Текст книги "Позывной "Хоттабыч" 10. Конец пути (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Меня грубо подхватили под мышки двое охранников и, волоком, по бетонному полу, поволокли к двери. Ремизов нервно поправлял манжеты, отдавая тихие, отрывистые приказы своим людям. Ангар ожил, зазвучали тревожные голоса, затрещали рации.

Меня втолкнули на заднее сиденье черного внедорожника. Рядом устроился один из охранников, массивный, с каменным лицом. Другой сел за руль. Ремизов – на пассажирское сиденье спереди.

– Гони! – бросил он, не оборачиваясь. – Сначала оторвёмся, а затем – на запасную точку!

Двигатель взревел, и машина рванула с места, вылетая из ворот ангара. Мы неслись по промышленной зоне, сворачивая с одной пустынной улицы на другую. Водитель лихо работал рулем, но сквозь шум мотора и свист ветра уже пробивался другой звук – настойчивый, растущий гул других, преследующих нас автомобилей.

– Не отстают, босс, – буркнул водитель, бросая взгляд в зеркало. – Похоже наше прикрытие уработали, гады!

Ремизов обернулся, его взгляд скользнул по мне, полный ненависти, и утонул в наблюдении за погоней. По стеклу рядом с моей головой вдруг дробно застучали «капли». Но это был не дождь – пули. Охранник рядом со мной рывком пригнул мою голову вниз.

– Прибавь ходу! – приказал олигарх водителю. – Дай мне ствол! – требовательно рявкнул Ремизов, протягивая руку назад. Охранник послушно сунул ему в ладонь пистолет.

Внедорожник вильнул на развилке, пытаясь уйти от преследования, и резко вынесся на мост. Река внизу вилась темной и холодной лентой. Однако впереди, на другом конце моста, возник еще один автомобиль, перекрывая выезд. Ловушка сработала – сзади подпирали преследователи, впереди дорога тоже была закрыта.

– Прорывайся! – истошно закричал Ремизов.

Но было поздно. Водитель уже резко дернул руль, пытаясь развернуться, но на скользком, покрытой утренней росой асфальте машину понесло. Раздался оглушительный треск ломающегося ограждения, и мир перевернулся. Несколько ударов, сокрушающих металл и стекло, и ледяная вода хлынула внутрь.

Удар был сильным. Я видел, как голова водителя мощно разворотила боковое стекло, и он замер. Вода быстро прибывала, холодная, как сама смерть. Ремизов и охранник, сидевший рядом со мной, отчаянно пытались что-то делать, били стекла, матерились, пытаясь выплыть из стремительно погружающегося в реку джипа.

Я тоже попытался дернуться, но мои связанные руки оставляли совсем мало места для манёвра. А разорвать прочные путы я не мог. Темнота сдавила виски. Легкие горели, требуя воздуха. Последнее, что я почувствовал перед тем, как сознание уплыло, – это тишину, наступающую сквозь хаос, и ледяное объятие реки.

* * *

Я очнулся от ровного, спокойного треска. Я сначала не разобрался, что это, но через мгновение понял – это трещат дрова в печке. Воздух был густой, теплый, ароматно пахло дымком старой древесиной, вареньем и еще чем-то лекарственным. Я лежал на узкой, но мягкой кровати под стеганым лоскутным одеялом. Каждая клеточка тела ныла, отдаваясь тупой болью в висках.

Я медленно перевел взгляд. Низкий бревенчатый потолок. Занавески в мелкий цветочек. А в старом кресле у большой русской печи сидела старушка. Благообразная, в простом темном платье, с тёплой шалью на плечах. Она что-то тихо вязала на спицах, ее движения были точными и неторопливыми. Казалось, так она сидела здесь вечность, ожидая, пока я проснусь.

Я немного пошевелился. Она тут же подняла на меня спокойные, ясные глаза.

– Ну, вот и хорошо, касатик, – сказала она голосом, в котором мне послышалась мудрость бесконечных лет, – что очнулся. Не шевелися пока. Сильно уж потрепала тебя речная стремнина…

Я хотел спросить, где я и что со мной произошло, но из горла вырвался лишь хриплый, болезненный стон. Боль, тупая и разлитая по всему телу, накрыла меня новой волной. Перед глазами заплясали 'мушки, а потолок пустился в хоровод. Я зажмурился, пытаясь переждать этот неприятный и болезненный приступ.

– Терпи, милок, терпи, – послышался надтреснутый, но удивительно твердый голос. Я открыл глаза и увидел, как старушка отложила вязание и приблизилась ко мне. Ее движения были бесшумными и плавными, словно она не шла, а скользила над выскобленным едва ли не добела деревянным полом. В ее бездонных, словно два темных озера, глазах читалось спокойствие, которое показалось мне сверхъестественным после только что пережитого хаоса.

Она наклонилась ко мне, и я почувствовал смесь запахов: сушеных трав и грибов, воска и чего-то древнего, забытого – словно пыль со старинных манускриптов. Ее пальцы, сухие и узловатые, как корни старого дерева, коснулись моего лба. Прикосновение было легким, почти невесомым, но по моему телу сразу же пробежали мурашки. Мне показалось, будто от ее пальцев исходит едва заметное тепло, и странное ощущение – будто кто-то заглядывает мне прямо в душу, прекрасно наблюдая все мои страхи и боль.

Мысли о Ремизове, об аварии, о ледяной воде смешались с этим жутковатым, ирреальным ощущением. Где я? Как она меня нашла? Как донесла до своего дома? Почему не вызвала врачей и милицию? Ее бесстрастное, все понимающее лицо внезапно показалось мне не ликом доброй бабушки, а маской чего-то гораздо более древнего и таинственного. Суеверный страх, острый и холодный, кольнул меня острее телесной боли.

«Ведьма?» – мельком пронеслось в воспаленном сознании. —

Она будто прочла мои мысли. В уголках ее глаз собрались лучики морщин, сложившиеся в подобие иронической усмешки.

– Не бойся, касатик, не съем, – произнесла она, и ее голос зазвучал так, будто доносился из-под земли. – Давно уже таким не занимаюсь… – И она весело хихикнула в сухой кулачок.

Вот и поди, пойми, шутит она или…

– Твою душу и тело река отринула, видать, на роду другое у тебя написано. Вот только странно, что я никак разглядеть этого не могу… – Задумчиво наморщила она лоб. – Значит, не твой еще час. А я уж как могу, тело твоё подлатаю.

Не говоря больше ни слова, она отошла к печи, где на железной плитке стоял старый, почерневший от времени чугунок. Она зачерпнула из него деревянной ложкой густую, темную жидкость, пахнущую полынью и чем-то горьким. Вернувшись, она одной рукой придержала мою голову, а другой поднесла ложку к моим губам.

– Пей, касатик. Горько, но жизнь потом слаще казаться будет, – скомандовала она тоном, не терпящим возражений.

Отвар и впрямь был ужасно горьким. Я скривился, едва сглотнув, но по телу тут же разлилось тепло, почти жар, боль в висках отступила, сменяясь тяжелой, дремотной расслабленностью. Мысли начали путаться.

Затем она достала из скрытую в складках безразмерной юбки небольшую берестяную коробочку. Внутри лежала густая, темная мазь. Старушка принялась втирать ее в мои запястья, где еще краснели следы от веревок, и в виски. Ее прикосновения были ритмичными и уверенными, она что-то бормотала себе под нос на непонятном, певучем языке, похожем на старорусский.

Казалось, всё вокруг наполнилась шепотом, звучашим в унисон с её бормотанием – треск поленьев в печке, шелест листьев за окном деревья, скрип половиц, тих шебуршание мышей в подполе. Я засыпал. Проваливался в глубокий, бездонный сон, и мне снилось, будто я до сих пор лежу на дне реки, а над водой склонилось лицо этой старухи, огромное, как луна, и ее глаза-озера смотрят в самую мою глубь. И сквозь воду доносится ее голос: «Спи, касатик, спи. Заживает. Затягивается. Твое еще впереди».

Я приходил в себя медленно, словно всплывая с огромной глубины. Каждый раз, пробуждаясь, я заставал ее возле печи: то помешивающую тот самый горький отвар, то разминающую в ступе засушенные травы, от которых воздух становился густым и пряным. Прошло уже несколько дней, а может, всего один – время здесь текло как-то по-иному, замедленно и плавно, словно подчиняясь ритму, заведённому этой старушкой.

Боль отступила, сменившись ужасной слабостью. Я даже моргать мог с трудом, а не то что с кровати встать. Я лежал и наблюдал за хозяйкой избы, а в голове роились тревожные, обрывочные мысли. Да и те двигались настолько вяло и апатично, словно являлись продолжением моего полного физического бессилия.

Пока я находился здесь – больше в избушке не появился ни один живой человек. Как же тогда она одна, хрупкая с виду старушенция, вытащила меня из реки? Эта мысль не давала мне покоя. И почему никто не ищет меня? Ни люди Артёма Сергеевича из «конторы», ни тюремщики, ни милиция, ни даже люди Ремизова? Словно мир за стенами этой избы перестал существовать.

Мой взгляд скользил по углам, выискивая… что? Помело? Ступу? Древние руны, символические знаки на дверях и окнах? Но я ничего не находил – ведь этом мир совсем иной, не знающий магии. Вместо этого я видел пучки сушеного зверобоя и душицы, аккуратно развешанные под потолком, горшок с геранью на подоконнике, расшитые петухами полотенца. Все как у всех. Вернее, как когда-то было у деревенских бабок-знахарок в моём далёком детстве.

Но, всё-таки, были и другие детали. Пусть, не сразу, но я их приметил. На полке, рядом с банками варенья, стояли склянки с мутными жидкостями и сушеными кореньями причудливой формы. То тут, то там взгляд падал на плетёные амулеты и обереги. Хотя, в общем-то, тоже ничего необычного.

Но главное – ее взгляд. Эти темные, проницательные глаза, видевшие, казалось, не меня, а что-то сквозь меня. Она знала, о чем я думаю, еще до того, как я успевал открыть рот. Прямо, как мой ментальный дар, в том, волшебном мире, который я безвозвратно потерял… Или никогда там не был, а мне все привиделось в момент клинической смерти.

В очередной раз она подошла ко мне с той самой берестяной коробочкой.

– Поворачивайся на бок, милок, спинку нужно прогреть, – скомандовала она.

Я послушно повиновался – мне постепенно становилось всё лучше и лучше. Ее пальцы, горячие, почти обжигающие, касались моей спины, и я вздрагивал, чувствуя боль от множественных ушибов. Она что-то буркнула себе под нос, и затем на кожу легло теплое месиво. Запах был смолистым, хвойным, с примесью какой-то незнакомой горечи.

– Ребра тебе поправила, – заметила она, втирая мазь круговыми ритмичными движениями, – они не сломаны были – всего лишь треснули. А вот душа… душа твоя, касатик, помята куда сильнее тела.

От ее прикосновений и временами неразборчивых слов боль действительно отступала, растворяясь в волне приятного тепла. Как-то раз она принесла не мазь, а странный предмет – гладкий темный камень, отполированный до блеска, похожий на гальку, но тяжелый и теплый на ощупь.

– На «солнышко» положи, милок – сказала она. – И уйдет твоя тревога.

Я, скептик до мозга костей, прошедший огонь, воду и медные трубы, послушно принял камень и положил на солнечное сплетение. И о чудо – уже давно сжатый в нервных тисках внутренний комок начал расслабляться. Я смотрел на старуху широко раскрытыми глазами, и она, поймав мой взгляд, лишь печально усмехнулась:

– Земля всё помнит и всё лечит. Люди забыли, а камни – нет.

И снова это двойственное чувство: безмерная благодарность за облегчение и думки, что для обычного мира, куда я вернулся, все это ненормально, неправильно, не вписывается в общую картину. Она не просто знает травы. Она знает что-то еще. Что-то древнее и пугающее. Она не просто знахарка, она – настоящая ведьма. Ведающая сокровенные тайны, недоступные простым смертным.

Дни текли медленно, сливаясь в череду дремы, травяных отваров и ритуалов с мазями. Как-то раз у меня поднялась температура. Ломота в костях сменилась огненным жаром. Я метался в бреду, перед моими глазами проплывали знакомые лица: Кощея, товарища Сталина и Берии, Петра Петровича (он же Александр Дмитрич) – моего бывшего командира и в том, и в этом мире, профессора Виноградова, полковника Легиона и неразлучных Бима и Бома.

Старушка, понаблюдав за мной некоторое время, отошла в самый темный угол избы и достала оттуда запыленную глиняную миску, корявую и слегка треснувшую. Она наполнила её дождевой водой, собранной, как она позже расскажет, «в полнолуние, на убывающую луну».

Бабка долго стояла над этой водой, что-то шепча над ней, а затем провела над поверхностью руками. Моему измученному сознанию показалось, будто вода в миске на мгновение вскипела, а затем вспыхнула тусклым серебристым светом. Без лишних слов она омыла мне этой водой виски и грудь.

Жар отступил почти мгновенно, словно его и не было, разогнав плоды моего воспаленного сознания. Хотя я, признаюсь честно, был очень рад еще раз повстречаться со своими друзьями и боевыми соратниками. Пусть даже и в такой странной форме. После этого я моментально заснул с одной мыслью, что это было уже не знахарство – это было настоящее колдовство.

В другой раз я проснулся от странного заунывного звука. Старушка стояла на полу на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону. Перед ней на полу был рассыпан какой-то порошок, дорожки которого складывались в причудливые узоры, напоминающие лабиринт.

Она не пела, а «подвывала» – низкий, вибрирующий звук, от которого дребезжало стекло в оконце и сковородка на печи. Воздух в избе стал густым, насыщенным, им было трудно дышать. Мне казалось, что этот «вой» входит прямо в меня, вытесняя не только боль, но вместе с ней и что-то еще…

Я зажмурился, притворившись спящим, лишь бы не видеть этого. Когда я рискнул открыть глаза, узора на полу уже не было, а старушка спокойно помешивала варево в горшке, словно ничего и не происходило. Ну и я, стал быть, тоже притворился, что ничего не видел. Но, как мне кажется, она знала, как всё было.

Как-то вечером, когда сгустились сумерки, она зажгла одну-единственную свечу, сделанную, как я успел заметить, из темного воска. Поставила ее между мной и стеной.

– Смотри, – тихо сказала она, ее глаза в полумраке казались абсолютно черными.

Я посмотрел на свою тень, колеблющуюся на бревнах. И тогда она провела рукой между свечой и стеной. Моя тень… дернулась. Она повторила движение – и тень взмахнула рукой, хотя я лежал недвижимо и не шевелил руками. Старушка водила руками, и моя тень на стене извивалась, вытягивалась и сжималась, живая и абсолютно послушная её воле.

– Видишь? – свистяще прошептала она. – Все взаимосвязано. Тело, дух и его отражение. Сейчас я выпрямляю твою судьбу, выбитую из привычной колеи. Чтобы не ходил ты перекошенным и перекрученным, как Лихо Одноглазое.

Я не понимал, что и как она делает. Я видел лишь, как моя собственная тень выпрямляется, а ее движения становятся плавными и уверенными, как у того меня – старика Хоттабыча, которым я был… Или не был… И странное дело – из меня уходила какая-то внутренняя, глубокая боль, которую я даже не осознавал.

А эта бабка-знахарка, похоже, могла управлять самой сутью человека, его «отпечатком» в этом мире. После этого сомнений у меня не осталось. Она была ведьмой. И я был полностью в ее власти.

Однажды утром, когда старушка куда-то ушла, то ли в лес за травами, то ли еще по какой надобности, оставив меня наедине с тихим потрескиванием печи, в избу вошел он. Дверь отворилась бесшумно, и на пороге возник огромный, угольного цвета кот. Его шерсть отливала синевой, а глаза, ярко-желтые и раскосые, смерили меня оценивающим, умным взглядом. Он прошелся по избе гордой, властной походкой, точно хозяин, вернувшийся с долгой прогулки, и запрыгнул на лавку, усаживаясь в позе сфинкса.

Я замер, вперившись в него. Во-первых, коты таких размеров явно не водятся в дикой природе. Да и искусственно выведенных животных такого размера я не наблюдал. Во-вторых, в его глазах блестел не звериный, а человеческий, вернее, разумный взгляд. И в-третьих… в-третьих, во мне что-то ёкнуло. Глубоко и тревожно. Что-то невероятно знакомое.

Кот лизнул лапу, провел ею по уху и обернул на меня свой пронзительный взор. Его пасть растянулась в подобии ухмылки.

– Мессир! Мессир! Вы что, меня не узнаете? – Раздался прямо в моей голове знакомый, ироничный и чуть тягучий голос.

Сердце у меня замерло, а потом заколотилось с такой силой, что я испугался, как бы меня не накрыл сердечный приступ. Ведь это был он… Он! Мой неразлучный спутник, мой друг, мой соратник, моя живая тень из того мира, который я считал навсегда утраченным сном. Тот, кто всегда болтался у меня под ногами, давая временами едкие, но точные комментарии ко всему происходящему.

– Грималкин? – выдохнул я, и голос мой сорвался на шепот. – Это… ты? Точно ты? Или я опять брежу наяву?

Глава 7

– Ну, а кто же еще, мессир? – довольно щурясь, проурчал говорящий кот уже вслух. – А то я боялся, что никогда не сумею вас разыскать. Но тот, кто вас сюда засунул – просчитался. Он просто не принял меня в расчёт!

Кот спрыгнул с лавки и грациозно подскочил к кровати, уткнувшись холодным влажным носом мне в щеку. Его мурлыканье было похоже на работу маленького, но мощного двигателя. Его теплое прикосновение успокоило последние остатки боли, а зарывшись в его мягкую шесть лицом, я почувствовал себя совершенно здоровым. Только до сих пор я оставался старым и немощным.

– Но… как ты оказался здесь? Этот мир… он же… – Я замялся, не зная, как сформулировать свои сомнения. А вдруг я все же поехал крышей? И никакого говорящего кота здесь нет, как и старухи-ведьмы…

– Вы хотите сказать, мессир, что этот мир – немагический? – закончил за меня Грималкин, снова запрыгивая на лавку и принимаясь вылизывать другой бок.

Мне ничего не оставалось, как согласно мотнуть головой.

– Не всё так просто, как кажется, мессир, – произнёс кот. – Да, в целом магия здесь отсутствует. Довольно скучноватое местечко, энергии мало, да и пахнет неприятно – какой-то запредельной тоской.

Это кот верно приметил, всё время нахождения здесь меня заедала самая настоящая тоска.

– Но есть и тут островки… ну, знаете, нормальной жизни. – Кот кивком указал мордой в сторону двери, куда ушла старуха. – Она из таких. Из тех, кто помнит и может…

– Ведьма она, – прошептал я, – вот и весь сказ. Но я ей благодарен за спасение…

Кот фыркнул.

– Словечко-то какое грубое, ведьма. Вот моя бывшая хозяйка – Стрига, та точно ведьмой была. А это – Ведунья. Она не колдует, она… ведает – разговаривает с миром: с солнцем, с ветром, с землёй, с травами, с камнями, с водой, с тенями. А они ей отвечают. Это не магия в привычном понимании, это нечто гораздо более древнее и основательное.

– А тебя она видит? Слышит? – спросил я, всё еще не в силах поверить, что мой говорящий не только умудрился меня найти, но и, похоже, чувствует себя здесь почти как дома.

– Видит, слышит и даже кормит, – с достоинством ответил Грималкин. – Она-то сразу поняла, кто я такой. Что не простой кот, а из достопочтенного семейства Грималкиных. Она, оказывается, многих моих родственничков лично знает… Мы с ней за то время, пока вы, мессир, в бреду валялись, много чего интересного обсудили…

Раздался скрип двери, и на пороге появилась сама хозяйка. Увидев кота на лавке и мое вытянутое от удивления лицо, она лишь улыбнулась своей мудрой, ироничной улыбкой.

– Встретились, наконец, как я погляжу? – спокойно сказала она, ставя на стол корзину, полную свежих трав. – Хорошо. А кот по тебе сильно скучал. Ибо, по-другому дорогу ко мне не найти…

Грималкин поднял голову и самодовольно урчал. Я переводил взгляд с него на ведьму и обратно. Мир, который я знал, рухнул окончательно. Но на его обломках возник другой, гораздо более странный, пугающий и, в то же время, невероятно настоящий. И теперь я понимал, мне предстояло заново узнать правила этого нового-старого мира. Потому что всё, что меня окружало, как-то не укладывалось в моей голове.

Я молча наблюдал, как старуха – нет, ведунья – разбирала принесенные травы, раскладывая их пучками на грубом деревянном столе. Ее движения были точными, выверенными, будто она не просто сортировала растения, а расставляла древние, могущественные символы. Воздух наполнился горьковато-сладким ароматом полыни, мяты и чего-то совсем незнакомого.

Грималкин, довольный произведенным эффектом, сладко потянулся, вонзив когти в крепкую древесину лавки.

– Так что же это за место? – наконец выдавил я, обращаясь больше к коту, чем к хозяйке. С ней я пока не решался заговорить напрямую. – И как я здесь оказался?

– Мост, – просто сказала ведунья, не оборачиваясь. – Место, где ткань вашего… немагического мира… истончилась и переплелась с другими. Таких точек мало, но они есть. Обычные люди проходят сквозь них, ничего не замечая. А такие, как ты… или твой хвостатый приятель… притягиваетесь к ним.

– Она говорит о резонансе душ, мессир, – важно добавил Грималкин, явно щеголяя тайными знаниями.

Говорящие коты из семейства Грималкиных – большая редкость. А ценность этих «дивных существ» заключается не только в их необыкновенных способностях, но и в знаниях, которых не найдёшь ни в одной библиотеке. Широко известный по сказкам Кот Ученый – тоже происходил из этой известной всему магическому миру семейки.

– Ваша душа, мессир, – продолжил говорящий кот, – искалеченная и лишённая привычных сил и могущества, по-настоящему страдала. А я просто услышал этот зов и последовал за ним. Было нелегко, – он брезгливо обтряхнул передние лапы, – пришлось идти через весьма неприятные владения…

Я попытался сесть, и на этот раз тело послушалось меня лучше. Слабость постепенно меня отпускала. Ведунья обернулась, держа в руках глиняную кружку, из которой валил густой пар. Она подошла ко мне и протянула это варево.

– Пей. Это укрепит твое тело и прояснит дух… Но она не сможет вернуть тебе утерянные силы.

Настой был горьким, но за горечью чувствовалась странная сладость и невероятная сила. С каждым глотком по телу разливалось живительное тепло, а туман в голове рассеивался, обнажая острые, как никогда, ощущения. Я вдруг явственно почувствовал, как по полу слабо тянет холодом от одной стены, а от другой, где печка, веет сухим теплом, как будто я стоял на полу босиком. Услышал тихий, едва уловимый шепот за окном – то ли ветер в листьях, то ли голоса самих деревьев.

Я посмотрел на свои руки – старые, покрытые коричневыми старческими пятнами и вздувшимися неопрятными венами. Но внутри меня разгоралась какая-то «энергия». Не магия прежнего мира, а что-то иное, глубинное и тихое. Прежний мир рухнул. Но теперь, глядя в спокойные глаза ведуньи и на самодовольную морду кота, я понимал, что это не конец – это было начало нового пути.

– Силы того мира, что ты знал, здесь действительно нет, – сказала ведунья, словно читая мои мысли. Она вернулась к столу и принялась толочь что-то в каменной ступе. – Здесь нет того яростного потока магии, что питал мир из которого ты пришёл. Но здесь есть другой – тихий, как жар углей под пеплом. Его не метают, как молнии. Его «слушают»…

– И чем же я теперь должен «слушать»? – голос мой звучал хрипло и скептически.

– Да ты уже всё это чувствуешь? Холод и жар от стен – дыхание дома. Шепот сада за окном. Ты думаешь, это просто ощущения? Это шепот. Ты был могущественным магом… почти богом… Асуром… Ты привык повелевать стихиями. Как же, потрясатель тверди… Но здесь им нельзя приказывать. Здесь их нужно услышать… и понять. А вместе с понимаем ты сумеешь проникнуть в саму суть… суть вещей… суть материи… суть самого мира!

Грималкин, свернувшись калачиком, мурлыкал, и его урчание казалось теперь частью этой странной симфонии дома.

– А что вообще со мной случилось? – Я потянул одеяло к подбородку – меня неожиданно пробил озноб. – Почему я опять стал старой и больной развалиной? Почему вернулся обратно, потеряв всю былую силу?

Ведунья повернулась ко мне, и в ее взгляде не было ни жалости, ни снисхождения. Была лишь спокойная, неумолимая ясность.

– Ты тот, чья душа, даже искалеченная и ослепленная, все еще способна услышать… И тот, кому мой многоуважаемый гость, – она кивнула на кота, – оказывает такое уважение. – Разве это не говорит о какой-то твоей ценности? Даже сейчас?

Я замолчал. Она была права. Грималкины не станут просто так тащиться через миры за первым встречным. Даже за своим бывшим хозяином. Значит, во мне было что-то, чего я сам в себе пока не видел и не чувствовал.

– Что же мне теперь делать? – спросил я уже тише, и в этом вопросе было не отчаяние, а робкая, едва зародившаяся надежда.

– Выздоравливать, – просто ответила ведунья. – Учиться чувствовать мир вокруг не как грубую материю, а как живую ткань. А там… посмотрим…. – Она снова улыбнулась своей мудрой, чуть насмешливой улыбкой. – А пока – отдыхай. И слушай. Это самое сложное! Это – самая первая ступень.

Я откинулся на подушки, закрыл глаза и попытался сделать то, что сказано. Не думать. Не анализировать. Не тосковать по утраченному. Просто слушать. Слушать ровное мурлыканье кота. Скрип половиц под легкими шагами ведуньи. Далекий шепот листьев за окном. Гудение старого дома, похожее на песню.

И понемногу хаос в душе начал утихать, уступая место странному, новому чувству – не силы, а принадлежности. Я был здесь не случайным путником, заблудившимся на самом краю мира. Я был… гостем. Возможно, даже учеником.

И это было куда страшнее и интереснее, чем любая магия, которую я знал прежде. Я лежал с закрытыми глазами, погруженный в эту новую, непривычную тишину, которая на самом деле была наполнена звуками. Это было похоже на настройку слуха. Я отфильтровывал привычный шум – собственное дыхание, биение сердца – и постарался услышать то, что скрывалось под ним. И мир начал отвечать.

Скрип половиц был не просто скрипом сухого дерева. Он был похож на усталый вздох старого существа, которое несет на себе тяжесть многих лет. Шепот за окном действительно складывался в слова, не человеческие, а скорее, ощущение слов – «спать», «ветер», «дождь». Мурлыканье Грималкина вибрировало не только в воздухе, но и, казалось, резонировало с чем-то глубоко внутри меня, убаюкивая панический страх и настраивая душу на новый лад.

Я даже не заметил, как уснул. Мой сон был глубоким и без сновидений, как погружение в темные, теплые воды родного источника. Впервые за долгое время я не видел во сне ни вспышек былого могущества, ни ужасов вернувшейся немощной старости.

Меня разбудил запах. Не горький настой, а дразнящий, аппетитный аромат тушеных овощей, щедро сдобренных пряными травами. Я открыл глаза. В хижине горел огонь в печи, и над ним висел котелок. Ведунья помешивала в нем варево деревянной ложкой на длинной рукояти. Грималкин сидел рядом, следя за процессом с невероятным вниманием, его хвост нервно подергивался.

– Время подкрепиться, – сказала она, не оборачиваясь. – Голод – тоже часть целительства. Но нельзя слушать мир с пустым желудком.

Она налила густую похлебку в глубокую миску и поднесла мне. Это была простая еда – овощи, зелень, немного крупы и мяса, но на вкус она показалась мне пищей богов. Каждый глоток возвращал меня к жизни лучше любого зелья.

– Спасибо, – прохрипел я, чувствуя, как сила по капле возвращается в мой ослабленный организм.

– Не благодари. Вселенная дает то, что необходимо. Моя задача – лишь правильно это приготовить, – она уселась напротив на лавку и принялась за свою порцию. – Ну, что, бывший Асур? Немного прояснилось в голове?

Этот «титул», которым она меня назвала, прозвучал как эхо из другого времени. Но сейчас он не вызывал ни гордости, ни боли. Он был просто констатацией факта, как кузнец, пахарь, человек или бог.

– Прояснилось, что ничего не прояснилось, – честно признался я. – Но паника ушла. Осталось… любопытство.

– Это хорошее начало, – кивнула она. – Любопытство – первый шаг к познанию, как самого себя, так и окружающего мира.

Грималкин, утолив свой интерес к кухне, запрыгнул ко мне на кровать и устроился на коленях, своим теплом согревая мои холодные ноги.

– Она права, мессир, – промурлыкал он. – Вы всегда были чересчур… шумным. Все эти вспышки света, грохот молний, орды некросозданий… Здесь это не работает. Здесь нужно быть тихим, незаметным. Как я, когда выслеживаю мышку.

Я невольно улыбнулся. Сравнение моего былого могущества с кошачьей охотой было поразительно точным.

– И что же я должен «выслеживать»?

– Себя, – вместо кота ответила ведунья. – Ты ищешь вовне то, что потерял внутри. Ты сражался с миром, пытаясь подчинить его себе, победить, принудить к послушанию, быть проводником твоей воли. Теперь мир предлагает тебе договор. Но чтобы его заключить, нужно сначала узнать, кто ты есть без всех своих «молний» и рангов одарённого.

Она встала и, подойдя к окну, распахнула ставни. В хижину ворвался поток свежего, прохладного воздуха, пахнущего садом и сырой землей.

– Скоро гроза, – сказала она. – Первая в твоей новой жизни. Послушай ее. Не как повелитель стихий, а как простой наблюдатель. Услышь, о чем поет дождь. Узнай, что рассказывает ветер. Считай это первым уроком.

Вскоре небо действительно потемнело, затянулось тяжелыми свинцовыми тучами. Первые капли упали на высохшую землю, и вскоре дождь мерно забарабанил по крыше. Я закрыл глаза, как и советовала ведунья, и просто слушал. Я слышал, как дождь стучит разными ритмами по листьям, по камню у порога, по деревянной кровле.

Ветер гудел в щелях, но это был не вой, а скорее, некий напев. И я вдруг поймал себя на мысли, что не просто слышу звуки. Я чувствую их, точно так же, как раньше мог читать мысли с помощью ментального дара. Я чувствовал радость земли, жадно впитывающей влагу. Нетерпение трав, тянущихся к небу. Грозную мощь грома, кующего что-то в небесной кузнице.

Это не было магией. Это было… соучастием? Нет – сопричастностью к окружающему меня миру. Я лежал с закрытыми глазами, и передо мной разворачивалась целая симфония, где каждый инструмент – капля, лист, порыв ветра – был важен и, самое главное, слышен.

Грималкин, почувствовав изменение в моем состоянии, перестал мурлыкать и насторожил уши, словно тоже пытался уловить ту музыку, что слышал я.

– Ну вот, – тихо произнесла ведунья. Она стояла у окна, наблюдая за мной, и в ее голосе прозвучало удовлетворение. – Он начал слушать. Не команды отдавать, а слушать.

Гром грянул где-то совсем близко, и я инстинктивно ждал, что мои пальцы сгребут эту энергию, сплетут ее в послушную молнию и швырнут обратно в небо, полностью послушную моей воле. Но ничего не произошло. Вместо этого я ощутил, как воздух сжимается и разряжается, могучую волну силы, что проносится сквозь все вокруг, не требуя подчинения, но предлагая ощутить ее масштаб.

Это было чем-то вроде смирения. Я и должен был ему научиться.

Дождь стих так же внезапно, как и начался. В хижине стало непривычно тихо, слышно было только, как с крыши стекают последние капли и падают в лужу с тихим плеском. Я открыл глаза. Мир за окном был начисто вымыт прошедшим дождём и неимоверно ярок. Каждая травинка сверкала, и воздух, напоенный озоном и запахом влажной земли, казался густым и сладким.