Текст книги "Двойная жизнь антигероя 2 (СИ)"

Автор книги: Kimiko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Вика все еще где-то там, за пределами города. И она не из тех, кто увидев препятствие, сразу разворачивается. Скорее наоборот – она начнет думать, как его обойти.

– Слушаем меня внимательно, – встаю на ящик возле ворот, чтобы было видно всем. – Это не шоу и не трюк. Мы готовимся к нападению.

Гул в толпе стихает.

– Офицеры, разбейте людей на тройки. Первая тройка – ближний бой. Вторая – дальники. Третья – саппорты. Мы работаем сменами, чтобы никто не выгорал. Стас, ты за оборону южных стен. Марина, ведешь север. Мила – со мной у ворот.

Приказываю новичкам взять тренировочное оружие и выйти на плац. У многих глаза горят, но есть и такие, кто переглядывается с видом «а может, ну его».

– Вы пришли в «Антигерои» не потому, что мы тут в домино играем, – подхожу к группе из шести новобранцев. – Тут выживают те, кто держит удар. Если кто-то боится – скажите сейчас. Потом поздно будет.

Никто не уходит. Даже те, кто явно хотел.

Следующие два часа мы гоняем схемы защиты. Новички сначала сбиваются, путают команды, но после третьей серии начинают реагировать быстрее. Дальники учатся менять позицию, не теряя линию огня. Саппорты прогоняют лечение и бафы в движении.

Я постоянно перемещаюсь между группами, поправляю стойки, показываю, где слабые места. Цербер в это время патрулирует периметр – даже его присутствие добавляет людям уверенности.

В какой-то момент мы с Милой проводим совместное учение: я изображаю прорыв в линию обороны, а она с новичками отрабатывает отбрасывающие заклинания. Сработали с третьей попытки.

– Уже лучше, – киваю. – Но расслабляться некогда.

Где-то к концу второй тренировки у меня начинает мутить. Сначала я списываю на усталость: слишком долго в боевом темпе. Но потом в глазах словно на секунду гаснет картинка – резкий темный кадр, потом снова мир.

Я хватаюсь за шлем, морщусь.

– Дим, – Мила тут же рядом, – у тебя с лицом что-то не то. Бледный как стена.

– Нормально… – пытаюсь отмахнуться. Но в висках гул, в ушах тихое шипение.

– Это не нормально, – она сжимает мою руку. – Может, шлем глючит? Ты уже второй день почти без перерыва в игре. Ты же знаешь, что это опасно.

– Нам сейчас не до этого.

– Нам будет «до этого», когда ты вырубишься прямо тут, – Мила уже злится. – Выйди хотя бы на минуту, проверь. Может проводку закоротило, а ты тут сопротивляешься природе! Точнее уж, законам физики.

Я хочу возразить… и понимаю, что мир опять дернулся. И если я сейчас не выйду, то, может, уже не смогу.

– Ладно… – выдыхаю. – Оставляю все на тебя. Следи за воротами.

Команда «Выход» – и экран темнеет.

Холодный воздух реальной комнаты бьет в лицо. Я снимаю шлем и едва успеваю заметить, что кто-то стоит прямо рядом.

– Мам? – морщусь, потому что она хватает меня за плечи, будто проверяя, жив ли я.

– Дима… – голос дрожит, глаза красные, на щеках – мокрые дорожки.

– Ты что творишь⁈ – вырывается у меня. – Ты же знаешь, нельзя снимать шлем, когда я в погружении! Это опасно!

– Прости… прости, сынок… – перебивает она, и в голосе столько боли, что я замираю. – Папа… с ним…

– Что с ним? – уже холод внутри.

– Он… он упал в ванной… и не дышит. – Она начинает плакать сильнее, закрывает лицо ладонями. – Я не знаю… я не знаю, что делать…

Сердце бьется так, что грохот стоит в ушах. Все недавние планы – Цербер, оборона, Вика – в одну секунду превращаются в серую тень.

– Вызывала скорую? – спрашиваю глухо.

– Да… едут…

Я уже вскакиваю, на ходу натягивая спортивную кофту, валявшуюся прямо на полу. В голове только одно: *только бы не опоздать*. А ещё, хоть бы не опоздала скорая, хоть бы не было чертовых пробок на дороге.

Я ещё не знаю что с отцом, но сердце чувствует – не зря он тогда спал вечером. И одна мысль хуже другой.

Глава 16

Я бегу, как сумасшедший, не замечая ни дверей, ни поворотов коридора В голове – один ритм: *быстрее, быстрее*, и образ папиного странного сна в полумраке его комнаты, как в замедленной ленте, не отпускает меня ни на шаг. Мама кричит что-то за спиной, но её голос превращается в отдалённый шум – всё, что имеет значение, это ванна и дверь в неё.

Сначала промахиваюсь мимо ручки, словно в каком-то идиотском фильме. Дверь открывается, и запах – смесь моющего, влажной кожи и чего-то кислого – ударяет в лицо. Мама – уже там, рядом, её пальцы дрожат, она держит платок побелевшим кулаком, глаза огромные и красные. Мы проходим внутрь, и я вижу – вода на полу, зеркало в ванной побито, а тело – в ванне, голова набок, губы серые как старая бумага.

Папа лежит неподвижно, словно застывший в нелепом сне. Мой мозг отказывается в это верить: человек, который мог таскать шкафы в одиночку, чинить кровати и смеяться так, что у меня внутри всё замирало – сейчас безжизненно растянулся в равнодушно белой ванне.

Я не помню, как научился тому, что сейчас делаю. Наверное, видел когда-то в фильме, читал, где-то краем уха услышал, но сейчас не до теории. Мама молчит, сжимая губы, и я слышу только собственное дыхание, высокое и режущее. Я наклоняюсь, слушаю дыхание, пальцы ищут сонную артерию – ничего. Холод рук по коже, и в голове вспыхивает паника: *не дышит, нет пульса*.

Я выкрикиваю маме, чтобы она звонила в скорую и торопила их. Она кивает, коленки подкашиваются, телефон выскальзывает, убегает. Знакомый, дрожащий голос диспетчера в трубке – «скорая в пути, подождите ещё немного, не вешайте трубку» – но слова теряют четкость, как будто я смотрю всё это через мутное стекло.

Я ставлю ладони на грудь отца, одну поверх другой, и начинаю надавливать. Непрямой массаж сердца – слова звучат в голове чужим эхом. Я опираюсь всем весом, считая в голове: *раз-два-три-четыре…* Руки болят через секунды, но я не могу остановиться. Пальцы впиваются в рубцы на его груди, кожа сухая, словно пергамент. Каждым толчком я пытаюсь вернуть в тело тот звук, тот ритм, который есть в жизни – чтобы сердце снова загремело, как молоток в кузнице, чтобы он снова выругался, когда суп остынет.

Вода брызжет на плитку, мама бормочет молитву, и мне кажется, что время растягивается в тянущуюся ленту. Я не веду счет вслух – счёт в голове – это единственное, что держит меня от полного провала. Я чувствую, как сухожилия рук кричат от усталости, а голова кружится от недостатка кислорода и адреналина. Но каждая секунда тут – как спасённая минута.

Через нескончаемо долгие пять, семь? – не знаю – минут появляется звук сирены, от которого сердце внутри меня будто подпрыгивает. В дверь врывается бригада скорой помощи, двое мужчин в зелёных куртках почти одновременно оценивают ситуацию, их движения уверенные, быстрые. Они берут мой круг из рук, коротко спрашивают, кто я, что случилось. Я издаю какой-то сбивчивый набор слов, и они сразу включаются в работу.

Один – подготавливает дефибриллятор, другой – распахивает пакет с трубками, третий – контролирует дыхание. Я стою в стороне, дрожу и смотрю, как они действуют, будто наблюдаю за чужой жизнью, за тем, что делают персонажи на другом конце экрана. Родные руки отодвигаются, и я чувствую, как будто кто-то отнял у меня право быть героем реальности. Это странное, горькое ощущение – я, который только что призывал трехголового стража из преисподней, сейчас стою прижатый к стене, пока профессионалы борются за отца.

– Мышцы дрожат? – спрашивает один из медиков, и его голос сухой и ровный, как инструмент. – Держался?

– Да, – выдавливаю я. – Делал… всё, что мог.

Они подключают папу к кислороду, клеят электроды, бьют разряд – и в этот момент я не могу понять, то ли надеюсь, то ли уже не верю. Сердце в моей груди скачет так, что кажется, сейчас вырвется наружу. Звуки в ванной – издаваемые аппаратами – становятся единым оркестром: писк, шипение, ровный монотонный тон. Потом – не знаю откуда – слышится слабый вдох, а потом второй. Работы еще куча: надо ввести препараты, следить за давлением, но тот первый вдох – как маленькая корона над всем моим миром.

Они приливают кислород в его рот, сжимают сосуды, и наконец один из медиков, слегка выдохнув, говорит нам, что «на борту стабильно». Они просят меня и маму надеть что-то, рассказать что к чему, и – быстро – везут его в машину. Я хватаюсь за сумку, которая ещё пахнет игрой и парой энергетиков, и следую за ними на улицу. Бросаю сумку в салон кареты, сажусь рядом, и машина рвется вперёд под воющий сиреной.

В машине всё другое: небо пролетает за окнами, лампы тянутся яркими полосами, и я вдруг ощущаю, как физически устаю: руки, что держали грудь отца, затекли, и ещё где-то в самых глубинах – сердце у меня снова скачет. Одновременно с этим – чувство отключенного субъективного наблюдателя: я присутствую и одновременно смотрю со стороны. Парамедики говорят тихими фразами: «давление держится», «рефлекторно открывает глаза», «на ЭКГ – изменения», «внутривенно – адреналин». Слова, которые для них рабочие, для меня – как град ударов: каждый термин – это кусок реальности, которую надо пережить.

В больнице коридоры длинные и холодные. Ночная жизнь медицинского учреждения – это запах чистоты и железа, приглушённые шаги и свет, который не знает времени суток. Нас направляют в приёмный покой, где быстрым, жёстким голосом задают вопросы: аллергии, лекарства, хронические болезни. Мама, вся стискивая пальцы в платок, говорит поспешно и бессвязно, а мне кажется, что я слышу слова как будто из-под воды.

Потом начинается ожидание. Ожидание – это отдельная физическая боль, как будто кто-то подтачивает тебя по капле. Я сажусь на холодный стул в коридоре, и мир вокруг превращается в медленно движущуюся картинку: люди проходят мимо, кто-то убирает тележку, тётя на рецепции морщит лоб над бумагами. Пробуждает немного сообщение от Милы, она спрашивает, все ли со мной хорошо и просит перезвонить.

Я стараюсь вспомнить, как вообще, черт подери, это делается. Мне очень нужно предупредить Милу, но пальцы дрожат на кнопках телефона. Наконец набираю её – и в диалоге коротко и без фантазий говорю правду.

«Мила… отец… скорую… в больнице», – слова вырываются без прикрас. Я слышу, как она глубоко вздыхает в трубке, ее голос мягок, как всегда, но сейчас в нем что-то железное, поддерживающее.

– Слушай, – говорит она, – не торопись возвращаться в игру. Я всё здесь держу, «Антигерои» в порядке. Марина со Стасом руководят, всё под контролем. Ты – иди, будь с родителями. На нас никто так и не нападает, так что отпусти пока. Я приеду, если нужно.

Я хочу возразить, что у нас и в игре сейчас война – и правда, через полчаса может случиться нападение, и Цербер по сути ещё не стал нашим живым оплотом, но слова теряются. Мама рядом, она смотрит на меня глазами, в которых ровно столько же ужаса, что и у меня, и я понимаю – выбор я сделал моментально. *Реальный отец > виртуальная крепость.* Это не выбирается, это срабатывает автоматически.

Мы сидим молча. Я отвечаю коротко, что всё будет, что она пусть держит связь. Мила шлёт маленькую эмодзи-палец вверх и пару фраз утешения, которые действуют на меня как теплая грелка в стужу. Это странное утешение, когда кто-то, с кем ты рубился на сотне рейдов в одном мире, вдруг становится тихим берегом в этом. «Игры подождут» – она пишет. Я отвечаю «ок», и экран гаснет, но её слова ещё тёплые.

Часы тянутся долго, и каждый шаг из приёма в хирургическое отделение кажется пробегом по натянутому проволочному канату. Наконец входит врач с выцветшей бейдж-карточкой и смотрит на нас усталыми глазами. Его слова коротки, но каждая из них тяжела: «Несколько инфарктов недавно. Он не обращался за помощью, симптомы были, но он игнорировал. Это осложняет ситуацию. Мы смогли восстановить сердечную деятельность, но состояние серьёзное. Реабилитация займёт время, возможны осложнения. Будет нужен контроль в кардиологическом отделении».

Слово «несколько» звучит как приговор – как если бы моя родная жизнь была исписана пунктами в медицинской карте, и я не успел помочь раньше. Мама закрывает лицо руками, её дыхание сбивается, она шмыгает носом и говорит, будто пытаясь убедить себя и нас: «Я… он не говорил. Это так внезапно».

Я не могу не думать, сколько раз он списывал головные боли на усталость, как часто откладывал поход к врачу, как гордо и упрямо жил в своем маленьком мире, где он был сам себе врачом и судьей. Воспоминания об его стойкости и упрямстве сейчас режут сильнее всякой правды.

Некоторое время спустя папу переводят в палату интенсивной терапии. Я стою у стеклянной двери, и то, что вижу, как в раме – это оболочка человека: трубки, капельницы, монитор с цифрами, и он – такой хрупкий, с закрытыми глазами, но в то же время удивительно мирный. Когда он открывает глаза на секунду, я подхожу, беру за руку – она тёплая и липкая от лекарств. Он шевелит губами и шепчет что-то, голос хриплый и слабый:

– Дима… извини… – слова еле различимы. – За все… что говорил тебе…

Я сжимаю его руку, и так хочется наговорить много всего: что я люблю, что злюсь за то, что он всё затягивал, что не позволю ему уйти. Но вместо этого вырывается одно простое:

– Главное – держись, – говорю я и не знаю, кому прежде – отцу или себе. – Я рядом.

Его глаза закрываются, и снова мониторы размеренно отсчитывают проценты жизненной силы. Врач говорит, что первые дни критичны, и что он будет под наблюдением кардиологов, что необходимы изменения образа жизни, и что реабилитация – это командная работа. Я записываю всё, как будто делаю чек-лист. На бумаге и в голове вещи становятся чуть более управляемыми.

Позже, когда нас отпускают из больницы ненадолго, я возвращаюсь домой с мамой – не за долго и не с пустыми руками. Нам нужно собрать вещи: тёплые рубашки, лекарства, очки, фотоальбомы – всё то, что человеку необходимо, когда он на лечение. Дом кажется чужим, как будто чужие руки перекладывают его жизнь в пакеты. На полках – станок для бритья, на вешалке – его старая куртка, в ящиках – счета и незакрытые квитанции. Весь этот хаос – маленькие штрихи жизни, которые обычно невидимы до тех пор, пока кто-то не исчезает на срок.

Мы складываем вещи с точностью, смешанной с апатией. Мама медленно перебирает содержимое шкафа, её пальцы останавливаются на каком-то старом снимке: муж молод и счастлив, руки крепко обнимают мою мать. Её губы подрагивают, и я понимаю, что мы оба сейчас перестраиваемся – из прежних ролей и привычек в новые, где решение медицинских и бытовых проблем приходится принимать здесь и сейчас.

Я звоню такси – не потому, что хочу, а потому что я всё ещё не умею водить, и мои права – всё ещё на стадии планов. Я думаю о том, как много раз в жизни выбирал кратчайший путь – удобство, скорость. За стимулы виртуальных побед я платил отсутствием простых практических навыков. Сегодня это оборачивается тем, что я везу вещи отца в больницу на чужой машине, шуршащей на трассе, в окнах которой играют уличные фонари.

Мы садимся на ступени возле подъезда, потому что мама хочет подышать, потому что окоченели ноги. Ночью город кажется мягким, приглушённым: фонари, редкие прохожие, где-то лай собаки. Я смотрю на пустые пакеты рядом и понимаю, как мелочно и одновременно важно всё это: бинты, тапочки, его любимая кружка. Я ощущаю, как усталость накатывает плотной волной – не только физическая, но и моральная: все эти диалоги в голове, все эти поломки привычного мира.

Я сажусь на ступень, облокачиваюсь спиной о холодную стену и закрываю глаза на несколько секунд. Мысли как винтики заклинивают и снова крутятся: *надо учиться водить, надо быть рядом, не откладывать, не ждать, когда кто-то другой исправит.* И мысль эта – как тухлый привкус в горле: я, возможно, тратил слишком много времени на то, чтобы быть героем в мире, где можно сохраняться и перезагружаться, и недостаточно – на то, чтобы быть человеком рядом с другими. Теперь заплатить за это приходится дорогой, в которой нет чекпоинтов и отката.

Мимо проходит пара, смеются, держатся за руки – и это маленькое, человеческое зрелище режет меня так само, как раннее детство резало папина суровость. Я думаю о том, как он, вероятно, всегда хотел быть сильным и независимым, и как это упрямство сыграло с ним злую шутку. Я думаю о словах Мила: *игры подождут*.

Кажется, что все эти виртуальные победы – они были репетициями, тренировкой быстрого реагирования, но не тренировкой любви, терпения и присутствия. Сегодня я учусь совсем другой науке: быть рядом, поддерживать, просить помощи.

Я смотрю на сумку, в которой аккуратно лежат его вещи, и представляю, как завтра мы снова будем подниматься по этой лестнице, заходить в больничную палату и сидеть рядом, держать трубку и слушать гул приборов. Я думаю о том, что нужно будет учиться парковке, перестроению, зачем мне водительские права, и вдруг это не просто желание удобства – это необходимость. Водить – значит успевать, доставлять, не зависеть от чужих расписаний. В тот момент это кажется решением маленькой стратегической задачи в большом, страшном мире взрослой ответственности.

Я вдыхаю холодный ночной воздух, ощущаю, как он проникает в лёгкие, и в груди где-то между болью и тревогой возникает сомнительное, но устойчивое чувство: у меня есть выбор. Можно продолжать жить между рейдами и сражениями в игре, или можно попытаться стать тем человеком, который способен ухаживать, заботиться и быть рядом. Сегодняшняя ночь – первый шаг к тому, чтобы понять, что геройство в жизни – это не только крики в чатах и крупные победы над монстрами. Это утренние поездки в больницу, это звонки страховым, это способность поменять приоритеты и не бросать тех, кто тебе дорог.

Мама кладёт руку мне на плечо, её ладонь теплая и дрожит. Она говорит тихо, без слёз, только шёпотом, будто не желает тревожить спящего мира:

– Поедем завтра снова. Он выкарабкается.

Я киваю. Глаза мокрые, но я стараюсь выглядеть тверже, чем чувствую. Мы сидим на ступенях, и город продолжает жить своей рутиной: где-то гуляют люди, в проезжающем такси гаснет свет, на дальнем углу горит вывеска круглосуточной булочной. Небо над домами чернеет, и я, глядя на него, думаю о том, что завтра мне нужно будет сдать практику в автошколе. И это – не пустая амбиция, а обещание самому себе: больше не полагаться на такси, больше не быть беглецом между мирами.

Я поднимаюсь с холодной ступеньки, стряхиваю с джинсов пыль, и вместе с мамой мы собираем пустые пакеты. В руках их шуршание кажется мне странно громким – как будто звучит саундтрек к сцене, которую не хотелось бы проигрывать. Мы идём к такси, тёплые свет фонарей ложится на наши плечи, и где-то внутри меня уже пробуждается осознание: в мире уж слишком много важных вещей и людей, чтобы так от всего отгораживаться.

И, честно признаться, что-то я устал. Не за сегодняшнюю взбалмошную ночь… А уже за очень долгий марафон личных изменений. Все эти тренировки сейчас кажутся странными и навязчивыми. Я же, как и отец, сам себя запустил. И моя жизнь тоже может закончится в ванной на полу. У толстяков такое вообще не редкость.

Но думать об этом не хочется, да и не только об этом, а вообще обо всем. Но как назло голова полна дурацких мыслей.

И я не знаю, как их прогнать.

Глава 17

Три дня вне игры.

Для кого-то это мелочь, для кого-то отпуск. Для меня – вечность. Всё это время я крутился между домом, больницей и мелкими бытовыми заботами. Отец пока в палате под капельницами, но врачи сказали, что кризис миновал. Значит, я могу вернуться в игру с чуть более спокойной душой… но всё равно с грузом в голове.

Я ложусь на кровать, настраиваю интерфейс, проверяю датчики. Глубокий вдох – и погружаюсь.

Первые секунды после загрузки я жду привычного тихого гула гильдии, голосов, скрипа дверей и цоканья ботинок по каменному полу… Но слышу грохот, смех и странный шум, похожий на строительные молоты.

Выхожу из точки респауна в главный зал – и… челюсть сама хочет упасть на пол.

Вместо аккуратных рядов лавок и оружейных стоек – хаос. Половина стены у входа явно была пробита, и сейчас несколько игроков, вооружённых кувалдами и магическими рунами, закладывают её заново. На дальнем краю зала два новичка чинят крышу, стоя прямо на летучих платформах мага. У ворот, вместо прежних аккуратных створок, торчит временная деревянная заглушка с нарисованным маркером *«Скоро будет лучше, чем было»*.

– Эй, босс вернулся! – кто-то орёт, и в мою сторону поворачиваются десятки лиц.

– Здорово, Дим! – машет мне орк-кузнец, и даже его клыки кажутся сейчас приветливыми. – Держись там, и твоему отцу здоровья!

– Папе – сил! – кричит маг из дальнего угла, не прекращая чертить руны.

– Всё держим под контролем! – добавляет кто-то из новичков.

Я иду сквозь этот шумной стройплощадкой, чувствуя, что у меня в груди что-то теплое расползается. Эти ребята… пока я возился с реальным миром, они здесь и строили, и дрались, и, судя по всему, побеждали.

Но я… думал, что нападения не было!.. Ах вот оно что, Мила солгала, чтобы я не парился о происходящем тут! Наверное, я должен злиться, но губы сами собой расползаются в благодарной улыбке. Машу всем и спешу в подвал, отчего-то я уверен, что найду свою девушку именно там.

В дальнем углу зала меня встречает Мила.

– Ну наконец-то, – улыбается, но глаза всё равно ищут в моём взгляде ответ – как там отец.

– Стабильно. Спасибо, что спросила, – отвечаю.

– Пошли, – кивает она в сторону лестницы вниз. – У нас для тебя сюрприз.

Спускаемся в подвал, где обычно хранились припасы и запасное снаряжение. Теперь там стоит длинный ряд клеток из стальных решёток. Внутри – пятеро пленников. Трое явно из какой-то наёмнической шайки, один – худощавый эльф с лицом «меня сюда занесло случайно», и… Вика.

Она сидит в углу клетки, демонстративно глядя в сторону. Даже не пытается притвориться, что моё появление её удивило.

– Вот и она, – ухмыляется Стас, опершись на копьё. – Пришла штурмовать, а ушла… ну, вернее, её унесли.

– Мы её в тот же вечер взяли, – добавляет Марина, скрестив руки на груди. – А заодно и её дружков.

Я осматриваю её с ног до головы, замечая лёгкие следы боя – сорванная прядь волос, разодранный рукав. И в голове почему-то мелькает мысль: *а ведь могла бы просто жить спокойно*.

– Ну что ж, – говорю я, – вы красавцы. Всем троим респект. Без вас тут могло бы быть… намного хуже.

Мила улыбается чуть теплее, чем обычно, а Стас с Мариной просто переглядываются и кивают.

– Не оставите нас? – вдруг обращаюсь к друзьям. – Хочу лично поговорить с человеком, так безрассудно бросившимся на идиотизм.

Друзья кивают и медленно направляются к выходу, будто не доверяя прочности камер.

Мы остаёмся с Викой наедине. Остальные закрывают за собой дверь, оставляя меня в полутёмном подвале. Лишь факелы на стенах тихо потрескивают.

– Ну привет, – говорю, усаживаясь на табурет напротив её клетки. – Ты у нас звезда вечера.

Она молчит, демонстративно осматривая ногти.

– Понимаешь, – начинаю я, – я, в отличие от некоторых, не люблю устраивать кровавые показательные выступления. Но у меня есть способы, как разговорить упрямцев.

– Пугаешь? – наконец поднимает на меня глаза. – Серьёзно?

Я наклоняюсь ближе.

– Тут неподалёку, прямо этажем выше, живёт один заражённый игрок. Знаешь, что это значит? У него уже нет разума, но жажда к сексу – в порядке. Если я сниму с этой клетки защиту и впущу его… – я делаю паузу, чтобы она успела представить картину, – ну, ты сама понимаешь.

Она улыбается уголком губ.

– Пустые угрозы, Дим. Ты не такой. Я крутила тобой, как хотела, как раз потому, что ты слабак. И сделать с девушкой такое – тебе слабо.

– О, – я тоже улыбаюсь, – а ты не в курсе, что в последнее время я многому научился.

Тишина тянется пару секунд. Я внимательно слежу за её лицом, но там – лишь холод. Ни страха, ни раздражения. Она будто из камня.

– Ладно, – встаю. – Посидишь ещё. Может, передумаешь. Но если совсем уж ничего не сработает, я дам тому парню тебя заразить. А потом раздену, поставлю в холле гильдии на четвереньки, и повешу табличку для сотен участников гильдии: «трахать тут».

Вика слегка прищуривается, чтобы понять, всерьез ли я говорю. Я же только улыбаюсь, давая понять ровным счетом ничего. Конечно, она в чем-то права, я не смогу так сделать. Но не потому что слаб, а потому что это ужасно, бесчеловечно, а ещё наказуемо. Но ей-то ведь не известно, насколько низко я готов пасть?

Я выхожу из подвала, и на душе у меня странная смесь – лёгкая злость от того, что не удалось её расколоть, и всё же гордость за свою команду, которая сумела пережить моё отсутствие и даже взять врагов в плен.

* * *

Три дня после моего возвращения гильдия напоминала улей в разгар медосбора. Только вместо пчёл – сотни игроков, и вместо нектара – заявки на вступление.

– Я же говорила, – Марина листает бесконечный список, щёлкая по именам с такой скоростью, будто это не новички, а спам в почте. – Едва мы отбились, половина сервера решила, что мы теперь крутые.

– Половина? – я бросаю взгляд на счётчик заявок. – Марин, это не половина. Это… это как если бы весь школьный выпуск решил прийти к тебе на день рождения и ещё прихватил с собой друзей, тёщу и соседа с собакой.

– У некоторых, кстати, и ники соответствующие, – она тыкает в экран. – Вот, «Собака_Петра». Интересно, он Пётр или всё-таки собака?

Я вздыхаю и откидываюсь на спинку стула. Очередная заявка, очередная проверка. Кому-то мы отказываем сразу – уровни слишком низкие, или репутация в игре в минусе, или… ну, просто странные типы. Но большинство всё же проходит – нам нужны люди, особенно после того, что устроила Вика.

– Слушай, а давай хоть часть работы на автомат поставим? – предлагаю. – У нас же есть фильтры.

– Ага, – усмехается Марина. – И что, потом удивляться, когда в гильдии окажется парень с ником «Продам_маму_за_меч»?

Я хотел ответить, но в этот момент в комнату заходит Стас, как обычно, с видом человека, который только что в одиночку победил армию демонов.

– О, а вот и наши офисные работники, – ухмыляется он, хлопая меня по плечу. – Я тут как раз рассказывал новеньким, как это было, когда мы держали оборону.

– Да ну, – фальшиво удивляется Марина, – расскажи ещё раз, а то вдруг мы случайно пропустили этот момент.

– Так вот, – начинает он, не обращая на сарказм внимания, – представьте: ночь, мы – в осаде. С одной стороны – ворота, с другой – пролом в стене. И кто? Кто, по-вашему, стоит в проломе и держит оборону, пока остальные носятся, чинят, колдуют, кидаются зельями?

– Ты, – хором говорим мы с Мариной, не глядя друг на друга.

– Правильно, – довольно кивает он. – Я, значит, стою, и на меня идёт этот их громила… как его… «МяснойКомбайн88».

– Я помню, – вставляю. – Он же тогда случайно застрял в воротах. Как ты успел уже десять раз рассказать…

– Это была моя тактика! – отрезает Стас, будто этот момент был запланирован. – Я его отвлёк, подставил под неправильный угол, и он… бах! – не может протиснуться. И тут я его…

– Стас, – перебивает Марина, – если ты ещё раз скажешь «и тут я его», я подам заявку на уход из гильдии. Прости, Дим, ничего личного. Я уже не могу этого выносить.

Он хохочет и плюхается на стул рядом.

– Ладно, ладно. Но всё равно, ребят, это был наш звёздный час. И да, новички в восторге. Один мне вообще написал: «Хочу быть как вы».

– Надеюсь, он не про твои понты, – бурчу я, просматривая очередного кандидата.

– А ты завидуешь, – парирует он. – Вот увидишь, через месяц у нас будет тысяча человек, и все будут знать, что мы – непобедимые «Антигерои».

Мы ещё пару минут спорим, кто больше сделал для победы – я с моими символами защиты и Цербером или он с проломом и застрявшим врагом, – когда в дверь влетает Мила.

Влетает – это мягко сказано. Скорее, врывается, как ураган, с горящими глазами и перепачканными зелёными и синими пятнами перчатками.

– Он готов! – почти кричит она, переводя дыхание. – Я… я закончила!

– Что? – мы втроём смотрим на неё, как на пророка, спустившегося с горы.

– Новая версия зелья! – она потрясает в воздухе склянкой, в которой светится густая, будто живая, жидкость. – Всё это время, пока вы занимались своим строительством и героизмом, я работала. И теперь… это будет бомба.

– В прямом или переносном смысле? – осторожно спрашивает Марина.

– Переносном, но эффект всё равно впечатляет, – ухмыляется Мила. – Я уже протестировала на паре крыс и… чуть не изловила одного особо наглого новичка.

– Он выжил? – приподнимает бровь Стас.

– Конечно, – обижается она. – Просто бегал кругами два часа, крича, что он «божественный ураган смерти».

Мы с Мариной переглядываемся.

– Я уже чувствую, что нам придётся это испытать, – вздыхаю я.

– Уж это точно! – заявляет Мила. – Я уже не могу ждать! Давайте напоим им нпс и посмотрим, сработает ли!

Стас радостно хлопает в ладони, а я почему-то понимаю, что моя спокойная сортировка заявок на вступление только что закончилась.

Мы спускаемся в подвал, где у Милы, как всегда, творческий хаос. Столы завалены колбами, ретортами и банками с неизвестными порошками. В воздухе висит сладковато-горький запах алхимии – такой, что кажется, будто можно вдохнуть и случайно выучить два новых рецепта, а потом неделю чихать фиолетовыми искрами.

– Так, – Мила деловито протягивает мне флакон, когда мы оказываемся в одной комнате с НПС-зайчихой. Та трется киской об угол ящика, пока я устало качаю головой. Неужели действительно возможно вернуть рассудок… им? Но за этим-то мы тут и собрались. – Вот наша подопытная. Зовут, кстати, Лапка.

– Мила, – я морщусь, – ты думаешь хорошая идея давать им имена? Что, если мы эту Лапку тут ненароком прикончим? Кто знает, как сработает зелье.

– Я знаю, что все у нас получится, – парирует она, – а Лапка – идеальный испытуемый. Послушная, быстрая, всё запоминает. И… не проявляет интереса к женщинам. В отличии от орчихи, бр-р-р…

Марина хмыкает:

– Надеюсь, ещё и выживет.

Мила гордо поднимает склянку с тем самым новым зельем. Жидкость внутри светится зелёно-золотым, и кажется, что в ней иногда пробегает крошечная молния.

– Это… – начинает она.

– … переделанная версия прошлого зелья? – заканчивает за неё Стас.

– Нет, – фыркает Мила. – Это его улучшенная версия. Теперь в теории – все должно сработать. Я поправила состав, найдя три ошибки в ингредиентах и… – она лукаво улыбается, – должно получиться.

Я беру склянку, подхожу к клетке и наклоняюсь к Лапке.

– Ну что, подруга, проверим алхимическое чудо?

Она моргает и слегка отступает назад, но я всё-таки аккуратно подношу флакон к её мордочке. В этот момент жидкость внутри зловеще шипит.

– Это нормально? – шепчет Марина.

– Абсолютно, – отвечает Мила, но взгляд у неё уже не такой уверенный.

И ровно в ту секунду, когда я касаюсь краем склянки губ Лапки…