Текст книги "Сказка для апостола (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

   Постепенно он задремал, утомленный своими переживаниями. Мягкая тишина, окружившая его, вдруг нарушилась едва слышным скрипом открываемой двери и легким шорохом.

   – Фабио.

   Выплыв на поверхность смутных снов, он приоткрыл глаза и увидел прямо возле себя силуэт человека в плаще с надвинутым капюшоном – черная фигура в потоке льющегося в окно бледного лунного света.

   – Фабио, это я.

   – Лодовико?

   Плащ с шелестом упал на пол. Юноша гибкой тенью скользнул под покрывало и всем телом прижался к потрясенному художнику. Он был полностью обнажен, и Фабио ощутил его явственное возбуждение.

   – Я хочу, чтобы вы сделали то, о чем говорили, – прошептал Лодовико, целуя его в губы. – Я не мог уснуть, не узнав всего этого. Фабио, любовь моя...

   – Нет, Лодовико, вы не понимаете, чего просите.

   Герцог наклонился над ним.

   – Я не прошу. Я приказываю.

   – Нет...

   Рука Лодовико забралась ему под рубашку и стала нетерпеливо гладить его грудь.

   – Мне показалось, что я обидел вас, – с сомнением сказал герцог. – Вы ушли, и я вдруг подумал, что вы не вернетесь, а я не могу больше обходиться без вас... Как вы могли подумать, что вы можете сделать что-то неприятное для меня? Вы открыли мне целый мир сегодня днем. Если для вас это имеет хоть какое-то значение...

   Его голос прервался. Уступая его настойчивым ласкам, Фабио снял рубашку. Ощущение прикосновения теплой гладкой кожи Лодовико было восхитительным. Обнявшись, они принялись целоваться, не решаясь зайти дальше. Наконец, Лодовико, приподнявшись, погладил грудь Фабио и несмело потянул за пояс его штанов. Художник чуть напрягся, но герцог, склонившись, уже возился с завязками, не обращая внимания на его слабые протесты.

   – Я хочу видеть вас, – прошептал он, и его пальцы сомкнулись на отвердевшей плоти Фабио. Художник застонал, откинув голову, его рука накрыла руку Лодовико, оба замерли, не в силах продолжать, потом пальцы герцога легко заскользили вверх и вниз, заставляя Фабио вздрагивать от сладостной муки.

   – Лодовико, мой ангел... О, как хорошо...

   – Тебе нравится? – Он так спокойно и уверенно перешел на "ты", что Фабио невольно улыбнулся.

   – Невероятно. Продолжай, прошу тебя...

   Тихо рассмеявшись, юноша поцеловал его, продолжая настойчиво двигать рукой, потом остановился и потерся низом живота о бедро Фабио. Его длинный член жестко стоял, и когда Фабио погладил его, Лодовико застонал от удовольствия. Теперь они ласкали друг друга, все быстрее, все неистовее, захваченные сладострастным желанием; лицо Лодовико горело, его язык искал язык Фабио, он вскрикивал и извивался, почти не владея собственным телом, и наконец содрогнулся в агонии наслаждения, извергаясь. Фабио скользнул губами по его груди и стал слизывать теплую солоноватую влагу с его мускулистого живота, а затем поцеловал юношу в губы, разделяя с ним терпкий вкус его первой любви.

   – Боже, Фабио... – выдохнул Лодовико. – Как я люблю тебя...

   Глядя на его запрокинутое лицо, Фабио взял его руку и прижал к губам. Теперь он сам мог довести себя до конца, позволив юноше лишь наблюдать; шепча его имя, он излился, и когда его голова склонилась на плечо герцога, тот с нежностью обнял его и прижал к своей груди, к отчаянно колотящемуся сердцу.

   Фабио проснулся в одиночестве. Утро заливало комнату чистым светом, возвещая о хорошем дне, за окном щебетали птицы, а в коридоре за дверью слышались голоса слуг, – выходит, было уже довольно поздно. Одевшись и приведя себя в порядок, Фабио направился на кухню, чтобы позавтракать.

   – Поздновато вы сегодня, синьор Сальвиати, – сказал старший повар, седоватый крепыш с густыми усами, поставив перед художником тарелку с жареным цыпленком и куском свежеиспеченного хлеба. – Все ваши уже давно работают. – Под "вашими" он, разумеется, имел в виду других мастеров, работавших в замке. – Знаете, это не мое дело, но вы делаете больше остальных, по крайней мере, вашу работу видно. Джанфранко уже неделю обтесывает кусок мрамора, а результата все нет. Сегодня я спросил его, что получится из этого куска, и он ответил, что мог бы вскорости закончить скульптуру Дианы, если бы я позволил ему потискать мою дочь!

   Фабио от души расхохотался.

   – Вам смешно? – возмутился повар, насупившись.

   – Неужели именно так он и сказал?

   – Так или не совсем, какая разница! Я не позволю похотливому мальчишке распускать руки, пусть снимет себе шлюху в городе! Синьор Фабио, я прошу вас поговорить с ним.

   – Ему просто нужна натурщица, чтобы он мог взять ее тело за образец для скульптуры, – пояснил Фабио как можно серьезнее. – Обычно натурщикам платят деньги, так что она могла бы на этом заработать. Я знаю Джанфранко, он не способен обидеть девушку, но если вы сомневаетесь, можете сами присутствовать при работе.

   Повар недоверчиво хмыкнул.

   – Да, теперь я припоминаю, что он говорил что-то вроде этого. Я уловил только, что он собирается полапать Летицию, и разозлился. Ну и работа у вас, синьор Фабио... – Покачав головой, он стал возиться в печи, выгребая золу, потом выпрямился и опять обратился к художнику. – Кстати, мне нравятся ваши фрески. Тот ангел, которого вы изобразили у входа в зал, ужасно похож на нашего молодого хозяина. У вас настоящий талант. Синьор Риньяно говорил мне, но я как-то не верил, а теперь сам убедился.

   Некоторое время он пытался выведать у Фабио, сколько герцог платит ему за работу, но художник оказался немногословен, и разговор понемногу увял. Поблагодарив повара, Фабио поспешил в залу, где его подмастерья, взобравшись на леса, вовсю орудовали кистями, старательно раскрашивая фигуры по линиям рисунка. Роспись потолка не была перегружена фигурами и приближалась к концу: бело-золотой свет среди лазурного неба, кудрявые облака с сидящими на них ангелами, легкий узор из цветов. Снизу казалось, что свет льется прямо из отверстия в потолке, зала словно стала выше и наряднее, и даже герцогиня Джованна не могла удержаться от похвалы, войдя и окликнув художника, уже поднявшегося на леса.

   – Вы отлично справляетесь, синьор Сальвиати, – сказала она. – Вижу, мой сын был не так уж неправ, решив украсить замок и пригласив для этой цели вас.

   – Благодарю вас, ваше сиятельство, – поклонился Фабио. – Но я только исполнитель, а замысел принадлежит монсеньору Лодовико.

   – Он любит искусство, – кивнула Джованна. – И отчего-то питает особую слабость к вашему таланту. Мне кажется, он проводит слишком много времени, наблюдая за вашей работой.

   – Я не в силах запретить ему, – улыбнулся художник, пожав плечами. – Это его замок, я понимаю, что ему интересно.

   – Не в ущерб другим делам, синьор Сальвиати. Сегодня он уезжает в Урбино и пробудет там несколько дней, так что вы будете заканчивать эту фреску самостоятельно.

   Фабио вздрогнул. Лодовико ничего не говорил ему о поездке в Урбино. Прожить без него несколько дней казалось теперь невозможным; Фабио так же необходимо было видеть его, как есть, пить или дышать. Неловко поклонившись герцогине, он вернулся к работе, стараясь, чтобы рука с кистью не дрожала. Он с нетерпением ждал появления Лодовико, и узнал его легкие шаги, когда тот еще не вошел в залу.

   Они обменялись быстрыми взглядами, и волна радости омыла сердце Фабио, заставив его биться сильнее. Одетый в темно-синий бархат, с золотой цепью на шее и мечом у пояса, герцог выглядел потрясающе изящно и в то же время с достоинством. В его глазах, устремленных на художника, читались бесконечное восхищение и любовь.

   – Фреска почти готова, не правда ли, синьор Сальвиати? – поинтересовался он. – Не могли бы вы спуститься ко мне? Я хотел поговорить с вами.

   Фабио выполнил его просьбу. Они неторопливо пошли к выходу из залы.

   – Когда вы закончите работу в зале? – спросил Лодовико и почти незаметным жестом коснулся руки художника, заставив его затрепетать.

   – Мне понадобится еще два-три дня, ваше сиятельство.

   – Что ж, хорошо. Потом я хотел бы, чтобы вы начали расписывать мой кабинет. – Он хотел добавить еще что-то, но передумал. В пустом полутемном коридоре он повернулся к Фабио. – Я... должен сегодня уехать в Урбино. Это не мое желание – так хочет моя мать.

   Художник вздохнул.

   – Я слышал, как она говорила об этом.

   Лодовико схватил его в объятия и проговорил, обжигая страстным взглядом:

   – Мне тяжело уезжать, это означает, что мы не увидимся несколько дней, а для меня это вечность ...

   Его бедра прижались к бедрам художника, губы жадно коснулись губ Фабио.

   – Зачем же вы едете, Лодовико?

   – Кузен Гвидо устраивает праздник по случаю рождения дочери, я приглашен. Впрочем, думаю, что дело не только в празднике. Интересы Рима все теснее смыкаются вокруг Романьи и Урбино, а Гвидо не сознает опасности, играя в политику и собирая у себя тех, кто устал от произвола папы и его сыновей. В основном это кондотьеры и правители окрестных городов. Орсини, Вителли, Бальоне, Варано... Каждый из них был по-своему обижен папой. Недовольных много, но для организованного сопротивления не хватает взаимного доверия и общего руководства. Думаю, Петруччи, правитель Сиены, разумнее остальных и мог бы встать во главе сопротивления, да только пока ему выгоднее сохранять нейтралитет.

   – Он осторожный человек, – подтвердил Фабио. – Те люди, о которых вы упоминаете, были союзниками Борджиа против Флоренции, разве не так? Разве не Вителли напал на Ареццо в начале весны, чтобы сдать город герцогу Чезаре? Чего ждать от них Петруччи?

   Лодовико пожал плечами.

   – Не уверен, что это серьезно. Либо их перебьет поодиночке Чезаре, либо они перегрызутся, отравленные взаимными подозрениями. Каждый думает только о том, как защитить себя самого, и скоро Борджиа разделят и проглотят Италию, как кусок пирога.

   – Проклятье, Лодовико! Что вы делаете среди этих людей?

   – Я часто задаю себе этот же вопрос. – Герцог невесело усмехнулся. – К несчастью, я должен время от времени появляться в их обществе. Пока Гвидо в открытую не выступает против Чезаре, у меня есть защита.

   – Он не защитил вашего отца, – заметил Фабио.

   – Потому что не хотел верить в истинные намерения Чезаре до тех пор, пока не стало слишком поздно. У герцога Валенсийского сильная армия, наемники-французы и мощная артиллерия. Гвидо не рискует вставать у него на пути и свято верит в свою неприкосновенность, хотя смертельно зол на Чезаре из-за нападения на Монте Кастелло. – Он помолчал, потом легко улыбнулся и ободряюще взглянул на Фабио. – Надеюсь, все закончится как обычно: несколько дней сплетен, бахвальства и пустых разговоров, а потом все мирно разъедутся по своим владениям, чтобы снова тихо дрожать от страха при имени Борджиа. А я... я буду очень скучать по вам, мой дорогой друг.

   – Ради Бога, Лодовико... – прошептал Фабио, и герцог пылко поцеловал его в губы.

   – Не думайте ничего плохого, и ничего плохого не случится. Когда я вернусь, мы будем заниматься живописью и любовью, гулять при луне и купаться в озере, охотиться и мечтать – все, что угодно, лишь бы быть рядом с вами, мой Фабио.

   Он подался назад, заслышав чьи-то шаги в зале, и прошедший мимо слуга нипочем не догадался бы, какие отношения в действительности связывают герцога Монтефельтро с художником из Сиены.

   – Нарисуйте эскизы фресок для моего кабинета, – попросил Лодовико, вернувшись в залу. – Мы обсудим их, когда я вернусь.

   – Хорошо, ваше сиятельство.

   – До свидания, синьор Сальвиати.

   Он ушел, и Фабио стало тягостно на душе. Лодовико играл в опасную игру, но не мог поступать иначе. Господи, только бы с ним ничего не случилось, подумал художник, только бы он жил! Такое великое сердце, такая неземная красота, такой проницательный ум, такая ранимость и потрясающая чувственность... Он словно спустился с небес, явился по ошибке из другого времени и пространства; в мире вражды и порока ему не было места. Если бы Фабио мог, он защитил бы этого удивительного юношу от всех угроз, забрал его с собой туда, где его не найдут интриганы и завистники. Увы, такого места он не знал, но готов был принести в жертву самого себя, лишь бы Лодовико был в безопасности.

   Прошло пять долгих дней, в течение которых Фабио, снедаемый тоской и беспокойством, с головой погрузился в работу. Он почти не спускался с лесов и ни с кем подолгу не разговаривал, разве что со Стефано, который пару раз приходил, чтобы посмотреть на работы в зале. В отличие от старшего брата, Стефано не интересовался искусством, предпочитая верховые прогулки, купание в озере и гимнастические упражнения. Летнее солнце покрыло его бронзовым загаром, ладони успели загрубеть от рукояти меча. В залу он приходил от нечего делать; он болтал с весельчаком Джанфранко, который все-таки добился у повара позволения использовать его дочь в качестве натурщицы, но Стефано больше занимала сама модель, чем работа скульптора. Фабио видел, какими глазами мальчишка пожирал полуобнаженное тело юной Летиции, и втихомолку усмехался. Следовало бы предупредить Джанфранко, чтобы он был осмотрительнее, иначе очень может статься, что красотка внезапно располнеет, а ему придется брать вину за проделки его светлости Стефано на себя. Между тем ответные взгляды Летиции были красноречивее любых слов: девушка упивалась вниманием хозяина. С ее плеч то и дело как бы случайно соскальзывала легкая накидка, обнажая нежное полушарие налившейся груди с темным кружком соска, и тогда взгляд Стефано загорался, словно у голодного тигра, выслеживающего добычу.

   Как-то вечером, идя из кухни к себе в комнату, Фабио раздумывал над сюжетом росписи кабинета и не сразу понял, что слышит возню в коридоре, выходящем на лестницу второго этажа. Он был уже достаточно близко, чтобы расслышать смех и голоса, и остановился, не решаясь двигаться дальше, когда узнал голос Стефано.

   – Никто нас не увидит, – с досадой и нетерпением говорил юноша. – Ну же, Летиция! Один поцелуй...

   – Прекратите, ваша светлость...

   – Чем больше ты сопротивляешься, тем больше внимания привлекаешь. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь увидел нас и рассказал все твоему отцу?

   – Вы выбрали хорошее время, ваша светлость. Мой отец занят на кухне и пробудет там еще очень долго.

   Фабио услышал шорох платья, звуки борьбы и возглас девушки:

   – Нет!... Не надо...

   – Проклятье, ты так неуступчива! Я же ничего такого не делаю... Между прочим, у тебя великолепная грудь. Я достаточно насмотрелся на нее, и теперь знаю, что на ощупь она еще лучше, чем представлялась издалека. Дай-ка мне приласкать ее... Какая сочная и крепкая, как яблочко... Тебе нравится, правда?

   – Синьор Стефано!

   – Вот, посмотри, что со мной творится... А, как хорошо... Дотронься еще раз... о, да! Впрочем, нет. Встань на колени... Ну, не упрямься, ты сама довела меня до такого состояния. Возьми его в рот...

   – Нет... Какой он большой! О боже, нет...

   – Чего ты боишься? Все слуги внизу, охранников тут не бывает, а матушка беседует с Гвиччардини и освободится не скоро. Если ты...

   Фабио нарочно громко покашлял и зашаркал по лестнице ногами. Он успел уловить сдавленное тихое проклятье, торопливый шорох поправляемой одежды и удаляющийся топот бегущих ног, прежде чем натолкнулся на Стефано наверху лестницы. Парнишка ухмылялся, но глаза его выдавали досаду.

   – Добрый вечер, синьор Сальвиати. У вас появилось больше свободного времени, не правда ли? Лодовико уехал, так что теперь вы можете посмотреть на что-то, кроме своих картин. – Юный наглец иронически поклонился. – Кстати, когда вы доберетесь до моей спальни, я желаю, чтобы вы нарисовали там побольше обнаженных девушек. В отличие от Лодовико, я не стремлюсь стать святым.

   – Вы уверены, что сможете спать спокойно?

   – Ну, очень надеюсь, что мне не часто придется засыпать в одиночестве. Я слышал, что Франческо Орсини перед сном заставляет хорошеньких девушек танцевать перед ним, а я прошу всего лишь расписать мою спальню. Впрочем, если на то пошло, я тоже потребую, чтобы для меня танцевали.

   – Не думаю, что это понравится вашей матушке, – покачал головой Фабио.

   – С некоторых пор ей почти все безразлично. Лодовико тратит деньги на искусство, а я собираюсь узнать жизнь в лучших ее проявлениях. Мой брат глупец, вы не находите?

   – Почему? Он показался мне вполне разумным человеком, озабоченным интересами своей семьи.

   – Ничуть он ими не озабочен. – Стефано передернул плечами. – Отец всю жизнь добивался от нас послушания, наказывая и заставляя терпеть лишения. Он собственноручно колотил нас за малейшую провинность, говоря, что благородный человек должен стойко переносить боль и не проявлять недовольства. Еще он считал, что излишества в еде и удовольствиях тела неизбежно развращают. Вы знаете, что такое голод, синьор Сальвиати? – Он усмехнулся. – Однажды меня наказали, и я два дня должен был обходиться без пищи. Лодовико пытался уговорить отца смягчить наказание, но только еще больше рассердил его. Он... украл на кухне хлеб и мясо и принес мне. А потом отец высек его, когда все раскрылось. Мы редко ели мясо, потому что отец заботился о наших душах, и у нас был почти непрерывный пост.

   – Ваш отец был суровым человеком, – сказал Фабио.

   – О да. Он был одержим мыслью, что рано или поздно нам суждено стать главной ветвью рода Монтефельтро. Мне повезло, что родился Паоло...

   – Почему?

   – Ну, я думал, вы знаете. Старший сын наследует титул и замок, младшему достается духовное звание. Меня прочили в кардиналы, синьор Сальвиати. Дядя Франческо обещал поговорить о моей церковной карьере с папой, но потом родился Паоло, и это избавило меня от необходимости зубрить латынь. Участь военного меня вполне бы устроила.

   – Напрасно вы так сокрушаетесь, ваша светлость. В наше время епископы и кардиналы ведут веселую жизнь, хорошо кушают и имеют любовниц.

   – О да. Говорят, у старого папы Сикста были не только любовницы, но и любовники, и жил он на широкую ногу, осыпая титулами и золотом своих сыновей, а те в благодарность не вылезали из его постели...

   Фабио покраснел.

   – Вы ведете себя неподобающе, ваша светлость. Говорить о таких вещах постыдно. Ваш брат никогда бы...

   – Который из них? Святоша Лодовико или бедный Паоло? Вы правы, ни один из них не решился бы повторить то, что я говорю. Паоло мертв, а Лодовико слишком туп, чтобы понять, что отца больше нет и мы можем жить так, как живут другие правители и вельможи! Мы имеем на это право по рождению. Вареные овощи, разбавленное вино, умеренность во всем – разве это не смешно? Лодовико сорит деньгами, чтобы укрепить и украсить свой замок, а сам продолжает жить как монах. Да он платит вам больше, чем тратит на себя самого!

   – Уверяю вас, я не требую высокой платы, как и те люди, которые работают в Монте Кастелло вместе со мной. Нам нравится то, что мы делаем, и деньги, которые дает нам ваш брат, являются лишь его оценкой нашего труда. Синьор Лодовико замечательный человек, вам следовало бы поучиться у него.

   – Ну разумеется. Латынь, риторика, римское и каноническое право, языки, геометрия, история... Как все это вместилось в его голову? Должно быть, она была в достаточной степени пуста, так что он с радостью заполнил ее этой дребеденью. Так вот, я не желаю учиться всему этому. С меня вполне хватает того, что в меня вколотили воспитатели под мудрым руководством моего благочестивого отца.

   – Чем же вы намерены заняться?

   – Поеду в Пезаро, там блистательный двор, где можно поучиться манерам и фехтованию, а заодно пофлиртовать с красавицами из высшего света. Может быть, мне удастся влиться в общество и жениться на знатной особе, взяв в приданое пару замков и несколько тысяч дукатов. Принадлежность к роду Монтефельтро дает большие возможности... чего до сих пор не удается понять тупице Лодовико.

   – Не мне вас разубеждать, ваша светлость, – сказал Фабио. – И все же позвольте мне заметить, что жизнь в Монте Кастелло нравится мне гораздо больше, чем при дворе какого-нибудь столичного вельможи. Ваш отец был не так уж неправ, считая, что благородному человеку к лицу умеренность и выдержка. Со временем вы сами это поймете, синьор Стефано.

   – Вижу, Лодовико уже повлиял на ваш рассудок, – хмыкнул Стефано. – Или, может быть, вы просто забыли, что значит быть молодым и честолюбивым. – Он слегка поклонился, сбежал вниз на несколько ступенек и небрежно бросил через плечо. – Спокойной ночи, синьор Сальвиати.

   Он считает меня глупым стариком, подумал Фабио с оттенком горечи. Он жаждет удовольствий, принимая их за непременный атрибут власти и успеха. Как же он не похож в этом на своего старшего брата...

   Раздраженный беседой со Стефано, он вышел во двор и, взяв на конюшне свою лошадь, отправился в город. Терезу удивил его поздний визит, но она, конечно же, была рада. Они проговорили до самой ночи, а потом отправились в постель. Занимаясь с женой любовью, Фабио чувствовал себя растерянным, не в силах полностью отдаваться желанию плоти. Ласки Терезы, несомненно, возбуждали его, но теперь ему было мало одних только ощущений. Он расслабился, закрыл глаза и, притянув к себе жену, стал страстно целовать ее, представляя себе Лодовико. Ее тело трепетало, охваченное страстным нетерпением, и Фабио почувствовал огонь возбуждения, когда ее пальцы, взяв его член, стали водить им по влажным лепесткам, прикрывающим ее горячее лоно.

   – Фабио, – молила она, извиваясь, – прошу тебя, скорее...

   Он поставил ее перед собой на четвереньки и овладел ею сзади, одной рукой держа ее грудь, а другой поглаживая округлые бедра. Застонав, Тереза мягко подалась ему навстречу, насаживаясь на его упругий ствол, и он пронзил ее так глубоко, что она вскрикнула. Смутившись, он отступил и стал двигаться размеренно и осторожно, захваченный ритмом производимых ими сосущих звуков, а потом, повинуясь внезапному порыву, оставил ее лоно и замер. Его член скользнул по ягодицам жены и провел между ними мокрую дорожку.

   – Фабио, почему ты остановился? – простонала Тереза, ловя рукой его плоть, но он отстранил ее и толкнул, прижимаясь к ней низом живота. Как это может быть, подумал он, как же... Он нашел вход в маленькое отверстие и нерешительно погладил его пальцем, затем уперся в него головкой члена.

   – Нет, не так... – испуганно прошептала Тереза, и он, дрожа от новизны ощущения, нажал, подавая бедра вперед, с силой вдавливаясь в тесную жаркую щелочку. Тереза мучительно закричала, и Фабио ласково обнял ее за талию.

   – Прости, – пробормотал он, отступая, – я не хотел причинять тебе боль...

   – Не делай так больше.

   – Не буду. – Он вытащил пульсирующий член и снова проник им в привычное место. Ему быстро удалось довести Терезу до экстаза: ее тело задергалось в его руках, исходя сладостной агонией, но он долго еще не оставлял ее, пытаясь получить такое же удовольствие сам. Наконец, сдавшись, он выскользнул и стремительными движениями руки сам доставил себе наслаждение, вспоминая сильные торопливые пальцы Лодовико, дарившие ему такие же ласки.

   Обессиленный, он лежал возле жены, задумчиво глядя в потолок, а она нежно поглаживала его грудь.

   – Ты изменился, Фабио, – сказала Тереза. – Может быть, ты боишься обладать мной как раньше? Напрасно, наш малыш еще совсем крошечный, ты не можешь повредить ему.

   – Я не хочу рисковать, – ответил Фабио, втайне радуясь, что в темноте спальни она не может видеть его лица.

   – Какой же ты милый! – Она поцеловала его в губы и, счастливо вздохнув, вытянулась на постели. – Мне так не хватает тебя здесь. Иногда я слышу, как Дзанетта и Орсо занимаются любовью в комнате внизу, когда они думают, что я ничего про это не знаю. Они так возятся, что могут и мертвеца поднять. – Она засмеялась. – Меня это ужасно заводит, и тогда мне приходится самой ласкать себя, чтобы успокоиться.

   Фабио усмехнулся и погладил ее грудь.

   – И часто тебе приходится это делать?

   – Ну, время от времени. Не больше трех раз на день.

   Он засмеялся уже громко и поцеловал ее в щеку.

   – Такая похоть не делает тебе чести. Я уже староват, чтобы заниматься этим по три раза в день, но ужасно ревнив, имей в виду.

   – Мне не приходило в голову охотиться на мужчин в твое отсутствие, – шутливо сказала Тереза. – Просто приезжай почаще, хорошо? Герцог Лодовико уехал в Урбино, я видела, как он проезжал через город вместе с сопровождающей его свитой. Ты мог бы отдохнуть. Скажем, начинать работу можно попозже, а заканчивать пораньше... Что ты об этом думаешь?

   – Думаю, что герцог, вернувшись, захочет проверить, способен ли я работать самостоятельно, или за мной нужно постоянно следить, чтобы я не бездельничал целыми днями. Работа художника видна сразу, моя дорогая.

   Она разочарованно вздохнула и потерлась грудью о его согнутую руку.

   – Прости меня, я немного устал, – сказал он, закрывая глаза. Он был счастлив, что Тереза не стала продолжать беседу, поддерживать которую ему было слишком непросто. Впервые между ними вырастала стена недомолвок, которая, как чувствовал Фабио, со временем неизбежно должна была стать стеной лжи. Но разве мог бы он рассказать ей всю правду?

   Лодовико вернулся на исходе седьмого дня. Фабио, рисовавший в своей комнате эскизы росписи для спальни герцога, услышал, как во дворе раздались стук подкованных копыт, многочисленные голоса и лязг оружия, и понял, что вскоре увидит своего юного хозяина. Его сердце заколотилось так, что готово было выскочить из груди. Выйдя из комнаты, он посмотрел вниз, где конюшие уже вели в стойла лошадей, а Лодовико в сопровождении Риньяно и еще четверых придворных направлялся к входу в донжон. За ними следовали слуги, тащившие личные вещи и оружие герцога. Фабио заметил выбежавшего им навстречу Стефано, который тут же стал расспрашивать Лодовико, но герцог отвечал односложно и с нетерпением оглядывался вокруг. Подняв глаза, он заметил Фабио в галерее третьего этажа, и с улыбкой помахал ему. Художник поклонился, тоже улыбаясь. С его души словно упал камень: Лодовико вернулся, живой и невредимый, и, по-видимому, не собирался больше уезжать. Фабио почти не удивился, когда вскоре пришедший слуга пригласил его в столовую ужинать вместе с герцогом и его семьей.

   Он тщательно вымылся, побрился, надел лучший из своих костюмов, который подарил ему Лодовико, потом расчесал непокорные седоватые волосы и отправился вниз, стараясь не выдать своего нетерпения перед свиданием со своим дорогим господином.

   Лодовико осматривал приемную залу. Неоконченная скульптура Дианы белела в углу, среди мраморного крошева, рабочие выкладывали ступени лестницы плитами из того же белого камня; убранные леса были сложены у дальней стены. Плафон потолка с завершенной росписью украшала свежая лепнина, которую двое товарищей молодого Джанфранко успели закончить только сегодня. Заслышав шаги Фабио, герцог быстро обернулся. Сопровождавшие его Риньяно и канцлер, до этого оживленно обсуждавшие работу мастеров, замолчали как по команде. В глазах Лодовико вспыхнула мгновенная радость, омывшая душу Фабио подобно теплому летнему дождю. Любовь, обещание, нетерпение, восторг – все было в этих прекрасных синих глазах, говоривших красноречивее любых слов. Фабио почтительно поклонился.

   – Синьор Сальвиати, я восхищен, – проговорил юноша, улыбаясь. – Росписи великолепны, куда лучше, чем я мог себе представить. Вы сотворили настоящее чудо. Доменико, выдайте синьору Сальвиати еще двести дукатов.

   – Не будет ли... – начал было Гвардиччани, но герцог повернулся к нему, и его взгляд стал тяжелым.

   – Может быть, вы сами могли бы нарисовать не хуже? В таком случае, я готов заплатить вам триста дукатов, если мне понравится ваша работа. Впрочем, все же не думаю, что мне стоит просить вас расписывать мой замок. Просто выполняйте то, что я прошу.

   Риньяно улыбнулся в усы и поприветствовал Фабио.

   – Я в вас не ошибся, синьор Сальвиати, – сказал он, пожимая художнику руку. – Готов поклясться, что замок его сиятельства Гвидобальдо де Монтефельтро расписан гораздо хуже, несмотря на то, что у него работают именитые живописцы.

   – Как прошла ваша поездка? – поинтересовался Фабио.

   – Скучно, – отозвался герцог, незаметно для Риньяно положив ладонь на запястье художника, отчего тот затрепетал. Тонкие сильные пальцы Лодовико ласково погладили его обнаженную кожу, чуть сдвинув вверх рукав камзола. – Я не мог дождаться, когда покину это общество напыщенных пустозвонов.

   Он немного рассказал о празднике в Урбино, о прибывших туда вельможах, об охоте, устроенной герцогом Гвидо для гостей, и о его замке. В его словах сквозила насмешка, порой язвительная, порой веселая. Риньяно слушал его ироничный рассказ с улыбкой, время от времени добавляя собственные подробности, и Фабио, подхватив игру, задавал вопросы, на которые Лодовико не мог отвечать без смеха.

   За ужином герцог был сдержан и казался уставшим; он повторил свой рассказ для матери и брата, но без сарказма, сохраняя убийственную серьезность. Вопросы Джованны в основном касались праздника и приглашенных на него девушек; она поинтересовалась, был ли Лодовико подобающе галантен и не присмотрел ли он себе невесту среди дочерей знатных вельмож.

   – Мама, ты же знаешь, моя мечта – блистательная Лукреция Борджиа, дочь святейшего отца нашего папы. К несчастью, ее не пригласили на праздник, она все еще скорбит по своему несчастному второму супругу... или третьему? Честное слово, она, вероятно, и сама уже сбилась со счета...

   Он закатил глаза к потолку, горестно воздев брови, и Фабио едва удержался от смеха.

   – Прекрати паясничать, Лодовико, – нахмурилась Джованна. – Ты должен уже думать о том, что оставишь после себя. Я хочу, чтобы ты поскорее женился и завел детей.

   – Мама, прости. – Лодовико посерьезнел. – Наверное, я слишком устал, чтобы продолжать этот разговор. Я обещаю подумать над продолжением рода после того, как наш замок обретет приличный вид.

   – Ты можешь тянуть сколько угодно, – холодно сказала Джованна. – Будь ты посообразительнее, то понял бы, что твои шансы на высокое положение могли бы значительно возрасти с женитьбой. После Гвидо Урбино унаследует Франческо делла Ровере, разве не так? А что останется тебе?

   – Мне не тягаться с делла Ровере, мама. Мне останется честь, доброе имя и спокойная жизнь. Если я не стану ссориться с Франческо, то сохраню и свои владения. А теперь прошу тебя сменить тему, иначе я буду вынужден уйти.

   Стефано фыркнул с набитым ртом, и Лодовико сердито посмотрел на него, но ничего не сказал. Герцогиня Джованна со вздохом попросила сына рассказать о новорожденной дочери Гвидо, и тот с явным облегчением выполнил ее просьбу. Его взгляд то и дело обращался на Фабио, и художник чувствовал переполняющее его возбуждение.