Текст книги "В пустыне или друзья Джанджигита (СИ)"

Автор книги: Ланиус Андрей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

   Очевидцы рассказывали, что рыжеволосый бандит – цвет его волос разглядели только в котловане – умирал мучительно долго, медленно сползая по пронзившей его арматуре до самого дна, и облегчить его страдания не было никакой возможности. Мучительной была смерть и второго похитителя. На пути в больницу машина застряла в пухляке. Пока ее вытаскивали буквально на руках, прошло, должно быть, не менее получаса, и всё это время раненый орал, не переставая. А умолк он – навеки – лишь перед операционным столом.

   Умер и старый Ким, но со светлой улыбкой на устах, в окружении родственников, ясно осознавая, что он исполнил свой семейный долг, сохранив для близких средства, заработанные тяжким трудом.

   На протяжении нескольких недель это происшествие служило главной темой всех разговоров.

   Разные люди, блестя глазами, говорили, что высшая справедливость на свете всё-таки есть, что иначе и быть не должно, что бесчеловечное, дикое, зверское преступление бандитов настолько рассердило небеса, что те не стали на сей раз откладывать наказание надолго, а примерно покарали негодяев на глазах у всего народа.

   Во всех разговорах неизменно фигурировал отстреленный палец старика Кима. Этот образ оказывал такое сильное впечатление на горожан, что невольно потеснил собой память о кровавых слезах тетушки Черного Хасана. Притом, что о покушении на Кима говорили не только в Старом городе, но и в других частях Т., а также повсюду на стройке. Как-то незаметно для всех заинтересованных лиц происшествие в доме под Большими Чинарами отодвинулось в область прошлого.

   Но, как оказалось, ненадолго.

   24.

   Примерно в это самое время в далекой Москве умер очередной Большой Раис, уже третий за неполные три года. Совсем больной был. Похоронили его по государственному обычаю – с пушками, с музыкой, с торжественными клятвами.

   Вскоре после похорон там же, в Москве, в Большом Кремлевском сарае, состоялся курултай главных коммунистов, на котором они избрали нового Большого Раиса. На этот раз, похоже, решили не повторять прежних ошибок. Стариков беспокоить не стали, выдвинули молодого наследника: скромного, энергичного, приятного на вид, а главное – умеющего складно говорить без бумажки!

   Многие простые люди радовались: наконец-то, нами будет руководить достойный человек, который точно знает, как сделать жизнь легче!

   Одно только плохо. На темени у него было большое темное пятно (большее даже, чем у Черного Хасана). Но люди готовы были закрыть на это глаза, лишь бы он повел усталый караван по самой короткой дороге! Все тогда верили, что караванщик знает эту дорогу, как свои пять пальцев. Один лишь Мумин-бобо, изучив расположение бобов, сказал с горьким вздохом: «Нас ждут большие потрясения, ибо караван заблудится в песках...» А ведь Мумин-бобо никогда не ошибался. Но именно тогда старому гадальщику и не поверили.

   Наступившие перемены не пугали никого из простых людей.

   Вскоре после курултая последовали громкие отставки. Лишился всех своих постов и Сановник. В газетах писали «по состоянию здоровья». Но ведь так пишут всегда. Известно, что в коридорах власти дуют опасные сквозняки, после которых здоровье может пошатнуться даже у очень крепкого человека. Какой из сквозняков продул Сановника – кто знает! Может, сыграл свою роль компромат Черного Хасана, тот самый компромат, который долго лежал в тайнике, но всё-таки всплыл наверх в нужный момент. А может, тут приложил свою руку более могущественный враг Сановника. Гадать можно до бесконечности, тем более, что в Т. слухи из белокаменной столицы долетали с опозданием и в сильно искаженном виде. Но нет сомнений, что с приходом нового Большого Раиса Сановник утратил свою силу и уже не мог вредить Черному Хасану. Видимо, именно по этой причине совсем скоро – в канун важных майских праздников – Черный Хасан попал в списки амнистированных и вышел на свободу.

   Один из тех самых племянников привез его на белой «Волге» домой. Произошло это глубокой ночью, так что амнистированного директора не смогли разглядеть даже самые любопытные из соседей.

   Хитрые тетушки накануне приезда хозяина снова слегли. Будто бы с нервным расстройством. Не помогло. До самого рассвета из дома доносились крики: густой бас Черного Хасана и жалостливые причитания тетушек. (Племянники, очевидно, отмалчивались.) Слов разобрать было нельзя, но не составляло труда догадаться, что «купец» пеняет негодным стражницам за пропажу, а те пытаются оправдаться.

   Следом, – солнце еще не взошло, – в доме начался переполох, какой бывает при отъезде кого-либо из домашних. Хлопали двери, скрипели ступеньки, слышались завывания прогреваемого двигателя.

   Через какое-то время «Волга» выехала со двора и помчалась в сторону бетонки. В доме наступила полная тишина.

   Машина вернулась часа через два. Теперь, когда солнце взошло, каждому было видно, что в салоне сидят оба джигита, один из них – за рулем.

   Автомобиль остановился перед закрытыми воротами. Тот джигит, что ехал пассажиром, вышел наружу, открыл калитку ключом и вошел во двор, отперев следом ворота с той стороны. «Волга» заехала внутрь, ворота снова закрылись на все засовы.

   За высоким забором снова зазвучали голоса, но теперь только мужские. Из чего можно было заключить, что племянники, по всей вероятности, отвезли своих тетушек в Н. на вокзал и посадили там на утренний поезд, идущий в долину. Значит, так рассудил Черный Хасан, утративший, надо полагать, всякое доверие к проштрафившимся служанкам.

   Затем смолкли и голоса, и звуки. В доме снова наступила полная тишина.

   Ближе к полудню некоторые из наиболее приближенных сотрудников Черного Хасана, отлично осведомленные о возвращении бывшего начальника, пытались дозвониться до него, чтобы засвидетельствовать свое глубокое почтение, но трубку никто не снимал. Впрочем, кое-кому хватило терпения выждать тридцать или сорок звонков, но и в этих случаях к телефону подходил один из племянников и отвечал заученной фразой: «Хозяин отдыхает, велел не беспокоить. В нужное время он сам позвонит вам», после чего вешал трубку, не дожидаясь ответа.

   Но что-то слишком долго продолжался отдых Черного Хасана. Целую неделю соседи не видели и не слышали его! Племянники, те иногда выезжали за ворота по хозяйственной надобности. Как правило, по одному. Но Черный Хасан словно испарился куда-то!

   Но вот, по прошествии недели, хозяин дома всё же напомнил о себе. Первое, что он сделал, это лично обзвонил всех влиятельных людей города. И каждому он говорил одно и то же. Дескать, послезавтра он устраивает праздничный той по случаю своего возвращения, на котором собирается сделать чрезвычайно важное заявление, которое, несомненно, потрясет всех собравшихся. Тут уж не приходилось сомневаться, что приглашенные, все до единого, посетят этот дом, хотя бы из любопытства.

   Жизнь во дворе снова закипела, как казан с наваристой шурпой. Похоже, Черный Хасан решил встретить гостей с прежним своим размахом.

   У племянников появились помощники, присланные трестом общественного питания. Через завмагов приобретались редкие в те времена деликатесы. Под навесом уже ждали своего часа два жирных барана. Один предназначался для «имам баилдий», второй – для праздничного плова, румяной самсы и иных изысканных блюд.

   Гостей собралось десятка два, и всё это были важные, авторитетные люди, державшие под контролем все сферы городской жизни. Большинству из них не пришлось тратить много времени на дорогу, поскольку жили они здесь же, в районе Больших Чинар, будучи соседями Черного Хасана. Но даже самый ближний сосед прибыл на персональной машине. Для солидности. А иначе и быть не могло. Вообще, необходимость постоянно производить солидное впечатление накладывала на местные руководящие кадры некоторые обязанности, касающиеся даже их физической формы. Так, к зрелому возрасту полагалось не только иметь объемистый живот, но еще и уметь выпячивать его с естественной непринужденностью, дающейся годами сытной жизни. Все прибывшие в совершенстве владели этим непростым искусством. Даже маленький, худенький управляющий местным водоканалом Тураб-ака, который, несмотря на прожорливость, никогда не поправлялся, даже он научился искусным прогибанием позвоночника в сочетании с надуванием щек создавать полную иллюзию внушительного брюха, дабы простые смертные, упаси Аллах, не заподозрили его в принадлежности к нуждающимся.

   Хозяин сам встречал дорогих гостей во дворе. И хотя отсутствовал он всего лишь неполный год, все были поражены произошедшей с ним переменой.

   Он сильно похудел, даже щеки ввалились, но эту худобу нельзя было назвать болезненной. Напротив, могло показаться, что излишний жирок Черного Хасана превратился в дополнительные запасы некой внутренней энергии, которые нет-нет да и угадывались в его молниеносных, грозных взглядах, в янтарном отливе его белков с красными прожилками. Он отпустил широкую бороду, которая торчала во все стороны. Но если в бороде была только половина седых волос, то его виски и затылок посеребрило целиком. С каким-то необыкновенно пристальным выражением заглядывал он в глаза каждому гостю, будто хотел прочитать тайные мысли того. И каждый отметил про себя, что Черный Хасан определенно стал еще опаснее, чем был прежде.

   Когда все собрались, хозяин провел гостей в самую большую комнату, где на коврах уже был накрыт дастархан с неслыханной даже для его пиров роскошью. Гости расположились полулежа за низенькими столиками, мостя под бока небольшие тугие подушечки, в изобилии раскиданные вокруг.

   Воцарила звенящая тишина.

   Все ожидали, что Черный Хасан именно сейчас сделает обещанное заявление.

   Но он предложил отведать сначала его скромное угощение, припомнив старую поговорку: «Сначала к обеду, затем – за беседу».

   Гости не заставили просить себя дважды, тем более что один вид закусок разжигал аппетит. Прислуживали подтянутые парни из треста общепита. (Племянники следили за порядком во дворе.) Бутылок на дастархане не было – коньяк и водку подливали из расписных фарфоровых чайничков в такие же расписные пиалы, как принято в хороших домах – на самое донышко, но часто. Не было и ложек: поскольку собрались все свои, то ели без всякой оглядки руками.

   Черный Хасан умело вел роль тамады: давал слово для витиеватых тостов, вставлял реплики, отпускал шутки. Было понятно, что он в курсе всех городских событий. Благодаря его стараниям, застольная беседа потекла по хорошо накатанному руслу. Можно было подумать, что хозяин вернулся из санатория, а в доме ничего не случилось. Все делали вид, будто не замечают, что он так и не предложил почтить память умершей тетушки. За весь вечер он выпил три-четыре глотка коньяка, затем перешел исключительно на зеленый чай, блюда же отведывал по кусочку, это он-то, любитель вкусно покушать! Впрочем, долг хозяина – прежде всего ублажить гостей.

   И вот, когда сытость и возлияния внесли некоторую расслабленность в умы, Черный Хасан расправил плечи, продолжая сидеть по-восточному, и повел речь, которой и вправду изумил своих гостей куда сильнее, чем изысканностью яств.

   25.

   Начал он, потупив глаза, тихо, смиренно, даже кротко с заявления о том, что пребывание за колючей проволокой, в зиндане, среди отверженных и униженных, заставило его постепенно задуматься о смысле жизни, и эти мысли, в конце концов, произвели переворот в его душе. И тогда он прозрел истину и понял, что жил неправедно и суетно, жил в грехе и в блуде, гоняясь лишь за презренной выгодой и пагубными плотскими наслаждениями, и что теперь настал час, когда он должен пасть на колени перед Аллахом и вымаливать прощение, каясь за былую гордыню. Но и этого слишком мало! Отныне он считает своей обязанностью вершить добрые дела, помогать бедным и неимущим. А еще он принял решение обратиться к властям с ходатайством разрешить ему хадж, дабы узреть священный камень Каабы...

   Все, кто находился в тот момент за дастарханом, просто онемели от таких речей, пытаясь уразуметь, то ли Черный Хасан шутит таким странным образом, то ли выпитая арака породила в их собственных головах миражи. В какой это сказке матерый волк давал обет заботиться о благополучии ягнят?

   Но нет – Черный Хасан выглядел не просто очень серьезным, но и каким-то торжественным. То и дело он поочередно заглядывал гостям в глаза, будто пытаясь расшевелить своим горящим взором их собственные души, внушить желание задуматься о своей жизни, пойти по его стопам в поисках истины. И что-то настолько страстное, непреклонное исторгалось из его вспыхивающих черных зрачков, что гости ощутили, как невольный холодок пробегает по их коже.

   Выждав, когда у собравшихся пройдет первая оторопь от услышанного, Черный Хасан твердым голосом объявил, что отныне у него нет секретов ни от них, его гостей, ни от других людей, хотя бы и последних бедняков, и что он хочет подробно объяснить скрытую суть некоторых событий, произошедших в Т. во время его вынужденного отсутствия.

   Гости удвоили внимание, и без того обостренное.

   – Вы все, здесь присутствующие, знали, кем в действительности являлась для меня Мухаббат, – без обиняков отчеканил Черный Хасан, подтверждая тоном этого высказывания искренность своих намерений. – Да, эта юная ханум разделяла со мной ложе. Скажу вам откровенно: не было для меня никого и ничего дороже в жизни, чем она. Но вы же знаете наши порядки: за такую связь можно лишиться и партбилета, и поста... – Он усмехнулся: – Сейчас, когда я потерял и то, и другое, прежнее беспокойство представляется мне надуманным. Но ведь и Мухаббат я тоже потерял... Впрочем, не буду забегать вперед. Итак, чтобы оградить себя от порочащих слухов, я выдавал Мухаббат за свою племянницу, за девственную невесту, которой я лично подыскиваю приличного жениха, дабы устроить ее судьбу. И эта уловка, как вы знаете, неплохо срабатывала. Несколько раз по этому поводу на меня поступали анонимки, но я легко доказывал их лживость, поскольку мог представить заслуживающих доверие свидетелей, в лице своих тетушек, преданных мне до горба... – Тут на его лицо набежало какое-то облачко, но усилием воли он отогнал его и продолжал: – Поступали анонимки и другого рода. Будто я содержу Мухаббат для услады высоких гостей из Москвы... – Он брезгливо поморщился: – Какая подлая клевета! Она иногда танцевала перед гостями, пела, да, это было... Но предаваться похоти?! В моем доме?! С другими?! Хотел бы я знать, какой негодяй пустил по городу этот слух... – он сшиб перед собой волосатые кулаки: – Да и зачем мне приносить в жертву мою Мухаббат всяким столичным стервятникам, если в моем распоряжении имелся целый ансамбль отборных красавиц из областного муздрамтеатра? – Он вздохнул, снова принимая смиренный вид. – И вот меня посадили... Разлучили с ней... Моя страсть стала от этого только сильнее. Но Мухаббат... Она ведь всего лишь взбалмошная, капризная красавица, привыкшая повиноваться воле своего хозяина. Пока я был рядом, мой авторитет подавлял ее посторонние желания. Но мало ли что может вытворить склонная к удовольствиям молодая женщина, которая вдруг почуяла, что узда ослабла? Тем более, что вокруг столько похотливых сластолюбцев! А я ведь знал, – о, да! – знал, видел, какими жадными глазами вы смотрели украдкой то на ее маленькие пальчики, то на розовую пятку, видел, как раздуваются от вожделения ваши ноздри, когда она склонялась над дастарханом, и мягкие складки ее одежд обрисовывали ее стан... – голос его загремел, взгляд снова налился янтарным тигриным огнем.

   – О, Хасан! Хасан-джан! Хасан-ака! – послышались голоса со всех сторон. – Как вы могли подумать подобное?! Вы несправедливы к вашим верным друзьям!

   Хозяин сделал жест, преисполненный миролюбия:

   – Не надо споров, друзья! Я вовсе не утверждаю сейчас, что вас одолевали именно такие желания. Я только стараюсь разъяснить, какие мысли терзали меня самого в ту тяжелую для меня пору. А разве мог я сбросить со счетов вельможных кураторов из большой столицы, которые тоже облизывались на Мухаббат? А всех этих лощеных выскочек, новомодных прощелыг, всю эту кичливую «золотую молодежь» из нашей столицы, этих скотов, у которых за душой нет ничего святого?! У-у, ненавижу! И разве не мог кто-нибудь из этих баловней судьбы, бездельников, пришедших на всё готовое, сказать себе: «Завладею-ка я черноокой гурией, пока она томится в холодной постели, а ради своего душевного покоя похлопочу, чтобы Черный Хасан провел за решеткой все восемь лет, от звонка до звонка, или чтобы его перевели в Сибирь, а там, глядишь, он околеет от холода, если прежде его не зарежут...»?! Вот какие мысли бродили в моей голове! Должно быть, мне нашептывал их сам иблис. Да-а... Мой прежний нрав вам хорошо знаком. Я никогда не оставлял серьезных вопросов на усмотрение случая, но всегда стремился повернуть дело так, чтобы самому контролировать ситуацию. Я должен был сохранить для себя Мухаббат – раз, обезопасить себя – два! И вот что я придумал...

   Тут, как бы спохватившись, он предложил гостям выпить и закусить, поскольку те совершенно забыли про угощение, внимая откровениям хозяина. Лишь после очередного тоста он продолжил:

   – Зная склонность Мухаббат к театру, я предложил ей щедрые подарки, если она согласится сыграть главную роль в спектакле под названием «Тайная любовная связь». Да-да, совершенно невинная, предназначенная только для публики, протекающая под строгим надзором тетушек тайная любовная связь с симпатичным, но бедным, ничтожным по своему положению пареньком! – Он воздел к потолку указательный палец, и в его голосе снова промелькнули угрожающие нотки: – Не спешите смеяться и объявлять, что Черный Хасан безнадежно поглупел в зиндане! О нет! Мой расчет был совершенно точен. Слух о том, что Мухаббат завела молодого, красивого любовника, живо остановил бы других, реальных, соискателей. Мол, место рядом с красавицей занято. Опоздали! Вдобавок, что не менее, а может, и более важно, эта ловкая выдумка давала мне возможность наводнять город – через тетушек и верных людей – самыми кровожадными угрозами. Все принялись бы гадать, завтра объявиться Черный Хасан или на следующей неделе? Дескать, он настолько обезумел, что собирается бежать из зиндана и зарезать влюбленных и еще десять человек в придачу! Ха-ха! Согласитесь, что, постоянно подпитывая эти слухи, я мог спать достаточно спокойно.

   Гости молчали, не в силах собрать разбегающиеся мысли.

   – Мухаббат поначалу воспротивилась моей затее, указав на то, что эта связь, хотя бы и невинная, опорочит ее честное имя в глазах всего города, – продолжал Черный Хасан. – Но когда я растолковал ей все условия договора, в том числе и размеры вознаграждения, – он сделал многозначительное ударение на последнем слове, – она согласилась и даже торжественно поклялась, что в точности исполнит свою роль. Оставалось разыскать ухажера, внушающего полное доверие. То есть, им должен был стать не просто симпатичный, а весьма красивый парень, быстрый и стройный, с мягкими усами и глазами оленя, чтобы каждый поверил, что такая капризная гурия, как Мухаббат, могла всерьез увлечься им. С другой стороны, парень должен был обладать нравом робким и застенчивым, даже пугливым, чтобы у него и мысли не мелькнуло прикоснуться к ней хотя бы мизинцем. Желательно также, чтобы он происходил из семьи, обремененной большими долгами, чтобы не имел отца и старших братьев. Словом, мне нужен был такой кандидат на роль любовника для Мухаббат, который за обещанное ему приличное вознаграждение мне руки целовал бы и почитал бы меня своим благодетелем. Я дал поручение найти такого парнишку и собрать о нем необходимые сведения. Вот тогда мне и назвали Джанджигита. Я сразу же понял: это именно тот, кто мне нужен! Тетушки тайно переговорили с ним от моего имени и пообещали задаток за согласие. Конечно, на всякий случай его предупредили, что за ослушание, равно как и за болтовню, ему отрежут половой член и вырвут язык. Но вы же понимаете, что это была только веселая шутка. Так, для профилактики. Парнишка выглядел настолько внушаемым, что его и запугивать-то было совестно. Но, как бы там ни было, он согласился. На всё!

   Тут Черный Хасан прищелкнул в воздухе пальцами, и тотчас из соседней комнаты появился один из тех самых племянников, бережно держа перед собой на вытянутых руках весьма объемистую шкатулку, украшенную богатой резьбой по слоновой кости. Почтительно поставив шкатулку перед хозяином, он отступил, пятясь до самого порога. (Разумеется, племянники не были допущены к дастархану, за которым пировали исключительно уважаемые, достигшие высокого положения гости.)

   Черный Хасан бережно провел по шкатулке рукой, затем вновь осмотрел собравшихся.

   – Каждый из вас, конечно, волен усомниться: так ли уж хорош этот план? Пускай бы я оградил им Мухаббат от возможных соблазнителей, но одновременно дал бы еще более богатую пищу другим слухам, рисующим меня в невыгодном свете. В ваших глазах, в глазах всего города я всё равно утратил бы уважение, так? Ибо все стали бы шептаться: это тот самый Черный Хасан, которого Мухаббат наградила ослиными ушами! Каково?! – Он усмехнулся. – Но я и это предусмотрел. Все участники нашего представления подписали договор, в котором были четко зафиксированы правила игры, а также причитающееся каждому вознаграждение... – Черный Хасан открыл шкатулку, достал из нее несколько бумаг, исписанных каллиграфическим почерком, и пустил их по кругу. – Смотрите сами, тут указано всё: и саксаул, и совместное посещение универмага в базарный день и прочее... Подписали шесть человек – я, Мухаббат, Джанджигит и тетушки. Привлекать других свидетелей было опасно, да и незачем. Жаль, что тетушки уехали, они могли бы подтвердить мои слова прямо сейчас...

   – Нет-нет, Хасан-ака! Не беспокойтесь, пожалуйста! Мы вам верим... – нестройным хором зазвучали голоса.

   – Ну, воля ваша... Впрочем, мне кажется, что Джанджигит, несмотря на запрет, шепнул всё же пару слов своей полоумной матушке. Стало быть, и она может подтвердить при случае... – Он аккуратно уложил в шкатулку возвращенные ему бумаги. – Итак, я рассчитывал, что, вернувшись домой, соберу вас всех за таким вот дастарханом, приглашу сюда наших «актеров», а также своих тетушек, словом, всех участников спектакля, и мы вместе разъясним вам суть случившегося, как это только что сделал я. Ну а вы, предполагал я, почешете затылки и скажете: «Вот какой он, Черный Хасан! Молодец! Даже сидя в тюрьме, сумел добиться своего! В таком тонком вопросе!» А уже назавтра молва полетела бы по всему городу, и весь базар говорил бы одно и то же: «Ох, и голова, этот Черный Хасан! Мы-то думали, что у него растут ослиные уши, а он ишь как ловко всех одурачил, да еще честь девушки спас при этом! Благородный человек!»

   В комнате установилась звенящая тишина.

   Хозяин тоя еще раз прищелкнул пальцами, и шкатулку унесли.

   – Однако кое-чего я не учел...

   – Чего же, о Хасан-джан? – чуть дыша, спросил кто-то из гостей.

   Глаза Черного Хасана снова полыхнули тигриным огнем:

   – Я всегда знал, что все вы – подлецы и негодяи, но всё же не думал, что люди, кичащиеся знатностью рода, способны на столь низменную клевету! Вы хуже базарных кумушек! Вся грязь, вся ложь – всё от вас! Едва прошел слух, что Мухаббат принимает Джанджигита, как вы, уязвленные тем, что пышная роза досталась другому, принялись распускать о ней самые гнусные сплетни! Ну, хорошо, она – моя наложница, ладно; она принимала важных столичных гостей – шайтан с ним; имелась комната без окон, вся в коврах, – и это сойдет... Но зачем болтать о том, чего вообще не могло быть?! Кто сочинил эту небылицу про дырки в коврах и про фотоаппарат?! Я всегда знал, что нужного человека можно подмять четырьмя способами: лестью, деньгами, женщиной и силой. Но ни о каком фотоаппарате мне даже мысли не приходило! Не знаю, может, это хорошая современная идея, может, стоит над ней серьезно подумать, но я никогда не занимался ничем, связанным с фотографией! В моем доме никогда не было никаких фотоаппаратов! Никаких дырок в стене! Зачем вы сочинили этот гап?!

   – О Хасан... – отозвался покрасневший, как гранат, Тураб-ака, на которого в упор смотрел говоривший. – Твои слова несправедливы... Мы сами несказанно удивились этим разговорам о фотографиях... Да, надо признать, слухи были, и весьма упорные. Но их источник нужно искать совсем в другом месте. Поверь нам, Хасан...

   – Хасан... Думаете, я не знаю, за что вы провали меня Черным?! – взорвался вдруг хозяин. – Не из-за этого пятна, нет! – он с силой похлопал себя по шее. – А потому что я – черная кость, потому что сам вникаю во всякую черную работу! Но я никогда не стыдился этого! Я горжусь этим! Я создал торговую систему на голом месте, и она дает доход, хотя меня связывают по рукам и ногам! О, если бы мне только дали развернуться по-настоящему! Но кто же даст? Не вы же?! Да и что вы может? Только и умеете, что взятки брать да тратить следом! Но и берете вы неумело, поскольку не знаете истинной цены сделки, не вникаете в суть вопроса, не имеете своего внутреннего достоинства и порядка, а так – лишь бы хапнуть, урвать, прикарманить хоть кусочек, а там – будь что будет! Думаете, не знаю, что пока я сидел, вы тайком вытесняли моих людей из промторга, пытаясь прибрать к рукам систему, отлаженную мною?! Мною! Да вы же за несколько месяцев развалите ее – своим неумением, своей жадностью! И как только наглости хватило?! Забыли разве, что все вы у меня здесь?! – Он вознес над дастарханом кулак. – Мерзавцы!

   – Однако же... – среди гостей послышался ропот, некоторые демонстрировали готовность подняться.

   Но уже в следующую секунду лицо Черного Хасана приняло самое кроткое выражение:

   – Извините меня, друзья! Я всех вас бесконечно люблю и ценю! А сейчас всего лишь поведал вам о тех недобрых мыслях, которые одолевали меня в заточении. Тем более, что главный мой просчет заключался совсем в другом. Нельзя сводить даже ради шутки, особенно ради шутки, два молодых сердца, способных высечь друг в дружке пламя. Природа всё равно берет своё. Она сильнее человеческих запретов. Она торжествует всегда, ибо по своей сущности выше людского рассудка. И тогда робкий кеклик вдруг превращается в гордого орла, а вчерашняя наложница в верную возлюбленную. Вдвоем они лихо обкрутили моих славных, но простодушных тетушек... Как видите, я говорю об этом совершенно спокойно. Что правда, в первый момент, когда мне стало ясно, что это уже не игра, я обезумел, я готов был крушить стены моей темницы! Я собирался жестоко отомстить, вырезать их сердца и бросить собакам! – Черный Хасан заскрежетал зубами, как бы возвращаясь в состояние необузданной ревности, и гости снова на какой-то миг ощутили ледяной холодок, пробежавший по коже. Но тамада быстро взял себя в руки и, на этот раз, кажется, окончательно.

   – Не стану посвящать вас, друзья, в обстоятельства того, каким образом снизошло на меня просветление. Ибо то, что происходит между небом и отдельным человеком, является священной тайной. Но чудо свершилось! Я обрел истину, а с ней и новое зрение... – Он снова принялся поочередно вглядываться в их глаза, будто стремясь вызвать ответное движение их душ.

   Наступил некий торжественный момент. По всему чувствовалось, что хозяин дома готовиться сказать самое важное.

   – Так вот! – произнес он после подобающей паузы. – Я прощаю их. И его, и ее. Пусть будут счастливы! Через своего человека я уже известил об этом мать Джанджигита. Если кто-либо из вас знает, где сейчас скрываются беглецы, можете сообщить им о моем решении. Пусть безбоязненно возвращаются назад. – Ощутив, видимо, двусмысленность последней фразы, он тут же заверил: – О, нет! Не надо думать, будто с моей стороны это некий хитрый ход, чтобы выманить беглецов из их укрытия! Мои намерения чистосердечны. И я сейчас вам это докажу. Но сначала прошу всех поднять чаши за счастье молодых, за Джанджигита и Мухаббат, этих современных Тахира и Зухру, пусть они будут всегда здоровы и счастливы!

   Ну, как же было не поддержать такой тост!

   Обстановка постепенно оживлялась.

   И вот тут-то Черный Хасан сделал совсем уж неожиданное заявление.

   – Друзья! – негромко воскликнул он, и голос его дрогнул. – Я принял важное решение. Торговые дела меня более не интересуют. Я перебираюсь в долину. Там у меня есть кое-какие сбережения, есть крыша над головой. Есть и возможность скромно помогать нуждающимся. Там, в долине, я намерен заняться богоугодными делами. Что же касается моего здешнего имущества, а именно – дома с обстановкой, участка с садом, виноградником, теплицами, хаузом и фонтаном, гаража с мастерской и прочими постройками, а также моей доли в известных вам делах, то всё это я безвозмездно передаю вам, своим добрым соседям, моим верным друзьям и надежным соратникам. Если хотите, можете разделить всё по жребию или же равными долями, можете даже разыграть в нарды – воля ваша! За собой я оставляю лишь белую «Волгу», да и то потому, что нуждаюсь в средстве передвижения. И еще прошу вас, как человек, которому открылась истина: не забывайте за житейской суетой о своей душе, почаще беседуйте с ней и с Богом! – он снова принялся заглядывать им в глаза, теперь совсем уж бесцеремонно, как будто хотел удостовериться, попали ли его слова в цель. А в его собственных глазах бушевало, неистовствовало желтое тигриное пламя!

   26.

   Не надо и говорить, что откровения Черного Хасана, сделанные им в кругу глубокоуважаемых гостей, уже назавтра стали достоянием гласности.

   И снова зашумела базарная площадь.

   Весь о том, что властный чин смирил свой норов и, покаявшись в грехах, решил посвятить остаток своей жизни богоугодным делам, поначалу озадачила многих. Нашлись и такие, кто усмехался в бороду: «Всё тот же ишак, да под новым седлом», а также: «Краснорожий не покраснеет!» Но когда стало известно, что Черный Хасан простил влюбленных и отказался от всего своего имущества, шепоток недоверия заметно поутих.

   Тут уж слово взяли аксакалы, заговорившие о том, что в старину случались еще и не такие чудеса. Бывало, что и куда большие грешники, у которых от совести оставалась, может, самая последняя крупинка, вдруг прозревали истину, бросали всё суетное и совершали хадж. А в стародавние, седые времена жил даже один падишах, который, взяв посох и надев рубище, покинул свой дворец и отправился босиком странствовать по свету, молясь за слабых и обездоленных.