Текст книги "Panacea (СИ)"

Автор книги: -Канамуля-

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== 1. ==========

Ночной лес недружелюбен и мрачен, замер огромным чудищем на вздохе и боится выдохнуть, вывернуться и порезаться остроконечными верхушками могучих деревьев. Лунный свет плетет сети по влажной после дождя тропке, с топей слышится кваканье лягушек, а со стороны восточных холмов раздается пронзительный волчий вой. Туман стелется в низовье и клубится молочной пеной. По щиколоткам ползет холод.

Чем быстрее шаги, тем отвратительнее чавкает под подошвами грязь. Любой шорох и хруст в кипящей гуще леса встречается со вздрагиванием. Никто не должен ходить здесь в одиночку. Ведьма же привыкла упорствовать и поступать по-своему. Она натягивает яркий капюшон красной накидки и прячет лицо от ветра. Раздирающее влечение на уровне инстинкта, по ее крови вот уже много дней ползет предчувствие и сладость, волнующая робость, с этим ничего нельзя поделать. Тэхён честно пытался избавиться от наваждения, но кошмары изорвали его, не помогали ни настойки, ни обряды. Медленно, но верно испарялся рассудок. Все напрасно.

Всякий из деревни рано или поздно встречается с Волком. Быть пойманным им – вопрос времени. Когда-то заключенное перемирие давным-давно забыто, и люди с ними попросту не ведут никаких дел, считая безусловным зверьем. Иногда волки нападают и потрошат, иногда похищают. Есть поверье: «Если ты убит волком, то счастлив. Если клеймён – быть беде». Клеймо Тэхён не выпрашивал, не добивался, а получил случайно: вечером относил в соседнюю деревушку лекарства для болеющей старушки.

Тогда-то он и встретил Его. Облаченного в черное, дикого и гордого. Не успевший поохотиться, он ожидал на мосту любого встречного. Но встретил стройное очарование в красном. Оно задело его своей кротостью, ударило пламенем по костям и представилось как Тэхён.

– Чонгук. Рад знакомству.

И Тэхёну пожали руку, пожелав удачного пути. Он догадался, что встретил Волка, их нутро распознается по хищному взгляду и чувствуется, как зарождающаяся истома. Кажется, что дальше пути нет, и смерть прогуливается совсем рядом. Они поговорили о какой-то сущей ерунде и расстались. Так вышло, что Тэхён засиделся у старушки допоздна, но отказался ночевать, вежливо откланявшись.

На этот раз его положение представало печальным. За ним следили с самого порога. В темноте сердце стучало слишком громко, ноги не слушались, отказываясь бежать, пока нечеловеческая прыть мельком просвечивала черной шерстью и издевалась, загоняя Тэхёна в тупик.

Он поскользнулся и упал на землю, тут же был поднят, наткнулся на чужую крепкую грудь и частое шумное дыхание, его будто привязали к колу и собирались спалить заживо. Тэхён не мог устоять, дрожал и всхлипывал, думая, что дни его сочтены. Он закрыл глаза и жертвенно подставил шею. Животное пахло не только хвоей и сыростью, но и человеческой усталостью. Хотя бы имя убийцы не было сокрыто.

Чонгук. Чонгук. Чонгук.

Тэ повторял про себя и ждал, а Чонгук мучительно долго изучал его глазами и ощупывал руками податливое тело. И припал губами к шее, прокусил нежную кожу острыми клыками. Не в положенном месте, вполне безопасном, и тщательно зализал ранки.

Под кожей прокатилась ядовитая волна, парализующая мышцы, сердце ошалело забилось и застыло на мгновение, после Тэхёну вдруг стало тепло и приятно. Подумать только, как хороша смерть!

…Но она не пришла за ним. Чонгук грубо встряхнул его за плечи и вдавил в ухо шипящий вызов:

– Ты принадлежишь мне, Тэхён.

Не помня себя, он вернулся домой, не зная точно, жив или мертв. Несколько дней на месте укуса ничего не появлялось, и Тэ даже предположил, что то был кошмарный сон.

Однако на третий день едва видимые ранки обрисовали витые узорные контуры, их пришлось прятать от чужих глаз, повязывая украшения-ошейники. Тэхён не покидал ни дома, ни пределов деревни, чьи заклятья уберегали от вторжения. Зато самого его несмотря ни на что не покидала мания преследования. Кто-то словно отслеживал каждое движение, с ухмылкой наблюдал, как Тэхён омывает себя в бане и проводит руками по талии, напряженно дышит и смывает с цветочным паром леденящий ужас.

Он присутствовал поблизости, даже если был далеко, изводил. Тэхён кусал губы и сжимал кулаки, пересиливая желание вырваться прочь, он читал заклинания и отгораживался амулетами, вводя соплеменников в недоумение: деревенская-то колдунья – и носу на улицу не кажет! Он закрывался в библиотеке и копался в старых книгах. Заветы и легенды ясно говорили, что он не продержится и месяца, а пятно на шее зудело и пекло.

Существующий испокон веков союз людей и волков все-таки распался, а запреты и законы все еще не иссякли. Раньше межклановые связи запрещались, за исключением крайне редкого случая, если среди людей находился «Альта́ра», проще говоря, жертвенный алтарь, чаще, имеющий магические способности. Брак лидера-волка с таким человеком, носителем избранной крови, давал возможности вершить судьбы и открывать врата в другие миры. Тэхён узнал в затертой иллюстрации этого знака собственное клеймо и понял, что имеет дело с альфа-самцом, каких никогда не бывает много. И его вены вяжутся узелками, просятся к нему.

Сами же волки уже давно не живут стаями, их распри и войны, вечная дележка власти и двойственность, сделали свое дело. Одинокие и обозленные, отвергнутые людьми и друг другом, потерявшие семейные корни, они выживали поодиночке или объединялись в мелкие группы. Только в этом случае представляли опасность.

И ради безопасности жителей каждая деревня или городок обязаны иметь кого-то ведающего в делах магии. Тэхён пришел на пост после скоропостижной кончины бабки, но за свою нежную утонченность так и остался для других «ведьмой», а не ведуном. Прославился в окрестностях за пепельные волосы и черные глаза с алой каймой у зрачков, он оставлял за собою запах трав и особенно медуницы, помогал жителям и пришлым, бывал частым гостем у старосты.

И никогда бы не подумал, что его кровь имеет отличительные свойства, которые так легко учуять вожаку.

Борьба сквозь страдания истощила его окончательно, сила воли не у дел и сломлена. Тэхён устал просыпаться с привкусом пепла во рту, устал глушить боль зельями. Минуя деревенский частокол, после полуночи, он все-таки отправился в лес.

Чему быть, того не миновать.

========== 2. ==========

После висячего мостика через ущелье виднеется вдали огонек, что пляшет отражением по мокрым скалистым стенам. Кто-то развел костер в пещере. Тэхён больше не может дышать ровно, присматривается и выдает себя. Он знает: его уже почуяли, и оттого подступает тошнота, тело вытягивается струной, млеет.

Легкой поступью он преодолевает порог чужого жилища. В него тут же вперяется ошалело алчный взгляд, заточенный природой на охоту и кровь. Тэхён сбрасывает капюшон и медленно развязывает узел накидки, смотрит заклинателем змей, пусть и приручен он сам.

– Вот и ты, наконец-то, – ухмыляется Чонгук, поднимаясь с сенного настила и подкрадываясь.

Чонгук поддевает длинным когтистым пальцем ошейник на лакомой шее и всматривается в опущенные густые ресницы, вишню рта, долго принюхивается. Девственность отдает мякотью толченых яблок. Выдержанная для него, спасенная. Скромная неиспорченность и уязвимость прослыла в округе «ангельской ведьмой», Чонгуку повезло познать лично, он и не рассчитывал, что она принадлежит ему по крови, что пепел волос ее будет так сильно будоражить дух, а медовый запах кожи выламывать суставы. Она заклеймила раньше. Одним своим существованием.

Желание первобытное, глушащее.

Секундная заминка, когда Тэхёну страшно и стыдно, но наперекор всему рождается тихое: «Возьми меня». Чонгук прихватывает его за волосы и впивается в губы, мокро наказывая за глупое сопротивление, дорывая несносные слои одежд и прикусывая язык. Тэхён мычит и смиренно прижимается к нему, теснее, навязывается и дразнит. Слетают на камни обереги и побрякушки, разорван зубами ошейник, а Тэхён подхвачен на руки вихрем.

Мучиться стоило. Тэ брошен на сено, накрыт плотно, удивлен бесконечно. Волки сильны и развиты, как правило, их тела совершенны, а страстность не ведает границ. Чонгук ведал ее не раз, да все не с теми. Никто не сравнится с предназначенным.

Чонгук распоряжается собственностью, толкается Тэхёну в пах и присасывает клеймо, рычит и возвращается к припухшему рту, гладит по ребрам и царапается, обжигает языком соски и живот. Проклятие подгоняет его и бьет в затылок, но не наслаждаться врученной гибкостью Чонгук не может. Он изучает губами промежность, и Тэхён заламывает руки, стоном-эхом заполняя пещеру, ее уютный закуток, облюбованный Чонгуком еще по прошлой осени.

Тэхён раздвигает ноги шире и смотрит умоляюще, приглашает, дьявольски облизываясь. «Что же ты мучаешь меня, Волк? Бери, бери всего без остатка». Чонгук ухватился за сгибы колен и вошел разом. Ведьма забилась в припадке, выгибаясь и вороша сено ладонями, надрывно вскрикнула и потянула руки к своему зверю. Выжигаемый им, сточенный, Тэхён двигается навстречу и улыбается сквозь слезы, ублаженный и захваченный. Чонгук дерет его о сено, резко двигая бедрами, сотрясая под собою и добивая поцелуями, переворачивающими само естество.

В отсвете потрескивающего костра по горбатым стенам пляшут тени, слившиеся воедино. То плавно, то быстро. В ушах бьют барабаны, предки взывают к духам. Душно. Тэхёну не спастись: он пришит к Чонгуку живьем, и непрошеные слезы накатывают на глаза.

Обнимая Чонгука, Тэхён узнает горько-сладкий запах вереска из самого сердца леса, рассекает царапинами его широкую спину и слышит, как рвутся тоненькие ниточки в каждой натруженной мышце. Чонгук надкусывает прозрачность его запястий, и теплая рубиновая кровь орошает капельками влажный язык, он одурманен и замедляется так, чтобы Тэхён ощущал его внутри явственнее и чтобы успевал посмотреть во влюбленные навеки глаза. Чон кусает и зализывает, скулит от восторга и капает кровью Тэхёна в его же ключицы. Высасывает и повторяет вновь. Круговорот. У Тэхёна взаправду кружится голова. Он переливается в Чонгука частями, ритуально.

Чонгук останавливается и движет бедрами по кругу, и Тэхён отчаянно задыхаясь, шлепает по его ягодицам руками и хрипит, не распознавая боли. Чонгук его проклятье и панацея. И Тэ знакомится со вкусом собственной крови, на какие-то доли секунды угадывает не кожу, а шерсть, режет язык о клыки. Чонгук с трудом справляется с собой.

Он усаживает ведьму на себя и, переплетя с ней пальцы, разрешает завершить начатое, вгрызается в шею. Тэхён движется вверх-вниз, затем сжимается и опрокидывается назад, но перегибается и не падает на спину, потому что Чонгук не отпускает его и держит на вытянутых руках. Тэхёну кажется, что они умрут на следующем выдохе, и так будет правильнее. Ни конца, ни края, а потом вспышка, обволакивающая, горячая. Тэхён срывается и Чонгук обрушивается на него сверху, оставляя внутри семя. Тэхён терпеливо принимает и тихонько хнычет, перебирая длинными пальцами волосы Чонгука, успокаивая. Волк рычит и благодарно облизывает грудь.

Измазанные потом и кровью, они несколько минут наблюдают за тлеющими угольками костра. Больше совсем не больно. Тэхён уверен – теперь точно быть беде.

========== 3. ==========

Еще до рассвета распаленную кожу Тэхёна ласкала сильная рука, она изучила все изгибы, массировала живот и дотрагивалась до сосков. Мягкие губы полосовали его шею сзади и присасывались к мочке. Но Тэхён не захотел пробуждаться, он утешался тем, что мертв и рожден заново и наслаждался поступательными движениями растирающей ягодицы твердости. Не принятая во внимание ненасытность недовольно рычала и в конечном итоге оттянула клыками кожу на лопатке да как следует прикусила.

Тэхён так и отдался в состоянии томительного полусна, ослабленный, и лишь слегка приоткрывал веки, пока бедра Чонгука с медленных толчков склеивались с его собственными вплотную. Тэхён не распознал боли, и подумал, что теперь его лечат. Подумал и зашелся стонами, после которых сплел пальцы с ладонью Чонгука, успокоившейся на груди, и заснул много крепче.

…Восход разомкнул веки, глядя сквозь бельмо тумана. Воздух нагревался постепенно. Разговорчивый певчий дрозд уселся где-то поблизости и завел трель. Остывшая земля словно вылупилась из яйца и выпустила затаённые звуки, разгоревшиеся к полудню.

Весомая беда все же пробралась по руке вверх и, мягко коснувшись плеча, выдохнула у уха:

– Просыпайся.

Тэхён карабкается выше по сознанию, ворочается под медвежьей шкурой и долго не может разомкнуть глаз, тело его разбито и покусано, и такое чувство, что он теперь другой, насквозь пропитанный законом слова, законом плоти. Отныне ведьмовская кровь – дары волчьим венам. В глотке пронзительная сушь.

Прескверно, что Тэ пока с трудом угадывает, в чем разница. Разве что Чонгук продолжает затягивать пучиной, и его лицо кажется таким приятным, что в груди теплеет. Тэхён различает в воздухе его присутствие, вчерашний запах вереска сегодня горчит на языке. Чонгук верным щенком сторожит покой, протягивает Тэхёну чарку с чаем из душицы. Ароматный напиток клубится паром.

– Я не знал, что волки умеют готовить, – старательно улыбается Тэхён.

– Умеем. Большую часть времени мы живем как вы, – и Чонгук кивнул на кухонную утварь, скорее всего, ворованную.

– Если только не считать, что мы живем в домах и спим на кроватях, – не без иронии добавил Тэ и отпил целительной влаги.

Вчера Тэхён не смог осмотреться, но пещера Чонгука завалена хламом, притащенным с мест людских стоянок в лесу, там попадались разного рода мелочи вроде лошадиной сбруи, пробитых ковшей или рыболовных сетей, гребешков и ремней, охотничьих сумок. Наверное, волку виднее, для чего такая поклажа.

– Скажи, как ты умудрился так долго держаться? – поинтересовался таки Чонгук, срезая острым ножом кожуру с яблока.

– Чего толку говорить об этом, если я все равно здесь.

– А как иначе? – усмехнулся волк и пожал плечами. – Выбора у тебя не было. Знаешь, не многим выпадает такая честь.

– Зазнаваться ты горазд, я гляжу, – нахмурился Тэ и принял из рук Чонгука порезанное дольками яблоко. – Вы ведь сразу понимаете, что родились вожаками, да? Я слыхал, сейчас такое редкость.

– Конечно, редкость, учитывая, что мы вымираем. Немногие особи сходятся для продолжения рода. Я потерял родителей пять лет назад, на нас тогда напали…

– Соболезную…

– Не стоит. Так я и научился выживать, гонимый инстинктами. Отец, конечно, успел меня натаскать, но обучение не закончил.

Несколько минут Чонгук наблюдает за тем, как Тэхён справляется с незамысловатым завтраком, держит на языке кашицу прожеванного яблока, смотрит вдаль, а потом запивает чаем. Изящные длинные пальцы Тэхёна пахнут Чонгуком, весь он, с головы до пят, принадлежит ему, и чарующие мысли не могут не согревать в прохладное осеннее утро. Он проводит по растрепанной платине волос Тэхёна и нежно прижимается к губам, щекочет грудь и спускается по шее к ключицам, выдирая из груди польщенный стон. Тэхён не считает, что достоин такой губительной нежности, от волка она неожиданная, ею не так легко пресытиться, но позволительно очароваться.

Чонгук хочет его снова.

И будет хотеть еще, критически надламывая одним только взглядом.

Тэ закусывает губу и подает руку, жеманно по-утреннему роняя:

– На уж, упрямец.

И Чонгук охотно прикладывается к его запястью, надкусывает и пьет, совсем немного. У Тэхёна под прикрывающимися в экзальтации веками, брезжит бархатистый свет. Он знает, что жертв не избежать, и каждая подаренная капля отдается с той же неизбежностью, что и тело. Удовольствие не достает до уровня оргазма, но слабеешь от того не меньше.

Никаких намеков на грубость: Чонгук заботится о своем человеке, он заставляет ранку затянуться и целует напоследок в припухшие ве́нки, встает с колен и помогает Тэхёну одеться. Завязывает порванные узелки на рубахе и ухмыляется. А Тэхёна продирает до костей все, что колышет воздух между ними, он невольно тянется к лицу Чонгука и обрисовывает контуры бровей и скул. Тот не противится – понимает, каково это. Красную накидку Чонгук запахивает тщательно, не из-за беспокойства о здоровье Тэхёна в первую очередь (ведьмам ли пристало болеть), а потому, что чем меньше оголенных участков на его теле, тем спокойнее.

И мгновенно серьезнеет, глядя в доверчивые колдовские глаза.

– Тебе надо вернуться в деревню, Тэхён, сейчас там безопаснее всего.

Тот обмер и сорвался на объятия.

– Но… – он почувствовал, как вяжет в животе полымя. – Как я от тебя уйду теперь?

Не представляется возможным. Тем не менее, Чонгук настаивает, сложив руки на его талии.

– Послушай… Сейчас я пока не смогу обеспечить тебе должную защиту. Стоит только отлучиться, как на тебя могут напасть, и будь ты хоть трижды колдуном, от убийственных клыков тебя ничто не убережет. Остальным шайкам не по нраву то, что происходит. Чуют, собаки, что я хочу сделать.

Тэ и рад бы прислушаться, но даже попросту отслониться от Чонгука и потерять ореол его тепла – страшновато. Впрочем, совершать глупости еще страшнее, неизвестно, чем это может обернуться. Все остальные – не Чонгук.

– Что именно ты намерен делать? – Тэ не отпускает его руки.

– За девяносто верст отсюда, у подножия горы, есть одно местечко, где раньше была стоянка наших предков. Ты, наверное, знаешь, – и Тэхён кивает. – Мать рассказывала мне, что там до сих пор остался храм, построенный в честь прежней веры. Хочу наведаться туда и все разузнать относительно нас и моих будущих планов. К тому же поблизости живет отшельник, а я слышал, он многое повидал за сто десятков лет…

– Я все понял, можешь не утруждаться объяснять. – Тэхён как будто обиделся, но быстро взял себя в руки, приосанился. – Как будто мне заняться больше нечем, как таскаться с волками по лесам…

Он гордо задрал подбородок и направился к выходу. Чонгук нагнал его уже у моста и развернул на себя, прошипел:

– Я хочу как лучше.

– Ничего не имею против.

Имеет, еще как. Нижняя губа подрагивает с досады и взгляд растерянный. Чонгук, впрочем, не особенно желает оставлять его в деревне, как бы та ни была защищена – всякое может случиться. И черт возьми, отказаться от ощущения всесильности, сладости, что разрывает нутро, когда Тэхён рядом и когда принимает глубоко в себя в минуты близости – невозможно.

– Хорошо, – сдается волк. – Я провожу тебя до ворот. Оповести старосту, что пропадешь на некоторое время. Надеюсь, хоть какой-никакой ученик у тебя есть на замену?

– Есть. А потом что все-таки? – слабо улыбается Тэхён.

– А потом… – Чонгук приблизился к нему и лизнул щеку. – Будешь учиться кататься на волках.

Ведьмин хитрый смех, робкий вздох:

– Я обязательно научусь, вот увидишь…

А Чонгук видит только преобладающее красное и яркие искорки в навеки тлеющих глазах.

***

Тэхёну пришлось лгать много и долго, чтобы его отпустили по тайным магическим делам. Собрав вещи в наплечную суму, снарядившись снадобьями и зельями и спрятав в сапог верный кортик, Тэхён дошел до места встречи и завлекающе улыбнулся.

– Будет опасно, – предупреждает Чонгук.

– Хотелось бы.

И впервые Тэхён становится свидетелем того, как человеческое тело расходится по швам, обращаясь с немыслимой скоростью в большого сильного зверя, чья густая черная шерсть может утопить в себе обе ладони по самые запястья. Тэхён гладит его и теребит за уши, не испытывает страха, но трепещет, преклоняется перед величественной красотой. И дикое животное рычит для виду, но глаза имеет совершенно умные. И мокрый холодный нос. Тэхён целует в него и забирается на могучую спину, удивляется тонкому белому полумесяцу, украшающему холку, а цвет шерсти на рисунке точно такой же, каким цветом волосы Тэхёна.

Волк делает упругий толчок от земли вперед и приходится держаться так сильно, как только можно.

========== 4. ==========

По мере того, как сокращался путь, величавая гора надвигалась в сизо-голубой дымке все ближе и казалась страшнее. Дорога избита камнями, ухабистая и поросшая травой, но ее опасностей и крутых поворотов Тэхён почти не ощущал: так гибко и мягко стелется по земле волчий быстрый шаг, так согревает родное тепло и утешает древняя сила.

За полдня, с короткими перевалами, им удалось преодолеть больше половины пути. Оставалось совсем немного, и непроглядная чаща леса поредела, раздвинулась, оголяя опушку с большими, зацветшими мхом и зеленью каменными плитами, они прочно вдавлены в землю, и каждый шаг отдает внутри тянущим, колющим по мышцам эхом. Затих и зазвенел воздух, птичьи голоса заглохли.

У Тэхёна закружилась голова: так всякий раз, когда он имеет дело с первородной магией. Чонгук, убедившись в безопасности вокруг, обернулся и вовремя подставил Тэ плечо, а тот оперся о него и прикрыл глаза.

– Как ты? – Гук прижал его к себе и поцеловал в макушку.

– Ничего, справлюсь… Здесь раньше было нечто на подобии места заклания у лесных ведьм.

– Значит, нечего задерживаться, – сурово заметил Чонгук. – Нужно заночевать подальше отсюда, не думаю, что темнота будет нам на руку в пути.

– Погоди.

Тэхён опустился на корточки и провел рукой по спутанным стебелькам примятых цветов. Там, на сером монолите, все еще оставались руны с рублеными в одинаковом уклоне углами.

– Сложен он, ведьмин язык?

Чонгук присел рядом и, приглядевшись, не узнал письменности, у них, волков, она совсем иная, близкая к общей. Только жрецы, коих при альфе бывал один верный на всю стаю, имели отличную от других языковую ветвь с упрощенным символичным алфавитом. В котором Чонгук, конечно, тоже ни черта не понимает.

– Не так уж всё и сложно, – ухмыльнулся Тэхён, беззвучно пошевелил губами. – Здесь сказано: «И быть крови там, где ей суждено, и падать падшим, и не подниматься тем, кто не с нами». Этим исписана вся плита.

– Вот же дурь, – возмутился волк и поморщился.

Еще во времена волчьих распрей, когда накипело и выплеснулось море дёгтя и у людей, падали города и разбивались деревни, а восстания охватили континент одно за другим, да полыхали огнем горизонты, ведьмы и колдуны разбегались кто куда, став врагами, которых стоило опасаться и ненавидеть. Некоторые из них оседали в лесах и приучались жить, как угодно природе, некоторые собирались в кучку и противостояли одинаково рьяно, что людям, что волкам, озлобились, но оставались и те, что, несмотря на гонения, примыкали к войскам и шли бок о бок с воинами.

Долгие годы войн истощили земли, утомили народ, который, в конце концов, и забыл – отчего взялся за оружие. Менялись правители, и течение жизни возвращало городам славу, деревням старост, а магам за надобностью помогать во врачевании и восстановлении мира – честь. Разбитые волки перестали представлять неминуемую опасность, и защитных чар вокруг жилых зон сталось достаточно, чтобы сохранить жизнь большинству. Гнойный нарыв взорвался и зажил, оставив рубец и память.

Тэхён родился на почти сотню лет позже происходивших событий, и знает историю по воспоминаниям бабушки, а та по воспоминаниям своей матери. Да и всему, что когда-либо мог знать Тэхён, его обучила именно она – своенравная ведунья, поскольку родителей не стало слишком рано.

…Ночлег устроили поодаль, в закутке под навесом еловых лап, опьяняющим запахом сырой и терпкой осени, развели костер и уселись на замшелый валун, постелив припасенный Тэхёном плед. Устроившись в объятиях Чонгука, он заговорил о том, что было задолго до их встречи. О прытком детстве и учебе колдовству, о бабушке, которая бубнила и хлестала его за непослушание осиновым прутом, гоняла за травами и всегда добивалась того, чтобы у Тэхёна начало получаться хоть что-нибудь. Тэ часто путался, и она уже не чаяла, что будет с него толк. Однако, упорствовала, ругала на чем свет стоит и отпускала Тэхёна одного повсюду, «чтоб не привыкал». Но бывало и так, что она прижимала его к себе крепко-крепко, вот так, как сейчас Чонгук – к самой груди, и целовала в ухо.

Пахла бабушка разнотравьем: шалфеем у шеи, можжевеловой настойкой на запястьях и порошком пижмы, стертым крючковатыми пальцами. Она учила Тэхёна любить все, что он видит, не причинять вреда ни муравью, ни прочему зверю, именно она подсказала ему, что «волков бояться – в лес не ходить» – это буквально. И никогда не обращалась к той части магии, что требует жертв и крови, еще при жизни над ней насмехались знающие, порочили ее имя, но она не обращала внимания на пересуды и растила внука, которого всегда называла «бестией», давала тумака, а вечерами, когда тот уж шибко просил – пела колыбельные.

Она оберегала его от больных умов и сальных мыслей людей, что мерзостно расценивали красоту Тэхёна, раскрывающуюся с годами ярче и ярче. Он унаследовал проклятую чарующую внешность матери, и так губительно сочетал в себе её нежность с мягкостью, но таил отцовскую решимость и озорство, что бабушке приходилось непросто, и усмирить его иной раз значило то же, что и наказать, ранить. А уж когда Тэхён стал подводить глаза сурьмой и смешивать масла, нанося их на бархат кожи, сводить деревенских девок да парней с ума, бабка и вовсе запретила ему с кем-либо вести долгие разговоры, да не терять головы, поскольку колдуну не пристало держать гарем. Тэхён так ни к кому и не прикоснулся, словно чувствуя, что нужно беречь себя для кого-то единственного.

После смерти бабушки стало пусто, и Тэхён долго горевал, не мог взять себя в руки. Он скучал по ее сварливому зычному голосу, по ее морщинистому лицу, что к ста годам стало совсем как грецкий орех, пахучим рукам в пигментных пятнах. Она не стала красить себя кровью и заклинаниями, как другие, не хотела умирать молодой и красивой, умерла растрескавшейся и дряхлой. Тэхён не считал это умным решением, он полагал, что пользоваться данным – необходимо, но с другой стороны, сделай бабушка иначе, он бы не верил и половине ее слов. Позже Тэ равнодушно воспринял весть о передаче поста ведуна при старосте и смиренно отнесся к тому, что его называют «ведьмой», зазывают в трактиры, обещают золотые горы. Мало кто мог понять и принять его таким, каков он есть.

Но теперь здесь Чонгук. И ради него стоило родиться.

Чонгук же рос совсем иначе. Едва он встал на ноги, как взялся постигаться азы ведения боя, точил клыки и когти волком, брался за меч человеком, для него главный постулат звучит просто: жизнь – борьба, кругом – враги. Выживание гнало его и родителей по всему континенту, они никогда не оседали надолго в одном месте и во всем блюли осторожность. Сражения, оканчивающиеся победой, оканчивались и первыми рваными ранами, шрамами. Гибель же родителей застала Чонгука в десять лет, когда их окружила свора волков, сбившихся в группу, когда мать вынесла Чонгука прочь, прикусив загривок, бросила в овраг и грозно рыкнула напоследок, дав приказ бежать и не оглядываться. Скрылась. Раздавшийся вдогонку предсмертный вой надорвал Чонгуку сердце, тогда бешено колотящееся, еще совсем щенячье. И с тех пор он учился жить один, старался быть беспощадным, воспитывал в себе жестокость, но та не перебивалась родительскими словами о том, что «разум должен пребывать в холоде, но не в злобе, а нападать нужно лишь для того, чтобы защищаться».

Теперь у Чонгука есть кого защищать. Он узнал, что является альфой чисто случайно – в попытке уберечь территорию заставил младшего встреченного волка поджать уши и хвост и сбежать прочь, привести с собой подмогу, в глазах которых застыло недоумение. «Зародился новый вожак. Прирожденный. Долго не протянет», – заявил тогда один из старших. Чонгуку удалось поймать его позже и на смертном одре вытрясти правду. «Альта́ра» – его человек, обязан был существовать где-то в этом мире, и Чонгук отчаянно хотел найти его, понять, в чем кроется тайна их связи. Кто бы мог подумать, что таковым, предназначенным, окажется очередной, выбранный случайным образом путник.

– Может быть я и выгляжу так, будто знаю, что делать на год вперед, – вздыхает Чонгук. – Но на самом деле, у меня нет долгосрочных целей, я не доверяю ни своим, ни чужим. Поэтому мне сложно. Я не привык командовать, не знаю, каково это. Проскитался одиночкой, а тех друзей, которых находил – терял. Могу ли я взять на себя ответственность за целую стаю, не говоря уже о возрождении клана…

И Тэхён присматривается к Чонгуку иначе, чует, что под личиной гордого и матерого зверя все еще ноют раны, все еще просится на волю юношеская прыть, загнанная в угол под весом ответственности, тяжестью обстоятельств. Проскальзывает неуверенность. Такой обыкновенный волчонок Тэхёну еще больше симпатичен, он читал о волках гадости, а они, может быть, попросту боятся проявлять слабость.

Жалостливо вздохнув, Тэхён плотнее прильнул к Чонгуку, засмотрелся на пляшущие языки пламени. Ни о том, куда они точно направляются, ни о том, что принесет грядущий день, Тэхён думать не хочет.

Погасив костер и практически убаюкав Тэ на руках, Чонгук поцеловал его в шею и накрыл собой, согревая хрупкие человеческие косточки, сохраняя испаряющееся тепло и не смыкая глаз, охраняя ведьмин сладкий сон, овеянный хвоей.

Он вспомнил, как точно так же его покой охраняла мать, вспомнил и взглянул вверх, в черное пятно виднеющегося беззвездного неба.

Проснуться на руках Чонгука – какое-то особое счастье. Никакой боли в теле, никакого утреннего озноба. Он, конечно, не спал, но волки выносливы, и Тэхён знает, что лучше восхититься этим, нежели попирать их гордость.

Умывшись холодной родниковой водой, Чонгук глянул на Тэхёна, чьи мокрые длинные ресницы обозначились угольно-черными веерами: веки оставались прикрытыми несколько секунд, он глубоко дышит и наслаждается приятным бодрящим утром, первыми ощущениями скромной радости после пробуждения.

Чонгук засмотрелся. И не удержался: брызгами оросил задумчивое лицо и первое, что увидел пораженный Тэхён – улыбка, не хищный оскал, а настоящая игривая улыбка. Впрочем, Тэ быстро пришел в себя и попытался проделать тот же трюк с Чонгуком, но тот испарился с места и оказался позади, заломив руки, дыхнул огнем в шею, обхватил губами ушко. Тэхён замурлыкал от удовольствия, прогнулся в спине и пожелал немедленно заключить перемирие, нежно прижался к губам Чонгука, нерешительно провел языком, стушевался, и волк сам направил его, вовлекая в искусно-чувственные долгие ласки, в поцелуй, от которого голова закружилась не меньше, чем от прежнего всплеска испарившейся магии.

Дыхание участилось, сердце отстукивает в висках, Тэ вплетает пальцы меж пальцев Чонгука и чувствует, как краска прилила к щекам, а дальше рдеют и уши, и даже не верится, что прошлой ночью всё могло быть настолько откровенно. Он хотел бы продолжить, но Чонгук разрывает поцелуй сам, неожиданно прищуриваясь и резко заводя Тэхёна за спину.