстрее. — Что, если случится что?
— Они хотят, чтобы мы ненавидели друг друга, — говорит Гейл, теперь он проходит комнату за шесть шагов, а то и меньше, быстро двигаясь и разворачиваясь на каблуках. — Они… конечно, они хотят, зачем еще им устраивать Тур Победителей? Чтобы освежить все в нашей памяти, чтобы мы хорошенько все запомнили. Они хотят, чтобы мы ненавидели эту девочку, чтобы мы винили во всем друг друга, чтобы мы не задавались вопросами.
— Какими? — давит Прим, и если Гейл сейчас же не объяснит ей, что происходит, вместо того, чтобы бегать кругами по комнате, то она намажет его мясным соком и напустит на него Лютика. — Просто скажи мне!
— Вопросами о том, кого на самом деле стоит винить, — говорит Гейл, его глаза дикие, он размахивает руками. — Если мы откажемся винить во всем Победителей, то сможем указать на людей во главе. Самое опасное, что мы можем сделать — показать им, что они не могут нас контролировать. Китнисс… Она поняла это. Она не хотела играть по их правилам. И теперь эта девочка. Она предложила нам часть своего выигрыша, а мы салютовали ей, и ты держала ее за руку, и люди не оставят это без внимания. Они увидят. Необязательно все должно быть так. Мы можем быть сильнее их. Им удается подавлять нас только потому, что они нас разделили.
Голова Прим идет кругом. Мама возвращается с чаем, раздает им щербатые кружки и садится за шаткий столик, обхватывая фарфор руками.
— Я сделала это не поэтому, — говорит мама тихо, но твердо, неодобрительно глядя на Гейла. — Она выглядела такой маленькой, стоя там в одиночестве, и Китнисс… — она закрывает глаза, ее губы сжимается, но потом она вновь открывает их, она все еще здесь, а не утонула в глубине себя. — Китнисс пыталась спасти ее, и эта девочка пыталась предложить нам ее деньги, хотя, конечно, ей этого не позволят. Мне показалось, что Китнисс хотела бы, чтобы я ее поддержала, — она поворачивается к Гейлу и цокает на него языком. — Я не хотела устраивать проблемы, и ты не должен.
Прим дрожит, ее как будто обдает холодом. То чувство, которое она ощущала на площади, пропало, его унесло ветром и разорвало на клочки; Китнисс мертва, ее холодное тело лежит в земле позади Деревни Победителей вместе со всеми остальными. У Двенадцатого не будет дополнительных еды и денег, потому что мама права, маленькой девочке никогда не позволят отдавать такие распоряжения. И теперь Рута снова в поезде, который увозит ее все дальше от Двенадцатого и воспоминаний, и через две недели она уже будет дома, в ее огромном сияющем доме, с ее прекрасными нарядами и ее маленькими братишками и сестренками, а Прим будет тайком пролезать под забором, чтобы проверить силки и вытащить из них жесткие, замороженные трупы маленьких животных замерзшими, ноющими пальцами.
В конце концов это не имеет никакого значения, важно лишь выживание. Случившееся сегодня ничего не изменит. Прим пьет свой чай так быстро, что горячий напиток обжигает ее небо, и не принимает участия в споре мамы и Гейла. Вместо этого она думает об охотничьей тропе и о том, попадется ли им что-то, что она сможет обменять на перчатки.
***
И обычная рутина продолжается. Каждый день рано утром Прим выскальзывает из дома, накинув кожаную куртку Китнисс, пролезает между безжизненными проводами и делает круг. Если выпадает хороший день, она возвращается в город с товарами, стучит в двери и заключает сделки еще до того, как солнце поднимается над окнами. Иногда Рори присоединяется к ней; иногда она ходит одна.
(В первый раз, когда она пришла в дом Хоторнов после окончания смены в шахтах с мешком, полным выменянных для Гейла вещей, он посмотрел на нее.
— Ты взяла что-то сверх уговоренного? — спросил он, разбирая товары.- Что там было-то?
Прим послушно отбарабанила, что она выменяла и что за это получила, и в конце своей речи уперла руки в бедра.
— И нет, я ничего не взяла. Я взяла одну белку, как мы и договаривались, все остальное получил ты.
Гейл долго на нее смотрит, затем его рот изгибается, и он треплет ее по голове.
— Всегда бери что-то сверху, меня не волнует, с кем ты торгуешь. Вот, — он отламывает кусок буханки вчерашнего хлеба из пекарни Мелларков и протягивает ей. — Вот, видишь? Теперь у тебя все есть.)
Это значит, что теперь Прим обращает немного больше внимания на окружающий ее город, и замечает, когда рабочие из Шестого, которые каждую неделю привозят на поезде запасы, начинают опаздывать. Поймав Рори, передающего одному из рабочих маленькую бутылку знаменитого белого ликера Сэй в обмен на тихую беседу, Прим все понимает. Она не обращается к Рори; этим вечером она ждет у дома Хоторнов, когда Гейл вернется со смены.
— Что ты делаешь с рабочими на поезде? — спрашивает Прим низким голосом, — Ты даешь им алкоголь взамен на информацию! Что ты хочешь узнать?
— Ради любви мертвой канарейки, зайди в дом, — бурчит Гейл, оглядываясь, — А я-то думал, что после всего этого у тебя прибавилось здравого смысла.
Прим не покупается на это.
— Ну? — спрашивает она, скрестив руки на груди, — И что ты пытаешься узнать?
— Это сработало, — говорит Гейл, до боли сжимая ее плечи, — Тур Победителей сработал! Все дистрикты, кроме Первого и Второго. Вот почему нам не показывали снятое в других дистриктах — никаких проблем со связью не было, они просто не могли пустить это в эфир. В каждом дистрикте люди салютовали ей. В Пятом они стреляли во всех, кто поднял руки. В Третьем была бойня.
— Выглядишь счастливым, — говорит Прим наполовину испуганно, наполовину восхищенная. Для нее, вообще для кого угодно в Шлаке, ничего не изменится, если кучку людей в Третьем застрелят Миротворцы; возможно, в Двенадцатом погибло больше людей из-за голода, черных легких и прочего. Ей кажется бессмысленным радоваться этому.
— Я счастлив не потому, что они умерли, — машет рукой Гейл, — Я счастлив, потому что что-то происходит. Если достаточное количество людей услышит об этом и объединится, то кто знает, что будет дальше?
— Позорный столб на городской площади и Миротворцы на каждом углу, вот что будет, — говорит миссис Хоторн, появляясь из ниоткуда, и Гейл вздрагивает, — Хватит, Гейл. Ты уже задурил Рори голову дурными разговорами, а теперь принялся за маленькую мисс Эвердин?
Слова «я не маленькая» вспыхивают в мозгу Прим, но она вспоминает, как однажды Китнисс заявляла, что достаточно взрослая, чтобы не спать допоздна и посмотреть на первый звездопад в году, а отец сказал ей, что если тебе приходится это доказывать, то это, скорее всего, неправда.
— Мне пора домой, мама ждет меня к ужину. До свидания, миссис Хоторн.
За ужином Прим ничего не говорит маме, но у них есть хорошая буханка хлеба от Мелларков, несколько репок из погреба Кавендишей и даже немного масла, и они съедают все это вместе с хорошим зимним супом при свете свечного огарка. К тому времени, как Прим позволяет Лютику вылизать свою опустевшую миску, беспорядки совершенно испаряются из ее памяти. Глупо о них думать; Гейл надеется на все подряд, пока он весь день вкалывает в шахтах, его разуму остается только крутиться вхолостую. То, что Прим взяла Руту за руку, никак не могло привести к смерти людей в Дистрикте Три.
***
Однажды в полдень после урока математики их учительница вытаскивает древний телевизор, он, пожалуй, старше Сальной Сэй. Прим вместе с другими детьми садится у грифельной доски, и они переглядываются и перешептываются, пока миссис Элдер возится с настройками.
— Простите, дети, — говорит она, выпрямляясь, пока экран потрескивает, — Сейчас будет обязательная для просмотра программа. Я знаю, что вы бы предпочли продолжить заниматься математикой вместо того, чтобы смотреть телевизор.
Некоторые дети смеются, но Прим складывает руки на коленях, сжав пальцы, ее желудок скручивает. Хихикание затихает, как только герб Панема пропадает с экрана, и Прим задерживает дыхание.
На экране Цезарь Фликерман со сияющей улыбкой сообщает всем, что этим летом Руте исполнится тринадцать лет, и Капитолий собирается организовать особенный праздник для своей самой юной Победительницы. Камера переключается на Руту, она у себя дома, в Одиннадцатом, на ней светло-голубое платье из шелка и газа, кажется, что оно будет чувствоваться на коже как вода и цветочные лепестки, и, конечно, стоит оно больше, чем кто-либо в Двенадцатом может заработать за год.
— Это для тебя очень особенное время, не так ли, Рута? — говорит Цезарь, сияя, — Я слышал, что тебе исполнилось двенадцать всего за несколько дней до Жатвы. Ну и везучая же ты! Еще неделя — и ты могла бы пропустить этот самый важный опыт в своей жизни!
Руки Прим сжимаются в кулаки под партой.
Рута улыбается, не показывая зубов. Если бы она родилась неделей позже, то все еще была бы в Одиннадцатом, и Китнисс была бы жива, и…
— Я с нетерпением жду, когда мы все вместе сможем отпраздновать мой день рождения, — говоря это, она выглядит красивой и искренней, но очевидно, что она врет, и даже Прим понимает это. Может, Рута теперь куколка Капитолия, но она должна хотеть, чтобы ее оставили в покое.
— О, так это и будет, потому что Капитолий в этом году припас для тебя совершенно особенный подарок, — говорит Цезарь, наклоняясь так, будто хочет погладить ее по волосам, но, конечно, она на самом деле не рядом с ним, — Это должен был быть сюрприз, но я просто не могу и дальше хранить это в секрете! Стоит мне рассказать ей, ребята? Что думаете? — публика ревет, — Президент Сноу объявил, что, поскольку ты была так популярна во время своего Тура Победительницы, каждый дистрикт пришлет тебе подарок на день рождения! Что ты об этом думаешь?
Глаза Руты расширяются.
— Я… Но они не должны делать этого!
Да, думает Прим, ее сердце сильно стучит. Да, мы должны.
Цезарь продолжает предполагать, что подарит ей каждый дистрикт, но на самом деле не важно, какими будут подарки, потому что все они означают, что люди, спины которых и так ломаются, будут работать еще больше, будут проводить все больше времени на работе и все меньше со своими семьями. Рута сидит в своем гигантском доме с шокированным лицом, а Цезарь придумывает прекрасные платья из Восьмого, нити жемчуга из Четвертого и сверкающие алмазы из шахт Двенадцатого. Он говорит это так, как будто шахтерам нужно просто спуститься вниз и сорвать драгоценности прямо со стен. В истории Цезаря никто не умирает из-за взрыва, оставляя свои семьи голодать; никто не выкашливает мокрые, дрожащие куски черной слизи, и они не разбрызгиваются по земле вперемешку с кровью.
Интервью заканчивается, и миссис Элдер стоит, ошеломленно глядя на экран, пока Прим и другие беспокойно ерзают.
— Ну, — наконец говорит она, ее рот открывается и закрывается совсем как в тот раз, когда Билли Портер спросил ее, откуда появляются дети и почему папа сказал ему спросить об этом мистера Миллера, сапожника. На фоне Цезарь продолжает говорить, но миссис Элдер выключает звук, и теперь он просто разевает рот, — В такое время, как сейчас, очень важно ценить щедрость Капитолия.
— Как вы думаете, я получу такой подарок на день рождения, если вызовусь участвовать в Играх, когда мне исполнится двенадцать? — спрашивает Доминик Хейс. Ему десять лет; его родители делают мебель, которая скорее красива, чем полезна, и он всегда был глуповат. Гейл говорит, что это случается с людьми, которые занимаются искусством вместо еды или инструментов.
Миссис Элдер поджимает губы.
— Я думаю, тебе стоит быть благодарным за то, что тебе подарили твои родители, — говорит она, — Они будут плохо себя чувствовать, если подумают, что ты не ценишь то, что у тебя есть.
На фоне шоу Цезаря выключается, начинается новостная программа. Заголовок гласит — «ДИСТРИКТ ВОСЕМЬ», и камера приближается к привязанному к столбу мужчине, выстроившиеся в линию солдаты поднимают винтовки. Бегущая строка внизу сообщает, что он пытался пронести бомбу на фабрику, чтобы прекратить производство одежды. Миссис Элдер отвлечена Домиником и сурово смотрит на него, пока он дуется на своем месте, и ничего не замечает, пока класс не ахает.
Миссис Элдер смотрит на телевизор, вскрикивает и выключает экран как раз в тот момент, когда солдаты стреляют, и мужчина падает, залитый кровью.
— Я думаю, достаточно математики, — неуверенно говорит миссис Элдер, — Почему бы нам не провести урок музыки? Кто хочет начать петь «Колыбельную Голубки»?
Прим шевелит губами в такт словам, но ее мысли далеко отсюда. Они скачут между Рутой в ее симпатичном голубом платье, мужчиной, оружием и кровью, пока все это не смешивается в одну картину: Рута лежит на земле, вместо живота у нее красное месиво, пропитывающее шелк, и от этого он становится блестящим и черным.
— Прим, ты не поешь, — говорит миссис Элдер, у нее бледное лицо, и она пытается сделать так, чтобы они забыли. Прим изгоняет эту картину из своих мыслей и начинает петь.
========== Глава 3. Ля ==========
Китнисс научила Прим распознавать признаки холодной зимы годы назад: ранний отлет гусей и уток; тонкий туман по утрам в конце августа; еноты с толстыми хвостами; тонкие оранжевые полосы на оранжево-черных полосатых гусеницах; гнезда ос-убийц, выстроенные на самых вершинах деревьев. В этому году Гейл учит ее признакам революции.
