Текст книги "Механическое сердце Fatum (СИ)"

Автор книги: kozatoreikun

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Мимо тополей и спелого хлеба полей, где приведения Есенина, крест, молебен, елей, из минивэна вижу землю, вижу небо над ней, мы всё преодолеем, если нет, то я не Водолей. Наша земля топит одиночек как щенят…

А поверх чёрной рубашки на шее болталась маленькая подвеска: «1703» было выгравировано на ней. Точно такая же метка украшала его шею.

Мэд, сам того не осознавая, нащупал под курткой свою подвеску, отличавшуюся от той, что была у человека на сцене разве что надписью. Мэд вспомнил, что он знает его, хоть имя и оставалось где-то за границей досягаемого. Толпа кричала, отвечая ему. Световые картины, витающие в воздухе, меняли свою форму, оседая на зданиях, на сцене, на одежде и лицах людей внизу.

– Дай силёнок тут не свернуть и не сломаться […] Мост в Асгард – после, пусть просто везёт с транспортом… – Его приняли. Его знали, казалось бы, все вокруг: и каждый из новоприбывших в том числе. Ему отвечал каждый из толпы, и грань между только что появившимися в городе и теми, кто был здесь с самого начала, начала стираться. – Знай! Мой рэп, если коротко, про то, что […] или на дно эта дорожка. Ты живёшь под каблуком, у меня – город под подошвой!

Под восторженные крики толпы музыка сменила мотив, а человек со сцены без какого-либо перерыва продолжил.

– Год назад я сидел на скамейке в общественном парке на углу Beckton и Barking […] не понимая, что внутри смолит Карфагеном…

***

Красный луч прошёлся по лицу, глаза пришлось закрыть рукой, впрочем, смотреть на этот цирк особенного удовольствия ему не доставляло. Старуха заметил его несколько минут назад и всё это время настойчиво таращился в его сторону, но Слава и виду не подал, что разоблачил его, и продолжал стоять в стороне и смотреть, как в первых рядах скачет Джарахов, как с верхних этажей запускают пиротехнику, запрет на которую оговаривался неоднократно, как толпа тянет руки вперёд, как индустрия, к которой он и сам принадлежал, наконец-то обретает абсолют.

Букер подогнал бутылку тёплого пива и умчался к остальным. Слава стоял в неосвещаемой софитами стороне, навалившись на перила. Ваня сидел рядом на лестнице и тяжело вздыхал, жалуясь, что хочет собирать такую же толпу.

– Смотри сам, – рассудил Слава. – В Петербурге сейчас человек, скажем, тысяч двести или триста. Здесь – около двух или трёх. То, что он делает, не видит даже сотая часть тех, кто остались. А это если учитывать только тех, кто в городе находится. Успех? Где? Вот ты скажи.

– Он-то как раз хочет, чтобы все это увидели.

– Вот когда здесь останется тысячи две или три, тогда его увидят «все». – Слава усмехнулся.

– Слав, – подозвал его Федя. – Не идёшь?

– Иди нахуй! – категоричный ответ заставил Букера вернуться за сцену, где Замай неодобрительно покачал головой, смотря в его сторону.

– А что ты имел в виду, говоря про «тысячи две или три», которые останутся? – спросил Ваня, возвращаясь к теме прерванного разговора.

– Ничего не имел, – раздражённо ответил Слава. – Заебали. Не я, блять, должен его заменять. Так что идите нахуй все. Иди нахуй, Букер! – громко закончил он, но в словах оглушительной песни он не был услышан.

Разбив о железную мусорку бутылку, Карелин покинул площадь, скрываясь в переходах тёмных улицах. Ваня, поднявшись со ступенек, поплёлся к остальным, разведя руками в бессилии: а от меня вы чего хотели?

Кроме Оксимирона на сцену поднимались только Иллюмейт и ЛСП – ночь завершилась быстро. По окончании своего шоу Мирон вышел объясниться со зрителями. Его слушали молча, проглатывая каждое обращённое к людям слово, потому что говорил Оксимирон о вещах, как никогда важных для каждого из стоящих перед ним.

– Мы не знаем, что случилось с этим миром, – сказал он. – Однако у нас есть то, что поможет нам докопаться до правды. Я хочу сказать, чтобы вы верили в нас, поддерживали нас и помогли восстановить нам этот город. Или хотя бы не уничтожили его до основания. – Среди толпы раздались смешки. – Сейчас за стенами находятся люди, которые привели вас сюда, они ищут других выживших. Что будем делать, когда соберёмся вместе? – отвечая на чей-то вопрос, Мирон усмехнулся. – Что делать. Мир новый строить будем. Что ещё нам остаётся?

Его слова внушали людям надежду. Но среди зрителей нашлись двое, для кого они не возымели никакого значения.

Мэд не сводил взгляда с подвески на шее Оксимирона. Она не просто казалась ему чем-то смутно знакомым. Чем дольше он смотрел на неё, тем больше убеждался: он знает её. Знает, для чего она предназначена.

========== 6. Рассвет ==========

СЛАВА КПСС & ЧЕЙНИ – #SLOVOSPB [видео]

Люди расходились, зевая. Пережитое ими отняло последнюю энергию, и без прочего оставшуюся у немногих. В городе вновь открылись все ворота, дающие возможность попасть в подземку каждому. Близился рассвет.

Двести шестьдесят тысяч человек – такой была максимально приближенная цифра. В городе не осталось места, способного вместить всех. Поэтому огни должны зажигаться в Питере каждую ночь. Каждый должен знать, что его существование не бессмысленно и не бесполезно. Что он не один и что он никогда не останется один.

Глядя на рассеивающуюся толпу, где каждый бросил прощальный взгляд на сцену, Мирон погряз в размышлениях. О чём он думал, пытались понять многие. Люди за его спиной разбирали сцену, заносили в ближайшие дома оборудование, снимали с балконов световые пушки. Те, кто обычно выступал на сцене, не брезговали подобного рода работой.

– Было мощно. – Олег ЛСП подошёл к Мирону, когда тот спрыгнул со сцены. – Но ты мог сильнее. Что не так?

– Я не мог сильнее, – отрезал Мирон, попросив воды. – Не сегодня.

– О чём ты задумался в конце? Сегодня не прозвучало «Где нас нет», вот что странно. Многие ждали.

– Внести каплю материального в этот мир иллюзий – вот в чём «1703» хорош. Но он не сможет делать это вечно. Как и я. – Холодное небо покачнулось голубой рябью и светлая полоса размыла темноту над Петербургом. – «1703» предполагает, что ответственность за будущее этого мира ложится на меня. Это круто, конечно, но не в сложившихся обстоятельствах.

– Ты думал об этом во время выступления? – Олег покрутил пальцем у виска. – Не лучше ли сосредоточиться на том, что происходит сейчас?

– Я думаю об этом всегда. – С твёрдой категоричностью в голосе заявил Оксимирон.

Оставив остальных, он направился к Воротам, где в отдалении на пустой детской площадке с врытыми в землю шинами и деревянными лавочками с краю с бутылкой пива в руках сидел Хованский.

Зевая и поглядывая по сторонам, он жалел, что проснулся слишком рано, что оделся слишком легко и что пришёл туда, куда в последнюю очередь сегодня следовало приходить. Ларин не вернётся ещё минимум две недели. С тех пор, как он принял решение покинуть Петербург, развлечений у Хованского поубавилось. А когда тот и вовсе перестал пересекать черту города, их количество едва в минус не ушло. Совсем не круто, если исчезают не только друзья, но и враги.

Юра лёг на спину на лавку и тихо затянул:

– Прости меня, Мирон, я понял, я не артист… – но песня не задалась.

Когда со стороны послышались шаги, он сразу же вскочил. Мирон бросил в его сторону свою подвеску и Хованский её поймал.

– Гэнгста всегда за работой, – он попытался усмехнуться, но вышло откровенно плохо.

– В другой ситуации в твоей работе не было бы надобности. Я не в восторге от того, что передаю тебе «1703».

– А что поделать, он кроме меня никого не слушает. Кроме меня и тебя, разумеется. То есть, – пораскинув мозгами, Хованский сделал несложное заключение, – если мы можем использовать ключ, который создаёт этому миру новые законы, мы как бы боги нового мира?

– Ты идиот, Юра, это не так работает, – нахмурился Мирон. – Продолжай ничего не делать и в случае опасности будь готов защищать Петербург.

– Я же гэнгста, хуле, – усмехнулся Хованский. – Вот только ты объясни, от чего защищать-то?

– Ты вообще, знаешь, кто такие гангстеры?

– Мирон, не придирайся к мелочам, мы из одной банды. – Хованский распахнул куртку, чтобы показать на своей футболке золотую эмблему «Oxxxy».

Оксимирон махнул рукой, напомнив, что ночью Хованский должен вернуть ему ключ обратно, и пошёл прочь от надоедливого нароста на рэп-культуре. Как же его раздражало наличие таких людей в узких кругах, и тем более выводил из себя тот факт, что с этим человеком он делил сердце Петербурга – «1703». И хотя осознание того, что ключ кого попало слушаться не будет, помогало ему держать себя в руках, с каждой их встречей делать это становилось всё сложнее.

Мирон планировал отдохнуть и хорошенько выспаться, но дойти до дома ему помешали. Стоило ему переступить черту, за которой пустырь сливался с лабиринтом улиц, как туда же вышел другой человек. Сначала он не заметил Мирона, но как только их взгляды пересеклись, оба поняли: стычки не избежать.

– Не тех ты друзей выбираешь, Окси. – Слава с нескрываемым презрением усмехнулся. Ему не требовалось видеть это дважды или трижды, чтобы знать, кто в дневное время владеет ключом-подвеской «1703».

– Гнойный, – Мирон подошёл к нему впритык и снизу вверх, сохраняя превосходство, тихо произнёс: – Если выяснится, что ты причастен к исчезновению Гены Rickey F, тебе не жить. Я лично об этом позабочусь.

– Ой, – вздохнул Слава, – боюсь-боюсь.

Он не проигрывал ему ни в чём, но злая обида разрывала грудную клетку. Мирон, возможно, здесь самый сильный – после него, конечно.

– Наш баттл ни один конец света не отменит, – напомнил Слава. – Хочешь сказать мне что-то, сделай это, как только придёт лето. Встретимся на битве площадок, а пока постарайся выжить, доверяя свою защиту всяким помойным гангстерам.

Развернувшись, чтобы продолжить свой путь, Слава прервал разговор первым. Все догадки Мирона так и оставались догадками, сколько бы они не пересекались с новыми реалиями: как невозможно было что-то узнать об этом человеке, так невозможно было и понять, чем заняты его мысли в этот момент.

Их конфликт затянулся, но время, вместо того, чтобы сгладить углы, только обострило и без того напряжённые отношения: Гнойный был человеком, которому, как и Мирону, Fatum доверила ключ.

***

Слава был движим призраками прошлого. Прижатой к груди подвеской они теплились, напоминая о себе постоянно, и грели в самые холодные вечера. Прикрываясь голограммами пустых улиц ото всех, Карелин мог создавать образы, в которых комфортно было лишь ему самому, а остальным об утраченных чувствах знать было необязательно, раз уж таков выбор абсолютного большинства.

Музыка в наушниках играла только для него, тишина дворов служила лучшим аккомпанементом. Видеокамера, неработающая, тоскливо проводила его, стоило Славе завернуть в переулок. Место отдалённо напоминало то, где когда-то собиралось питерское «SLOVO».

– Не Black Star, но Black Label, первый на бите как Нил Армстронг […] Мы построили с нуля этот амфитеатр. Хейтер скулит, но я догхантер…

Культура висела на волоске, вообще-то, прав был Мирон однажды, говоря, что именно Карелину суждено будет её развалить.

Слава, собрав ненависть в кулак, ударил по стене и сорвал с себя наушники. Разве такого Чейни от него ждал! Разве должен Слава сидеть за стенами и позволять Мирону делать всё то, что ему вздумается?

Замахнувшись, Слава отшвырнул прочь плеер. Скатившись по крыше одного из домов, он свалился за забор.

Из мусорного контейнера, куда упал плеер, отправленный Карелиным в полёт, с кряхтением высунулась голова Большого Русского Босса. Он огляделся по сторонам, зевнул и, выбираясь, опрокинул полупустой контейнер. Плеер вывалился, упав в маленькую лужу подтаявшего снега.

Придерживая ноющую спину, Босс поправил лежавшую на плечах синюю шубу и поковылял в сторону улицы. На ней из одного конца в другой по проезжей части Пимп катал на продуктовой тележке Джарахова, а тот выкрикивал ругательства и раскачивал тележку из стороны в сторону.

Вытерев о кофту очки, Босс водрузил их на нос. Для проводящих своё время на поверхности начинался ещё один сумасшедший день.

***

На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Районы исчезали полностью, растворяясь в алом вихре – Слава видел это собственными глазами. Но сколько он бы ни пытался забыть и забыться, «SLOVO» возвращало его с небес на землю.

Маленькую подвеску он не показывал никому, бережно храня её под майкой вместе с воспоминаниями о том дне, когда ему пришлось потерять всех, кто был ему дорог. Родители, друзья, Саша, Чейни – все минувшие два месяца воспоминания терзали его, разрывали на части. Не существовало механизма, способного спасти его от этой участи. А все вокруг как будто забыли о противном чувстве одиночества, потери, тоски – все вокруг слушали музыку и слушали бесполезные слова, которыми Оксимирон пытался склонить людей на свою сторону. Мирону стоит отдать должное. Он сделал многое для того, чтобы среди людей не началась паника. Но безразличие, с которым он относился к прошлому, для Славы было непростительным.

Желанием докопаться до истины были движимы немногие. Люди принимали происходящее как данность. Конечно, ведь в их руках не находились ключи к новому миру – именно так своими обладателями были наречены маленькие подвески, с помощью которых можно было влиять на появившиеся в мире после катастрофы новые явления. Мир уже начал меняться. Но ключ к его изменению оказался разделён между людьми, друг с другом конфликтующими. Слава ненавидел мир такой, каким он был сейчас, и ещё больше ненавидел мир, который вот-вот стремился на месте существующего образоваться.

Это решение он принял едва ли не с самого начала. Как только на его глазах исчез Чейни. Как только он увидел в руках Мирона такую же подвеску. Как только Замай и Букер рассказали о том, что перестали чувствовать сожаление из-за утраты близких. Как только ублюдок Rickey F сболтнул, что не один Мирон может влиять на чужие чувства. Своим выбором Слава на камне высечет новую веху в истории этого мира. Если он единственный, кто хранит в себе воспоминания об утраченном и ненависть к складывающейся системе, значит, лишь он будет способен всё изменить.

На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Слава жил здесь один. Ваня или Андрей иногда приходили, чтобы навестить его. Рассказывали, что происходит днём, что готовит грядущая ночь. Рассветы сменялись закатами, сон сменялся шумными концертами, вихрем поддельных чувств и фальшивых картинок-голограмм, которые с помощью подвесок, взывая к Fatum, мог вызвать едва ли не каждый.

Слава зашёл в свою квартиру, переоделся в чистую чёрную толстовку «Антихайп», взял рюкзак, заранее собранный и оставленный у стены, выходя, запер дверь и спустился через чёрный ход, у которого стояла конструкция, чем-то напоминающая мотоцикл.

– Не подведи, «SLOVO», – сказал Карелин. По мотоциклу пробежал ряд красных искр, двигатель завёлся и часть отсутствующих механизмов восполнилась пришедшей в движение голограммой.

Они все могли воздействовать на механизмы. Это был, должно быть, единственный факт, о котором открыто не говорилось – и именно поэтому в городе не было транспорта. Мотоцикл отозвался бормотанием мотора и сдвинулся с места, разрушая голограммы улиц, созданные однажды Славой. До сих пор никто не удосужился проверить, была ли эта часть города и часть стены за ней настоящей. Огромные дыры в реальности, заделанные голограммами, Карелин различал на раз-два. На мотоцикле он проскочил сквозь огромную щель в стене, вырвавшись наружу.

Здесь заканчивалось влияние Мирона. Здесь практически не было людей. Присыпанные снегом земли тянулись во все стороны, а прямая дорога вела вперёд, в Москву.

Ёбаный ты бомж, Rickey F. Если ты и в этот раз облажался, Слава тебе этого никогда не простит.

========== 7. Поднимайте белые флаги ==========

С тех пор, как Слава Карелин покинул Петербург, прошло два дня. И пока в самом городе было тихо, территорию за Ленинградской областью поглотил снежный буран. Вихрем сметая всё на своём пути, сильный ветер клонил к земле голые деревья, облепляя снежными комьями тонкие ветки. За сутки на земле вырос толстый слой снега, а видимость и вовсе сделалась нулевой.

Прорываясь через этот буран, два самолёта летели к югу Московской области. Приборы навигации едва справлялись с возложенной на них задачей. Не видя ничего перед собой, пилоты ориентировались на память и на сигнал на радарах.

В сотне метров к низу для них зажглись красные огни военной базы. Посадка далась пилотам с большим трудом. Едва не съехав с расчищенной от снега, но не от тонкой ледяной корки взлётно-посадочной полосы, самолёты въехали в ангар, остановились и открыли двери своих кабин для того, чтобы пилоты выбрались наружу. Тут же подбежали рабочие, которые принялись сбивать с крыльев ледяные наросты.

Расправив рукава своей неизменной чёрной куртки, Николай Соболев спросил, не произошло ли что-то за время его отсутствия. Кто-то кивнул в сторону выхода – там стоял Гурам, непривычно серьёзный для дня, знаменующего собой хоть и внеплановое, но всегда радостное возвращение разведки на базу.

– Не похоже, что погода быстро успокоится, – заговорил Соболев, подойдя к напарнику. – Мы вернулись раньше, чтобы переждать. Москву и область метёт знатно…

Гурам поднял на него встревоженный взгляд, перебивая:

– Ларин здесь, – коротко и ясно сообщил он.

– Такое чувство, что ты меня меньше, чем его, рад видеть, – упрекнул его Коля. Гурам недовольно повёл бровью, развернулся и ушёл. Соболев, вздохнув, отправился за ним.

Когда решался вопрос о том, кто именно будет заниматься поиском оставшихся в других городах людей, Коля до последнего сомневался в принятом им решении. Однако сейчас, спустя время, от этих сомнений не осталось и следа. Безусловно, видеть радостные лица брошенных на произвол судьбы людей, которые узнавали, что они больше не одни, было высшей наградой. Ради таких моментов и стоило покинуть Петербург. Так, два месяца назад вместе с друзьями и теми, кто решил помочь, добровольно проявив инициативу, Соболев переместился в военную базу на юге Московской области – крупнейшую военную базу, ресурсы которой оказались полностью в его распоряжении.

Работа им предстояла колоссальная, ведь ни о количестве, ни о местоположении оставшихся ничего не было известно. Даже тот факт, что где-либо ещё могли остаться люди, подвергался сомнению. Но, уцепившись за крохотный шанс, Соболев развернул самую масштабную разведоперацию, название которой подсвечиваемыми буквами красовалось теперь на всей технике: «Rakamakafo» – ведь их и раньше, и уж тем более сейчас знал каждый.

Прошлые успехи стали прочным фундаментом нового начинания. Огромная военная база, куда не ступала нога неподготовленного человека, молча поддалась, как только Соболев сделал первый шаг, и уступила своей защитой непробиваемому стремлению и уверенности в собственных силах.

В мире, где технология вышла из-под человеческого контроля и стала существовать будто бы сама по себе, лишь единицы, не обладая специальными «ключами», могли приводить в движение механизмы. Если бы Николаю полгода назад рассказали о том, что именно это будет связывать его и Дмитрия Ларина, он бы только засмеялся, ни разу в это не поверив.

Но факт оставался таковым. С фактами вообще тяжело было спорить.

Царившее между ними соперничество сошло на нет, но злые подколы, стоило им оказаться перед лицом общего врага, никуда не исчезли. И пока Соболев разрезал воздушное пространство, сверху наблюдая за тем, как раскинулись во все стороны безжизненные поля и деревни, Ларин по этим же землям разъезжал на танках, с подачи «Rakamakafo» направляемый за людьми в самые разные уголки европейской России.

Что же заставило Ларина посетить военную базу Соболева сейчас, когда он только-только покинул Петербург, переправив найденных людей в город? Законы Сети в реальной жизни не работали и понять, о чём думал этот человек и чем он руководствовался, далеко не всегда представлялось возможным.

Он не понимает, думал Соболев.

Он не понимает. Совсем. Как и почему такое произошло?

Гурам привёл его в медчасть. Там, за толстым стеклом, в небольшом помещении на кушетке под тонкой простынёй лежал Ларин, подключённый к аппарату искусственного дыхания.

– Как хорошо, что у нас есть медик, – сказал Гурам, вставая позади Коли. – Ларин пришёл сюда один. На своих двух. Упал прямо перед воротами, мы ничего не успели сделать.

Не сводя взгляда с Ларина, Соболев унимал разбушевавшиеся мысли, лихорадочно ищущие истинный путь в потоке новой информации.

– Мы хотели отправиться на поиски его людей, но поднялся буран. Как специально, – продолжил Гурам. – Но, знаешь, что бы с ним на самом деле не произошло, это сделал человек. У Ларина все руки в глубоких порезах были. Одежда – в крови, своей и чужой…

– Мы склонны полагать, что это сделал человек, – заключил Гурам, когда они шли по длинному коридору, серые стены которого запирали в себе голоса двух лидеров информационной разведки. – Помимо опасности, висящей над нами со стороны программируемого бога, появился ещё и человеческий фактор. Кому в голову придёт нападать на Ларина сейчас? Да, я понимаю, что у него врагов всегда было много, но почему в такой ситуации?

– Это только если целью нападавшего был Ларин, – справедливо заметил Соболев. – Говоришь, при нём не было никаких вещей?

– Ничего не было. – В молчании громко откликалось эхо шагов. Гудящая в маленьких окнах под потолком непогода противно выла, билась о железные стены, но оставалась незамеченной. Какое кому дело до того, что творится снаружи, когда внутри стен военной базы и внутри идущих по ней людей бушевали противоречия.

– Я знаю, это странно, – согласился Гурам.

Соболев покачал головой.

– Смотри: Ларин приходит к врагу, чтобы умереть? Ко мне? Зная, что даже Хованский проявит к нему больше уважения. Зная, что за Хованским стоит Петербург, где больше людей, где находятся «1703», «MAD», «SLOVO», и «FIVE»?

– А если «Fatum» вообще нельзя приплетать к этому?

– Что бы сейчас не происходило, на всём лежит вина «Fatum».

Гурам не мог с этим согласиться.

– У Ларина появился враг, – возразил он. – А что, если этот враг обозлился не на Ларина, а на его работу?

– И теперь в опасности я? Думаешь, это предупреждение для меня? Как смешно! То, что мы делаем – абсолютно правильно. Другой точки зрения существовать не может! Людей, оказавшихся в данной ситуации, надо объединять.

– А не убивать, – договорил за него Гурам. Коля согласился.

– Как только буран утихнет, – сказал он, – отправляйтесь на поиски остальных.

Но погода не успокоилась ни через шесть часов, ни через двенадцать. И даже спустя сутки после возвращения Соболева на базу буран не унялся, продолжив заметать взлётно-посадочные полосы. Коля лежал на кровати в своей маленькой комнате и всю ночь размышлял о том, кто и почему сделал это с Лариным. Абсурдные и несостоятельные идеи отметались одна за другой, и всё же вариантов было слишком много, чтобы сразу остановиться на чем-то конкретном.

Утром следующего дня Коля встретил Гурама в столовой. Оба были одеты в форму военных, за ненадобностью оставленную судьбою на складах. Держа в руках кружку растворимого кофе, Соболев поприветствовал друга фразой:

– Я отправляюсь в Петербург.

– С ума сошёл? – Гурам опешил.

– Попрошу кого-нибудь о помощи. Снег идёт, а сугробы не растут. Этот снег – иллюзия. Вернее, сначала он не был иллюзией. Послушай. – Коля отставил кружку в сторону. – Если кто и мог создать иллюзию такого масштаба, то этот человек определённо имеет связь с «Fatum». Возможно, среди тех, кто сейчас обладает ключами, есть предатель. Возможно, Ларин знал, кто это. Вот что не даёт мне покоя. Fatum – программируемый бог. Если ты можешь его контролировать, он сделает всё, что ты попросишь…

– Постой, предатель? – прервал его Гурам. – Это серьёзное заявление.

– Я думал о том, – объяснил Соболев, – что мне однажды сказал Мэддисон. Если выживших будет слишком много, их будет тяжёло контролировать. И если лидеры не справятся, будет лишь два выхода. Сменить лидеров или убрать неугодных. А по какому принципу «Fatum» выстрелит вновь? Если мы даже не знаем, как в первый раз осуществлялся отбор. Из-за того, что механизмы больше не слушаются всех подряд, у людей ограничена возможность передвижения. Я и Ларин имели огромное преимущество перед остальными в виду нашей мобильности. Для нас буквально не существовало границ, и вот: Ларин без сознания, а я ограничен в полётах. Кто и зачем изолировал два основных связующих звена?

– Тебе нужно отдохнуть, – Гурам тяжело вздохнул. – Я всё понимаю, на тебя столько навалилось…

– Нет! – едва не крикнул Соболев. – Всё как раз движется к разгадке. Зачем всё это, если в итоге я не узнаю, что на самом деле происходит? Людям нужна своевременная и верная информация. Они должны знать, что случилось. И я в том числе. Я не могу сидеть на месте, я должен сделать что-то, чтобы разорвать эту информационную изоляцию.

Коля поднялся со своего места, поравнялся с Гурамом и попросил его присмотреть за базой во время своего отсутствия. «Как обычно», – пробормотал тот, опуская командира на казавшийся таким безрассудным поступок. Но Коля не был бы собой, если бы уже не продумал все возможные исходы: как положительные, так и отрицательные. Сложно было ориентироваться в мире, законы и история которого были тебе недоступны. Какой титанический труд лежал за каждым его решением, Гурам знал непонаслышке. Кроме него об этом было известно, быть может, только одной девушке.

Полина появилась в дверях, когда в столовой уже никого не осталось. Она медленно подошла к Гураму, который сидел, в задумчивости подпирая подбородок, водрузила берет ему на голову и улыбнулась. В её руке звякнула связка ключей, которую девушка опустила на стол перед Гурамом.

– Если соберёшься ехать за ним, – тихо сказала она. – Он воспользовался ресурсом «Ready Steady Go».

Гурам взял связку ключей. На его лице промелькнуло подобие улыбки от того, насколько же бесполезны были все пытки переубедить этого человека. Он не сдаётся. И пока он движется вперёд, поднимать белые флаги будет рано.

– Когда твой парень во что-то упирается, – подытожил Гурам, – его просто невозможно остановить.

========== 8. Буря ==========

Снежное небо тяжёлыми хлопьями обрушивало свой гнев на землю. Москва превратилась в чистое белое полотно. Но это было иллюзией. Всё вокруг было иллюзией. Ведя мотоцикл рядом, Карелин медленно двигался по дороге, провожая взглядом вбитые в землю останки небоскрёбов. Не один город, должно быть, не пострадал так сильно, как Москва, сметённая с Земли почти что полностью.

Собранная по крупицам информация обретала в воображении литую форму. Кто, как, зачем и для чего – вопросы находили ответы и требовали доказательств. Требовали решительных действий.

Пройдя половину пути, Слава остановился. В непроглядном снежном вихре замаячили очертания сооружения, отдалённо напоминающего дом. Но Карелин знал, что на самом деле металлическая конструкция создана по образу и подобию человеческого сердца – если бы он не знал таких простых вещей, то никогда бы не отыскал его здесь, к тому же, в такой пурге, которую ветер привёл сюда, казалось, именно для того, чтобы не позволить Карелину найти дорогу. Но он смог. Его привело сюда «SLOVO», привело дважды.

В прошлый раз их пути разошлись. Теперь же механизм, возведённый катастрофой на месте бывшей столицы, алой дымкой просвечивал сквозь снежную бурю. В прошлый раз Слава был недостаточно настойчив, чтобы продолжить начатое до конца. Теперь же дела обстояли иначе. Он его отыскал и он его увидел. «SLOVO» тоскливо ныло, возвещая об утраченном. Чувства спутались в тугой клубок, рассудок мутнел. Призраки прошлого алыми контурами преследовали его весь путь от самой черты города.

– Идите прочь, галлюцинации, – ворчал на них Карелин. Сквозь снег, бьющий в лицо, и совсем не весенний холод, пронизывающий до костей, пробивалось осознание: дальше всё будет не так плохо. И если Фарафонов не справился, то он справится обязательно.

Он обязательно пройдёт всё и подчинит себе механическое сердце Fatum.

Механизмом, управляющим миром, оказывается, тоже можно управлять. «А что было бы, сложись обстоятельства таким образом?» – Мэддисон сидел напротив них в старом закутке, где, царапая битые стёкла, завывал ветер, а запертые холодильники морозили пиво – ломай двери и бери, никто не запретит. Фарафонов не брал. Он вообще не жаловал поверхность – оно и ясно, Джарахов, Алфавит из остальные и его тусовки предпочитали подземку. Все трусы предпочитали подземку: «Ну, то есть вы оба помните то видео, да?» – уточнил Мэддисон. Фарафонов поджал губы и кивнул. Карелин опустошил вторую бутылку и заявил, что он ничего не видел и ничего не помнит. «В общем, есть предположение, – разоткровенничался с ними Мэддисон, – что в самой программе должен присутствовать своеобразный код. Если расшифровать его, то сможем понять принципы нового мира. Проблема в том, что его надо как-нибудь достать. Извлечь!» – после непродолжительной паузы договорил Илья, на что Слава съязвил, мол, ты собираешься искать неизвестно что неизвестно где. А Фарафонов откликнулся на эти слова иначе: «Ты думаешь, что твоё так называемое «сердце» – большой компьютер?» – «Очень большой компьютер, – протянул Мэддисон, будто бы он на самом деле это знал. – Ключ Мирона – это символ Петербурга, и раз сердце находится в Москве, я подумал, что мы могли бы справиться с этим лучше». Он ещё раз сослался на какое-то видео, но Слава так и не понял, про какое видео Мэдисон всё время говорил.

Выпить с Фарафоновым в тот день так и не удалось. Зато на следующее утро он был безжалостно им разбужен. А уже к вечеру они были в Москве, вернее, на месте, которое раньше так называлось. И лучше бы Слава не видел лица Rickey F в тот момент. Ему-то повезло больше: город, который он считал своим домом, был цел, а не представлял собой безжизненное разрушенное ничего. Потом он мимоходом пожалел, что послушал Гену и оставил его один на один с Москвой, ведь с того самого дня больше двух недель прошло, и ни от Гены, ни от Мэддисона не появилось ни одной вести. Они оба словно исчезли с лица земли, как все остальные люди два месяца назад.

Неспешно бредя по бывшим улицам Москвы и уворачиваясь от летящего в глаза снега, Слава представлял эту картину особенно ярко. В тот день судьба не противилась их появлению здесь (хоть Карелин практически сразу и ушёл), сегодня же она была настроена категорически против него. Но и он не планировал сдаваться. Его противником сегодня был не Rickey F и не Мирон какой-то там. И это совсем не баттл, где он не умел проигрывать.