Текст книги "Байки Чёрного Майя (СИ)"

Автор книги: Къелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

====== Узница Тол-ин-Гаурхота ======

Резная створка высокой, мореного дуба, двери осторожно приоткрылась.

– Пленница доставлена, мой повелитель…

Тихий вкрадчивый голос явно принадлежал существу, не понаслышке знающему, что такое – навлечь на себя несвоевременным появлением или неподобающим тоном хозяйский гнев. Говорившего полностью скрывала дверь, ибо уже давно было известно, насколько их повелитель не любит, когда в зал с докладом врываются, точно в кабак. И это кроме того, что всякий здравомыслящий орк в здравом уме попросту побоится лишний раз попадаться на глаза хозяину – хозяин-то каков! Не буди лихо, пока спит тихо. Вот и на этот раз бедолага страж заранее сжался в ожидании реакции, однако, к его великому облегчению, вспышки гнева не последовало. Сидящий в глубоком черном кресле юноша с тонкими пронзительно-резкими чертами лица чуть усмехнулся: неуловимая складка в уголке изящно очерченного рта.

– Привести.

Царственно-скучающий тон был идеален, не хватало только неприкрытого зевка, и стражник, искренне порадовавшись, что на сегодняшний вечер развлечение у повелителя есть, поспешно исчез, а еще через какое-то время створки дверей распахнулись вновь, и в зал втолкнули ту самую пленницу. Когда двери с гулким могильным стуком захлопнулись за спиной, несчастная вздрогнула, но через мгновение, овладев собой, выпрямилась и, гордо вскинув голову, вперила во властелина взгляд темно-серых глаз. Одета просто: клетчатая шерстяная накидка поверх тонкой льняной рубашки с вышивкой, длинные русые волосы переплетены цветными ремешками. Подол нарядной зеленой юбки порван и в нескольких местах испачкан грязью: видимо, побороться за свою свободу милая леди все же успела, и владыка не удивился бы, обнаружив на паре-тройке рыл своих прислужников царапины от ногтей.

– Имя? – ленивый вопрос гулко грянул с высоты трона, хотя сидящий на троне произнес эти слова вполголоса.

– Я не стану отвечать тебе! – голос женщины, ударившись о каменные стены, рассыпался презрительно-вызывающим металлом. Она стояла посреди зала, прямая, точно натянутая струна: ни жеста, ни единого суетливого движения. Что ж, она отлично умела скрывать свой страх: только глаза горят ненавистью и трепещут тонкие ноздри.

– Можешь и не отвечать…Отвечу, так и быть, я. Эйлинель, дочь… а, впрочем, это неважно. У меня другие планы…

– Что тебе нужно? – сощурилась женщина. Красивая, хоть и не первой молодости, по человеческой мерке – лет тридцать или около того.

Владыка откинулся в кресле, демонстративно созерцая ровную и гладкую поверхность собственных ногтей.

– Вопросы здесь задаю я… – как бы невзначай заметил он, и внезапно метнул на Эйлинель быстрый и острый точно клинок, взгляд из-под изящных черных бровей. – Это так, для начала. Во-вторых, – он загнул палец, – в ответах я не нуждаюсь: неужели ты думаешь, что какая-то смертная может знать больше, чем ведомо мне? Смешно. Не забывай, кто я, о Эйлинель, супруга Горлима – друга и соратника Барахира, ты, чей ничтожный муж вечно путается у меня под ногами…

Сила Майя, заключенная во взгляде, оказалась столь велика, что бедная женщина дернулась как от удара и, внезапно обессилев, упала на одно колено. Было заметно, какой тяжестью обрушилась на ее плечи невидимая мощь, но с тонких губ не сорвалось ни стона, ни вздоха.

– Так… это…из-за него я оказалась здесь? – через силу проговорила женщина, едва лишь давящее действие взора собеседника отпустило. Она так и осталась стоять на коленях с низко опущенной головой и край шерстяной накидки сполз на пол, приоткрыв обтянутое полупрозрачным льном белое округлое плечо.

– Это уже неважно – отмахнулся Черный Властелин, обратив взгляд к потолку и кончиками длинных холеных пальцев постукивая по резному подлокотнику трона. – И для тебя, и для твоего мужа причины более неважны. Важно одно – теперь ты здесь.

– Надолго ли? – с издевкой бросила Эйлинель.

– Твой муж и этот выскочка Барахир для меня – ничто! Для того, чтобы они перестали существовать, мне довольно шевельнуть лишь пальцем…но. Это было бы слишком скучно. Мне любопытно понаблюдать за тем, как изменится поведение предводителя людей, когда он узнает, что у меня в плену – жена его лучшего друга.

– Не лги! – голос Эйлинель окреп, в него вновь вернулись прежние металлические нотки. – Ты всеми силами пытаешься скрыть, что нужна тебе как заложница. Ты собираешься использовать меня для того, чтобы мой драгоценный муженек убедил Барахира с отрядом покинуть твои владения. Что, я неправа?

– Ты забываешься, смертная! – черные глаза повелителя сверкнули, куда только подевалась прежняя маска ленивой расслабленности. – Освежить твою память?

Ладонь выброшенной вперед руки была идеально пуста, но Эйлинель, зажмурившись, упала на пол, прикрывая голову руками. Полюбовавшись на это зрелище пару минут, владыка довольно усмехнулся и, покинув трон, начал медленно спускаться по ступенькам возвышения.

– Видишь? Тебе не по силам тягаться со мной…. – насмешливо, почти ласково протянул он, приближаясь к распростертому на черно-белых плитах пола неподвижному телу. Развязная походка, руки в карманах – Майя выглядел беспечным, только что песенку под нос не насвистывал. В шаге от пленницы он остановился. Эйлинель подняла голову и увидела над собой высокого черноволосого юношу в рубашке цвета безлунной ночи: циничный прищур карих глаз, голова выжидательно склонена набок.

– Я волен сделать с тобой все, что пожелаю… – хищно улыбнулся он, и от этой улыбки Эйлинель внезапно охватил такой ужас, какой, должно быть, испытывает смертельно раненый заяц при виде приближающегося хищника. Она уже кожей ощущала ледяные тиски оков, боль в вывихнутых суставах и касание раскаленного металла…Запах плесени, крови и страха. Запах человеческой боли, навек пропитавший сырые застенки Черного Замка. И тогда, почти теряя сознание от животного ужаса предстоящих пыток, она решилась на отчаянный, и, казалось бы, совершенно бессмысленный шаг.

Медленно, Эйлинель выпрямилась, и неотрывно глядя снизу вверх, прямо в карий прищур нечеловеческих глаз, неспешно разгладила на себе юбку, поправила волосы. Подобрала концы шали.

– Все, что захочешь, говоришь? – мягко улыбнулась она жестокому Черному Властелину, и взгляд ее сделался странным, словно бы подернутым дымкой. – А ты не думал, что в твоей власти сделать со мной лишь то, чего захочу я?

– Не понял… – на точеном лице собеседника отразилось замешательство, но предпринять он так ничего и не успел.

– Сейчас поймешь… – шепнула Эйлинель, и, привстав на цыпочки, порывисто обвила руками шею юноши, всем телом прильнув к нему. Губы Эйлинель нежно и требовательно коснулись губ Черного Властелина. Бедный парень, от неожиданности даже дара речи лишился. Поцелуй он перенес стоически, ни разу не дрогнув окаменевшим лицом, даже дышать – и то перестал. А ладони женщины скользнули по его плечам, разглаживая тонкий шелк рубашки. Кончики ее пальцев ощутили тепло молодого сильного тела и учащенный стук сердца, и в эту секунду ей показалось, что перед ней – никакое не воплощение древнего зла, а просто молоденький и красивый мальчик, самый обычный человек. Ее руки уверенным движением скользнули к воротнику и принялись неторопливо расстегивать рубашку Майя.

– Эй… – парень попытался было отстраниться, но не тут-то было: милая леди замужем была уж добрый десяток лет, потому дело свое знала, а обращать внимание на попытки возражений отвыкла с первого года супружеской жизни. Тем более что Горлим в семейном гнезде появлялся крайне редко, а уж на супружеском ложе – и подавно. И ей, как и всякой здоровой и молодой женщине подчас так ужасно не хватало его ласки.

– Э-эм-м… Эйлинель, – Майя предпринял последнюю попытку вырваться из плена жарких объятий. – А…а как же муж? Да и вообще…

Тут ему пришлось замолчать, потому что вконец обнаглевшая пленница принялась покрывать поцелуями его грудь под расстегнутой рубашкой.

– Забудь… – женщина отбросила со лба прядь волос и подняла раскрасневшееся личико: – Не хочу о нем говорить…

– Но… Это как-то…подло… – пискнул парень. Низкий, некогда звучный голос Черного Властелина было не узнать: настолько жалобно и неуверенно он прозвучал сейчас. А нахальная супруга Горлима, вмиг почуяв слабину, смерила Властелина едва ли не разочарованным взором. Поздно спохватившийся парень только в этот момент осознал, насколько глупо было при такой репутации читать нравоучения. «Ну, вот и все, прокололся!» – метнулась в мозгу близкая к панике мысль, но тотчас же исчезла, ибо все немудреные мысли соблазнительницы были написаны у той на лице. Для нее он по-прежнему продолжал оставаться порочным и кровожадным чудовищем, утонченным садистом, лишенным всех моральных принципов.

– Ты же всесилен…тебе никто не указ, ты велик… Я в твоей власти, я – твоя вещь… – исступленно шептала она, лаская головокружительный рельеф сильных плеч своего мучителя, и, обдавая жаром своего тела, все сильнее прижималась к нему.

– Ну же… покажи свою власть…Возьми меня. Грубо, как зверь… как хищник, настигший добычу…

Торопливый сбивчивый шепот и настойчивость ласк с головой выдавали весь нехитрый блеф. Задобрить палача в нелепой надежде, что принесение малой жертвы позволит избежать большей. Просто страх, обычный человеческий страх перед болью и смертью. Бедный Черный Майя почувствовал себя зажатым в угол, выхода из которого не было по определению. Такого варианта развития событий предугадать он просто не мог: поступок пленницы стал для него полной неожиданностью. Ход Эйлинель оказался на диво тонко рассчитан: отступи он сейчас, и начнутся подозрения. Значит, придется играть роль жестокого тирана до конца, чтобы не выйти за рамки устоявшегося образа, тем более…что интенсивность ласк давно перешла все существующие границы, а уж когда пальцы женщины скользнули вдоль шнуровки брюк… Честно стерпев полторы минуты этого издевательства, парень молча протянул руку и резким движением сорвал со склоненных плеч скромную шерстяную накидку.

– Грубо, говоришь?.. – медленно протянул он, глядя в серые озера испуганно-умоляющих глаз, и решительно рванул тонкий лен рубашки, выпуская на свободу округлые белые плечи и совершенной формы грудь.

– Да… – закатив глаза, шепнула Эйлинель. – Вот так…Ты…. Ты такой сильный… Возьми же меня…

И Майя решил не спорить.

Они лежали, завернувшись в клетчатый плед, в окружении разбросанной по полу одежды. Лицо Эйлинель, по-хозяйски умявшейся на груди «страха и ужаса Сумрачных земель», хранило спокойное и счастливое выражение. Майя же, напротив, был как-то особенно невесело задумчив и угрюм. При встрече с его затравленным взглядом, никому в голову не пришло бы, что такой вид может быть у человека, утомленного любовью.

Парень скосил глаз на доверчиво прильнувшую к его груди женщину, вздохнул, сел и принялся остервенело натягивать рубашку. Отупевшая от недавней сладости, по-кошачьи свернувшаяся клубочком Эйлинель, с непониманием следила, как ее любовник сидит, молча уставившись в одну точку. Заметив, что на него смотрят, Майя медленно пригладил растрепанные волосы.

– Блин… – бесцветно сообщил он – И че ж теперь делать-то, а?

Насторожившись, Эйлинель приподнялась на локте. Страх, почти прошедший, вновь кольнул сердце пленницы тревожной иглой.

– «Что делать?» – это в смысле «со мной», да? – осторожно уточнила она, и, не получив ответа, придвинулась ближе.

– Послушай… Может быть…нет, не так… – она яростно встряхнула головой, – Я хочу сказать: может быть, ты все-таки сжалишься, и не станешь мучить меня как других пленников, а? Что за радость тебе от этого, ты ведь и так сильнее всех на земле… Я вполне могу просто посидеть в твоей темнице, только платок с собой возьму, чтобы не замерзнуть, а?

Майя испытующе посмотрел на нее: приблизительно так не совсем трезвый человек подозрительно изучает обнаруженную в спальном мешке жабу.

– Нет у меня темницы… и не было никогда – буркнул он, отворачиваясь. – Винный погреб есть, но это, уж извини, обойдешься…

Теперь для Эйлинель настал черед изображать счастливого обладателя милой амфибии под одеялом.

– А как же другие пленники?

– Кто? – Майя вытаращился на собеседницу круглыми глазами. И тут до него дошло.

– А-а… имидж. Хм, ну тогда, конечно… Слушай, Эйли, только честно: я что – и вправду так похож на недоумка, который добровольно позволит всяким смурным стенающим и страдающим личностям околачиваться в собственном доме?

– Н-нет… – почему-то солгала Эйлинель. В ожидании ответа она замолчала, кутаясь в плед, но видя, что парень хмуро продолжает одеваться, решила самостоятельно прояснить еще некоторые детали.

– Ладно. Темница – хрен с ней. Ну, а орки? А огромные кровожадные волколаки? А…

– Орки есть. Надо же им где-нибудь жить… – философски заметил майя. – И волки тоже. Люблю волков: они верные и честные, никогда не лгут…

– Люди тоже… – вскинулась было Эйлинель, но, поймав насмешливо-укоризненный взгляд собеседника, поспешно опустила глаза.

– Ну-ну! – только и сказал Майя – кстати, Эйли: насчет мужа – я вообще-то серьезно. Мне-то в общем, все равно: я давно привык оставаться крайним. Так что очередную душераздирающую балладу о гнусном надругательстве над честью беззащитной пленницы как-нибудь переживу. Хотя чего это я? Ты всегда сможешь оправдаться тем, что находилась под властью черных чар, сковывающих волю… – тут он изобразил зверскую рожу – Короче, кто на самом деле начал первым, общественность, разумеется, не узнает, просто… как-то пошло это все…

Окончательно утонувшая в потоке фраз женщина сжала виски руками:

– Ничего не понимаю… Ведь ты – Саурон, верно? Тогда как же…

– Да, я – он самый! – обаятельно ухмыляясь, раскланялся черноволосый парень. – А также – он принялся загибать пальцы: – Черный Чародей, Некромант, враг всего живого (ну, яблоко от яблони, сами знаете, недалеко падает), Не-к-ночи-будь-помянут и много других страшных слов. Кстати… раз уж так получилось, можно я кое о чем попрошу? Насчет «Саурона»… Терпеть не могу это идиотское прозвище…

Он тяжело вздохнул и скривился.

– У меня, как ни странно, имя есть… Только его мало кто помнит.

Чувство, проснувшееся в душе Эйлинель, настолько напоминало сочувствие, что жена Горлима сама дивилась таким переменам.

– Хм… я так вот и вовсе не знаю… – мягко, и словно бы виновато призналась она. – Ты скажи, а то, и правда: как-то неудобно выходит.

– Гортхауэр… – негромко, но отчетливо произнес Майя, и Эйлинель показалось, что парень наслаждается сочетаниями звуков.

– Ну… лучше поздно, чем никогда, – со смущенной улыбкой заключила женщина. – Тогда пойдем по второму кругу: я – Эйлинель, дочь Дерета. М-м, постель, конечно, не повод для знакомства…

– А средство достижения оного, – издевательски закончил за нее Майя. Женщина хихикнула.

– Ну, зря ты так. Хм, одна странная вещь… – она прикусила кончик ногтя. – Мне показалось, или так оно и есть: я у тебя – первая женщина, да?

Черный Майя смутился ужасно и промямлил нечто среднее между «угу» и «не твое собачье дело», из чего Эйлинель получила исчерпывающий ответ.

Понимая, что смущенный и разобиженный собеседник молчать способен целую вечность (не столь уж и фигурально выражаясь!), она решила тактично перевести разговор на другую, более насущную тему.

– А ты знаешь, чужие тревоги, похоже, очень заразная штука. Ты ведь думаешь о том, что делать дальше? Вот и я, признаться, задумалась о том же самом, а на ум ничегошеньки не приходит… Может, вместе сообразим, как жить дальше?

– Дальше? – хмыкнул Гортхауэр. – Да никак. Решим при твоем участии одну мелкую проблемку с одной мелкой, но наглой шайкой, потом подожду с месяц, чтоб не вернулись невзначай, ну а потом – ступай на все четыре стороны, хоть домой, хоть в кабак, хоть еще куда… Мужа опять увидишь. Это ненадолго, не бойся…

– А я и не боюсь. Чего мне бояться? Только… можно один вопрос: а с чего ты вдруг решил, что я хочу вернуться домой? Может быть, я вообще мечтаю тут остаться?

– То есть как это? – опешил Майя.

– А вот прямо так. Мне некуда идти. Родителей уж три года как в живых нет, у замужних подруг заботы и без меня довольно, а Горлим…охо-хо, Горлим… Устала я от него, да так, что сил нет. Вспомнить бы еще, когда он в последний раз дома ночевал… Нет, назад я не хочу.

– Э-э-э… – глаза у Гортхауэра стали по-детски большими, вот только детский восторг познания чудес окружающего мира в них отсутствовал напрочь. Из последних сил стараясь сохранить лицо, он осторожно поинтересовался:

– А я-то здесь при чем?

– Как «при чем»? – искренне удивилась Эйлинель. – Ты же собирался пообещать Горлиму отпустить меня живой в случае, если Барахир уведет свой отряд из твоих владений. Ну так вот, у меня есть предложение: давай он выполнит твои условия, а ты меня ему все равно не отдашь?

– Минуточку! Как это «не отдашь»? – Во-первых, ты не вещь, а, во-вторых, уговор дороже денег… – возмутился коварный Черный Властелин.

На самом деле Майя намеревался нечто сказать совсем другое, но почему-то не смог. Несмотря на то, что в берлоге столь болезненно дорожащего своей свободой холостяка напрочь отсутствовало место для любого живого существа, мнящего обрести здесь постоянное место жительства, не по годам умный мальчик решил не сводить дело к банальному «пошла вон!». Чем, естественно, тотчас же воспользовалась Эйлинель.

– Ну, в любом случае, пока суд да дело, я остаюсь здесь – подытожила она, подбираясь под теплый бочок. – И еще один вопрос: в твоем ужасном замке случайно не принято кормить пленников, а? А то не помешало бы…

В ответ Гортхауэр изобразил еще одну зверскую рожу из своего богатого мимического арсенала.

– Нет. Только поить до бесчувствия разными крепкими, креплеными и слегка разбавленными зельями, дабы насладиться зрелищем поверженного под стол беспомощного врага. Я ж все-таки Черный Властелин, а не какой-нибудь эльфийский королишка…

– А это мысль! – оживленно поддержала Эйлинель, заботливо застегивая крючки на рубашке юноши. – У тебя, случайно, пива нет?

– Нет. Только вино – буркнул Майя и тяжело вздохнул. Задуманная им инсценировка решительно летела в тартарары, а после таких резких и неожиданных поворотов сюжета, таирни и сам был не прочь оказаться в роли собственного пленника, то есть вкусить этих самых «крепких и крепленых», которыми только что стращал Эйлинель.

– Ну хорошо! – легко согласилась женщина, набрасывая на голые плечи шерстяной плед. – Вино так вино. Но учти: предаваться подобному унижению в одиночестве я не намерена, так что ты будешь участвовать…

– Куда я нафиг денусь… – ухмыльнулся «страх и ужас Сумрачных земель», вставая. – Пошли.

– Это что – пыточная камера? – вежливо поинтересовалась Эйлинель, когда они с Гортхауэром оказались в высоком сводчатом помещении. Все было залито мраком, и лишь в углу располагался узкий кожаный диванчик, а у противоположной стены виднелся стол и пара табуреток.

– Ну… почти. Это моя спальня.

– Нда-а… – только и смогла произнести Эйлинель, и сделав нерешительный шаг, случайно задела стоявшую на полу чашку с заплесневелыми компотными косточками. Бедная посудина, смертельно уставшая от жизни вообще и от своего содержимого – в частности, радостно запрыгала по каменным плитам пола брызгами тончайшего фарфора. Услышав сей мелодичный звук, Майя укоризненно покачал головой:

– Эйли, мы с тобой знакомы всего пару часов, а ты уже колотишь посуду в моем доме! Если дальше пойдет по нарастающей… охо-хо, бедняга Горлим…

Не обращая ни малейшего внимания на стенания собеседника, женщина хозяйским жестом провела по поверхности стола и придирчиво осмотрела ладонь.

– Нда-а… – повторила она еще раз. – Ты когда в последний раз со стола вытирал?

– Вчера… неделю назад… ну, две…Не помню, короче… – честно признался парень, выуживая из-под кровати пыльную бутылку темного стекла и пару стаканов.

– Ну ты даешь! – покачала головой женщина. – Я гляжу, совсем ты тут одичал без женских-то рук. Ну, ладно, теперь-то дело поправимо… – подмигнула она с улыбкой, но тут же, замерев на месте, наморщила чуткий нос. – Ой, а чем это так вкусно пахнет?

Майя подпрыгнул на месте.

– А… – спохватился он, бегом выскакивая за порог. – Это… я щас!

Он отсутствовал около четверти часа. За это время женщина успела побродить по комнате, чихнуть во все углы, благо пыли в них скопилось предостаточно. В своих странствиях ей посчастливилось обнаружить еще одну забытую чашку, на этот раз даже с ложечкой и блюдцем, что стояла поверх раскрытой толстой книги. Читать Эйлинель не умела, поэтому, полюбовавшись витиеватым узором заглавных букв, аккуратно закрыла переплет, и положила книгу на диван, а чашку поставила посередь стола.

Вскоре появился Майя с большой чугунной посудиной, из-под крышки которой валил ароматный пар. Шипя от боли в обожженных пальцах, парень поспешно брякнул раскаленную ношу на стол и схватился за ухо, ну точь-в-точь как человек.

– Ну и пылища здесь! – заявила Эйлинель с возмущением. – А что это ты принес? Это для меня?

– Ну, вообще-то нет… Ну, в смысле, не специально для тебя: мне же тоже надо че-то жрать… Угощайся! – и он сдернул крышку.

– А что это? – склонилась над сковородкой Эйлинель, разглядывая незнакомое кушанье. – Похоже на мясо…

– Бифштекс. С кровью. С моей! – трагически произнес Гортхауэр, демонстрируя порез на ладони.

– Ой, бедненький! – всплеснула руками женщина. – Надо перевязать скорее… сейчас…. – и она ловко отодрала кусок нижней юбки.

Грозный Черный Властелин обреченно вздохнул, лишь теперь до конца осознав свои безрадостные перспективы.

====== Междустрочие. Поддающая надежда ======

Почему она ушла… Нет, не надо, я знаю… я прекрасно знаю, сколь коротка жизнь Младшего народа, можно мне не напоминать. Я имею в виду совсем другое: почему она ушла так? Разве ей было плохо со мной? Разве я отказывал ей хоть в одной из ее немудреных просьб? Ха! Однажды она попросила меня научить ее писать свое имя… и я учил, долго и тяжело – слишком много времени было упущено. Но когда у нее впервые получилось, то она, сияя от гордости, тотчас же потребовала обучить ее еще и чтению. Разве я отказал ей? Она прочла все книги, что были в доме: на синдарине и ах’энн… И я радовался ее успеху.

Почему же? Разве ее не радовало мое общество, разве ей не было со мной весело? Разве был у нее повод пожалеть о своем выборе? Хоть один? Нет же… Да, я никогда не любил ее, это правда. Наверное, просто не умею, и с этим ничего нельзя поделать. Все равно, что пытаться объяснить незрячему взаимное отличие цветов радуги. Но разве я не позволял ей любить себя, разве не стал таким, каким она хотела меня видеть? Разве хоть раз оттолкнул, оскорбил невниманием? Да нет же! Тысячу раз – нет… Быть может, она догадывалась, что это – только игра? Но тогда… Тогда тем более – она не имела права упрекнуть меня. Да, я не способен любить, но тем большего уважения заслуживает это многолетнее притворство, во имя счастья и спокойствия ближнего… Я неправ? Ну, ладно, может быть, это только мое мнение…Забудь.

Я предвидел это, я знал, что однажды она начнет стареть. И однажды я начал каждое утро просыпаться с одной мыслью: «Сегодня. Сегодня это произойдет». Но солнце восходило в зенит, и вместе с рассветными тучами таяли тревога и убеждение в этой пугающей истине.

Я ожидал, что на закате своего срока, она станет жалеть о безвозвратно ушедшей молодости, о потерянной силе и красоте… Быть может – о том, сколько всего она не успела увидеть, сделать, чему не успела или не смогла научиться… Но судьба решила иначе – ей предначертано было умереть во цвете лет, будто Эйли сама хотела этого, опасаясь, что общество седой и морщинистой старухи будет для меня в тягость. Глупый самострел на тропе… орк, что сопровождал ее, только и успел предостеречь от опасности… слишком поздно. Проклята будь гордость Ночного народа – вместо того, чтобы позвать меня на помощь, он бросился на меч, стремясь кровью смыть роковую ошибку. Чуть пораньше, и я, возможно, смог бы спасти Эйли. Я примчался, как только мне сообщили, что ее тело нашли на тропе, но здесь оказалась бесполезна даже Сила Майя. Она уходила…все, что я успел – это проводить ее за Последний Порог. Я сидел и смотрел, как она уходит, и не мог даже заплакать, потому что просто не умел этого. Последние минуты жизни она находилась в сознании и ясном рассудке, когда увидела меня, то даже попыталась улыбнуться – боль превратила улыбку в оскал. Она говорила…я слушал. Последние слова значат очень много, это одна из тех редких вещей, что не повторяются в мире. И я был готов к этому своеобразному моменту истины, внутренне уже предполагая все, о чем она станет говорить. Почти все. Но я услышал иное…совершенно иное… Перед самой смертью, за мгновение до того, как дар речи и сознание покинули слабеющее тело, ее последними словами были: «Ах, как жаль, что у нас не было детей…» Почему? Или это было настолько для нее важно, важнее всего в этой ушедшей жизни? Это оттого, что она – человек, Смертная, и продолжение рода – единственное средство оставить свой след на земле? Нет… Нет-нет, я говорю чушь… Старший народ имеет в своем распоряжении вечность – достойный срок для того, чтобы овладев каким-либо мастерством, успеть отточить его до остроты искусства. Творить с помощью своего таланта и умения вещи – прекрасные и великие произведения, статуи, оружие, украшения…Слагать баллады и стихи, познавать тайны бытия, живой и неодушевленной материи, бесконечно совершенствовать дух и тело, для того, чтобы раз оттолкнувшись от вершин мастерства, будто от ступени, взлететь ввысь – к новой цели, к новой славе, оставляя позади путеводные вехи своих побед… Это ли не след, что проложит в веках бессмертный мастер? О, да… У этой лестницы нет верхней ступени, это известно любому наделенному даром творить. Но тем не менее… Пробудившиеся первыми столь же трепетно относятся к новой, едва зародившейся жизни, к этим крохотным существам, что являют собою подобие собственных родителей, будучи похожи на них душой и телом. Почему? Я не знаю ответа… Пусть люди вынуждены вести себя подобно животным… Но Старшие… разве для них это – не тупиковый путь? Неужели это и вправду столь необходимо, раз прожив долгую и счастливую жизнь, все они – и Старшие, и Младшие – полны безутешной грусти о том, что не оставили после себя отпрысков? Разве недостаточно им бессмертия, что обретают они в плодах трудов и талантов своих, раз они ищут спасения в иллюзии вечной жизни – непрерывной смене поколений себе подобных. Да, ты скажешь, что сколь бы ни был велик гений, но через сотню веков никто не вспомнит имени мастера, создавшего удивительное произведение. Краски осыплются с холста, время сотрет в пыль дворцы и статуи, в обрывки фраз превратятся древние баллады и не станет ничего, что напомнило бы о тебе из глубины веков живущему ныне… Но разве через сотню поколений вспомнят тебя внуки твоих внуков, собственные твои потомки, разве смогут описать то, каков ты был, каким именем наречен и чем славен? И кто поручится за то, что дети твоих внуков окажутся достойными твоего имени, что не станут безумцами, подлецами и мучителями? Мастер от начала до конца в ответе за свое творение, в жизни и в смерти…так для чего же оставлять за спиной такие следы? Я не знаю… Налей!

Я утрирую, конечно. Но во многом, беседы с самим собой, подобные этой, случались чем дальше, тем чаще. Непонятно зачем сидел у ее могилы, потягивал вино. Думал. Оказывается, у каждого из нас всегда в наличии и под рукой отличный собутыльник и слушатель – он сам. В этих посиделках у надгробного камня был свой смысл…не тот, какой вложил бы в него человек. Постепенно близость могилы Эйлинель перестала являться для меня непременным атрибутом моих размышлений, в замке и без того было предостаточно других, более сухих, теплых и комфортных мест – не зря же я полтора века обживал эту каменюку, сдуру выросшую прямо из скалы! Да и до винного погреба недалеко. В замке было очень даже неплохо, если бы не одно обстоятельство, а именно – орки.

Когда круг Маханаксар осудил моего Учителя, я остался совсем один на руинах сожженной дотла Лаан Гэлломэ. Я как безумный бродил по маковому полю, с каждым днем уходя все дальше от того места, что когда-то было мне домом. Так я оказался в горах. Как я жил тогда – не помню, но так уж получилось, что меня приютило одно из многочисленных племен Ночного Народа. Я немало прожил среди них, благо способен с легкостью понимать любой язык Детей Единого, и был поражен тем, что эти существа – вовсе не такие, каковыми привык их считать. Разумеется, Тано говорил, что в Арде нет плохих созданий, но доселе об орках я как-то не задумывался, полагая их если не злобным, то, по крайней мере, очень уж диким народом. И тем приятнее было убедиться в обратном. Эти создания, в которых осталось так много звериного, были близки мне, наделенному даром принимать волчий облик. Наивные, и в то же время недоверчивые, гостеприимные, но не терпящие чужаков, способные выжить в любых условиях, они не переставляли удивлять своей естественностью, прямотой и неподдельной искренностью. Вообразите себе непередаваемую смесь маленького человеческого ребенка и матерого хищника – возможно, тогда вам удастся понять, о чем я говорю. Их пещеры с пологами из звериных шкур, деревянная и глиняная утварь, кажущаяся на первый взгляд грубой и уродливой, простая одежда, скупые жесты и мимика – все дышало очарованием завершенности и лаконичной самодостаточности. Они с интересом слушали мои рассказы о традициях и укладе других народов, но им и в голову не пришло бы перенять что-либо из чужих достижений, они попросту в них не нуждались. Как бы то ни было, но чем дольше я жил среди иртха, тем больше понимал, что нахожусь в обществе изгоев, так же как и я не нашедших места в этом огромном мире. Но если я мог некогда назвать своим домом Хэлгор, то Ночной Народ, постоянно подвергавшийся гонениям и травле, не имел ничего, что мог бы назвать своим, они и жили-то будто на бегу, вынужденные всегда носить при себе весь нехитрый скарб. И тогда…

Лишь только скальный клык превратился хоть в какое-то подобие жилища, у меня состоялся долгий разговор с шаманом племени. Попросту поселить племя в замке, где их никто не тронет, я не мог – оказать и даже предложить помощь тому, кто в ней не нуждается, почитается у Ночного Народа величайшим бесчестьем, смыть которое можно лишь кровью, а поскольку признаться в своей беспомощности ни один иртха не согласится из-за своей гордости, я пошел на хитрость. Я объяснил шаману, что не могу жить в племени, поскольку должен ожидать возвращения Тано. Так как злые духи Западных земель вряд ли оставят в покое моего Учителя, то, как только он вернется, мы поселимся за высокими каменными стенами, где он сможет чувствовать себя в полной безопасности. Шаман молча выслушал меня, дымя трубкой, не говоря ни слова поднялся и ушел, а на следующий вечер (ибо для иртха жизнь начинается с наступлением темноты) я оказался свидетелем его речи на совете племени, в которой он поведал, что Клан Красного Волка обязан защитить своего благодетеля (то есть меня, хе-хе!) от злых уллах из-за горькой воды, что погубили Крылатого уллах Мелхара и непременно вернутся за его сыном. Воздержавшихся в племени не оказалось – весь клан Красного волка собрался в путь буквально за полночи, готовый идти за мной хоть на край света, где, как известно, вся вода огромным водопадом обрушивается в пустоту. Я был рад – моя невинная хитрость помогла обрести дом не только мне, но и доброй сотне разумных и крайне симпатичных живых созданий. Но вскоре вся радость от совершенного мною хорошего поступка начала таять, как по весне на перевалах тает снег, а после – так и вовсе испарилась рассветным туманом.