Текст книги "Der Parasit (СИ)"
Автор книги: Kagami Saito
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Потеря памяти? – хмыкнув и сделав пометку, а затем, устало вздохнув, женщина продолжила:
– Вы упали обморок в кабинете старшего комиссара Трэксли. Не знаю подробностей вашей беседы, но как только вы встали со стула, сделав пару шагов – упали замертво. Головой, кстати, резко не шевелите, вы хорошо приложились…
– «Только что мои сотрудники посетили ваш дом, и у меня для вас плохие новости – в подвале найдено тело молодой девушки без признаков жизни более двенадцати часов. Как вы можете это объяснить?»
– Нет…! – выдохнул Аккерман.
Память услужливо воскресила в своей импровизированной картотеке последнее, что услышал Леви перед тем, как потерять сознание.
Тело… в его доме… в подвале.
Он почувствовал, что не может дышать, словно бы легкие больше не получают нервного импульса, заставляя мышцы сокращаться, совершая очередной вдох. Резкий приступ паники, а затем и спазм удушья скрутил бывшего капитана, заставив скатиться на пол с жесткой кушетки. Истерический порыв от осознания того, что произошло, завладел разумом Аккермана, затмив все его естество.
От резких движений в глазах тут же потемнело, а голова загудела от давящей боли, заставив бывшего капитана мучительно вскрикнуть.
– Тише-тише. Месье, держите его!
До плеча коснулись. Леви дернулся, словно испуганный зверь. Это снова была не она…
– Где моя жена? – встревожено спросил бывший капитан, полный надежды, что ему не повторят тех страшных слов, что он услышал в кабинете Трэксли.
– Я не знаю… Тише!
– Где моя жена?! ЕВА? ЕВА, ГДЕ ТЫ? – обращаясь в пустоту, закричал Леви, теряя последние остатки самообладания.
Поднимая подозреваемого с пола, дежурный попытался взять его в захват, чтобы тот в порыве начавшегося безумства не смог причинить вреда врачу, но тот то и дело пытался выскользнуть из цепких рук жандарма.
– Держите его еще крепче! – пригрозила дежурному женщина-врач, держа в руках шприц.
Заметив острие иглы, Леви замер. То ли страх, то ли когда-то в прошлом услышанный заветным голосом приказ: «не дергайся» сработал на нем, вовремя воскресший от воспоминания. Слишком часто он видел этот медицинский инструмент на протяжении его сознательной жизни. Пристально наблюдая за тем, как врач вводит инъекцию с раствором, Аккерман со временем стал чувствовать понижение тонуса в мышцах, а позже и зыбкую безмятежность, что прогоняла прочь тревогу.
Лишь смазанными звуками он слышал последние слова врача:
– Посадите его в одиночку и переоденьте в наши вещи. Следите, чтоб он руки на себя не наложил – он еще нуж…
Темнота вновь забрала его в свои крепкие объятия.
Он снова стал плыть по течению этих мрачных вод, не в силах выйти из ледяной воды отчаяния. Он лишь мог наблюдать звезды, что надеждой светили где-то высоко, там, куда ничья вытянутая рука не сможет дотянуться, но со временем казалось, что они становились тусклее. Источник света на земле – Луна – приняла необычный оттенок стали, разрезавший пространство своим отражением.
Понемногу, продолжая плыть, чувствуя, как от холода сводит суставы по всему телу, Леви начал слышать странные звуки: крики и стоны, стуки и звон. Издавал ли их человек или животное – он не мог понять. С каждым проплывшим метром ему казалось, что вся эта картина начинает исчезать. Рваными кусками, пропадая, то где-то справа, то с левого верхнего угла, то с середины. И, когда не осталось ничего, кроме бетонного потолка, он услышал:
– Очухался? – Кенни стоял напротив, подпирая стену спиной.
Его вид был уставшим, кажется, он отработал смену, а может, и не одну.
– Ты… Что происходит, Кенни?
Состояние Леви было как у человека, вышедшего из комы – наивный, не знающий и странный для окружающих. Старший Аккерман с недоумением посмотрел на племянника, но его честное, не понимающее лицо, заставило его ответить «как есть», без присущей ему доли сарказма в своей речи:
– Тебя задержали за избиением какой-то женщины, а позже в твоем доме нашли труп твоей жены. Против тебя выдвинуты серьезные обвинения…
– Это правда? – младший Аккерман знал, кто точно знает все.
– Ты мне скажи! Что за херня с тобой твориться, Леви?! Я мог спустить на тормазах первое происшествие, лично видел эту пигалицу, но твоя обожаемая женушка… За что ты ее? Зачем мне соврал?
– Нет, Кенни, я сказал, как было на самом деле… Я и пальцем ее не тронул!
– Я видел бумажки… – расплывчато начал комиссар, решив предупредить племянника. – Блять, прости, Леви! Я не знаю, что теперь делать! Если все так, то, не разобравшись, эти продажные свиньи уже приготовили обвинения против тебя. Я пытаюсь настоять на подробной экспертизе, потому что, судя по рассказам, у нее вся шея разодрана, она же астматичка была, но этим уродам намного проще, что…
– Что Я?! Я убил свою жену?! – выкрик младшего Аккермана не дал закончить Кенни его предположение.
Это был выстрел в упор – никто не верит ему!
Он чувствовал боль, которая не думала стихать. Ни одно лекарство в мире, ни один наркотик не мог заглушить ее, заставить его разум хоть на секунду забыть о ней. Он хотел начать бить стены, стесывая кожу на костяшках, истошно вопить, чтобы все знали, как ему больно.
Но он молча сидел на краю кровати, даже не чувствуя, как текут слезы и дрожат пальцы.
Ему было плевать, что Кенни увидит его слабым.
Ему было больно.
Так больно, будто он потерял часть себя. И это ощущение не покидало.
Ни на секунду.
Кенни что-то говорил, пытаясь проверить состояние племянника, но тот слабо реагировал на его слова.
Довольно поздно услышав приближающиеся шаги, старший Аккерман увидел подходившего к ним старшего комиссара Трэксли, что окинул их взглядом, полным пренебрежения.
– Готов признаться? – с вызовом произнес подошедший мужчина.
Аккерман промолчал, а Кенни недоброжелательно усмехнулся.
– Твое дело дополнено, сформировано и передано в суд. – То, с каким удовольствием он рассказывал неутешительные вести, наводило на мысли о садистической натуре и ушибленном чувстве справедливости Трэксли. – Перед процессом запросили отправить тебя на психиатрическое освидетельствование. Это может занять пару недель.
– А как же моя жена? – напомнил он старшему комиссару.
– А причем здесь она? Боюсь, ей уже все равно…
– Я хочу ее увидеть напоследок и… – Леви не хотел произносить эти слова вслух. – И… Ее ведь нужно похоронить.
– Кто-нибудь из ее близких родственников этим займется…
– Она сирота.
– Ну, значит, ваши друзья или профсоюз. Не волнуйся, ее тело придадут земле.
– Я могу написать прошение? – не теряя надежды, спросил младший Аккерман.
– Прошение чего?.. – не понял Трэксли.
– Я хочу увидеть свою жену и похоронить ее.
– Позволю напомнить, ты обвиняешься в…
– Я не виноват, а если и так, то еще докажите! – вскочил с кровати младший Аккерман. – Я хочу увидеть ее!
– Хах, – язвительно усмехнулся Трэксли. – Не думаю, что ты получишь одобрение, но я пришлю к тебе стенографистку. – Развернувшись на сто восемьдесят градусов, комиссар Трэксли хотел покинуть тускло освещенный коридор крыла одиночных камер, но:
– Слушай, Трэксли… – обратился Кенни.
– Старший комиссар Трэксли, для вас, комиссар Аккерман! – сделав интонацию громче, с укоризной выпалил мужчина. Как и многие, он недолюбливал необычного комиссара.
– Простите-простите, – переигрывая с сожалением, ответил Кенни, – такого глупца из подворотни не научили банальным основам вежливости, в отличие от вас, Монсеньор. – Пренебрежение старшего Аккермана сочилось в каждом слове. – Однако даже такой босяк, как я, знает, что для начала необходимо провести полную экспертизу, а не поверхностные исследования, и только после полученных результатов выдвигать обвинения в адрес подозреваемого Аккермана. К чему спешка, старший комиссар Трэксли? Позволю себе напомнить, экспертиза – сложный, трудоемкий и долгий процесс.
Сузив глаза и недовольно опустив уголки губ вниз, старший комиссар не спешил с ответом, пытаясь предостеречь собеседника от продолжения разговора своей гримасой, но Кенни вынуждал его к ответу.
– А может, кто-то имеет на вас влияние? Расскажите мне, я доложу в Национальную Ассоциацию, и, после проведения служебной проверки, вы сможете работать, согласно инструкциям. Как вам мое предложение?
– Отличная идея, комиссар Аккерман! Жаль, что ваш подопечный все равно окажется в исправительном учреждении. Ваши старания не помогут ему, ведь его вина – практически доказана!
– Я могу лично убедиться в документальной и исследовательской составляющей доказательной базы?
– Это конфиденциальное дело, и вы не имеете доступа к нему! Ознакомитесь с его деталями в суде, и, поверьте, вы, останетесь разочарованы… – закончил старший комиссар, поспешно покидая злополучное помещение.
– Ублюдок, чертов! Леви, я… – начал было Кенни, но племянник перебил его:
– Да, я знаю…
Стенографистка пришла только через сорок минут. Пока они составили прошение, подошел конец рабочего дня, и теперь его просьбу, изложенную в бумажном виде, смогут передать лишь завтра.
Время ускользало, а обстоятельства никак не складывались в нужный пазл. От этого бывшего капитана распирало чувство обиды и гнева.
Следующей ночью он не смог заснуть, лишь смотрел в потолок. Уже двое суток потеряны, а ответа не поступило. Притрагиваться к ужину желания не было. Казалось, он впал в анабиоз, абсолютно не реагируя на внешние раздражители. Так продолжалось до обеда следующего дня.
После «16:00» к нему пришла стенографистка, зачитав решение комитета.
«Отказано в прошении».
Он ее не увидит!..
Спустя пару дней крыло одиночных камер потревожил конвой для перевозки группы подозреваемых в преступлениях различной тяжести в психиатрическую клинику для проведения судебного освидетельствования. Леви не оказывал сопротивления, прилежно выполняя все требования, оглашенные служащими.
Ехать пришлось долго – около тех с половиной часов, судя по наручным часам одного из жандармов. Заключенным было запрещено разговаривать друг с другом, однако рассматривать «братьев по несчастью» – никто запретить не мог. В салоне не было окон, а четверо жандармов, стоявших в построении по периметру салона, не сводили с них глаз, как и с оружия, но, по крайней мере, ранее буйный бывший капитан не собирался нарушать дисциплину.
По приезду, небольшой группой заключенные вышли строем из служебного микроавтобуса и проследовали друг за другом к входу лечебницы. Там уже стояли трое санитаров вместе с женщиной, которая позже заполнила документы прибывших. Аккерман удивился тому, как на группу людей, таких, как он – она смотрела с безразличием.
Ее не волновали преступления, по которым выдвинуты обвинения и назначено освидетельствование. Ее не интересовала ни его внешность, на которую обычно велись молоденькие девушки-сверстницы, ни бархатистый и притягательный голос. Эта женщина, словно оболочка, стояла перед ним, выполняя на автомате заученные годами движения, но кто угадает – в каких облаках витала ее сущность?
На самом же деле, она просто ждала, когда этот день закончится. Как и все здесь. Врач, персонал и пациент ждали, когда этот день закончится. Все устали от безумия, пропитавшего эти стены. А Аккерман отлично вписывался в антураж обстановки, уставший от безумия его никчемной жизни.
После регистрации его провели в палату, сказав, что как у врача появится время для беседы, то за ним придут. Леви прождал весь вечер, ожидая тучного старика или неопытного юнца с идеально отглаженным воротничком рубашки.
Но за ним не пришли.
На следующее утро, когда прозвенел звонок, как в учебном заведении, спустя несколько минут в его палату вошли санитары.
Аккерман надеялся лишь на то, что освидетельствование не будет длиться долго, и он сможет вернуться и подать повторное прошение.
Но его отвели лишь на завтрак.
Бывший капитан молча наблюдал за людьми, что беззаботно уплетали подгоревшую крупу и пили подобие чая, и слушал, как трое за столом вели разговор на историческую тему. Казалось, эта столовая принадлежала рабочему кампусу, только истерические вскрики, нервозный тремор и иные проявления психических отклонений «особенных» пациентов, что завтракали за перегородкой, мешали отстраниться от создавшейся атмосферы привычной обыденности.
У Леви не было аппетита. Все время завтрака он уныло ковырял ложкой содержимое тарелки, думая о происходящем. До него, наконец, начала доходить одна простая мысль – свободного времени у него теперь будет предостаточно. Никто не будет торопиться, пытаться войти в положение, да и вообще услышать человека.
Только пациента. А пациент всегда болен – на то он и пациент, а врач нужен для того, чтобы его лечить, и он прекрасно знает, как это сделать.
От чего же будут лечить Аккермана?!
К слову, никто не обращал внимания на прибывших заключенных, с ними не знакомились, ни разговаривали. Будто их и нет вовсе. Сидя за общим столом Леви впервые за долго время задумался о реалиях настоящей жизни.
О своей настоящей жизни – той великолепной повести, что он создал и играл столько лет. Постановка была бы безупречна, если бы приглашенные актеры не пытались изменить сценарий основной пьесы.
Каждый человек, что сидел в этом помещении был целой повестью, не меньше, но для Леви было ясно одно – ни одна жизнь за общими столиками не закончится благополучно. Сейчас, еще в здравом рассудке, как оценивал себя бывший капитан, он понимал это, однако его не терзала грусть, смотря на эти истории. Из-за службы Аккерман привык относиться к человеческой жизни не столь значимо.
Люди – это ресурс, инструмент. Его этому учили, он в этом убеждался. Но это было давно. Сейчас, смотря на эти прожженные жизнью страницы, он думал иначе – ему впервые захотелось узнать, как тот или иной пациент дошел до того, чтобы сидеть в больничном платье и халате.
Что привело их сюда?
День проходил в общей комнате. Прибывшие заключенные заняли софу у окна, очевидно защищенного решеткой. Наконец, узнав, кто есть кто в их группе, по ходу беседы Леви понял, что еще никто не был на разговоре с врачом.
Солнце зашло в зенит – полдень. Медсестры начали мелькать в зале, выводя «особенных» пациентов. Те тряслись, что-то бормотали, но медленными, даже отрывистыми шажками шли к выходу.
Оглянувшись, бывший капитан отметил, что остались только прибывшие вчера.
Тут же к группе скучковавшихся мужчин подошла старшая медсестра и громко объявила:
– Итак, месье, профессор Тьерсен хочет провести с вами групповую беседу. Оставайтесь на своих местах. Санитары подготовят помещение, принесут необходимое. Надеюсь, мне не придется объяснять вам, что нужно вести себя спокойно и прилично, не нападать на санитаров и медсестер, чтобы не закончить этот вечер в смирительной рубашке?
Все кивнули.
– Отлично, хорошо, что вы немногословны. Впрочем, профессору это не понравится, мало ли, вы все здесь сумасшедшие…
Как и сказала старшая медсестра – зал наполнился работниками лечебницы. Стулья были расставлены в круг, санитары, закончив работу, остались в зале, а медсестры были рядом, подготавливая лекарства для пациентов.
Через четверть часа в помещении показался профессор Тьерсен. Поздоровавшись со всеми, врач жестом попросил заключенных занять места.
Его массивные руки с легкостью удерживали несколько папок, соответствующих каждому новоприбывшему на освидетельствование. Когда обвиняемые заняли произвольные места, Тьерсен зачесал темные волосы челки по направлению к затылку и пристально посмотрел на каждого, будто был на дознании. Кто-то дергался от его пронзительных карих глаз, кто-то словно пытался съежиться, прячась от врача. Были и те немногие, как Аккерман, кто ответно рассматривал врача, будто между ними было соперничество, как в детской игре «Гляделки».
Поставленный голос врача вводил заключенных в курс дела, объясняя меры и порядки последующего пребывания и проведения освидетельствования. Аккерман на секунду почувствовал, будто его монотонный, но не угнетающий голос начал вводить его в состояние, где над ним могло овладеть бессознательное.
Лишь переключив внимание с врача на ботинок одного из прибывших, он смог «вернуться» и снова продолжать слушать. Ранее Леви никогда не замечал за собой того, чтобы он так легко отвлекался или отстранялся от любой ситуации.
Тем временем, Тьерсен закончил свою речь и попросил каждого представиться и рассказать что-то о себе в нескольких словах.
Друг перед другом сидели: историк с расстройствами психики на сексуальной почве; инженер технологического процесса, с моментально вспухшей веной на лбу, стоило ему заговорить о жене, изменившей с его родным братом (судьба женщины не оглашалась); улыбчивый ремесленник, забивший чеканом насмерть надоедливого соседа-алкоголика; студент, что пытался изменить мир к лучшему и подготавливал нападение на городскую администрацию, желая завладеть местной властью, и бывший капитан, отслуживший на горячей точке – женоненавистник, судя по материалам личного дела.
– Генри, расскажите подробнее о произошедшем инциденте между вами и вашей женой на прошлой неделе? – выбрав следующего ответчика, Тьерсен просматривал его папку, параллельно следя за нитью разговора.
– Я вернулся с работы раньше обычного. Знаете… Как в анекдотах: жена меня не ждала так рано, поэтому в свое удовольствие мяла простыни… С… – несомненно, почетному инженеру было тяжело смириться с подобным позором, с которым смешали его доброе имя. – С моим родным братом, черт возьми! Я помню, что выволок этого предателя голышом, а потом вернулся к этой…
– Что же было дальше? – видя, как Генри задыхается от переполняющих его эмоций, врач побуждал заключенного продолжить свой рассказ.
– Я помню лишь то, что соседи оттащили меня от нее, а потом приехала машина скорой помощи, чтобы забрать еще живую Эллен.
– Вы считаете это нормальной поведенческой реакцией?
– Нет, конечно, нет, я должен был сдержаться. Но…
– Предательство – это всегда больно, я могу вас понять. Однако всегда нужно оставаться человеком. Так почему вы истязали свою любимую женщину?
– Она была очень красивой, я видел провожающие взгляды мужчин за ней и всегда сгорал от ревности. Сначала она не давала повода – была скромной и послушной, но всегда говорила, что я очень ревнив и не справедлив по отношению к ней. Она хотела расстаться со мной, говоря, что устала от моего недоверия, но я убедил ее, что этого больше не повториться…
– Как вы думаете, как следовало поступить?
– Не знаю. Я не могу понять причину, почему она это сделала: я хорошо зарабатывал и…
– Да ты ей кислород перекрыл своими комплексами! – Не выдержав этой обыденной, как мир, истории, перебил его Аккерман: – Мужчина – должен быть мужчиной, а не уязвленным мальчишкой.
– Что? – удивился Генри, не ожидая, что кто-то влезет в его рассказ.
– Сам как думаешь, почему ты постоянно ревновал ее? – разжевывая очевидные для бывшего капитана истины, Леви продолжил: – Отвечу так – потому что мамочка забила на тебя, и ей намного больше нравилось трахаться с отчимом, а не смотреть на твой кружочек с палочками, который ты называл «солнышком».
– Ч-чего? – искренне удивился инженер, продолжая сжимать кулаки от наступающего приступа ярости.
– Месье Аккерман, поясните вашу мысль. – Попросил Тьерсен к удивлению Леви, так как он думал, что врач остановит его.
– Я к тому, что вся его дикая, как у дворовой псины, ревность возникла тогда, когда единственная важная женщина в его жизни, т.е. мать – предпочла скакать верхом на отчиме, а не уделять время ребенку от первого брака. Генри, ты же рос с отчимом?
– Да, и что с того? Причем здесь моя мать и моя жена?! – как слепец вопросил заключенный.
– Предала-то тебя мамка, обиделся ты. И на нее и на всех женщин заодно. И вымещаешь на них свою нездоровую ревность и злобу.
– Да что ты обо мне знаешь, козел! Не смей поливать грязью мою мать – она прекрасная женщина, она воспитала…
– Садистического ублюдка, да, браво ей! – успевает произнести бывший капитан.
Генри тут же срывается с места и нападает на Аккермана. Остальные заключенные бросились в рассыпную, но их тут же остановили два санитара. Другие двое принялись оттаскивать разъяренного инженера от бывшего капитана. Тьерсен пролистывал другую папку, чей картон был, как метка, другого цвета.
Генри стараются увести как можно скорее, пока тот продолжает выкрикивать оскорбления в адрес Аккермана. Прибывших возвращают на свои места.
Врач спокойно продолжает изучение дела.
– Почему вы меня не остановили? – решает узнать Леви.
– Хотелось проверить, насколько вы хороши – великолепная теория, достойная капитана в отставке! – закрывая папку, ответил врач.
– Нечего тут хвалить. Это было весьма очевидно.
– Послушать человека пять-семь минут, понаблюдать за ним, отмечая каждое движение тела и при этом правильно читая, может только профессионал. – Сделав, наконец, первый интонационный акцент на слове «правильно», Тьерсен продолжил: – С таким же успехом вы должны были понять, для чего предназначена общая беседа. Теперь я делаю вывод, что с вами смогу оптимально закончить освидетельствование сугубо на личных встречах. Благодарю, что не тратили мое время.
Хмыкнув и начав корить себя за не сдержанный колкий язык, из-за которого он сам усложнил себе жизнь, более Аккерман в беседу не включался.
За ночь Генри не успокоился. Утром он смерил Аккермана взглядом, полным желания отомстить за вчерашний позор. Завтрак прошел напряженно, за столом все молчали, но Леви не пугала эта гнетущая атмосфера.
Этим утром повар постарался на славу: гречку можно было поедать даже с неким удовольствием. Крупа была идеально сварена и подсолена, а кусочек масла добавлял порции «домашней» теплоты.
По звонку все встали из-за стола и, построившись, направились в общий зал. Играла классическая музыка, кто-то дополнял ее своими разговорами на темы спорта и истории Франции. Как понял бывший капитан – в прошлом эти трое работали преподавателями этого предмета в учебных заведениях.
Прибывшие, как и вчера, расположились на софе. Медсестра и санитар подошли к студенту, заставив его покинуть компанию заключенных. На его насиженное место сел ремесленник, который до этого ютился на неудобном подлокотнике.
Генри все это время был в противоположном углу общей комнаты, уставившийся в одну точку. Этот мужчина, которому по внешнему виду было немного за тридцать, уже имел на половину поседевшие волосы и глубокие морщины на лбу и переносице. Казалось, что даже успокоительные, которые продолжали действовать, не могли снять напряжение, которое годами не покидает его тело.
Студента по имени Жак не было примерно сорок минут. Все это время Аккерман наблюдал за жизнью за пределами этих безумных стен – прохожие в теплых одеждах следовали то друг за другом, то падали на середине пути, то отсутствовали вовсе.
– Кто из вас месье Леви Аккерман? – огласила медсестра.
Молча Леви встает и, поравнявшись с санитаром и медсестрой, понимает, что сейчас продолжит разговор с Тьерсеном. Пройдя мимо холла с регистрацией, он краем глаза успевает заметить, как женщина, что встречала их, делает пометки в личном деле Жака, а на входе уже ожидает конвой.
Неужели скоро все окончится?
Поднявшись на второй этаж, Аккермана заводят в четвертый кабинет справа – таблички на двери не было. Первой зашла медсестра, огласив фамилию и имя прибывшего, затем зашел первый санитар, заключенный и второй санитар.
Сотрудники психиатрической клиники кратко рассказали об условиях их беседы с врачом, пока Тьерсен был занят бумагами и не обращал на них внимания, будто он продолжал оставаться в кабинете один. Заняв кресло напротив стола психиатра, Аккерман, наконец, решил начать первым их диалог:
– Добрый день, доктор Тьерсен.
– Добрый день, месье Аккерман. Располагайтесь удобнее, у нас будет долгий разговор… – задумчиво проговорил врач, отложив медицинские бланки.
– Хм, а на студента вы потратили лишь две третьих часа… – позволил уточнить бывший капитан.
– А вы внимательны! – ухмыльнулся врач, однако его голос по-прежнему был монотонным. – Он – психически здоровый человек, мне более не потребовалось времени для консультации. – Ответил Тьерсен, пренебрегая правилами и оглашая результат освидетельствования своему новому пациенту.
– А я – нет? – задал встречный вопрос Аккерман.
– А вы – слишком хитры и хорошо обучены. – Подготовив новый лист и проверив ручку на уголке листа, темноволосый мужчина уверенно взглянул на Леви: – Вы готовы?
– Да. – Коротко ответил Аккерман.
– Назовите четырех космонавтов побывавших в космосе после Юрия Гагарина?
– Что?! – не ожидая подобного вопроса, который совершенно ничего общего не имею к нему, к его делу и вообще к психиатрии возмутился Леви.
– Ответьте на вопрос, месье. От вас более ничего не требуется.
Аккерман смерил врача недовольным взглядом, пытаясь понять логику проведения обследования, но начинал вспоминать заветные фамилии, играя по правилам Тьерсена.
– Армстронг, Коллинз, – тяжело выдохнув и прикусив нижнюю губу, бывший капитан продолжил лишь через минуту, вспомнив последние два имени: – Олдрин, Королев…
– Назовите температуру кипения воды?
Выражение лица, интонация голоса, взгляд – Леви следил за врачом, пытаясь понять его следующий шаг, перебирая все возможное варианты, однако тот был для него не читаем.
– Сто градусов.
– Назовите страну вашего места жительства?
– Французская республика.
– Какую форму имеет мяч?
– Круглую. – Наконец, бывший капитан кое-что вспомнил: – Я однажды проходил этот формат тестирования, когда меня отбирали в разведку.
– Прекрасно! – отвлекся врач: – Сколько месяцев в году?
– Двенадцать.
Тьерсен продолжать ставить пометки, и, благодаря своим быстрым ответам, Аккерман плавно переходил к следующему субтесту. К сожалению, методику он не вспомнил, а на некоторые вопросы отвечал по наитию. Некоторые вопросы повторялись раз за разом, а обследование растянулось на пару часов.
По итогу – недовольного Аккермана отвели в общую комнату.
– Что, псих, не вышел на свободу? – с садистическим удовольствием раздался за спиной голос оскорбленного ранее Генри.
– Не твое дело. – Обернувшись, Леви пришлось приподнять голову, так как собеседник обладал достаточно высоким ростом.
– А, по-моему, это дело как раз для ублюдка, коим ты меня вчера и назвал, придурок!
Генри толкнул Аккермана в плечо, вынуждая того ответить, но бывший капитан лишь стиснул зубы, терпя оскорбление. Мельком он заметил, как в комнате градус напряжения возрос до максимума; взгляды всех пациентов были прикованы к ним.
Толчок, уже сильнее.
Генри ухмыляется, чувствуя мнимое превосходство. Что-то говорит, однако злость, что вскипает в бывшем капитане, уже затмевает его сознание, поэтому не разобрать. Со времен жизни в гетто никто не смел касаться его, а уж, тем более, тыкать!
– Так и будешь молчать, неженка?! Ты, наверное, из тех парней, что у девок под каблуком ходят? Ну, где ж твоя юбка теперь?
Следующий рывок стал для Генри последним в этот вечер. Упоминание супруги Аккермана не могло остаться бесследным.
Леви давно ждал возможности, когда бы он смог выпустить накопившийся пар. Он был разозлен, но не настолько, чтобы за один удар выбить дух из инженера. В какой-то момент Леви показалось, что ему становится легче от вида багровеющего лица Генри и следов крови на его кулаках.
Но лишь на мгновение…
Внезапно подскочили санитары и принялись разнимать заключенных, разводя их по разным углам. Медсестра побежала наверх – очевидно – доложить о случившемся.
Аккермана затолкали в палату, положив на койку вниз животом, освобождая доступ к спине. Введя препарат, санитары что-то хмыкнули, но Леви первое время не мог понять, да и вообще разобрать речь. Спустя несколько минут он смог перевернуться, смотря, как белый потолок становится рыхлым, точно облака.
Но стоило перевести взгляд направо, как бывший капитан замечает непонятные очертания вдали комнаты. Аккерман теряет дар речи, пока она стоит в самом углу, притаившись.
–Здравствуй, Леви. – Увидев его испуганные глаза, Ева поспешила предупредить: – Прошу, не кричи!
Она прошлась по палате, придирчиво осматривая обстановку, словно мысленно отмечала критерии удобства.
– Тебя же здесь нет?! – оправившись от шока, наконец, смог спросить Аккерман.
Наконец, она посмотрела на него. Ее синие глаза не выражали ничего, кроме сожаления.
Леви обреченно выдохнул, подмечая, что, похоже, это место окончательно свело его с ума. Даже под наркотиками, которые он принимал какое-то время, чтобы облегчить боль в ноге, он не видел ни призраков, ни других людей.
Что это?!
Может, его сознание решило поиздеваться и вызвало ее образ? А может, оно решило облегчить страдания его души и показать зрительную галлюцинацию того, кто был ему дорог?
Ева закивала в ответ.
– Как думаешь, почему ты меня видишь? – спросила Адерли, снова переводя взгляд на пустые стены.
– Я, что, действительно болен?!
– Нет, но скоро это случиться.
– Что ты имеешь в виду? Что… Что ты такое?
– Я – всего лишь то, что ты хочешь увидеть вновь. Меня здесь нет, но то, что тебе вкололи, помогает твоему сознанию столь четко по памяти воспроизвести мой образ.
– Так ты – галлюцинация?
– Мне приятней называть себя частью тебя. Лучшей частью тебя. Твоей совестью.
– Ты точно не Ева – она знала, что совести у меня нет…
– Ошибаешься. Здравомыслие и совесть вели тебя все это время, пока ты не стал слушать свои эмоции, забыв все, чему тебя учили…
Еванджелина оперлась о стену, не сводя глаз с Аккермана, а позже став рассматривать кончики своих босых ног, которые ощущали легкий сквозняк.
– Я соскучился.
Девушка вновь посмотрела на единственного находившегося в комнате пациента.
Скользящий, оценивающий и замечающий каждую мелочь в образе Аккермана взгляд впитывал визуальную информацию, стараясь быстрее сформулировать первые выводы, предположить «как и чем» жил молодой человек после длительного расставания.
– Почему ты так долго не приходила ко мне? – снова разрывая тишину, спросил Леви.
Его голос не выражал радостной интонации, даже если он действительно испытывал ее. Это не было связано с его привычной скрытностью, оставшейся после длительной службы в армии. Причина была в ином…
– Потому что ты болен и тебе назначено серьезное лечение.
Смотря на свою спасительницу или же губительницу – он никогда не мог решить, кем она приходилась для него больше, Леви все же наслаждался ее появлением в палате, не сводя с нее взгляда ни на секунду.
Казалось, она совсем не изменилась с их последней встречи. Темные волосы, собранные в пучок на затылке с парой выбившихся прядей, немного красной помады на губах, и то же темно-синее платье, в котором она была при их последней встрече. Мужчина обожал, когда женщина была в нем, ведь именно он подарил ей эту вещь.
