Текст книги "Дикие сливы. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

«Вот, значит, что там случилось, в Техасе-то… Масса а-Даллас закрутил с молодым альфой – ишь, сидит, красавчик синеглазый, дым колечками пускает!.. – и закрутил серьезно, так серьезно, что на брак решился! Шутка ли! Альфа с альфой – хоть по закону оно и можно давным-давно, а все одно – срамота! Ну, когда карманы у жениха полны золота и серебра, и сам он видный да сильный, умный да воспитанный, какая ж семья не закроет глаза на приличия?.. И в Техасе, стало быть, не лучше, чем здесь. Н-да… Бедный масса о-Куин и мечтать не мог о свадьбе, ну как же, он же «уличный», «порченый», где ему!.. Альфе с альфой, конечно, быть куда приличнее! Вот он и застрелился, бедненький масса о-Куин, с горя. Как пить дать – от ревности себе пулю в грудь пустил. Хорошо еще масса а-Даллас от дитятка не отступился, приехал, как обещал, да только к добру ли? Этот —то, красавчик, что сливами со смолою так благоухает, видать, забрал над ним власть, и крутит-вертит как хочет…»

Подведя итог своим размышлениям, нянь решил времени не терять, и молодого альфу узнать поближе: как-никак, от него теперь зависит судьба малютки! Мистер о-Марсден, прихлебывая кофе, вступил в вежливую беседу с молодым о-Далласом, и сделал вид, что вовсе не понимает, зачем и с какой целью его выспрашивают:

– Давно ль я нянем служу, мистер а-Сойер-Даллас? Давно, давно, вот этой весной как раз девять лет и минуло. Меня в дом взяли как раз, когда масса о-Куин беременным ходил… Очень ему тяжело малыш этот дался, очень… Когда роды подошли, мы думали, у молодого хозяина душа с телом расстанется: двое суток кричал, бедный, все никак не мог разрешиться… Ребеночек неправильно лежал… Если бы масса а-Даллас не прискакал ночью из города, да не привез доктора-англичанина, хирурга – уж не знаю, где он его достал – похоронили бы мы и массу Тони, и ребеночка… Да только, как масса а-Даллас приехал с доктором, дело пошло на лад. Он массу Тони и уговаривал, и на руках держал, и доктору помогал со струментами врачебными – уж и кричал масса Тони, а крови-то было, как будто свинью режут!.. Вся постель, весь пол были в крови, не говоря уж об одежде… Мы после массу о-Куина еще шесть недель отпаивали гранатовым соком, да молоком козьим, да травами разными… Зато ребеночек получился – загляденье, ангелам на радость! Крепенький, здоровый, и умный, уж такой умный! Ох, простите, масса… кофе у вас совсем остыл… Давайте горяченького подолью, или может, вам молочка еще принести?»

Старый омега нарисовал весьма красноречивую картину, благодаря которой Текс все очень даже хорошо себе вообразил, а так же досочинил и то, о чем нянь предпочел умолчать – а именно то, с какой любовью и нежностью счастливый альфаэро целовал и обнимал утомленного и обескровленного родами омегу и как все, кто в тот момент присутствовал в доме, умилялись такой красивой паре и их белокурому младенчику…

«Так, стоп-стоп, раз ребеночек был как две капли воды похож на Тони, то когда же это вдруг он успел так перемениться, а?» – задался следопыт законным вопросом, и Текс, жестом отказавшись от кофе, спросил:

– А других детей в этом доме случайно не было? Тони, помнится, показывал мне на медальоне еще одного… вот тот был точно ангелок, с голубыми глазами и белокурый, как сам о-Куин старший… А этот, этот больше на бесенка похож, и характером уж точно не ангел, так ведь?

О-Марсден поджал губы и замотал головой – сама мысль о каком-то постороннем ребенке в святилище имени прекрасного Энтони о-Куина показалась ему кощунственной:

– Нет, масса, что вы!.. Триединый с вами! Не было у бедного нашего массы о-Куина других детей, ни до, ни после… Жизнь —то его райской никто бы не назвал, хоть в деньгах он и перестал нуждаться, когда массу а-Далласа встретил. Но несчастья за ним все равно ходили по пятам, как бродячие псы, и боялся он, уж так боялся, что ребеночек повторит его судьбу. А в родах настрадавшись, раз навсегда решил, что больше собой рисковать не станет. Может, оно и не по-божески с виду, но масса о-Куин не об одном себе думал.

Вспомнив прошлое нянь совсем расчувствовался и пригорюнился, извлек из кармана красный бумазейный платок и шумно высморкался:

– Простите, а-мистер Сойер-Даллас… Не могу никак поверить, что молодого хозяина больше нет… Он бывал здесь только наездами, но письма-то приходили часто, почитай, каждую неделю, вот только с полгода назад перестал писать, мы гадали-гадали, что стряслось, и тут – телеграмма…

О-Марсден прижал платок к лицу и разрыдался. Сквозь всхлипы и сдавленный кашель, он все-таки сумел выговорить:

– Простите, масса, я совсем вас с толку сбил… Вам-то, сэр, все это ни к чему… А младенчик, младенчик на медальоне, о котором вы говорили, тот, что беленький и на херувима похож – это сам мистер о-Куин, в детстве… Портрет вместе с медальоном ему на шею собственный папа надел, когда в приюте оставил, вот мистер о-Куин его на себе и носил, никогда не расставался. Почему он вам его показал, вместо карточки Дэнни – у него только карточка была, дагерротип-я уж и не знаю…

Допив молоко, и отказавшись от других напитков и угощений, Текс снова закурил, и рассеянно кивал, внимая рассказу о-Марсдена. Но когда тот, наконец, приоткрыл ему тайну портрета на медальоне, понимание поступка Тони сделалось ему ясным, как божий день, и он посчитал, что стоит немного просветить старикана-няня о том, что на самом деле его обожаемый масса о-Куин был тот еще жулик и хитрец, каких свет не видывал!

– Ну мне-то теперь понятно, почему – чтобы я, как дурак, пообещал ему присмотреть за мальцом! Скажи ведь он мне сразу, что это вовсе даже не сиротка… ну хорошо, теперь уже наполовину сиротка, как я сам, может и не добился бы от меня никакой клятвы! Но нет же, взял на жалость, хитрец, мол, гляди какой чудесный омежечка мой сынок… А Даллас тоже хорош, тот еще враль! Мол, кто отец мальчика, я не знаю, да и найти его невозможно. А сам-то знал ведь наверняка, что это его кровное дитятко…

Табак и вновь всколыхнувшаяся в груди обида вызвали горечь во рту, и ковбой едва не сплюнул на пол по привычке. Но вовремя спохватился – все-таки тут не салун, где пол специально для этого травой застилают. Подержав горькую слюну во рту, он все-таки использовал в качестве плевательницы опустевший стакан, утерся рукавом и закончил высказывать все, что наболело:

– Да и отец из него паршивый, как ни крути, сплавил сынка вам на руки вместо того, чтоб с собой его взять да и растить. Я вот тоже в его возрасте папы лишился, и что б со мной сделалось, ежели меня мой отец родной, старина а-Сойер, сдал бы чужим людям? А? Спихнул бы вот, как обузу… пристроил к каким-нибудь дальним родичам или вообще в приют? Слава Триединому, что у старика хватило благородства не поступить со мной так, как Дики поступил со своим сыном!

О-Марсден, слушая, как техасец почем зря поносит массу о-Куина и собственного старшего мужа, да еще судит свысока о вещах ему неведомых, снова поджал губы, но промолчал, как и подобало доверенному слуге, прожившему в доме много лет. Как ни крути, этот неотесанный деревенщина, плюющийся за столом и вытирающий губы рукавом, занимал свое место по праву. Брак есть брак, и какими бы соображениями не руководствовался масса а-Даллас, взяв в мужья молодого «метиса» (как втихомолку именовали в Новом Орлеане двойственную породу альф-и-омег), о-Марсден обязан считаться с его решением. А считаться -значит проявлять любезную почтительность к синеглазому красавчику, пахнущему столь волнующе, что пожилой нянь, вопреки своему желанию, как-то уж очень ярко припомнил молодость и постельные проказы с гибким и ретивым любовником.

О-Марсден пошевелил пальцами и, сладко улыбнувшись, вопросил:

– Не угодно ли вам, сэр, покамест выбрать покои для ночлега? Масса а-Даллас обычно занимает голубую спальню на втором этаже, но может, вам больше по сердцу будет зеленая? Она дальше от детской. Правда, завтрашний праздник все равно будет шумным, деток-то на него съедется целый десяток, если не больше…

Перехватив удивленный взгляд ковбоя, нянь всплеснул руками и прижал пухлые ладони к груди:

– Ох, видно, я опять сплоховал, масса о-Даллас… Видно, масса Ричард не предупредил вас, что у Дэнни завтра именины?..

Если старый слуга и уяснил себе что-то новое про Тони и Ричарда, то вслух никак не прокомментировал недовольное ворчание Текса, и, как ни в чем не бывало, заговорил о том, что пора готовиться к ночи, хотя на дворе еще стоял белый день и тени на земле если и удлинились, то самую малость. Сойер помрачнел пуще прежнего, ему не терпелось поскорее выбраться отсюда, но, похоже, Ричард и не планировал возвращаться раньше следующего дня.

Текс только собрался возмутиться вслух очередным обманом со стороны мужа, как Марсден помянул какой-то детский праздник и смущенно пояснил про грядущие именины юного омежки…

– Тааак… похоже, я тут и впрямь буду лишним на этом вашем празднике… – протянул ковбой, уже раза три или четыре успевший пожалеть о своем глупом решении составить альфаэро компанию в этой злосчастной поездке. Вот только сам Даллас ни словом не обмолвился о том, что собирается оставаться в гостях до утра – это Текс точно бы запомнил. Может, все еще образуется, и они вдвоем вернутся в город к закату сегодняшнего дня?

– А у вас тут упряжка или лошади имеются? – со слабой надеждой все-таки сбежать назад в Новый Орлеан спросил Текс у омеги. Но тот не успел сказать ничего определенного, потому как сверху послышались шаги и поскрипывание половиц, и на галерее появился Даллас с юным Дэнни на руках. Похоже, они намеревались присоединиться к Сойеру и няню, и Текс так и остался сидеть на месте, как приколоченный, несмотря на зуд в пятках, подталкивающий его к немедленному бегству.

«Вот еще! Не стану я сбегать от этого мелкого гаденыша, будь он хоть трижды ему сын! Ричард мой, и я не позволю какому-то сопляку отбирать его у меня!» – наблюдая за тем, как отец бережно несет омежку вниз, ревниво думал о-Сойер, а его внутренний альфа решал, как себя вести, чтобы окончательно не рассориться с мужем и не дать тому окончательно предпочесть общество маленького бастарда, так нагло влезшего между ними.

Первый же взгляд, брошенный Ричардом на Текса, заставил альфу понять, что за время его отсутствия тучи не рассеялись, и грозы не избежать. Синие глаза мужа потемнели и только что молнии не метали, поза была напряженной, как перед дракой, а самое главное, запах слив и смолы отчетливо включал в себя костровую, дымную ноту… Даллас был наблюдателен от природы и особенно чуток ко всему, что касалось Текса; за время недолгой, но бурной совместной жизни он хорошо запомнил, что гнев супруга пахнет дымом костра. На этом костре медленно плавились остатки наивной веры ковбоя в непогрешимость альфаэро…

Ричард осторожно опустил ребенка на пол (несмотря на свою тонкокостную хрупкость, унаследованную от папы, восьмилетний Дэнни все же был довольно тяжел), и слегка подтолкнул его столу:

– Садись. Мистер о-Марсден нальет тебе кофе, я разрешаю. Но сперва… ты помнишь, о чем мы условились?

Мальчуган кивнул, необычайно красивым движением откинул со лба длинную темную челку, подбежал к Тексу и склонился перед ним в церемонном поклоне:

– Сэр, я прошу вас простить мою несдержанность. Я вел себя плохо и негостеприимно, и заслуживаю розги за свою дерзость. Но вы… вы ведь меня простите?

Омежка поднял голову, большие темные глаза жалобно посмотрели на Текса, а губы – такого же красивого и строгого рисунка, как у отца – сложились в ангельскую улыбку.

Когда мальчишка подбежал к нему, Текс невольно вжался в стул, ожидая, что тот полезет к нему на колени или еще что-то в таком же роде выкинет. Но его худшие опасения не сбылись – парень всего лишь решил извиниться за то, что грубо говорил с ним при первой встрече. И смотрел при этом так виновато и просительно, что даже у каменного чурбана сердце дрогнуло бы.

Сойер каменным не был, и явственно ощутил, как холодная стена его внутренней снежной крепости плавится прямо по центру, что твой леденец, под взглядом копии Ричарда «в миниатюре».

– Нууу… если по правде, то здесь есть кое-кто, по-настоящему заслуживающий хорошей взбучки, – тут он бросил короткий красноречивый взгляд в сторону Далласа – но это вовсе не ты, юный мистер Куин. И, даже если бы у тебя назавтра не было никаких именин, я бы тебя простил, пожалуй… Но только если ты пообещаешь, что впредь будешь вести себя достойно, чтобы твой папа смотрел на тебя из царства Триединого и был тобой доволен. Договорились?

И он протянул мальчугану ладонь, чтобы тот мог пожать ее, проявив тем самым полное и безоговорочное согласие с предъявленным ему условием. Конечно, было несколько нечестно приплетать сюда покойника Тони, но Текс счел, что так будет лучше в воспитательных целях. Ему как-то слабо верилось в то, что Ричард, бывавший здесь редкими наездами, имел в глазах юного Куина больший авторитет, чем его обожаемый здесь всеми без исключения папочка…

Услышав про именины, Ричард едва удержался, чтобы с досады не хлопнуть себя по лбу:

«Ах ты черт побери! Задница койота! Именины… я совсем забыл о них со всей этой суетой. А ведь нарочно подгадывал прибытие в Новый Орлеан ко дню ангела Дэнни! Уффф, вот счастье, что Марсден, старый хитрец, успел намекнуть Текси насчет праздника, а Текси вовремя проболтался и не позволил мне оскандалиться».

Нянь, удивленный странным выражением лица массы а-Далласа, наблюдавшего за сценой трогательного примирения младшего мужа с пасынком, почуял неладное, подошел поближе и спросил шепотом:

– Что-нибудь не так, сэр?

Ричард ответил также тихо:

– Нет, Марсден. Все отлично. Характер у обоих – не марципанчик, но я думаю, они скоро подружатся.

– Я тоже так думаю, масса о-Даллас, – улыбка тронула толстые губы няня, и он охотно нырнул в более привычные заботы:

– А какие будут распоряжения на сегодня и на завтра, сэр? Я про детский бал…

«Твоего ж омежьего папу! Бал, ну конечно… Старая традиция, Тони ни одного не пропускал, кроме нынешнего… Как же я мог забыть? Блаженство счастливого супружества сделало меня забывчивым и беспечным, как незрелого юнца… ничего, судя по выражению лица Текси, он приготовил мне горькую пилюлю. Что ж, поделом мне, себялюбцу и лгуну. Придется съесть эту отраву».

– Много ли гостей ожидается?

– Да порядочно, масса а-Даллас, десятка два. Почитай, все старые друзья массы о-Куина соберутся… из Французского театра… ну и соседи, вы же их знаете.

Ричард задумчиво кивнул. Как не знать – в соседях у Тони не было случайных людей, Даллас нарочно об этом позаботился, когда покупал дом.

– Приготовь нам с Тексом зеленую спальню и комнаты для Барнсов – они ждут в «Алой маске». И пошли в «Алую маску» нарочного с письмом. Ужин будет в восемь?

Нянь снова улыбнулся:

– Как всегда, сэр. Добро пожаловать в Новый Орлеан.

Комментарий к Глава 5. Семейные тайны альфаэро

1. “метисами” новоорлеанские омеги между собой называют альф, имеющих двойственную природу (альф-и-омег).

========== Глава 6. Дуэль гордости и страсти, где гордость проигрывает с разгромным счетом ==========

Дальнейшее распитие кофе прошло более-менее гладко, как и последовавший в скором времени обед, после которого мальчика отправили в его комнату читать, ну, а Даллас и Марсден сели обсуждать планы на завтра. Текс, который все равно ни черта не разумел в устроении детских праздников, в отличие от Ньюбета, предпочел поисследовать дом и его окрестности в гордом одиночестве, предаваясь с одной стороны философским размышлениям о человеческой природе, полной обмана и лицемерия, а с другой – лелея план мести Ричарду. Несмотря на то, что его омежья часть была незлобива и склонна простить мужнин обман, он, как альфа, считал бы себя униженным и оскорбленным до тех пор, пока альфаэро не заплатил бы по счетам собственным унижением и не пришел сам вымаливать прощение, лишившись своих супружеских привилегий…

Придя в итоге к некоторому согласию насчет того, как ему надлежит себя вести, чтобы преподать Ричарду урок, Текс вернулся в дом и, отказавшись присоединиться к легкому ужину, отправился сразу же наверх, в зеленую господскую опочивальню. Другой слуга, тоже чернокожий, но бета, вооружившись канделябром, сопроводил его туда, показал, как воспользоваться уборной и умывальником и даже собирался прислуживать, но Сойер услал его прочь, сообщив, что ему точно уже не восемь лет и в няньках он давно не нуждается.

Когда слуга ушел, Текс скинул с себя часть одежды, и, оставшись в рубашке и кальсонах, подсел к маленькому письменному столу в той комнате, что соединяла уборную и спальню и имела выход на открытую верхнюю галерею, идущую вдоль всего второго этажа. Здесь же стоял удобный диванчик, и Сойер, довольно потерев руки, вооружился пером и бумагой, чтобы оставить Ричарду послание:

«Дорогой Дик! Я все еще на тебя сердит, и потому хочу побыть в одиночестве. Можешь ночевать здесь на диване или вообще в другой комнате, благо дом большой и ты наверняка устроишься с комфортом, но двери в зеленую спальню я запру и буду признателен тебе, если ты не станешь пытаться их открыть среди ночи. Твой муж, Тексис а-Сойер.»

Он перечитал послание дважды и оставшись им вполне удовлетворен, поискал, чем бы пришпилить его к дверям спальни, но, так и не найдя ничего подходящего в этом явно омежьем будуаре, попросту оставил письмо лежать на столе, придавив край подсвечником.

Посчитав, что теперь сможет заснуть спокойно, Текс проделал все приготовления ко сну в приподнятом настроении, и, заперев двустворчатую дверь изнутри на ключ, довольный своим планом, рухнул на большую кровать под сетчатым балдахином.

***

Весь остаток дня, проведенный на вилле и неожиданно наполнившийся самыми что ни на есть родительскими заботами, Текс выказывал себя образцовым супругом. Он держался с Ричардом немного холодно, но в споры не вступал, да и во всем остальном, включая застольный этикет, больше ни разу не перешагнул рамок хорошего тона и благоразумия.

О-Марсден, изучавший избранника массы а-Далласа придирчиво и со всех сторон (и уж конечно – в постоянном сравнении с Тони), был сегодня уже почти доволен поведением синеглазого техасца.

– Масса Тексис – отменный джентльмен! – обронил он вскользь, беседуя с Далласом, и Ричард улыбнулся, зная, что на эзоповом языке слуг подобный комплимент означает:

«Ваш младший муж очень красив и не такая уж деревенщина».

Первый бастион был взят. Новый Орлеан потихоньку принимал Текса. Оставалось надеяться, что ковбой рано или поздно ответит взаимностью. В глубине души Ричард очень хотел, чтобы это произошло поскорее, и город, изящный, как сама Франция, и чувственный, как креол, тонущий в зелени и цветах, напоенный ароматами азалий, роз и глицинии, с пряными оттенками шоколада и кофе, полный колдовства и тайн, благословил их расцветающую супружескую любовь и стал ее хранителем.

Подобные мысли привели Далласа в романтическое настроение и подогрели желание, неизменно томившее его вблизи от Текса; ну, а недавняя гневная вспышка любимого (надо признать, он имел на нее право!) должна была подбросить хвороста в костер обоюдной страсти и сделать примирение особенно сладким…

Увы, когда Ричард около полуночи поднялся в спальню, наконец-то покончив с делами и мечтая оказаться в объятиях Текса, он с крайне неприятным удивлением обнаружил запертую дверь и мстительную записку… Его прогоняли с супружеского ложа – в том не было никаких сомнений!

В первую минуту Ричард даже восхитился: кто бы мог подумать, что в простодушном с виду парне, прочитавшем не так уж много книг и воспитанном не в самой изысканной среде, таится такая бездна омежьего коварства, густо замешанная на гордости альфы! Но затем действительность предстала перед ним в мрачном цвете…

Запах слив и смолы дразнил обоняние самым дерзким образом, заставлял член наливаться требовательной силой, а рот – наполняться слюной, как у хищника чующего добычу. Желание овладеть мужем, подчинить себе и не давать заснуть до рассвета, возбуждая и доводя до оргазма снова и снова, затмевало разум. Запертая дверь была смехотворной преградой для Черного Декса, он мог бы выбить ее одним ударом ноги – впрочем, легко нашлись бы и более цивилизованные способы проникнуть в святая святы упрямого омеги. Даллас мог воспользоваться дубликатом ключа или поступить еще проще, войти в спальню через наружную галерею. Вторая дверь, ведущая на балкон, не имела засова и легко открывалась булавкой, однако Текс, скорее всего, не подумал о ней вовсе и запирать не стал.

Да, все это годилось для достижения цели… но, поступив так, Ричард расписался бы в своем неуважении к свободной воле супруга, к его праву на гнев и огорчение, и приравнял к тем бессловесным, подавленным омегам из прошлого, что становились со временем настоящими рабами мужей-альф. Даллас не собирался столь грубо попирать собственные принципы и причинять Тексу еще худшую обиду; его всегда раздражали и бесили омежьи способы наказания провинившихся супругов, он высмеивал альф, попадавшихся в кружевные ловушки жестокого кокетства – и вот теперь сам оказался в таком смешном и глупом положении, перед запертой дверью в спальню.

– Ну хорошо, – сказал он негромко, не сомневаясь, что Текс его слышит. – Хочешь спать один, без меня – спи. Но мне все равно не уснуть, так что я… буду думать о тебе, мой милый, и, как мальчишка, дам волю своим рукам. Прости, если будет шумно – я слишком хочу тебя.

Текс уже начал погружаться в сладкую дрему, когда скрип половиц возвестил его о том, что Ричард поднимается наверх. Сердце ковбоя зачастило, напрочь прогнав сон из глаз, и какое-то время Сойер тихо лежал и чутко вслушивался в то, что происходило за запертыми дверями спальни. Стена между спальней и гостиной была достаточно тонкой, чтобы до него долетали даже незначительные звуки – шорох одежды, зевок, покашливание в кулак, шаги… и, наконец, характерное похрустывание бумажного листа.

Распознав его, Текс напрягся в ожидании быстрой и гневной реакции мужа на наглое своеволие, однако, вместо брани услышал что-то вроде тяжелого вздоха или, может быть, приглушенного смешка. А потом голос Далласа, звучный и четкий, донес до него план собственной мести, и Сойер спешно прикусил палец, чтобы не подать ему ответного сигнала о том, что все слышал.

«Пусть думает, что я давно сплю… тогда его усилия пропадут даром, даже если он под самую дверь приползет скулить и кончит в замочную скважину…» – мстительно приговорил альфа, но более жалостливый омежка оказался с ним не согласен и между ними завязался занятный внутренний спор:

«Нет, он ведь не дурак, он знает, что я не сплю…»

«Ну и что с того? Если ты не станешь в ответ пыхтеть и ворочаться, то он быстро решит, что ошибся и заснет сном праведника…»

«Ой, это тебе легко рассуждать о покое… а вот я уже хочу его… хочу, хотя все еще сержусь…»

«Оооо, вот оно, твое омежье непостоянство и слабость, которую он прекрасно знает и использует! Будь я настоящим альфой, такие штучки со мной не сработали бы!»

«Да уж… но ты не забывай, нас тут двое, и со мной тебе придется считаться, хочешь ты того или нет.»

«Проклятье! Вот уж сподобил Триединый сотворить этакого урода…»

«Не кощунствуй, или понесешь заслуженную кару за свою гордыню!»

«Ай, не надо мне тут проповеди читать, и корчить из себя праведника! Если ты такой святоша, тогда продолжал бы сидеть на ранчо и не тащился бы сюда, поглядеть на дивный новый мир, полный разврата и соблазнов…»

«Тссс… ты слишком сильно шумишь! Он уже понял, кажется, что мы не спим…»

Текс мысленно прикрикнул на обе свои ипостаси, так некстати затеявшие ссору, и снова прислушался к звукам, долетавшим снаружи. Теперь ему почудилось, что альфаэро покинул гостиную и крадется к распахнутому в весеннюю влажную ночь окну, выходящему на галерею и затянутому тонкой москитной сеткой. Похоже, так оно и было, но шаги Ричарда замерли, немного не доходя окна, и вскоре нос Текса наряду с терпким и ярким ароматом кофе и лимона, учуял табачный дым – стало быть, он вышел покурить…

Запах возлюбленного взбудоражил его не на шутку, разбудив вместо гнева страстное желание. В какой-то миг, Сойер даже испугался, уж не приключилась ли с ним внеочередного цветения – так бурно и ярко отреагировала его омежья природа на близость истинного альфы.

– Этого еще не хватало для полного счастья… – тихо пробормотал он себе под нос, засунув руку в кальсоны и проверяя, не течет ли у него из тайных врат… – уффф… кажется, показалось…

Однако, шарить у себя в штанах оказалось опрометчивой идеей – его член словно бы только того и ждал, чтобы оживиться и удивленно приподнять голову, натянув полотняную ткань.

– Чччерт… да чтоб тебя… – сдавленным шепотом ругнулся на непослушный орган Текс, однако, прекрасно понял, что усмирить его с помощь рук у него не получится – эффект будет прямо противоположным…

А альфаэро, будто бы издеваясь над ним, все курил, любуясь загорающимися в бархатной тьме звездами и вдыхая напоенные цветочными ароматами запахи влажной и почти по-летнему жаркой ночи. Сверчки и цикады завели свое неумолчное пение в наступающих сумерках, а где-то совсем рядом, в ветвях соседнего дерева, опутанного кружевом розового цветения, распевался невидимка-соловей…

Текс откинулся на подушки и тихо рассмеялся – выходит, он сам себя поймал в ловушку, желая наказать мужа. И теперь его точно так же ждала бессонная ночь, полная красочных жарких фантазий и любовных вздохов…

Ричард любил ночь – время, созданное для любви и охоты, а вовсе не для тупого сна. Благословенная темнота укрывала широким плащом злодейства и безумства, порою же, как сейчас, просто нашептывала на ухо, успокаивала тревожные думы, утешала раненое сердце.

Облокотившись на дубовые перила, альфа с жадностью впитывал дыхание ночного сада, смешанное с вишневым дымком табака, но его чуткие уши не пропускали ни единого, даже случайного, звука из спальни, где скрывался своенравный возлюбленный. Текс мог сколько угодно таиться, глушить в груди вздохи, стискивать зубы, но Ричард чуял призывный запах, запах желания, распаленного принудительным постом: словно спелые сливы утопали в сиропе из красного вина, сдобренного мускатом…

Собственное тело отзывалось на эту вакханалию предсказуемо – страстной эрекцией, тянущим сладким спазмом внизу живота и лихорадочной дрожью.

«Ты еще не передумал, мой мальчик?.. Ничего… ночь едва вступила в свои права, и задолго до первого света ты будешь умолять, чтобы я пришел и взял тебя».

Табак дотлел, трубка погасла… но, прежде чем уйти в комнату, назначенную местом ссылки, и предаться жаркому самоудовлетворению, Ричард решил передать привет Тексу. Он подошел к балконной двери – так, что его силуэт явственно обозначился в проеме, при ярком свете луны, и молодой супруг мог хорошо рассмотреть детали – и, не проверяя, заперта ли она, начертил на стеклянной поверхности короткое послание:

«Если гнев тебе милее, лотосоокий,

Пусть он будет твоим возлюбленным – что же делать?

Но сперва ты должен вернуть мне мои объятья,

А в придачу к ним – и все мои поцелуи.» (1)

Едва в оконном проеме возник темный знакомый силуэт, сердце Текса подпрыгнуло в груди, словно заяц, наткнувшийся на койота, и забилось в два раза чаще, а в животе замельтешили ночные мотыльки застигнутых врасплох фантазий.

– Вот я болван, каких свет не видывал! Окно! Он сейчас просто влезет в незапертое окно! – отругал он себя же за непростительную оплошность, благодаря которой весь его план по воспитанию супруга мог рухнуть в одночасье…

Но, по каким-то причинам, Ричард не стал вторгаться в пределы спальни, он лишь оставил на оконном стекле некое послание и медленно удалился в другую половину отведенных им на двоих покоев.

Убедившись в том, что Далласа уже нет на галерее, Сойер вылез из-под кисейного полога и осторожно прокрался к окну. Послание было написано так, что с его стороны текст был зеркальным, и ему пришлось повозиться с тем, чтобы разобрать все, обращенные к нему, слова и фразы. Сперва они показались ему сущей бессмыслицей, но, бегло перечитав их еще раз, ковбой все-таки догадался, что это строки какой-то песни. Ее сочинитель, судя по всему, находился в сходном с Далласом положении, но не постеснялся потребовать от косоокого возлюбленного (тут на ум Тексу пришли виденные им в Сан-Антонио странные омеги из далекой Азии, у которых и впрямь были какие-то косые глаза и решил, что сочинение написал их сородич) вернуть супружеский должок…

– Ну уж нет, Дики, ты меня так просто не выманишь… Ишь, что удумал! Вернуть тебе все поцелуи и объятия – эдак мы и за месяц не управились бы… – вполголоса ответил на хитрую уловку довольный ее разгадкой Текс. Однако, эти короткие строчки против воли заставили его омежье естество волноваться еще сильнее, да и альфовий узел на ноющем от нереализованного желания члене тоже давал о себе знать…

Вернувшись в кровать, Сойер бросился на подушку и, стиснув ее обеими руками, постарался немного успокоиться и умерить жаркий ток крови по жилам. Но кофейно-лимонное лассо с нотками одуряющего вишневого табака уже безжалостно пленило его нос и чресла, и настойчиво вело его мысли и желания поперек принятого им же самим решения – как опытная рука ковбоя выводит из бегущего стада бычка, пойманного за рога…

Своенравный мальчишка не собирался сдаваться на милость победителя, но Ричард и не рассчитывал на быстрый успех. В нем пробудился азарт охотника, достаточно терпеливого, чтобы часами лежать в засаде у логова ценного зверя, и фатализм поэта-романтика, находящего особое удовольствие в чувственной муке неутоленного желания.

Дверь, разделявшая комнаты, была эфемерной преградой для опытного взломщика – и усладой для любовного вора, поскольку не поглощала и не скрадывала никаких звуков.

Лежа на диване, Ричард слышал все, абсолютно все: как Текс ходит по своей спальне, как вздыхает, как бормочет что-то скорее весело, чем недовольно, как скрипит кровать под его весом, как шуршит постельное белье и ночная одежда…

Вот его мальчик снова лег, сперва на живот, как всегда поступал, собираясь заснуть, а вот – резко перевернулся на спину… выдохнул, издал тихий стон и снова повернулся – кажется, на бок. Ну еще бы: попробуйте полежать на животе, одновременно борясь со стояком – не преуспеете. Простыни в этом доме были шелковые, скользкие и гладкие, прохладные, о них так приятно потереться членом, что, начав, трудно остановиться до самого конца.

Ричард расстегнул ремень и ширинку на джинсах, развел в стороны согнутые колени, и, глубоко дыша, отвлекаясь мыслями на скучные предметы, чтобы не спешить и не стать сразу чересчур громким, обхватил пальцами головку члена.