Текст книги "Сказка для апостола (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

   В столовой он застал герцогиню Джованну, в одиночестве завтракавшую за большим столом. Она кивнула Фабио, ответив на его приветствие, но не пригласила сесть.

   – Лодовико еще не вставал, – сказала она. – Так что у вас есть еще время, чтобы позавтракать и осмотреться, мэтр Сальвиати. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Риньяно или к канцлеру моего сына, Доменико Гвардиччани, вы найдете его внизу, во дворе.

   Вовсе не расстроенный из-за невозможности пообщаться с герцогиней подольше, Фабио вышел во двор замка, где действительно довольно быстро отыскал тучного бородатого человека, на которого ему указали, как на канцлера герцога Лодовико.

   – А, вы тот самый живописец из Сиены, – сказал бородач, пожимая руку Фабио. – Наслышан. Риньяно неплохо о вас отзывался. Я получил письменное распоряжение от герцога выдать вам лошадь и сто дукатов. Вот деньги, а лошадь ждет в конюшне.

   – Спасибо, синьор Гвардиччани, я как раз собираюсь поехать в город.

   – Что ж, надеюсь, дорогу вы найдете.

   Сев в седло и выехав за ворота, Фабио подумал, что канцлер явно не в восторге от расточительности своего хозяина; Гвардиччани был деловым человеком, по всей вероятности, умевшим считать деньги, в отличие от юного герцога, и сотня дукатов для художника, еще не принявшегося за работу, казалась ему непомерной платой.

   До города верхом оказалось совсем недалеко, Фабио даже удивился, как долго они поднимались накануне к замку вместе с Риньяно. Терезу он застал во дворе дома вместе с пожилой дамой в простом платье и чепце; женщины, смеясь, доставали воду из колодца. Заметив Фабио, Тереза радостно подбежала к нему и чмокнула в небритую щеку.

   – Ох, Фабио! Я так волновалась! Когда вечером пришли Дзанетта и Орсо, они сказали, что ты остался в замке, что тебя принял герцог... Ты, наверное, голоден?

   – Ну, я не отказался бы перекусить. Надеюсь, мое отсутствие не сказалось на твоем кулинарном мастерстве? – Фабио прижал к себе жену, и она хихикнула. – Что у нас на завтрак?

   На завтрак оказались пшеничная каша, горячие пироги, сыр и холодное молоко. Фабио ел с аппетитом, рассказывая о приеме, оказанном ему герцогом Монтефельтро, и о замке Монте Кастелло.

   – Герцог не женат, – поинтересовалась Тереза, – но у него есть невеста?

   – Не знаю. – Фабио пожал плечами. – Он довольно скрытен во всем, что касается его личной жизни. Если бы ты увидела его, ты не стала бы спрашивать о таких вещах.

  – Почему? Ты сказал, что он очень красивый юноша. Неужели он красивее Чезаре Борджиа?

  Фабио усмехнулся.

  – Ну, Чезаре крепко запал тебе в душу! Разумеется, Чезаре Борджиа красавец, недаром столько женщин сходит по нему с ума, да только добра это никому не приносит. Разве ты не помнишь, что он вор, убийца, насильник и безжалостный тиран? Про него говорят, что еще в ранней юности он делил с отцом и братьями любовь собственной сестры. Чезаре – настоящее животное. Что же касается герцога Лодовико, то он поистине удивительный человек! Да, он поразительно красив, но внешняя красота сочетается в нем с величием духа, образованностью, утонченностью и тактом. Может быть, тебе он показался бы немного странным, потому что темы, которые его интересуют, имеют мало общего с нашей повседневной жизнью. Но благодаря ему мы теперь можем жить достойно. Вот, посмотри, я привез деньги, на которые ты сможешь купить все, что нужно для хозяйства. Кстати, я собираюсь отослать в Сиену письмо и оставшиеся сорок дукатов для Спаноччи.

  – Письмо для Спаноччи?

  – Нет, для графа Орети, любезность которого позволила мне встретиться с синьором Риньяно. Я обещал послать ему весточку. Ты уже разобралась с вещами?

  – Твои инструменты и все картины наверху, в отдельной комнате. Там же твоя рабочая одежда, я думаю, она тебе понадобится.

  – Будь я проклят, если не буду носить ее теперь постоянно! – засмеялся Фабио. – Мне предстоит большая работа. Ну, покажи мне, как ты устроилась, потому что у меня не часто будет возможность навещать тебя.

  Тереза отвела его в комнаты второго этажа, одна из которых была спальней, а вторая предназначалась под рабочий кабинет, но там пока были сложены вещи художника – краски, холсты, кисти и шпатели, отдельной стопкой лежали старые наброски, в углу, накрытые полотном, были составлены готовые картины. Фабио бросил взгляд на наброски и увидел лежащий сверху кусок пергамента с рисунком головы апостола Иоанна, сделанный им в последний день в Сиене. Сходство с герцогом Лодовико определенно было, и художник вновь удивился судьбе и пророческим снам. Он заколебался, не сказать ли об этом Терезе, но передумал. Собрав нужные ему вещи, он связал их в узел и хотел унести вниз, но Тереза, подкравшись к нему сзади, шаловливо обхватила руками его талию.

  – Неужели ты собираешься уехать прямо сейчас? – вкрадчиво спросила она.

  – Вообще-то герцог платит мне за работу, а не за прогулки по окрестностям. Что он скажет, если не найдет меня в замке после полудня?

  – Ну, еще есть немного времени. – Ее пальцы забрались под рубашку Фабио и стали поглаживать его грудь. – Тебе не помешало бы отдохнуть и привести себя в порядок. Что скажешь?

  Засмеявшись, Фабио повернулся и крепко поцеловал жену.

  – Наверное, было бы неплохо.

  – О, боже, какой ты колючий! – пожаловалась Тереза, распахнув ворот его рубашки. Он потянул с ее плеч платье, обнажая грудь.

  – Ничего страшного. – Взяв ее на руки, он отнес ее в спальню и уложил на кровать, а затем принялся покрывать ее тело поцелуями. Она стонала, обнимая его за шею, и помогала ему раздеться, пока он ласкал ее. Фабио хотел, чтобы все было как всегда – неторопливо, нежно и страстно, чтобы обладанию предшествовала долгая игра, а потом Тереза впустила бы его, сдаваясь на милость своего победителя и прижимая его к себе в порыве сладостного нетерпения, а он пронзал бы ее медленно и глубоко... Но получилось как-то слишком торопливо; он никак не мог сосредоточиться, в голове отчего-то вертелся вопрос Лодовико: "Вы очень ее любите?", и он чувствовал непонятное беспокойство. Он ласкал груди Терезы, целовал ее губы и ощущал ее пальчики на своем члене, но прежней страсти не ощущал. Овладев ею, он задвигался, понемногу распаляясь, и, когда она стиснула ногами его поясницу, неистово прижимаясь к нему в судорогах наслаждения, закрыл глаза и постарался выбросить из головы смущавшие его мысли. Тереза билась и стонала, стискивая его в своем лоне мягкой пульсацией мышц, и он, закричав от не сдерживаемого более удовольствия, излился, прижимая к себе ее гибкое тело.

  – Мне так этого не хватало, – выдохнул он, и она счастливо улыбнулась.

   Вымывшись, побрившись и переодевшись, Фабио нагрузил на лошадь картины и вещи, которые могли понадобиться ему в замке, и, простившись с женой, направился вверх по дороге, ведущей к Монте Кастелло. Солнце уже миновало зенит, когда он пересек подъемный мост. Во дворе замка его ждал Пьетро Риньяно, который сказал, что герцог принимает посланцев из Флоренции и поэтому велел проводить художника в галерею второго этажа, откуда он планировал начать роспись.

   Фабио вспомнил, что накануне герцог Лодовико говорил, что в галерее не требуется много фресок, разве что немного цветочных мотивов, а потолок должен быть расписан в виде небесного свода. Вызвав плотника, Фабио объяснил ему, как нужно соорудить леса, и для начала попросил принести ему приставную лестницу. Он начал быстро набрасывать на стене контуры рисунков, и вскоре настолько увлекся, что перестал замечать проходящих мимо слуг, которые, останавливаясь, с интересом смотрели за его работой.

   – Наверное, вам не помешал бы мальчишка, чтобы переносить лестницу, – глубокомысленно заметил старый плотник, стоявший все это время у каменной балюстрады. – Мои внуки целыми днями бездельничают, а тут могли бы пособить. Что вы думаете, мэтр?

   – Думаю, их помощь действительно пригодилась бы. Если они окажутся работящими и толковыми, я мог бы поучить их и рисовать.

   – Не думаю, что из них выйдет толк. – Плотник покачал головой. – В любом случае, они займутся делом, это порадует их отца.

   Он удалился, и Фабио продолжал работать в одиночестве. Разметив рисунок на торцевой стене и в начале галереи, он решил, что дальше будет повторять цветочный орнамент вокруг проемов, а стену напротив каждого из них украсит гербовая виньетка. Мысленно он уже видел законченную роспись, и теперь словно воссоздавал ее по памяти. Время летело незаметно, и только остановившись, чтобы оценить композицию, Фабио понял, как он устал. Руки затекли, спину ломило, мышцы ног болели от напряжения. Опершись о парапет, художник вдохнул пахнущий сыростью воздух и стал смотреть во двор, где слуги заводили в конюшню лошадей, чистили сбрую и таскали в поилки воду из большого каменного колодца.

   – Я просто потрясен, синьор Сальвиати, – услышал он знакомый голос и, повернувшись, увидел перед собой герцога Лодовико. – Картины, которые вы привезли, просто великолепны, я уже выбрал кое-что для своего кабинета и для столовой, остальные непременно должны быть в зале... А вы, оказывается, уже принялись за дело! Вот уж не думал, что вы так быстро работаете!

   – Это лишь наброски, ваше сиятельство, – проговорил Фабио смущенно. – Я стараюсь оправдать ваше доверие и теперь прошу вас оценить исполнение ваших планов.

   Он объяснил герцогу свой замысел, и тот заявил, что вполне им доволен.

   – Я хотел бы присутствовать, когда вы начнете расписывать стены, – сказал он. – Если я могу еще хоть чем-то помочь, только скажите. В Остии я мог бы заказать отличные квасцы, а во Флоренции – любые краски...

   Его синие глаза сияли неподдельным воодушевлением; Фабио не мог отделаться от чувства восхищения, глядя на юного герцога, но при этом ему отчего-то было не по себе.

   – Мне так не хватало вас сегодня, – признался Лодовико. – Моя жизнь была ужасно скучна, пока не появились вы. Стефано не знает иных забот, кроме своего гардероба да поиска развлечений, а матушка... немного не в себе с тех пор, как умерли отец и Паоло. Они не понимают меня, а я не желаю жить их жизнью.

   – Ваш брат мог бы составить вам компанию, ваше сиятельство. У него, как я заметил, легкий характер.

   – Наверное, слишком легкий, поэтому мы не уживаемся. Его хватает лишь на то, чтобы меня дразнить. Очень скоро он намерен отправиться в Пезаро, чтобы вести жизнь сибарита и быть ближе к самым роскошным дворам Италии. Ну, это его дело, только добра от этого, думаю, не будет. – Он помолчал. – Скажите, вы были сегодня в городе?

   – Да, ваше сиятельство. Моя жена устроилась как нельзя лучше, и ей помогают двое слуг.

   – А, хорошо. – Он посмотрел на Фабио, словно не решаясь о чем-то спросить, потом проговорил. – Ей придется уступить вас мне на довольно долгое время.

   Фабио не нашелся с ответом, и герцог улыбнулся.

   – Я сохранил ваш рисунок, – сказал он вполголоса. – Это настоящее чудо.

   "Это вы чудо, Лодовико, – подумал Фабио. – Я мог бы рисовать вас без конца. Ваши глаза, вашу улыбку, ваше лицо..."

   – Если у вас будет время, напишите мой портрет, – попросил герцог.

   – Для меня это честь и удовольствие, – отозвался Фабио. – К тому же я сам хотел просить вас послужить моделью.

   – Прекрасно, мой друг. А теперь пойдемте, сегодня вы заслужили отдых.

   В последующие дни Фабио увлеченно работал в галерее, и герцог приходил к нему посмотреть и побеседовать. Лодовико вставал поздно, и часть работы Фабио успевал завершить в его отсутствие. Внуки плотника, двенадцатилетние шустрые близнецы, оказались хорошими помощниками, к тому же работа мастера Сальвиати их сильно впечатлила, и помимо обязанности, для них это было просто интересным занятием. Они растирали краски, наносили покрытие на штукатурку, с легкостью делали всю подсобную работу, которую поручал им Фабио. Галерея была закончена в течение недели, и прибывшие из Флоренции скульпторы и архитекторы взялись за оформление лепнины. Герцог Лодовико, казалось, намеревался полностью переделать замок; большой холл был украшен фризами античных колонн, потолок заменили сводом, подготовленным под роспись. Из Каррары по заказу молодого скульптора Джанфранко привезли глыбы белого мрамора, и Фабио вместе с архитектором делал наброски интерьеров. Для художника и его помощников были сооружены леса, на которых Фабио проводил почти целые дни. Его руки покрылись разноцветными пятнами и позолотой, одежда напоминала пестрый бесформенный балахон, первоначального цвета которого не мог бы вспомнить и он сам. Лодовико проводил с художником все свободное время, обсуждая темы фресок и давая довольно толковые советы по композиции. У юного герцога, несомненно, был великолепный вкус и чувство цвета, и Фабио находил его присутствие не только полезным, но и вдохновляющим. Никогда в жизни ему не работалось так легко, как в Монте Кастелло. Он почти не вспоминал о жене, лишь иногда посылал ей весточку и просил сообщить, не нужно ли ей чего-нибудь. Работа захватила его целиком, он находил радость в возможности реализовать свои способности и был в восторге оттого, что герцог хвалил его. Лодовико всячески подчеркивал свое особое отношение к художнику, став Фабио настоящим другом. Они часто разговаривали на разные темы, в том числе и не связанные с искусством. Герцог много читал и был непревзойденным рассказчиком. После наступления темноты они шли в комнату Лодовико и там неторопливо беседовали; иногда герцог читал вслух, пока Фабио набрасывал эскизы росписей. Больше всего Лодовико любил старые хроники и рыцарские романы, его занимали английские легенды о короле Артуре и романы о Роланде.

   – Благородство и честь никогда не стареют, – говорил он мечтательно. – В наше время их так мало, что тем удивительнее порой встречать их.

   Время от времени герцог звал Фабио на прогулку; он отлично знал все окрестные тропинки и ловко взбирался на скалистые уступы, напоминая художнику своими движениями неосознанную грацию кошки. Не любивший яркого солнца, Лодовико обожал закаты и ночь; стоя у края обрыва, он наблюдал, как медленно мир погружается в тени, и последние лучи уходящего дня золотили его статную фигуру, словно отлитую из сверкающей бронзы: задумчивый ангел, застывший на пороге горящих небес. Домой они возвращались уже в темноте, разгоняемой светом факела в руке сопровождавшего их слуги, Фабио или самого герцога.

   При всех своих достоинствах, Лодовико был скрытен и легко раним, а общество тяготило его. Фабио приходилось видеть, как он мучился, развлекая гостей, бывавших в Монте Кастелло. На лице его в такие моменты бывала натянутая улыбка, но глаза оставались холодными, и художник, улавливавший все оттенки выражения его лица, замечал в них скуку и презрение. Лодовико не нравилось, когда кто-либо громко говорил, и испытывал плохо скрываемое отвращение всякий раз, когда люди случайно или намеренно прикасались к нему. Пожалуй, единственное исключение он делал для матери и брата, да еще, пожалуй, для Фабио, хотя художник прекрасно запомнил, как напрягся молодой герцог, когда он поцеловал ему руку, и поклялся себе не повторять этого жеста в будущем. Однажды в замок приехал кардинал Конти с юной племянницей, очаровательной шестнадцатилетней девушкой, которая откровенно кокетничала с Лодовико, но тот подчеркнуто не обращал на нее внимания, и она обратила свои взоры на Стефано. Когда герцогиня Джованна упрекнула Лодовико в дурных манерах, герцог с каменным выражением лица предложил гостье развлечь ее игрой на лютне. Когда же девушка, плененная его красотой и музыкальностью, подошла и шутливо положила ладонь ему на плечо, Лодовико встал, отложил лютню и очень твердо заявил, что не желает больше видеть ее в Монте Кастелло. Потрясенный кардинал отбыл в тот же день с рыдающей племянницей, а Лодовико выслушал от матери суровое нравоучение и, в самом дурном расположении духа провел весь вечер на западной башне в обществе Фабио, пытаясь успокоиться. Поведение герцога не казалось художнику отвратительным; по его мнению, у любого человека, в конце концов, могли быть принципы, которые нельзя было нарушать, и во всей этой истории ему было немного жаль самого Лодовико.

   Мало-помалу Фабио привык к жизни в Монте Кастелло и перестал обращать внимание на холодность герцогини Джованны и язвительные насмешки юного Стефано, прежде так больно ранившие его и заставлявшие чувствовать себя неловко. Мир для него сомкнулся на работе и герцоге Лодовико.

   Как-то раз вечером, после окончания работы в большом зале, Лодовико, как обычно, позвал Фабио поужинать с ним в его комнате. За ужином разговор зашел о росписях кабинета и спальни герцога, и Фабио предположил, что, вероятно, в кабинете следует изобразить сцены из романов о Граале, а в спальне – танцующих нимф или пастушек, отдыхающих на лоне природы. Лодовико с улыбкой заметил, что очаровательные женщины будут неплохо смотреться в спальне Стефано, а сам он предпочитает что-нибудь менее легкомысленное.

   – Скажите, синьор Сальвиати, что вы сами нарисовали бы для меня, не следуя моде и привычкам знатных господ из Сиены или Милана?

   – Возможно, ангелов, которые хранили бы ваш покой, ваше сиятельство.

   Лодовико медленно кивнул.

   – Что ж, пожалуй, это было бы неплохо. – Он уселся на кушетку, подперев рукой подбородок, и внимательно посмотрел на Фабио. – Мне так не хватает покоя в последнее время.

   – Мне так жаль, что печальные события, случившиеся здесь... – начал Фабио, но Лодовико отмахнулся.

   – Такое случается в наши дни довольно часто, синьор Фабио, вы это знаете. Я никогда не смогу забыть того, что произошло с моим отцом и младшим братом, но надо продолжать жить, думая о живых, а не оплакивая мертвых. Я говорил не об этом. С тех пор, как вы приехали, все изменилось для меня. Мне стало так важно видеть вас, беседовать с вами. Я сделал бы для вас все, что угодно... – Он осекся и опустил глаза. – Простите, я не должен был этого говорить. – Улыбнувшись, он встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате, затем остановился перед Фабио. – Знаете, я хотел пригласить вас на прогулку. Есть одно место, которое я вам еще не показывал, но очень его люблю. Если вы не устали...

   – Буду рад сопровождать вас, ваше сиятельство, – отозвался Фабио. Слова герцога взволновали его и привели в смятение. Привязанность Лодовико иногда пугала его, и он не решался представить себе всю глубину чувств юного герцога, способного на такую дружбу. Кроме того, он побаивался и собственной привязанности к нему; Лодовико не только был ему верным другом, но заменил ему брата и сына. Фабио никогда не посмел бы сознаться в этом герцогу, помня о разделявшей их стене светских условностей и положения.

  Выйдя из замка, они свернули на лесную тропинку, петляющую по склону горы, и пошли через лес в сгущающихся сумерках. Июньская ночь была светлой, ясные звезды вспыхивали в глубокой синеве крохотными искрами. В неподвижном воздухе еще разносились птичьи трели, но с наступлением темноты они понемногу затихали.

  – Мой дед построил мост над Ястребиным ущельем, – сказал Лодовико. – Отец говорил, что по нему можно убежать из замка, если на Монте Кастелло нападут враги. Только вот сам он не смог убежать...

  – А вы сами убежали бы, ваше сиятельство? – спросил Фабио, уже зная ответ.

  – Герцоги Монтефельтро не бегут, – спокойно проговорил Лодовико, вскинув голову. – Уверен, что и у моего отца не было такого намерения. Идемте, мой друг, и вы поймете, что этот мост на самом деле построен не для бегства.

  Они взбирались все выше по тропе, скрытой под пологом леса, пока наконец не вышли на открытую площадку, от которой дорожка уходила дальше вверх по склону и терялась в подлеске. Прямо под их ногами скалы обрывались в пропасть поросшего лесом ущелья. Внизу в теснине бесновался горный поток. Фабио остановился, потрясенный, когда свежий влажный ветер остудил его разгоряченное быстрым подъемом лицо: через ущелье к соседней скале был переброшен деревянный мост, казавшийся нереально хрупким между этими могучими скалами.

  – Вот это место, – негромко сказал Лодовико. – Моя матушка боится даже смотреть на этот мост, а Стефано говорит, что рано или поздно я поплачусь жизнью за безумное пристрастие к виду, который отсюда открывается. Вам не страшно?

  Фабио вздрогнул, когда Лодовико легко прикоснулся к его локтю, приглашая ступить на мост следом за собой. Дерево, казалось, звенело и вибрировало под ногами, и художник действительно испугался. Что это было – ветер или дрожь древних гор? Сделав несколько шагов, он остановился на расстоянии вытянутой руки от герцога, вцепившись в гладкие круглые перила и пытаясь унять собственный страх.

  – Посмотрите, отсюда как на ладони видно все окрестные дороги и города. Я представляю себя ястребом, летящим в горной выси, свободным и одиноким. Вон там, далеко на востоке, Пезаро, а еще дальше – море... Я мечтаю путешествовать, но не так, как Стефано; его интересуют только вечеринки и празднества, а мне хотелось бы посмотреть то, что создано просвещенными и искусными людьми. Блеск светской роскоши проходит, когда кончаются деньги, но что-то остается... Не правда ли, мой дорогой друг?

  Фабио молчал, зачарованный действительно прекрасным видом, открывающимся с моста. Должно быть, именно так видят землю птицы, подумал он, задыхаясь от переполняющих его чувств. Ему хотелось раствориться в этом пейзаже, стать ветром, ястребом, водной пылью на дне ущелья, корнями сосен, пронизавшими камень скал...

  Луна поднялась над дальними снежными пиками, заливая бледным таинственным светом окрестные леса и сверкая холодным серебром на глади дальнего озера. Мир застыл в безмолвном сне, лишь неумолчно рокотал далеко внизу поток срывающегося в пропасть водопада.

   – Здесь так спокойно, правда? – нарушив молчание, шепотом спросил Лодовико. Его тонкие пальцы небрежно легли на перила, и он вопросительно взглянул на Фабио. – Иногда я прихожу сюда слушать ночь.

   Он снова умолк, но продолжал разглядывать художника. Стоя рядом с ним, Фабио вдруг остро почувствовал исходившие от него спокойную уверенность, силу и доброту. Он был так юн, так прекрасен и мечтателен, что порой можно было забыть, что он герцог – этот высокий синеглазый юноша с гордо поднятой головой.

   – Я привел вас сюда, – негромко проговорил Лодовико, – чтобы сказать здесь то, что не решался сказать раньше, потому что это место для меня свято. Надеюсь, вы не назовете меня глупым ребенком, друг мой. Вы... с тех пор, как вы приехали, моя жизнь переменилась. Вы даже не представляете, что я чувствую, когда вижу ваши рисунки. Мне не нужно большего счастья, мои мечты и сны сбываются. И вы сами... Я хотел бы построить для вас замок, чтобы вы расписали его по своему вкусу и жили там до конца своих дней.

   – Ваше сиятельство...

   – О нет, – горячо воскликнул герцог, – пожалуйста, я давно хотел попросить вас: зовите меня просто Лодовико.

  – Лодовико, я поистине очарован и не могу найти слов. Я ехал в Урбино расписывать дворец знатного вельможи, а нашел великодушного человека и прекрасного друга. Вы вырвали меня из нужды и забвения, подарили мне надежду и вернули вкус к жизни. Имею ли я право...

  – Нет, молчите.

   Он порывисто взял руку Фабио в свои и бережно поднес к губам. В этом жесте было столько восхищения и любви, что художник затрепетал.

   – Ваши руки, – прошептал герцог завороженно. – Дайте мне возможность просто прикасаться к вашим волшебным рукам! Я могу бесконечно смотреть, как вы рисуете, Фабио, как из-под ваших пальцев рождаются чудесные, сказочные картины...

   – Лодовико, – начал Фабио, и вдруг юноша опустился перед ним на колени, не выпуская его руки. Его ясные глаза взглянули на художника снизу вверх, и в них отразилось бездонное ночное небо.

   – Останьтесь со мной, Фабио. Прошу вас, не покидайте меня. Мне так тяжело жить в окружении людей, не понимающих меня. А я не могу понять их, снизойти до их уровня. – Он помолчал, глубоко вздохнул и продолжал. – Когда я вижу, как быстро продвигается работа в замке, мне становится страшно, что вы уедете, когда закончите последнюю фреску, и тот день наступит скорее, чем я ожидал. Фабио... То, что я хочу вам сказать, я никогда еще никому не говорил... Отнеситесь к этому не как к детскому капризу. Вы для меня ближе всех на земле. Вы подарили мне сказку и сделали ее явью. Я часто вижу во сне вас, ваше лицо, ваши руки, вот уже больше года... Только тогда я не знал, что это вы. А теперь, когда вы приехали – вы снитесь мне почти постоянно. Я полюбил вас еще прежде, чем узнал. Как я жил без вас всю свою жизнь? Фабио, мой Фабио...

   Потянув художника к себе, Лодовико слегка откинул назад голову. Фабио наклонился к нему, все еще не веря; герцог подался навстречу, и их губы встретились. У Фабио закружилась голова, шаткий мостик, казалось, готов был вот-вот уйти из-под ног. Бездна разверзлась под ними, они словно вот-вот должны были упасть в эту пропасть, на мокрые валуны под водопадом среди высоких елей на дне ущелья, в безвременную и непостижимую темноту ночного леса под молчаливыми звездами.

  "Мой Лодовико, мой герцог, мой светлый апостол"...

  Его губы были прохладными и мягкими, как у юной девушки. Мгновенное болезненное желание охватило Фабио, но он слишком хорошо понимал, что не может претендовать на большее. Удивительно, никогда прежде он не мечтал о любви мужчины. В его жизни были красивые женщины, кроме того, он был женат и считал свой брак счастливым, но теперь все словно перевернулось с ног на голову. Эта ночь, эта огромная луна над горными вершинами, сказочный дикий край, живущий собственной тайной жизнью, и этот красивый царственный юноша, признающийся в любви престарелому живописцу, вытащенному им из отчаяния и нищеты, – все это буквально сводило с ума.

   – Я люблю вас, – прошептал Лодовико, обнимая его за шею. – Когда-нибудь мы все уйдем в вечность, но до того момента я буду всегда вас любить, что бы ни случилось. Там, далеко на севере, есть затерянный в горах замок Монсальват, где хранится Грааль, сокровище мира. Я верю, что однажды найду туда дорогу... Вы пойдете со мной?

   – О да, мой прекрасный рыцарь, – улыбнулся Фабио, и его пальцы переплелись с пальцами герцога. – Я буду с вами до конца и сделаю для вас все, что в моих силах. Вы непременно найдете дорогу, потому что лишь чистые сердцем могут отыскать ее, а ваше сердце – самое благородное из всех, что я знаю...

   Лодовико снова поцеловал его.

   – Да, так хорошо, – проговорил он задумчиво. – Я хотел бы быть с вами постоянно. Когда вы так близко, странное чувство... Никогда не думал, что простое прикосновение может доставлять столько радости...

   Герцог умолк, нежно поглаживая ладонь Фабио, потом встал и посмотрел на него сияющими темными глазами.

   – Пишите еще, дарите мне себя, свой талант, свое искусство. Быть с вами... О, как это чудесно.

   Да, это было чудесно и слишком похоже на сказку: потрясающая сила чувств, разделенное одиночество, восторг и робость первой любви... Дрожа, Фабио сомкнул пальцы вокруг теплой ладони герцога. Они молча стояли на мосту под высокими звездами, а их руки почти бессознательно ласкали друг друга. Казалось, время исчезло, остались лишь ночь и бесконечность застывших гор.

   – Вы не сердитесь на меня? – спросил наконец герцог.

   – За что, Лодовико?

   – Может быть... то, что я делаю, непонятно или даже неприятно вам. Прошу вас, не избегайте меня. – Его глаза влажно блеснули. – Пусть эта ночь никогда больше не повторится, но я сказал вам правду. Обещайте, что не уедете, Фабио.

   – Я не уеду. Вы смутили меня... и я чувствую себя счастливым. Но вы так молоды и прекрасны, что все это кажется сном. Я не имею права на вашу любовь, Лодовико.

   Герцог отпустил его руку и закрыл глаза.

   – Вы не верите мне. – По щеке Лодовико скатилась одинокая слеза. – Боже, что же я должен сделать, чтобы вы мне поверили?

   – Дайте мне время, мой герцог. Вы заменили мне сына, которого у меня никогда не было, я полюбил вас, но никогда не думал, что между нами может быть что-то большее...

   – Хорошо. Я ничего от вас не требую. Что бы вы ни решили, я навсегда останусь вашим преданным другом.

   Он зябко обхватил руками плечи и улыбнулся сквозь слезы.

   – Наверное, я выпил бы сейчас немного теплого вина с пряностями. А вы?

   Фабио кивнул, и они направились обратно в замок. Лес погрузился во тьму, и художник зажег прихваченный с собой факел. По дороге Лодовико говорил о своем кузене Гвидо, который унаследовал богатство и титулы старшей ветви рода и был вынужденным союзником папского Рима, о восстании в Ареццо, о своих опасениях за участь Монте Кастелло в случае, если влияния Гвидо не хватит, чтобы защитить владения родственников от притязаний Чезаре Борджиа и папы. Он вел себя так, словно ничего не произошло, но его голос звучал взволнованно. Время от времени Фабио пытался разглядеть выражение его лица, но мерцающий свет факела не позволял этого сделать.

   В замке Лодовико приказал слуге принести подогретого вина в свою комнату, куда и отправился вместе с художником по опустевшим безмолвным коридорам. Потом они какое-то время беседовали, с наслаждением потягивая вино, пока Фабио не почувствовал легкую сонливость.

   – Я вот-вот усну, – пробормотал он, поднимаясь. – Лодовико, вам придется простить меня, потому что я намерен вас оставить.

   Герцог улыбнулся. От тепла и выпитого вина его щеки порозовели, в темно-синих глазах вспыхивали и гасли искорки.

   – Где мои манеры! Вы, должно быть, так устали сегодня. – Он подошел к Фабио вплотную и замер, глядя на невысокого художника сверху вниз. Его голос понизился до шепота. – Я не хочу отпускать вас, но я обещал. Можно ли мне еще раз поцеловать вас на прощание?

   Он склонился, и его сомкнутые губы прижались к губам художника. Повинуясь внезапному порыву, Фабио подался вперед и слегка коснулся своими бедрами бедер юноши. Лодовико прерывисто вздохнул и отстранился, покачав головой.

   – Идите, дорогой друг, пусть ваши сны будут спокойными.

   Учащенно дыша, Фабио поклонился и отправился к себе. В голове его немного шумело от вина, но могучее желание, проснувшееся в нем, было поистине пугающим. Невинные поцелуи, которые Лодовико дарил художнику, несомненно, были единственным проявлением любви, которое этот удивительный юноша мог себе позволить по отношению к нему. Между ними никогда не могло произойти ничего большего... или все же могло?