Текст книги "Позывной "Хоттабыч" 10. Конец пути (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

При свете керосиновой лампы рана выглядела куда страшнее, чем в темноте. Артём, аккуратно размотав окровавленную повязку, принялся внимательно осматривать её, вглядываясь и осторожно прощупывая края. Лицо у майора стало сосредоточенным и суровым.

– Нехорошо, Илья Данилыч, – тихо и без всякой бравады произнёс он. – Очень нехорошо! Пуля не навылет. Видишь? Вошла сбоку, под ребро, а выходить ей некуда. Засела где-то внутри. В полости… – Он не стал договаривать, но я и сам всё понял. Ранение в живот, да ещё с инородным телом внутри – это почти приговор. Особенно здесь, в лесу, без врачей, без оборудования.

Прокопьич уже бредил, его дыхание было хриплым и прерывистым. Он был слаб, терял кровь, и времени на раздумья у нас не оставалось.

– Деваться некуда, – мрачно констатировал я, глядя на побледневшее лицо друга. – Ждать – значит дождаться его смерти…

Я потянулся к аптечке и взял тот самый скальпель. Лезвие блеснуло в свете лампы холодным и неумолимым стальным блеском.

– Буду доставать. Артём, авось, получится…. Попридержи его… И света побольше бы…

Майор молча кивнул, переместил лампу ближе к Прокопьичу и упёрся руками в плечи старика. Я смочил тряпицу спиртом из аптечки, протёр ею лезвие и свои руки, потом – кожу вокруг раны на теле. Старик глухо застонал от прикосновения. Подумав, я засунул скальпель в горлышко бутылочки со спиртом и основательно пополоскал им лезвие.

Глубоко вздохнув, я приставил острие скальпеля к краю раневого канала. Моё сердце колотилось где-то в горле, но рука, к удивлению, была твёрдой. Слишком много раз приходилось делать подобное раньше, в другой жизни. Жизни, которой, казалось, уже и не было.

Лезвие вошло в плоть. Прокопьич дёрнулся и закричал – тихо, исступлённо-горловым криком. Артём, стиснув зубы, всей тяжестью своего тела прижал его к нарам. Я продолжал резать, расширяя входное отверстие, пытаясь нащупать кончиком инструмента ту самую проклятую пулю.

В нос ударил тяжёлый запах крови, смешавшийся с резким духом керосина, сгорающего в лампе. По моему лбу градом катился пот, застилая глаза. Я работал почти на ощупь, торопясь и в то же время боясь сделать лишнее движение, задеть что-то жизненно важное.

И вдруг кончик скальпеля звякнул обо что-то твёрдое.

– Есть! – выдохнул я. – Держи его крепче, Артёмка!

Глава 20

Когда я брался за это дело, я отдавал себе полный отчет в своих действиях и в том, какие у Прокопьича были шансы выкарабкаться. Война для меня не новость, за долгие годы я повидал всякие виды ранений. Осколок или пуля, влетающие в тело на огромной скорости, не просто пробивают его – они разрывают плоть и сосуды, крошат кости, превращая слаженный организм в кровавое месиво.

Создаваемая ударная волна порождает обширные кровоподтеки и внутренние кровотечения. Пуля может оказаться и не обычной, а, скажем, с насечкой на носике – тогда при ударе она разворачивается внутри в уродливый металлический цветок, который почти невозможно вытащить.

Встретив преграду, свинец редко летит прямо – он отклоняется в сторону, сбрасывая по пути частицы оболочки, вытащить которые – адский труд. И далеко не факт, что он застрянет как раз напротив точки входа. Обычно он останавливается бог знает где.

Ранение – это вовсе не аккуратная дырочка с пулей в конце. Это рваная полость с окровавленной мякотью, обломками костей, белесыми и синеватыми прожилками, непрерывно сочащаяся кровью и чем-то еще малоприятным… Зрелище тяжелое. Отыскать в этой мешанине металлический фрагмент с ноготь – задача сверхсложная.

Если кто-то говорит, что достать пулю – пара пустяков, я не спорю. Пустяки, это когда у тебя дома стоит ведро лично извлеченных пуль, а на стене висит сотня благодарностей от спасенных тобой людей. Тогда – да, легко. Но в реальности, без опыта, да еще и в грязи, как сейчас, это почти невозможно.

Обычно пуля застревает, если она на излете, растеряла силу, деформировалась, или же врезалась в кость, раскрошив ее, и застряла, расплющившись. К ужасу самого ранения почти всегда добавляется неотвратимость заражение – ведь пули и стволы никто не стерилизует.

Самое правильное – перевязать рану и везти человека в госпиталь. Если затронут не живот, дать обильное питье для восполнения крови. Но в нашей ситуации о госпитале нет и речи, и лишь мы с Артёмом можем помочь Прокопьичу. И все потому, что никаких врачей в ближайшее время не предвидится – наступило время не к ночи помянутой «огромной жопы».

Я понимал всё еще до начала. Если пуля угодила в голову, шею, грудь или живот, попытка её извлечь почти наверняка добила бы раненого. Хотя иногда люди живут и с пулями внутри – тело окружает их капсулой, а иммунитет подавляет заразу.

Но это явно не наш случай – какой, нахрен, иммунитет у старика за восемьдесят? Вот именно. Во-вторых, я не был уверен, задела пуля брюшину или нет. И в-третьих, без помощи он точно умрет. Лишь эти причины и побудили меня действовать

– Почти… Почти… – сквозь зубы бормотал я, стараясь поддеть пулю, и не загнать её еще дальше вглубь. Пальцы затекли от напряжения, спина ныла. Каждая секунда казалась вечностью.

Еще одно усилие – и стальной щуп пинцета, найденного в той же аптечке, намертво сомкнулся вокруг деформированного свинца. Я медленно, миллиметр за миллиметром, потащил его наружу. Сейчас главное – не перепутать пулю и кусок кости, если она её все-таки отколола. Ну, тут уж как повезет…

Раздался влажный, неприятный звук. Пуля (аллилуйя – это была она), вся в крови и багровой плоти, наконец-то оказалась у меня в пальцах. Я швырнул её на ближайший ящик, где она глухо стукнула о деревянную крышку.

– Готово, – хрипло сказал я, откидываясь назад и вытирая лоб окровавленным рукавом.

Теперь надо проверить – в ране могут оказаться (скорее всего, так оно и есть) волокна ткани от одежды и прочий мусор, который затолкала туда пуля. Поэтому тем же пинцетом я постарался все это оттуда достать. Теперь промыть бы всё это чистой водой, но её у нас не было.

Пришлось использовать стерильные повязки из аптечки, и обработать хотя бы вокруг спиртом. Спирта здесь хватало. После – стерильная повязка. Теперь вся надежда только на самого Прокопьича. Старик до сих пор лежал без движения и не приходил в сознание. Его дыхание было поверхностным, хриплым и прерывистым.

– Жив ещё… – пробормотал Артём, глядя на неподвижное тело старика. – Как думаешь, выкарабкается? Крепкий, вроде, дедок… – выдохнул майор, опускаясь на ящик и доставая из кармана куртки сигареты. – Держи, Хоттабыч. – Вытащил он из пачки еще одну.

Мы закурили. Едкий дым лез в глаза, смешивался с запахами крови, керосина и спирта, создавая привычную мне атмосферу военного госпиталя. Снаружи пока не было слышно ни выстрелов, ни шагов. Лишь изредка доносился приглушенный шелест листьев. Матроскин тоже не подавал сигналов. Тишина была звенящей и тревожной.

Я глубоко затянулся, прислушиваясь к этой зыбкой, обманчивой тишине. Она таила в себе неизвестность. Вопрос «что дальше?» висел в воздухе, тяжелый и невысказанный. Мы сделали всё, что могли. Остальное зависело от самого старика, и, конечно же, удачи. Куда ж нам без неё?

Прокопьич вдруг задергался. Сначала это были лишь мелкие подрагивания, но через мгновение его тело затряслось в неконтролируемых конвульсиях. Голова запрокинулась, глаза закатились так, что были видны только белки, из сведенных судорогой челюстей вырвался хриплый, булькающий стон.

Он явно умирал, и я это чувствовал. Не помогло, значит, моё хирургическое вмешательство, а то и ускорило неизбежный конец. Выходит, какие-то важные органы всё-таки были задеты пулей. Я рухнул на колени рядом с ним, схватил его за плечи, пытаясь удержать, прижать, остановить это дергающееся тело.

– Прокопьич! Держись! – закричал я, уже не узнавая собственного голоса. – Держись, друг! Держись!

Судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Он затих. Последний выдох вырвался из его груди и больше не сменился вдохом. Взгляд, ничего уже не видящий, уставился в потолок сарая. Умер. Умер у меня на руках, в этом проклятой заброшенной землянке, доверху набитой оружием.

– Он умер… – подтвердил Аркадий, не найдя пульса у старика.

И вдруг что-то во мне оборвалось. Я отпустил его бездыханное тело и вскочил на ноги, сжав кулаки.

– Да будь оно всё проклято! – воскликнул я, обращаясь к этому безжалостному миру, к небу, к этой войне, к грязи и крови.

Я кричал, и голос мой срывался на хрип, но сила моих слов буквально тонула в гнилых бревенчатых стенах землянки и зеленых ящиках, не находя выхода. Артём молча смотрел на меня, и в его глазах читалась лишь усталая скорбь и покорное принятие неизбежности. И это его молчание обожгло меня сильнее любого истошного крика.

И в этот миг всё вокруг утратило последние следы реальности. Гнилые стены поплыли, как в дурном сне, затянутые сизым дымом сигарет и пропитанные острым запахом крови. Зелёные ящики с оружием потеряли свой «вес и объём», став плоскими и двухмерными театральными декорациями.

Даже мертвое тело Прокопьича на полу казалось восковой куклой, грубой и нелепой подделкой под настоящего человека. Мир стал иллюзорным, ненастоящим и картонным, в котором совершенно нет никакого Высшего Смысла. Но он, как липкая паутина, продолжал удерживать нас в этой иллюзии жизни, как запутавшихся мелких мошек.

Чувство собственного «я» начало расползаться, как чернильное пятно на промокашке. Где оно заканчивалось и начиналась эта проклятая землянка? Мы были едины – я и пыль на ящиках, я и холод металла, я и безмолвие смерти. Границы тела растворились, и мир хлынул внутрь меня, заполняя пустоту: я чувствовал сырость земли под полом, шелест листьев снаружи, даже «тяжесть» неба, давящего на мои плечи, словно я мифический Атлант. Не было ни меня, ни мира – была лишь одна единая, всепоглощающая Вселенная.

И в этом странном состоянии я увидел, как черты Артёма начали стремительно искажаться. Кожа натянулась на скулах, превратившись в желтоватый дырявый пергамент, сквозь который было видно даже зубы. Глаза ушли вглубь орбит и загорелись в них холодным, нечеловеческим зеленоватым светом.

Из-под обычной одежды проступили шипастые и темные, будто вырезанные из самой Тьмы, доспехи. И молодой майор в считанные мгновения превратился в древнего, высохшего Кощея, который даже не смог выпрямится во весь свой громадный рост, а его макушка, украшенная железной короной, воткнулась в бревенчатый потолок землянки.

Но на этот раз я даже не удивился. Сквозь пелену, стоящую перед глазами, я сумел поймать его взгляд и хрипло, с огромным усилием, выдавил:

– Давненько не виделись, твоё бессмертие! Как сам?

– Хоттабыч… – голос Кощея срывался, пропадал, словно радиосигнал при помехах. – Насилу тебя отыскал… Связь дерьмо, аватар тоже не лучшего качества. Не падай духом, старый! Ты всё ещё можешь… очень многое можешь…

Рука Кощея медленно поднялась. Длинный костлявый палец указал на меня, а потом на бездыханное тело Прокопьича. Зеленоватый огонь в глазах вспыхнул ярче, в нём читалось не злорадство, а древнее, бездонное знание. Казалось, он видел нити реальности, сходящиеся здесь, в этой точке.

И тут же кошмарное видение стало таять и уменьшаться в размерах. Тени собрались обратно в углы, пергаментная кожа наполнилась жизнью, скулы округлились, а в глазах погас зеленый свет, сменившись привычной усталостью. Артём стоял передо мной, прежний Артём, похудевший и посеревший от усталости. Он тяжело дышал, будто только что вернулся с тяжелейшей пробежки.

– Что? – прошептал он, смотря на свою дрожащую руку. – Что это было? Чёрт, это опять повторилось… – Он тряхнул головой, с силой проводя ладонью по лицу, смахивая остатки жуткого образа Кощея. – Господи, только не это… Только не сейчас… Прости, Хоттабыч, но я, кажется, схожу с ума!

Я не ответил ему, поскольку всё ещё не чувствовал больше ни ног, ни рук, ни биения сердца в груди. Я был абсолютно опустошен и безмолвен. Даже мыслей никаких не было. Было лишь ощущение невероятной тишины. И в этой тишине я внезапно ощутил себя… чем-то бо̀льшим, чем просто человеком.

Я был точкой, из которой расходятся нити, пронизывающие всю окружающую реальность. Я чувствовал пылинки в воздухе, слышал тиканье своих собственных часов под окровавленным рукавом, ощущал холод смерти, исходящий от тела Прокопьича, и тепло жизни, исходящее от Артёма.

Я был всем… И ничем… Я был этим… над этим… под этим… внутри этого… Это сложно объяснить и подобрать правильные слова. В этот момент я был… я был подобен Богу, Творцу, Создателю. И в этом не было ни радости, ни гордости – лишь холодное, безразличное знание. Факт.

И тогда из этой «божественной прострации» родилось одно-единственное, огненное и страстное желание. Не просьба, не мольба, а приказ, идущий из самой глубины того, кем я сейчас себя ощущал. Да, я желал, я хотел, я требовал в конце концов!

Чтобы тишина в груди сменилась ровным дыханием, а остекленевшие глаза вновь обрели хитрющий огонек, чтобы и без того морщинистое лицо сморщилось еще больше от весёлой улыбки. Я желал, чтобы умерший старик не просто дышал – я требовал, чтобы он был жив. Чтобы он был здоров. Чтобы его смерть была отменена, вырвана с корнем, переписана заново по моей воле.

Я не шевелился. Не произносил слов. Я просто смотрел на него и желал. Вкладывал в это желание всю ту неизмеримую мощь, которую ощущал мгновением ранее. И у меня это получилось. Сначала раздался резкий, судорожный вдох. Грудная клетка Прокопьича дернулась. Потом он зашелся в истерическом кашле, свернувшись в позу эмбриона. Его веки дрогнули, и взгляд, еще мутный, но уже живой и осмысленный, пополз по моему лицу, потом перескочил на Артёма и вновь вернулся ко мне.

– Лять-перемать! – прохрипел старик с непередаваемым удивлением. – А вы чего такие кислые, ребятки? И чего это со мной было?

Артём отшатнулся, уставившись на Прокопьича широко раскрытыми глазами. Его лицо было белее известки, а в глазах плескался чистый, неразбавленный ужас. Я, еще не до конца выскочивший из состояния «бога», чувствовал, как хлещет у него из надпочечников кортизол[1] и адреналин.

– Он… Он же… – севшим голосом произнёс Артём, тыча пальцем в старика. – Я же сам проверял… Пульса не было! Он был мёртв! Мёртв! Понимаешь⁈

– Т-с-с… тихо, Артём! – Старик приложил палец ко рту. – Аж в ушах звенит…

Прокопьич медленно и с явно различимым хрустом уселся на ящиках, сбросив ноги на пол. Он выглядел так, будто его просто выдернули из глубокого, но не самого приятного сна.

– Мёртв, говоришь? – он недоверчиво фыркнул, и в его глазах мелькнул тот самый хитрющий огонёк, появления которого я только что так страстно желал.

– Да, мёртв! – Майор закивал головой, словно китайский болванчик. – Мертвее некуда!

Старик замер, словно прислушиваясь к себе.

– Ощущения не из приятных, – наконец произнёс он, – будто по мне каток проехался… Но сообщения о моей смерти сильно преувеличены! – Процитировал Прокопьич известную фразу, принадлежащую Марку Твену.

Взгляд старика упал на тёмно-багровое, слипшееся пятно на боку. Его лицо омрачилось.

– Простите ребятки, что подвел… – пробурчал Прокопьич, оттягивая пропитанную кровью материю, чтобы разглядеть рану. – Ы-ы-ы…

Старик потерял дар речи и замер, словно истукан. Лишь его пальцы, шершавые и узловатые, принялись елозить по скользкой коже там, где всего мгновение назад зияло пулевое отверстие. Он водил ими всё настойчивее, с нарастающим недоумением, а затем и с первыми проблесками изумления. Раны не было. Ни сочащейся кровью дыры, ни коросты, ни шрама – ничего.

– Да быть того не может… – прошептал дед, и его хриплый голос дрогнул. – Артём, глянь-ка! У тебя глаза помоложе…

Майор, всё ещё бледный, бросил на меня быстрый, почти панический взгляд, а затем опустился на колени перед Прокопьичем. Пальцы майора ощупали бок старика. Затем еще раз и еще. Он вглядывался, водил ладонью, стирал густеющую кровь намоченными в спирте бинтами, обнажая кожу.

– Нет… – наконец выдохнул Артём. – Нет раны. Совсем нет… даже царапины какой…

Он отдернул руку, будто прикоснулся к раскалённому металлу, и поднял на меня свой взгляд. Казалось, его мозг отказывается складывать увиденное в хоть сколько-нибудь логичную картину. Смерть. Воскрешение. Исцеление. В его мире неумолимых законов физики для этого не было определений.

Прокопьич же сиял. Он поворачивался, разглядывая свое целое тело, похлопывал по ребрам ладонью и разражался счастливым смехом.

– Видал, майор? – просипел он, тыча пальцем в свой бок. – Чудо-то какое! Была дыра, да сплыла!

Наконец старик медленно повернул голову ко мне. И в его старческих выцветших глазах разгорался настоящий восторг. Но не детский и наивный. Это был восторг древнего и мудрого шамана, наконец-то узревшего лик самого могущественного Небесного Духа. Его лицо, всё ещё бледное от пережитой смерти, расплылось в широкой и почти безумной улыбке.

– Так и знал, Данилыч, – хохотнул Прокопьич, – ты не простой старикан. Колись, гад, кто ты такой? Ангел Господень, или Демон из Преисподней?

– Ну, вот, дожил, – укоризненно произнёс я, – вместо спасибо, попал на допрос.

Я потянулся к пачке сигарет, которую майор оставил на ящиках с патронами, неспеша раскурил, чувствуя, как взгляды моих боевых товарищей впиваются в меня, словно буравчики. В воздухе повисла тягучая густая тишина, нарушаемая лишь хриплым посвистом Прокопьича и частым, нервным дыханием Артёма.

– Так кто ты? – не выдержал майор. Его голос сорвался на фальцет, и он сглотнул, пытаясь вернуть ему командирскую твердость. – Что это было? Ты… ты что, правда…

Он не решался открыто произнести слово «бог». Оно казалось ему таким неуместным здесь, в пыльном подвале, пропахшем порохом, кровью и табаком. Прокопьич перехватил инициативу. Он поднялся с ящика, по-прежнему двигаясь с осторожной старческой неловкостью, но в глазах его плясали уже не хитрющие, а ликующие бесенята.

– Дурак ты, Артёмка, – буркнул старик, но беззлобно. – Кто же такие вопрос задаёт?

Артём же продолжал смотреть на меня взглядом человека, который видит, как законы мироздания рассыпаются в прах у него на глазах.

– Но пульса же не было, – упрямо повторил он. – И рана… Данилыч! Я же видел!

– Видел, – согласился я, выпуская струйку дыма. – И пульса не было. И рана была. А теперь нет. Или ты уже самому себе не веришь?

Я посмотрел на него прямо, и майор не отвел взгляд. Он верил своим глазам и своим рукам, но принять это было невыносимо сложно.

– Так это… – кашлянул в кулак Прокопьич. – Молиться, что ли, на тебя теперь надо?

Он произнёс это с таким дурашливым видом, и это было так нелепо, что я не выдержал и рассмеялся. Следом за мной, хлопая ладонью себе по ляжкам заржал и сам старикан. Только майор продолжал пялиться на нас, не зная, как на всё это реагировать.

[1] Кортизол – это стероидный гормон, вырабатываемый надпочечниками, известный как «гормон стресса». Он играет ключевую роль в регуляции обмена веществ (белков, жиров, углеводов), поддержании артериального давления, контроле уровня глюкозы в крови, а также в работе иммунной и нервной систем. Его уровень колеблется в течение дня и повышается в ответ на стресс

Глава 21

Наш с Прокопьичем смех стих так же внезапно, как и начался. А затем возникла неловкая пауза, которая слегка затянулась. Майор даже начал нервно постукивать пальцами по прикладу своего автомата.

– Молиться? – наконец сказал я, и мой голос прозвучал до удивительного обыденно, почти буднично, учитывая только что произошедшее Чудо. – Да хоть сейчас помолись, коли охота, Прокопьич. Только толку-то? Молитва – она для того, кто верит… А во что веришь ты, старый? И ты, Артёмка? – Я сделал еще одну глубокую затяжку, наблюдая, как дым кольцами уплывает в тусклый свет керосиновой лампы.

– Так кто же ты? – снова, уже тише и отчаяннее, спросил Артём. – Чудо… воскрешение… Так не бывает…

– Бывает, – возразил я. – Просто не так часто, как хотелось бы. Ты вот всё ищешь названия, майор. Ангел, демон, бог… А я тебе скажу проще: не парься над этим, и прими, как данность. Что коты говорят, ты тоже поначалу верить не хотел…

– Так он всё-таки говорит, этот ваш Матроскин? – хохотнул старик. – Значит, мне не почудилось, и я не сбрендил?

– Не почудилось, дружище! – Я мотнул головой. – Кот у меня тоже замечательный.

– Что же с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? – задался вопросом Прокопьич.

– Много чего, старичок… В двух словах и не рассказать, – пожал я плечами.

– Ну, так расскажи в трёх, – не унимался Прокопьич. – Мы, вроде, пока и не спешим никуда…

В схроне снова воцарилась тишина, но теперь она была иной – не шоковой, а ожидающей. Майор медленно опустился на ящик рядом с воскрешённым мной стариком. И с непередаваемым интересом посмотрел мне в глаза.

– Может быть, – произнёс он, – ты знаешь, и что со мной происходит?

– Догадываюсь, – не стал я скрывать. – Ты не сходишь с ума, Артёмка – не переживай на этот счет. Просто один мой хороший друг не нашел другого способа, как связаться со мной…

– Так это правда? – потрясённо воскликнул майор. – Этот твой… хороший друг… он реально залезает в мою шкуру? И в голову тоже?

– Прости, Артём, но это так, – повинился я перед майором. – Ты здесь совершенно не виноват…

– Но почему? – перебил он меня. – Почему именно я?

– Похоже, что ты подходишь ему как сосуд…

– Какой, нахрен, сосуд⁈ – нервно воскликнул Артём Сергеевич.

– Сосуд для его аватара. И к тому же, ты сейчас самый ближайший ко мне человек… Я же говорю, что в двух словах всего не рассказать! – И я виновато развёл руками.

– Чувствую, что без бутылки здесь не разобраться! – влез в разговор Прокопьич, выставляя на стол распечатанную бутыль с медицинским спиртом, которого в землянке было просто завались. – Напиваться не будем, но смазать мозги лишним не будет! – с видом знатока произнёс он. – Давай Данилыч, рассказывай, пока нас эти уроды не отыскали.

– Верно подметил, старый, – согласился я, глядя на бутыль. Спирт был сейчас к месту. После всего, что приключилось. Не для храбрости, нет. А чтобы немного успокоиться и язык развязать. А то из меня рассказчик еще тот.

Прокопьич нашел в землянке три жестяных кружки, громыхнул ими по ящику, на котором стоял спирт. Разлил прозрачную, как слеза, жидкость по кружкам. Резкий, знакомый до слез запах ударил в нос, сразу вызвав фронтовые воспоминания. И из этой жизни, и из той…

– Ну, – старик ткнул в меня кружкой, – начинай, Данилыч. С самого начала начинай!

Я отпил. Огонь прошел по горлу, разлился теплом внутри. Говорить было трудно. Не потому, что не хотел. А потому, что слова, подходящие к такому рассказу, казались слишком неуклюжими, слишком простыми для того пути, что мне пришлось пройти в двух таких похожих, но вместе с тем и таких разных мирах.

– Началось всё с того, что я не совсем умер… – начал я, вертя пустую кружку в руках. – Вернее, умер. Это точно. С такими повреждениями не живут… Особенно столетние деды, на которых просто чихни, они копыта и склеят… – Буквально в нескольких словах я поведал Прокопьичу (майору об этом было хорошо известно) о своей уличной схватке с бандитами, о том, как заземлил этихутырков, и сам отдал Богу душу. – А затем – темнота. Тишина. Вообще ничего, лишь серый туман забвения…

– Точно! – воскликнул Прокопьич. – Видел и я энтот туман! А потом ты меня из него выдернул, Данилыч. И теперь я, как новенький!

Майор напрягся, его глаза сузились:

– А потом?

Он ждал логического объяснения всему происходящему в последнее время. И я постарался его не разочаровать.

– Потом… Потом туман забвения развеялся и исчез совсем. А я оказался под пронизывающим ветром на одной из горных вершин, сверкающих ледяным великолепием…

Я поведал своим изумлённым слушателям, как принял Святогорову Силу, а затем очнулся на алтаре под ножом жреца из Черного Ордена СС в тысяча девятьсот сорок третьем году. Сказать, что мой неторопливый рассказ произвёл впечатление, это вообще ничего не сказать.

После того, как старик начислил «по второй», и мы в очередной раз «промочили горло», я продолжил. Стараясь не раздувать повествование, я вкратце поведал моим соратникам о том мире, в котором возродился вновь, использовав тело моего молодого двойника, погибшего на алтаре фашистов.

Поведал о том, как этот мир был похож на наш родной, и как отличался от него наличием самой настоящей магии. Рассказал о своих битвах с вражескими магами, языческими богами, титанами и еще с незнамо какой хренью. Когда мой рассказ дошел до знакомства с Кощеем, Артём вздрогнул, как будто что-то почувствовал.

– Это ведь он? Он врывался в меня уже несколько раз? – нервно спросил майор.

– Да, – ответил я, – ты прав – это он.

– Продолжай, – попросил Артём, – не буду больше перебивать.

Дальше я поведал о нашей победе над фашистской Германией, о своей битве с бесноватым фюрером, оказавшимся марионеткой титана Кроноса, и залипанием во временном коконе, в котором мне пришлось провести длительное время. Свои послевоенные приключения я описывал куда более поверхностно, упомянув лишь, что тоже влезал в голову к хорошему парню Мамонту Быстрову в виде аватара.

Свои приключения на Кромке я не стал подробно описывать. Лишь встречу с Матроскиным упомянул, и договор с Ящером, после ритуала которого вдруг оказался в исходной точке своего вояжа на тот свет. Да еще и живым…

– Вот как-то так всё и было… – с хрипами в горле и слезами на глазах закончил я своё необычайное повествование. – Как-то так…

Прокопьич молча налил еще по кружке. Рука его не дрогнула, но взгляд был устремлен куда-то далеко. Тишина в землянке повисла густая, тягучая, как та смола. Артём сидел, уставившись в стол, его пальцы бессознательно чертили что-то на прикладе автомата. Первым очнулся старик.

– Н-ну и история… – выдохнул он. – Два мира, смерть, возрождение, магия… Да я б ни в жисть в такую хрень не поверил…. А тут… – Он ткнул пальцем в свой заскорузлый от крови бок. – Тут дыра была… от пули. А теперь её там нет! Ни дыры, ни пули. Ну, и как тут не поверить? А, Артём?

Майор медленно поднял взгляд на старика, но ничего не ответил. В землянке снова стало тихо. Слышно было, как потрескивает фитиль керосиновой лампы и трещат на улице сверчки.

Тишина затягивалась. Прокопьич тяжело дышал, уставившись в свою кружку, будто пытаясь разглядеть в горючей жидкости ответы на все вопросы.

– А теперь вот сидим тут, шило[1] глушим, и я снова жив, – наконец произнёс старик и отхлебнул из кружки.

Артём, наконец, перестал водить пальцем по прикладу автомата и резко поднял голову. Его глаза, обычно холодные и собранные, сейчас горели каким-то внутренним огнём.

– Хорошо, – проговорил он хрипло, откашлявшись. – Допустим, я верю. Да и глупо не верить, если уж вложил персты в раны, а они исчезли… Но ответь мне на один вопрос: зачем это всё?

– Действительно, – оживился и Прокопьич, – зачем тебя… такая могучая сила, да через всю эту… хренотень с мирами… вернула обратно? Просто так, чтобы ты меня оживил и байки свои рассказал? Нет же! Значит, дело здесь есть у тебя… Серьёзное! – Он обвёл взглядом землянку, залитую желтым светом коптилки. – Ты не просто так сюда вернулся, Данилыч! – подытожил он.

Я тяжело вздохнул, ведь старик, по сути, озвучил самый главный вопрос, на который у меня не было простого ответа. Только какое-то смутное чувство, разобраться с которым я так и не смог.

– Нет, не просто так, – тихо согласился я. – Я чувствую это, но тоже не понимаю, почему?

– А этот твой Кощей? – тихо спросил Артём. – Это не опасно для… для моего мозга?

– Не опасно, – заверил я майора. – Ты сильный, Артём, и ты не сломаешься. Иначе, он тебя не выбрал бы…

Майор долго смотрел на меня. Потаённый страх в его глазах медленно уступал место жгучему интересу.

– И что теперь? – спросил он уже твёрже. – Как долго мне терпеть его неожиданные проявления?

– Не знаю, – честно признался я. – Он хочет помочь мне, но не может надолго закрепиться в этом мире.

– Надолго… – хмыкнул Артём, передернув плечами. – Надо срочно решать твои проблемы, Данилыч. Чего-то мне не хочется больше выступать в роли какого-то «сосуда». Хочешь, мы с тобой устроим «мозговой штурм»? Глядишь и выплывет что-нибудь… Вот что тебя сейчас беспокоит больше всего? В чем ты сомневаешься? Что тебе спать спокойно не даёт?

– Не что, а кто! – хрипло хохотнул старик. – Утром точно их увидим…

– Нет, я не об этом, – качнул головой Артём Сергеевич. – Это – враг явный. С ними большого ума не надо, увидел – стреляй! Что не так, Данилыч?

– Да всё не так! – нервно воскликнул я. – Не должен я был вернуться и воскреснуть! А если бы и воскрес, то в тот же миг должен был склеить ласты! Не живут столетние деды с такими травмами! Да у меня от горла ничего не осталось – а тот утырок его в хлам раздавил! В моем старом мире это считалось бы настоящим чудом! А чудес там – кот наплакал…

– Погоди-ка, – оставил меня Прокопьич, хлопнув себя по залеченному мной боку, – а это, тогда, как понимать? Не чудом?

– Чудом, – согласился я. – Но это сделал я… А в моём старом мире такое провернуть было бы невозможно.

– Ты хочешь сказать, что это мир тоже только похож на твой, но это не он? – сформулировал мою мысль майор.

– Я все время пытаюсь это узнать, – пожал я плечами. Но если это так, кто-то или что-то рассчитало всё до миллиметра и до секунды. Каждую пылинку и травинку, каждое движение и каждый наш вздох…

Артём медленно поднялся с ящика, на котором сидел, его тень заколыхалась на бревенчатой стене.

– Считаешь, что мы пешки в чьей-то игре? – спросил он. – И кто, по-твоему, этот кукловод? И вообще, в чем смысл? Нет! Мы опять пошли по тому же кругу! Забудем! Что еще тебя напрягает в этом мире, Илья Данилыч? Подумай хорошенько! Сосредоточься, как следует! Ну же?

– Еще больше моего чудесного выздоровления меня напрягают дальнейшие события…

– Что ты имеешь ввиду? – не понял майор.

– А никого не удивило, что судят столетнего старика за двойное убийство крепких отморозков? Причем этот старик ветеран войны, орденоносец, бывший сотрудник НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ? Не удивляет? Нет?

– А в чем проблема, Данилыч? – пожал плесами Артём Сергеевич, явно не понимая, куда я клоню. – Возрастного ценза у нас для зоны нет.

– В моём мире эту историю бы крутили по всем каналам зомби-ящика, по Интернету…

– В газетах, – подсказал Прокопьич.

– Насчёт бумажных газет не скажу, по-моему, их уже никто не читает. К тому же, этим стариканом убиты сразу двое детей могущественных олигархов.

– Так вот и ответ! – радостно оскалился майор. – Они-то и передавили весь информационный трафик!

– И нигде не вылезло? – Я криво усмехнулся. – Как говорил товарищ Станиславский – не верю! Как-то всё ненатурально, что ли. Как отражение в кривом зеркале, или в кошмарном сне, когда никак не можешь проснуться.