Текст книги "Сказка для апостола (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

   Плеснув в лицо холодной водой из таза, Фабио немного пришел в себя. В конце концов, неважно, что именно он чувствовал по отношению к Лодовико – любовь или просто привязанность, какая разница? Он вспомнил, как герцог впервые поцеловал его на мосту, и снова ощутил то же мучительное чувство бесконечной нежности и изумления. Бросившись в постель, он закрыл глаза, но сон не шел. Какого черта! Завтра он встанет пораньше и поедет в город к Терезе. Он женатый мужчина, ему просто не хватает женской ласки, потому-то все это и происходит... Он представил себе обнаженное тело жены, изгибы ее бедер, мягкие большие груди, стройные ноги, ее горячее влажное лоно, ждущее его вторжения. Его рука нашла окрепший орган и стала поглаживать его, вдохновляемая полетом фантазии. Постепенно он возбуждался все сильнее, движения его пальцев становились быстрее и ритмичнее, и внезапно перед его мысленным взором предстало юное лицо герцога, его страстные глаза, его губы... Беспомощно застонав, Фабио почувствовал, как его затопляет невероятное наслаждение; сотрясаемый сладостной судорогой, он излился, шепча сквозь стиснутые зубы: "О, мой ангел...", и распростерся на постели, не в силах сдержать катящихся по щекам слез. Этому никогда не бывать, это невозможно, невероятно... Тоска и отчаяние переполняли его сердце от сознания, что все это может быть только в мечтах. Он не знал, как вернется к Терезе, как посмотрит ей в глаза, как будет говорить с ней – после всего, что случилось, это было бы ложью, предательством по отношению к ней...

   Ночью ему снова снился Лодовико.

   Еще два дня он работал над росписью плафона в холле, целиком поглощенный своими мыслями. Герцог приходил сразу после завтрака и наблюдал за работой; сидя на широком подоконнике, он подолгу смотрел на Фабио, и художник спиной ощущал на себе его полный обожания взгляд. Они не разговаривали, но Фабио чувствовал мощную связь, возникшую между ними. Он не мог долго обходиться без Лодовико и с нетерпением и тревогой ждал его появления каждое утро. Когда герцог приходил, сердце Фабио начинало биться быстрее, сладко замирая от его приветливой улыбки. Один раз, обсуждая деталь росписи, он случайно коснулся руки Лодовико, и его пронзила мучительная дрожь. Его пальцы чуть задержались на запястье юного герцога, и тот едва слышно вздохнул.

   – Сегодня я прошу вас закончить работу немного пораньше, – тихо проговорил Лодовико. – Вы уже давно обещали написать мой портрет. Обещание еще в силе?

   – Да, ваше сиятельство, и я готов выполнить его.

   – Великолепно. Я буду ждать вас в пять часов пополудни в своем кабинете.

   Он слегка улыбнулся художнику и отошел, заметив вошедшую в залу герцогиню Джованну. В темно-вишневом платье из бархата с золотым шитьем и убранными в сетку волосами она была чудесно хороша, но ее лицо оставалось надменным, когда она поздоровалась с Фабио и скульптором, трудившимся над статуей Дианы.

   – Отличная работа, матушка, не правда ли? – спросил Лодовико, указывая на незаконченную роспись обрамленного лепниной плафона. – Я попросил синьора Сальвиати изобразить наверху ангелов и небесный свод, а стены расписать орнаментом. Синий и золотой – хорошее сочетание, как тебе кажется?

   – Мне кажется, ты тратишь слишком много денег на украшение замка, – холодно проговорила Джованна. – Сегодня Гвардиччани пожаловался, что один только мрамор для скульптур и лестницы обошелся в тысячу дукатов. Я не говорю уже о синьоре Сальвиати. Похоже, он так высоко ценит свой талант, что думает, будто ты должен содержать его как принца!

   Лицо Лодовико побелело от сдерживаемого гнева.

   – Мама, я прошу тебя немедленно уйти.

   – В чем дело? Я говорю неприятные для тебя вещи? Ты должен научиться соизмерять расходы с доходами, Лодовико. Тебе действительно нужен дворец, соперничающий роскошью с палаццо Сфорца и Орсини? Ты платишь одному только живописцу сто дукатов в неделю. Разумно ли это? Куда разумнее было бы заняться этим, женившись на богатой девушке из хорошей семьи и получив за ней приданое. Тебе не хватило терпения и ума, чтобы просто выполнить то, что от тебя требовалось, когда Гвидо уговорил кардинала Конти посетить Монте Кастелло со своей племянницей! Эта девушка могла бы стать тебе прекрасной женой, а ее приданого хватило бы на два дворца...

   – Не говори со мной в таком тоне. – Ледяная ярость исказила лицо юного герцога. – Я сам решаю, что делать со своей жизнью, мама. Оставь меня в покое и займись воспитанием Стефано. Уверен, он не разочарует тебя и женится на девушке, которая придется тебе по нраву.

   Джованна, сверкнув на сына глазами, резко развернулась и направилась к выходу. Подол ее платья подметал белую мраморную пыль, но она даже не подумала приподнять его. Лодовико покачал головой, глядя ей вслед, и уселся на подоконник, подобрав ноги. Фабио видел, что слова матери рассердили и ранили его, но он не намерен был ей подчиняться.

   Закончив работу, Фабио направился в кабинет герцога. Лодовико, который ушел чуть раньше, уже ждал художника: он успел переодеться в тонкую белую сорочку и расшитый серебром черный камзол. Этот простой и изысканный наряд невероятно шел ему, подчеркивая благородные черты красивого лица. Лодовико встретил живописца, сидя на кушетке с книгой.

   – А, вот и вы, мой друг! – воскликнул он с улыбкой. – Я уже собирался послать за вами.

   – Но еще даже нет пяти часов.

   – Да, верно. – Он встал и пригласил Фабио за стол, накрытый к обеду, и пошутил, заметив его удивленный взгляд. – Знаете, когда я вижу матушку и Стефано, у меня пропадает аппетит, так что сегодня я предпочел обедать здесь, а не в столовой.

   – Я слышал, что ее светлость герцогиня Джованна была недовольна...

   – Она не может быть всегда всем довольна, людям это не свойственно. Просто ей трудно понять то, что я делаю. Фактически, она никогда меня не понимала. Больше всех нас она любила Паоло, он действительно был хорошим мальчиком. – В его голосе послышалась печаль, он умолк ненадолго, потом посмотрел на Фабио. – Надеюсь, вы не воспримете слишком серьезно эту сцену в зале.

   – Вы могли бы платить мне намного меньше, – смущенно проговорил художник. – Если все, что говорила ваша матушка, правда...

   – Выбросьте это из головы. – Он подошел к усевшемуся за стол Фабио, положил ему руки на плечи и слегка сжал пальцы. – Сегодня вам предстоит еще работать, я не хочу видеть вас расстроенным.

   – Лодовико...

   Герцог усмехнулся, отошел и разлил по бокалам вино, затем уселся напротив художника.

   – За вас, мой друг. – Поднеся бокал к губам, он пристально посмотрел на Фабио своими изумительными сияющими глазами.

   Он сознает свою красоту, подумал Фабио, и знает, что я чувствую. По его телу пробежала ощутимая дрожь.

   Лодовико ел мало, только пил вино и наблюдал за художником, пока тот тщетно пытался взять себя в руки и сделать вид, что утоляет голод. Реальный голод, терзавший душу Фабио, не имел ничего общего с едой, и утолить его было невозможно.

  После обеда герцог уселся в кресло у окна и, откинув голову, вопросительно посмотрел на Фабио, закреплявшего чистый холст на мольберте.

   – Я готов. Если вам кажется, что я не слишком естественно выгляжу, скажите, как будет лучше.

   – Все хорошо, Лодовико. Я могу начинать. Если вы устанете, мы продолжим завтра.

   Какое-то время герцог сидел неподвижно; Фабио неторопливо делал набросок. Он наметил контуры лица и приступил к более тщательной прорисовке. Мало-помалу Лодовико расслабился. Свет, падающий из окна, ложился теперь иначе, чем хотелось бы художнику, лицо юноши постепенно закрывала тень.

   – Повернитесь немного влево, – сказал Фабио, – держите голову прямо, но так, чтобы вам было удобно.

   Лодовико попытался выполнить его указания, неловко поерзал в кресле, потом обезоруживающе улыбнулся.

   – Вы не могли бы помочь мне сесть так, как нужно?

   Фабио подошел к нему, нерешительно взял за плечи и чуть развернул, потом коснулся пальцами его щеки и попытался придать голове нужное положение, и внезапно Лодовико удержал его руку.

   – Фабио, – проговорил он тихо. Его губы коснулись раскрытой ладони живописца. – Позвольте мне...

   Глубокие синие озера его глаз обратились на Фабио, и тот почувствовал, что беспомощно тонет в них. Зрачки Лодовико расширились, он обнял Фабио за шею и медленно притянул к себе.

   – Я никогда еще никого не любил так сильно. – Его дыхание обожгло щеку художника. – Простите меня, я не могу справиться с собой... Можно, я вас снова поцелую?

   – Вы вправе не задавать мне этот вопрос.

   – Вам не будет... неприятно?

   – Лодовико, ваша близость пробуждает во мне чувства, которые я не должен испытывать по отношению к вам. Ваше положение делает невозможной саму мысль о том, чтобы...

   Герцог не дал ему закончить: подавшись вперед, он прижался губами к полуоткрытым губам Фабио. Художник обнял его за плечи, и тут язык юноши несмело проник к нему в рот. Застонав от мгновенно охватившего его мучительного желания, Фабио стал отвечать на поцелуи Лодовико, почти забыв, кто он и где находится. Наконец он отстранился, учащенно дыша; герцог продолжал обнимать его за шею, глядя в глаза с любовью и нежностью.

   – Это так чудесно, – прошептал Лодовико, зарываясь пальцами в его волосы. – Вы подарили мне потрясающие ощущения, мой друг.

   – Лодовико... Боже, как вы прекрасны. Рядом с вами я забываю, что вы мужчина...

   – Я могу вам об этом напомнить. – Легко поднявшись, герцог вдруг с неожиданной силой подхватил Фабио на руки и засмеялся. – Видите? Сомневаюсь, чтобы ваша жена смогла повторить это.

   Художник растерянно нахмурился.

   – Это просто ребячество...

   – Ничуть. Я только хочу устроить вас поудобнее. – Герцог перенес художника на кушетку, а сам уселся возле него на полу так, что их лица оказались друг против друга. – Я люблю вас, Фабио. – Он чуть помедлил. – А теперь я спрошу еще кое-что про вашу жену.

   – Что именно?

   – Я был бы огорчен, если бы узнал, что вы отвечаете на мои чувства против своей воли. Вы ведь любите Терезу?

   – Почему это так волнует вас?

   – Мне никогда не узнать вас так близко, как ей. Моя ревность бесполезна и глупа, я понимаю, что не смогу заменить вам жену. То, что происходит между мужчиной и женщиной, не может происходить между двумя мужчинами, не правда ли? Я целую вас – и в моем теле рождаются прежде неведомые странные желания. Я хочу ласкать вас и чувствовать ваше тепло, ваши ответные ласки...

   Фабио погладил его руку и улыбнулся.

   – Я люблю вас, Лодовико. Не как сына, не как брата, хотя вы заменили их мне. Я не понимаю, что со мной происходит. Всю свою жизнь я искал внимания женщин, у меня было две жены, и я считал себя вполне счастливым до того, как приехал в Монте Кастелло. Но здесь я нашел вас – юного, прекрасного, немного наивного и вместе с тем величественного... Мое сердце не из камня, Лодовико. Вас невозможно не полюбить. Но я уже стар, а вы так молоды. Может быть, вы принимаете любовь к картинам за любовь к написавшему их художнику?

   – Не говорите так. – Герцог наклонился и снова поцеловал его – страстно и уверенно. – Я пока еще способен разобраться в собственных чувствах.

   – Но как далеко вы готовы зайти в них? – спросил Фабио.

   – Не знаю. – Лицо юноши омрачилось. – Пока я просто хотел бы, чтобы вы писали мой портрет и оставались со мной как можно дольше. И... мне нужно иногда чувствовать вас... – Его дыхание прервалось, он провел пальцами по щеке Фабио. – Скажите, а что я сам могу для вас сделать?

   Художник помолчал, задумчиво глядя на него, потом заговорил.

   – Вы и так делаете для меня больше, чем я мог бы пожелать. Завтра я собираюсь навестить Терезу, но обязательно вернусь. Мои помощники будут пока работать без меня, они знают, что делать, и отлично справляются. Мне останется только прорисовывать детали. Ну, а вечером мы можем продолжить работу над вашим портретом.

   – Хорошо. Но вы так и не ответили на мой вопрос – насколько сильно вы любите вашу жену?

   – Теперь я и сам не знаю на него ответа, – проговорил Фабио очень тихо.

   На следующий день он отправился в город. Унылый дождь, зарядивший еще с ночи, бормотал в листве, тяжелые капли срывались в подлесок, наполняя лес однообразным шумом. В долинах таял белесый туман, а вершины гор скрылись за рваными серыми тучами; мир казался подвешенным в нереальном молочно-белом пространстве без низа и верха, все звуки тонули в бесконечном шорохе падающей воды.

   Тереза встретила его в нижней горнице. За пеленой дождя она не заметила, как он въехал во двор, и когда он вошел в дом, с радостным удивлением бросилась ему навстречу. Сняв мокрую куртку, Фабио обнял жену и стал расспрашивать, как идут дела.

   – Я должна сказать тебе кое-что важное, – улыбнулась Тереза. Глаза ее лукаво сверкнули.

   "Какое совпадение, – растерянно подумал Фабио. – Я тоже должен сказать тебе нечто очень важное, вот только не знаю, как это сделать и какие найти слова..."

   Она повернулась к нему и потерлась грудью о его грудь, уютно устроившись в объятиях обхвативших ее талию крепких рук мужа.

   – Итак?.. – протянул Фабио, озадаченно глядя на ее сияющее лицо.

   – Скоро тебе будет не так-то легко обнимать меня, дорогой, – промурлыкала она. – Потому что в ближайшие несколько месяцев я сильно поправлюсь.

   – Что... – голос Фабио прервался.

   – Неужели ты так недогадлив?

   – У тебя будет ребенок?!

   – Ну, если я не ошибаюсь, то у нас с тобой действительно будет ребенок.

   Фабио прижал ее к себе, покрывая ее лицо поцелуями. Они так мечтали об этом в Сиене! Он опасался, что слишком стар для Терезы, что она разочаруется в нем, если не сможет родить ребенка, да и самому ему хотелось стать, наконец, отцом. Каждый раз, занимаясь любовью с женой, он испытывал смесь надежды, сомнений и отчаяния, к которому все чаще примешивалось чувство вины. Но теперь все изменилось. У него появился Лодовико, и прежняя жизнь отступила на второй план... И все же он был счастлив.

   – Тереза! Это лучшая новость, которую я мог услышать! Если бы не работа, я не покидал бы тебя так надолго. – Это была ложь, и, произнеся ее, Фабио почувствовал себя предателем.

   – Милый, я так соскучилась! Что ты делал в замке? Как продвигается работа?

   – Ты же понимаешь, что это непростое дело – расписать все комнаты в таком замке, как Монте Кастелло. Герцог Лодовико разбирается в искусстве, он терпелив и великодушно прощает неизбежные ошибки и промахи. Лучшего заказчика невозможно и пожелать.

   – Я столько слышу о нем хорошего – и от тебя, и от людей в городе. Ты мог бы нарисовать его для меня?

   – Если хочешь. – Фабио вытащил из кармана кусок пергамента с наброском узора и на обратной стороне начал кусочком угля рисовать по памяти лицо Лодовико.

   – Просто ангел! – восхитилась Тереза, когда образ герцога возник на пергаменте и Фабио быстрой штриховкой нанес тени. – Ты ему, несомненно, льстишь.

   – Может быть, меня немного подводит память, ну и потом, это всего лишь рисунок.

   Она обняла его за плечи и поцеловала в щеку.

   – Твой герцог так красив, что я начинаю ревновать тебя к нему. Какая глупость!

   Фабио вздрогнул. Чтобы скрыть свое смятение, он схватил Терезу в объятия и принялся целовать. Ее губы податливо приоткрылись, а пальцы стали возиться с завязками его рубашки.

   – Не хочешь пойти в спальню? – тяжело дыша, спросил Фабио, когда ее рука нетерпеливо скользнула ему в штаны.

   Поднявшись наверх, они устроились на широкой кровати в спальне, и Тереза быстро сбросила платье. Лаская ее тело, Фабио подумал, что совсем скоро оно утратит привычную стройность и гибкость, и тогда ему придется быть осторожнее, занимаясь с ней любовью. Он приник губами к ее соску, с наслаждением чувствуя, как он твердеет от движений его языка. Тереза застонала, выгибаясь под ним; ее ответные ласки были торопливыми и страстными, она прекрасно знала, что ему нравится больше всего. Сегодня, однако, он не мог полностью отдаться чувствам; образ Лодовико стоял перед его мысленным взором, мешая сосредоточиться: лицо апостола, озаренное призрачным светом луны, бездонная синева глаз, мягкие прохладные губы... Он закрыл глаза, представив себе, что снова целует герцога, – и мощная волна желания захлестнула его с пугающей неотвратимостью. Опустившись на Терезу сверху, он с легким стоном медленно проник в нее... Но все это было не так хорошо, как прежде. Он знал, что с Лодовико все должно быть по-другому – яростнее, острее, неизмеримо чувственнее... Двигая бедрами, он заставлял Терезу нетерпеливо извиваться, вскрикивать и прижиматься к нему, и его удовольствие становилось сильнее, когда он думал о герцоге. Ему понадобилось совсем немного усилий, чтобы кончить, – сдавленный возглас слетел с его губ, он излился, сжимая Терезу в сладострастных объятиях... и мысленно шепча имя Лодовико. Чувствуя себя изменником, Фабио в последний раз поцеловал жену и устроился рядом с ней, рассеянно поглаживая ее грудь.

   – Знаешь, я совсем не замечаю перемен, – улыбнулась Тереза, – хотя Дзанетта говорит, что по всем признакам во мне уже растет дитя. Быть с тобой так же чудесно, как и раньше. Когда я выходила за тебя замуж, мой отец сказал: "Наконец-то старой деве повезло". Мне было тридцать лет, и я думала, что проживу без мужа всю жизнь... Теперь у меня есть ты, а скоро нас будет трое. Приезжай почаще, если сможешь.

   – Непременно. – Ложь давалась ему тяжело, и он просил прощения у Бога, потому что эта ложь была необходима. – Разве я могу оставить тебя надолго одну?

   Некоторое время они лежали, обнявшись, и разговаривали, а дождь шуршал по крыше над их головами.

   Фабио уехал сразу после полудня, не поддавшись на уговоры Терезы остаться и переждать непогоду. Дождь утих, перейдя в стылую морось, оседавшую на волосах, лице и одежде. Лошадь недовольно фыркала, поднимаясь в гору, подковы чавкали по раскисшей земле. Едва въехав в ворота замка, Фабио заметил герцога, стоящего у балюстрады галереи. Увидев художника, Лодовико приветливо помахал ему рукой и крикнул, чтобы он отдал лошадь слуге и поскорее шел под крышу.

   Они встретились в коридоре нижнего этажа.

   – Для чего вы уехали в такую мерзкую погоду? – Герцог напустился на Фабио, как на ребенка. – Дайте руку... о, вы совсем продрогли! Вам нужно немедленно переодеться и хорошенько поесть.

   – Не беспокойтесь обо мне, ваша светлость. Осторожнее, вы тоже промокнете, если будете так хватать меня за руки...

   – К черту осторожность! – воскликнул юноша. – Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату.

   Они поднялись на третий этаж, провожаемые заинтересованными взглядами слуг и охранников: вымокший до нитки художник, сапоги которого оставляли на полу влажные следы, и герцог, сопровождающий его, словно личный телохранитель.

   – Не уходите, я скоро вернусь, – пообещал Лодовико у дверей комнаты Фабио и бегом бросился вниз по лестнице.

   Едва Фабио успел снять промокшую одежду, насухо вытереться полотенцем и вытащить из сундука чистую смену белья, как в дверь постучали. Торопливо натянув штаны, Фабио открыл и увидел на пороге улыбающегося Лодовико с бутылкой вина и завернутым в холстину пирогом.

   – Боже, благослови повариху. – Герцог вошел и, закрыв за собой дверь, весело посмотрел на художника. – Она сразу поняла, что требуется человеку, полдня проведшему под дождем.

   – Простите, ваше сиятельство, я не должен появляться перед вами в таком виде... – смущенно начал Фабио, но герцог нетерпеливо покачал головой.

   – Вам незачем извиняться. Кроме того, я... – он запнулся и покраснел, опустив глаза. – Мне кажется, в этом нет ничего постыдного.

   Фабио надел рубашку, подошел к нему, и руки юноши мягко и нерешительно обняли его талию.

   – От вас пахнет дождем, – пробормотал Лодовико, прижимаясь щекой к его волосам. – Сегодня весь мир пахнет дождем... Этот запах впитался в мою кожу, пока я ждал вас. Ведь я ждал целый день, Фабио. Неужели я не заслужил награды? Поцелуйте меня...

   Его губы скользнули по щеке художника и несмело прикоснулись к его губам. Фабио обнял его и, притянув к себе, начал целовать – страстно, глубоко, с томительной нежностью, переполняющей его сердце. Лодовико тихо застонал, прильнув к нему всем телом.

   – Вы мучаете меня, – с упреком прошептал наконец герцог, учащенно дыша, и из-под его длинных ресниц скатилась слеза. – Рано утром вы отправляетесь к жене, чтобы предаваться с ней плотской любви, а потом возвращаетесь и играете со мной, а у меня нет сил сопротивляться.

   – Это не игра, Лодовико. Я почти не могу себя контролировать, когда нахожусь рядом с вами. Вы ревнуете меня к Терезе, но сегодня я понял, что слишком люблю вас, чтобы в моей душе осталось место для такого же большого чувства к кому-то еще. Все зашло так далеко, мой дорогой мальчик...

   Герцог гладил его лицо, неотрывно глядя на него блестящими от слез глазами.

   – Я люблю вас, люблю... – повторял он.

   Фабио снова поцеловал его, потом сел на кровать и потянул юношу за собой. Они улеглись рядом, неторопливо лаская друг друга, и Фабио трепетал, чувствуя прикосновение сильных рук герцога к своим плечам, рукам и груди. В мягком полумраке комнаты лицо Лодовико было скрыто маской серых теней, лишь огненный взгляд полных страсти глаз проникал, казалось, в самую душу Фабио. Герцог тихо вздохнул, когда художник распахнул ворот его рубашки и стал целовать его шею и грудь, и замер, отдаваясь во власть ласкающих его пальцев и губ. От его кожи исходил легкий чистый запах дождя и дыма.

   – Что теперь? – прошептал Лодовико, положив ладонь на склоненную голову Фабио. – Я... так мало знаю обо всем этом, и...

   – Доверьтесь мне. – Рука Фабио скользнула ниже, погладила живот юноши и накрыла его пах. Лодовико сдавленно вскрикнул и тут же застонал.

   – О, Фабио...

   Едва сдерживая себя, художник стал медленно водить пальцами по твердой выпуклости между его ногами, ощущая через ткань штанов невероятное возбуждение Лодовико. Герцог откинулся на спину, и Фабио, чуть помедлив, лег на него сверху, с наслаждением прижимаясь всем телом к его груди, животу и бедрам. Коленом раздвинув ноги юноши, Фабио потерся низом живота о его пах. Лодовико застонал, его ответные движения были порывистыми и нетерпеливыми, и тогда Фабио стал целовать его, задавая ритм своими бедрами. Дыхание герцога стало неровным и глубоким, его язык сплетался с языком Фабио, а руки гладили его спину и плечи. Чувствуя подступающее наслаждение, художник старался не торопиться, чтобы дать Лодовико то, чего он так хотел. Вдруг юноша замер, закрыв глаза, с его губ слетел мучительный и сладостный стон, и его тело содрогнулось, мгновенно заставив Фабио разделить с ним это последнее, высшее торжество их страсти...

   Потом они долго лежали молча, обнявшись, и каждый думал о том, что случилось. Наконец Фабио нарушил молчание:

   – Простите меня, мой дорогой господин. Я должен был держать себя в руках... Вы не сердитесь на меня?

   – Я счастлив, – тихонько проговорил Лодовико, целуя Фабио в висок. Его улыбка была светлой и спокойной. – У меня было чувство, что я умираю от наслаждения в объятиях бога. Вы – мой бог и мой господин, теперь и навеки.

   – Не говорите так. Когда-нибудь вы женитесь и будете с содроганием вспоминать этот день.

   – О, я не женюсь, – быстро сказал Лодовико. – Признаться, я немного побаиваюсь женщин и не люблю, когда они пытаются завлечь меня в свои сети.

   – Но вы должны будете обзавестись наследником.

   – Возможно. – Лодовико в упор посмотрел на художника своими синими глазами. – Не думаю, впрочем, что эта перспектива всерьез стоит передо мной. Стефано готов обеспечить Монте Кастелло наследниками, а матушку внуками уже сейчас, он только и думает о девушках...

   Фабио усмехнулся.

   – По-моему, это не предосудительно в его возрасте.

   – Оглянитесь вокруг, мой дорогой Фабио. О каких наследниках мы говорим? Монте Кастелло – всего лишь один из замков, принадлежащих герцогам Монтефельтро, и мы – младшая ветвь рода. Со смертью моего отца номинальная власть перешла ко мне, но реально я подчиняюсь кузену Гвидо. Я не думаю о нем плохо, но... Если Чезаре Борджиа покусился на Монте Кастелло, то новое нападение на Урбино не заставит себя ждать, несмотря на заключенное перемирие. Гвидо заблуждается, уверовав в свою силу и неприкосновенность. Чезаре нужен только повод... Вот и подумайте: либо я должен буду встать на сторону Гвидо, защищая Урбино, чтобы в случае победы всегда жить в ожидании мести Борджиа, либо умереть, пытаясь в одиночку отстоять собственный замок.

   – Неужели нет иного пути?

   – Сдаться на милость Чезаре и принять его условия? Склонить голову перед человеком, убившим моего отца и брата? Нет, я никогда не пойду на это. Я знаю Гвидо, знаю, что он слаб и может встать на сторону Чезаре, если ему будет грозить прямая опасность... Что ж, я ему не судья, но у меня свой путь.

   – Вы погибнете. – Фабио похолодел от ужаса. – Лодовико, подумайте...

   – Я давно все обдумал. Если Монте Кастелло будет грозить опасность, я отправлю маму и Стефано во Флоренцию, там о них позаботятся. Что же до меня – я предпочту смерть бесчестию. – Он помолчал, потом его лицо просветлело. – Не надо говорить об этом сейчас. Давайте наслаждаться тем, что имеем, а будущее настанет в свой черед. – Он встал и смущенно улыбнулся. – Кажется, мне нужно переодеться.

   Фабио невольно рассмеялся. Лодовико был прекрасен, как ангел, с ангельски чистой душой и искренним сердцем ребенка, его действительно невозможно было не полюбить.

   Поздно вечером, когда Фабио снова рисовал портрет Лодовико в его комнате, герцог сидел не шевелясь, думая о чем-то своем, и художник успел продвинуться в работе довольно далеко, закончив детальный эскиз лица и набросок фигуры сидящего в кресле у окна юноши. Наконец, Фабио объявил, что на сегодня хватит, и Лодовико, словно очнувшись, легко вскочил с места и, подойдя к художнику, с интересом стал рассматривать его работу.

   – Вы просто волшебник! – воскликнул он. – Я как будто смотрю на себя в зеркало! Знаете, я несколько раз пытался рисовать, но у меня ничего не выходит. Моя рука изображает совсем не то, что видят глаза.

   – А мне приходится иной раз рисовать по памяти, – сказал Фабио, – и даже фантазировать, изображая то, чего я никогда не видел.

   – Ну... – Герцог замялся. – Я же видел фреску со святым Марком. Трудно представить себе такое.

   – Вы правы, такое представить невозможно. Я приглашал натурщиков и платил им за то, чтобы они позировали для фрески.

   Лодовико опустил глаза, чуть улыбнулся и нерешительно снял камзол, потом стал возиться с воротом рубашки.

   – Как вы думаете, я мог бы стать для вас натурщиком? – спросил он, стянув рубашку через голову.

   Фабио замер. Тело юноши было поистине совершенным – широкие плечи, сильная шея, мускулистый торс, стройная талия.

   – Во Флоренции вы были бы самым лучшим из тех, кто зарабатывает себе на жизнь этой работой, – восхищенно проговорил Фабио, любуясь гармонией плавных линий и завораживающей уверенной грацией полуобнаженной фигуры Лодовико. В нем опять всколыхнулось желание, но он совладал с собой. – Могу поклясться, у меня никогда не было такого красивого натурщика. Вы позволите мне написать с вас Ахиллеса?

   – В любое время, дорогой мой. – Герцог наклонился к нему и легко поцеловал в губы. – Разве могу я отказать вам хоть в чем-то?

   В смятении Фабио отступил назад, натолкнулся на край стола и тут же был подхвачен сильными руками Лодовико.

   – Вы избегаете меня? – спросил герцог с тревогой. Его близость лишала Фабио способности рассуждать.

   – Нет, нет. Я лишь боюсь, что могу сделать что-то такое, что будет вам неприятно...

   Герцог озадаченно посмотрел на него и опустил руки.

   – Хорошо. – Он отвернулся от Фабио, прошелся по комнате и, взяв рубашку, надел ее. – Простите меня. Наверное, вам лучше знать, чем именно вы можете вызвать мое недовольство.

   Фабио стало неловко; Лодовико, судя по всему, был огорчен и даже рассержен.

   – Пожалуй, теперь вам лучше отправиться спать, – сказал герцог, не глядя на художника. – Уже поздно, вы устали. – Фабио показалось, что его голос дрогнул. – Уходите.

   – Лодовико...

   – Уходите! – крикнул юноша, повернувшись к нему спиной.

   Фабио направился к выходу, все еще надеясь, что Лодовико передумает, но герцог не окликнул его, даже когда он закрывал за собой дверь. Устало прислонившись к стене, художник почувствовал бессильный гнев на самого себя. Герцог был слишком юн и неопытен, чтобы знать, насколько мужчина может потерять голову от желания, а разница в возрасте и положении не могла позволить Фабио переступить определенные границы. Униженный и отчаявшийся, он побрел к себе, не в силах представить, что будет делать, если Лодовико отвернется от него. Прежняя жизнь исчезла; ему не нужны были деньги, слава, достаток и уют семейного очага. Мир перевернулся, все в нем потеряло смысл и ценность. Безумная любовь к Лодовико де Монтефельтро поглотила все его мысли.

   Он знал, что многие художники неравнодушны к красоте мальчиков. Когда-то в юности он сам испытал на себе ухаживания взрослого мужчины, поступив в подмастерья к одному флорентийскому живописцу: его учитель порой заставлял его позировать обнаженным, а однажды попросил лечь с ним в постель, чтобы согреться холодной ночью. Фабио наотрез отказался, за что и был изгнан из мастерской на следующий день. Второй мастер, к которому он пошел учиться, оказался менее любвеобильным; его потребности в ласке вполне удовлетворяла жена и проститутки, к которым он время от времени ходил. О том, как мужчины могут доставлять друг другу удовольствие, Фабио знал очень поверхностно и презирал содомитов, считая их чем-то вроде животных.

   А теперь, на старости лет, он сам был влюблен в мужчину, как шестнадцатилетняя девчонка! Внезапно ему открылся целый мир чувств – неведомых, пугающих и головокружительных. В его душе царил хаос. Еще цепляясь за привязанность к Терезе, он тщетно убеждал себя, что не испытывает к Лодовико ничего, кроме искреннего восхищения и преклонения перед его умом и красотой. Связь между ними крепла с каждым днем, с каждой минутой, с каждым ударом сердца. Он не мог представить себе, что рано или поздно им придется расстаться.

   В своей комнате он снял башмаки и, не раздеваясь, бросился на постель, еще хранившую запах Лодовико, смешавшийся с его собственным. Прижавшись пылающей щекой к прохладному покрывалу, он в отчаянии и тоске до хруста стиснул кулаки, надеясь болью тела заглушить боль души. Что он делал не так? Неосознанно он пытался избегать физического контакта с герцогом, опасаясь, что, утратив над собой контроль, может зайти слишком далеко, а Лодовико из-за своей неопытности не мог этого понять и играл с художником, как кот с мышью. Если бы Фабио дал волю своим желаниям, герцог, возможно, с негодованием прогнал бы его от себя, а то и вообще из Монте Кастелло. Фабио считал себя не вправе заниматься с Лодовико плотской любовью и корил себя за то, что случилось между ними днем в этой самой комнате.