Текст книги "Рыцарь мертвого императора (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

   В рядах гвардейцев попадались не только стражники и воины-наемники, но и простые ополченцы, по виду – обычные горожане, выглядевшие скорее как ремесленники, чем как солдаты. Комены держались особняком, их предводители – смуглые, неулыбчивые, черноволосые и черноглазые – ехали впереди на своих невысоких, но крепких и выносливых конях, при полном вооружении. Двое из них, одетые чуть богаче остальных, были братьями царицы – жены Иоанниса, и имели собственную свиту, которая и сейчас следовала за ними чуть поодаль. За предводителями ехали простые воины; внимательный взгляд мог бы задержаться на лицах некоторых из них: к примеру, на бледном лице юноши в кожаной куртке, из-под которой виднелся ворот черной полотняной рубашки, или на нежном лице мальчика, ехавшего бок о бок с ним. Когда за последним из отрядов закрылись городские ворота Тырнова, юноша обернулся, потом что-то сказал своему спутнику, и мальчик презрительно передернул плечами.

   До Фессалоники было почти две недели пути для войска, но всего несколько дней для всадника, и когда на следующий день отряд коменов сворачивал лагерь, никто не заметил исчезновения двоих солдат, да впрочем, как оказалось, их никто и не знал.

  Жан и Ирина покинули лагерь глубокой ночью, обмотав копыта коней мягкой тканью и прокравшись мимо задремавших часовых. Спустившись в овраг, перешли ручей и на другом берегу вскочили в седла. Скрытые ночной мглой и редким лесом, они поехали вдоль тракта навстречу занимающемуся рассвету, стремясь поскорее удалиться от войска.

  Они ехали весь день, а к вечеру остановились на постоялом дворе. Бросив поводья мальчику-конюху, они прошли в общую залу, не торгуясь, заплатили трактирщику за ночлег и ужин, потом поднялись наверх в отведенную для них комнату. Другие постояльцы – в основном крестьяне и торговцы – почти не обратили на них внимания, лишь один заметил с уважительным кивком:

  – Гляди-ка, совсем мальчишки, а все обвешаны оружием! Не иначе, наемники.

  – Точно, – согласился трактирщик, протирая стойку. – Платят серебром, а не медью, и не торгуются... Жизнь у них короткая, вот и тратят денежки, пока она не кончилась.

  Посетители покивали и вернулись к прерванной беседе.

  Уже ночью, когда все постояльцы разошлись по своим комнатам, трактирщик по обыкновению, прежде чем улечься спать, обошел гостиницу со свечой в руке, проверяя, все ли в порядке. У двери молодых людей он остановился и прислушался: до него донеслись тихие стоны и ритмичное поскрипывание кровати. Неодобрительно покачав головой, он постоял немного, потом вздохнул и пошел вниз, где его уже поджидала жена.

   – Надо было взять с них подороже, – сказал он, забираясь в постель.

   – О ком ты? – сонно спросила жена.

   – О тех мальчишках-наемниках. Проклятая война совсем испортила нравы. Все проститутки ушли с войском, так они довольствуются друг другом!

   Она тихо засмеялась, ткнув его локтем в бок.

   – Если б я знала, сама бы пошла к ним. Такие красавчики оба!

   Трактирщик выругался. Мысленно он был согласен с женой, парнишки действительно были симпатичные. Он вдруг попытался представить себе, каково это – обнять тонкую талию юноши и, овладев им, насаживать его на свой вертел... От этой мысли он неожиданно для себя самого возбудился и, задрав на жене рубаху, забрался на нее сверху, одной рукой сжав ее грудь, а другой ловко пристраивая свой поднявшийся орган между ее ног. Она снова засмеялась и быстро задула стоявшую на столике возле кровати свечу.

   Октябрь подходил к концу; ночи становились длиннее и прохладнее, солнце уже не жгло, как летом, все чаще шли дожди, и дыхание моря теперь не освежало, а холодило. К неудовольствию Иоанниса, греки не собирались впускать в Фессалонику ни латинян, ни болгар, ни кого бы то ни было, несмотря на грозную армию, пришедшую под городские стены. Что там неудовольствие – он впал в настоящую ярость! Ведь он считал Фессалонику своей, и засланные им провокаторы утверждали, что благодаря их усилиям среди населения болгарский царь пользуется полной поддержкой благодаря их усилиям. Теперь же оказалось, что он не может войти в город! Он готов был держать осаду до тех пор, пока голод и зима не заставят греков смириться с поражением, а если подкрепления из Тырнова подоспеют в срок, то ждать не понадобится – он просто возьмет Фессалонику штурмом. Впрочем, он надеялся решить дело без кровопролития: высланные накануне в город парламентеры пообещали грекам полное прощение и неприкосновенность, а также – в случае покорности его, Иоанниса, власти, – защиту от подступающих отрядов императора Анри. Если удастся захватить под свою власть Фессалонику, он вышвырнет латинян туда, откуда пришли, или пусть убираются в Сирию. Фессалоника... Второй по величине город после Константинополя, не зря же маркиз Монферратский так настойчиво требовал его себе за отказ от императорской короны! Здесь торговали вином и тканями, кружевами и оружием, золотыми украшениями и благовониями, лошадьми и посудой, птицей и кожами; на этих широких улицах слышались голоса итальянцев, французов, руссов, болгар, германцев, испанцев, египтян, персов и мавров... Заполучить этот город означало взять в свои руки торговлю и власть в землях к северу от Константинополя.

   Он будет терпеливым и дождется победы, сколько бы ни потребовалось ждать.

   А ведь все могло бы сложиться иначе, не окажись латиняне такими строптивыми! Он сделал все, чтобы добиться мира и справедливости, даже покорился духовной власти Рима, что вытянуло из его казны немало золота. Римский понтифик благословил его на царство и назначил патриарха в Тырнове – хорошо хоть, не своего прихвостня, а человека надежного и впрямь благочестивого. Оставалось только заключить союз с рыцарями и венецианцами против греков, а после победы просить себе земли, которыми владели его дед и прадед. Но все пошло не так, как он рассчитывал: его предложение альянса отвергли с насмешкой, не восприняв всерьез, или, может быть, латиняне хотели все заполучить себе. Причина не важна, важен лишь результат. Таких оскорблений Иоаннису не наносил еще никто. Им пренебрегли и выставили вон, в одночасье разрушив долго лелеемые планы. Так пусть же теперь платят сполна!

   Махнув рукой почтительно склонившемуся перед ним слуге, Иоаннис дал понять, что ему ничего больше не нужно, сипло закашлялся и, кутаясь в плащ, направился в свою палатку на пологом берегу реки. Отряды его армии продолжали прибывать: кто в ладьях по Вардару, кто посуху, верхом или просто пешком; наемники рассчитывали на хорошую плату, и, разумеется, они не будут разочарованы. Царь высоко ценит преданность своих воинов...

   Прошло уже два дня, в течение которых войско раскинуло лагерь и выставило караулы. Первым делом были перекрыты дороги, ведущие в город, и теперь солдаты пытались протянуть цепь через реку, чтобы задерживать торговые суда.

   Склонившись над миской остывающей мясной похлебки, Иоаннис подумал, что неплохо было бы подкатить под стены города баллисты и начать штурм под прикрытием темноты, но сегодня он устал и чувствовал себя разбитым: мучительный кашель раздирал грудь, от холода и сырости ломило кости, начинался жар. Больше всего царю хотелось сейчас поскорее улечься на топчан, завернувшись в медвежьи шкуры, и забыться сном.

   Отставив в сторону недоеденный ужин, он лег, натянув до подбородка меха и отчаянно борясь с ознобом. Не время сейчас болеть, ой не время. Надо бы позвать лекаря, пусть заварит трав или натрет целебными мазями... Иоаннис снова закашлялся и завозился, устраиваясь поудобнее на жестком ложе. Лекарям не стоит доверять, все они шарлатаны и продажные душонки, но лучше отдать себя в руки такого проходимца, чем потом сгинуть от лихорадки.

   – Эй, человек!

   Тут же в палатку просунулась голова слуги.

   – Что желает мой повелитель?

   – Поищи мне лекаря.

   – Государь нездоров?

   – Не твоего ума дело. Делай, что я сказал.

   Слуга исчез. Какое-то время царь лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам лагеря снаружи – ржанию коней, звону сбруи и оружия, перекличке часовых, хохоту и песням ужинающих солдат. Ветер хлопал пологом шатра, теребя толстый холст и завывая снаружи. Иоаннис начал задремывать, точнее, погрузился в странное состояние горячечного полусна, наблюдая переливы кроваво-красного цвета под сомкнутыми веками, порождаемые пламенем стоящей возле постели свечи.

   Наконец послышался шорох у входа в палатку, полог откинулся, кто-то вошел. Приоткрыв глаза, Иоаннис с удивлением обнаружил юношу лет двадцати в черной одежде и длинном тяжелом плаще в сопровождении черноволосого мальчика, одетого в одежду степного народа. Царь приподнялся на локте, с любопытством и подозрением глядя на вновь прибывших. Лицо мальчика показалось ему смутно знакомым, но он не мог припомнить, где и когда видел его прежде. Мальчуган был красив, как девушка, его щечки, раскрасневшиеся от холодного ветра, казались бархатистыми, как персик, черные глаза смотрели серьезно.

   – Ты лекарь? – хрипло спросил Иоаннис, обращаясь к высокому юноше.

   – Да. – Его бесстрастное лицо на мгновение дернулось, словно от боли.

   – Я тебя не знаю. – Иоаннис подумал, что парень слишком уж молод, чтобы разбираться во врачевании. – А может быть, этот мальчуган – лекарь?

   Он засмеялся собственной шутке и зашелся кашлем, но юноша даже не улыбнулся.

   – Он мой помощник, – сообщил он царю, подходя ближе. Пламя свечи выхватило из темноты его лицо – суровое и прекрасное лицо ангела. Иоаннису вдруг вспомнились мозаики и иконы в церкви Апостолов в Фессалонике: святой Димитрий, покровитель города, юный воин с копьем и в латах, с темными глубокими глазами, таящими смерть для врагов.

   – Делай свое дело, – буркнул Иоаннис, избегая пристального взгляда лекаря. Юноша взял его за руку, потом положил ладонь на лоб царя. Его прикосновения были легкими и осторожными, и Иоаннис немного успокоился: похоже, парень кое-что смыслил во врачевании.

   – У тебя лихорадка, – сказал юноша, не спуская глаз с лица царя. – Я должен сделать свое дело, как ты и сказал.

   Он вытащил из дорожной котомки какие-то склянки и мешочки с сухими травами. Мальчик подошел ближе, остановился за спиной старшего товарища и склонил голову. Должно быть, оробел перед царем, внутренне усмехаясь, подумал Иоаннис и устало прикрыл глаза, доверяясь лежащей на его лбу прохладной мягкой ладони.

   – Нет, – услышал он голос юного лекаря, – это не нужно. Я справлюсь сам.

   С любопытством приоткрыв глаза, Иоаннис успел увидеть лишь, как мальчуган прячет что-то в сумку на поясе, но так и не разглядел, что именно.

   – Принеси горячей воды, – велел юноша, и мальчик послушно вышел из палатки в ночь.

   – Что ты намерен делать? – поинтересовался царь. – Пустить мне кровь? Обычно мой придворный врач именно так и поступает, стоит мне захворать.

   Юноша посмотрел на него почти весело.

   – Мой друг хотел сделать именно это, – сказал он, – но я обойдусь без кровопускания.

   – Как хорошо, – заметил Иоаннис.

   Лекарь молча кивнул и принялся исследовать содержимое своей котомки. Отобрав какие-то сухие листья и корешки, он аккуратно убрал остальное и сел, глядя на Иоанниса темными пронизывающими глазами. Его взгляд беспокоил царя, и тот заговорил, чтобы как-то прервать тяжелое молчание:

   – У тебя нежные руки. Как ты стал лекарем?

   – Я воспитывался в монастыре.

   – Но не многие монахи знают толк во врачевании.

   – Это так. Уход за больными был частью моего послушания.

   – Откуда ты родом?

   Юноша не успел ответить: полог палатки откинулся, вошел мальчик с дымящимся котелком в руках, за ним просунулась голова стражника.

   – Все в порядке, – отмахнулся Иоаннис. – Ступай себе, и вели никому не тревожить меня.

   Солдат удалился.

   – Я намерен напоить тебя настоем трав, – проговорил юноша, бросая в котелок приготовленную смесь. Остро пахнущий пар поднялся над котелком, и лекарь размешал его деревянной палочкой. – Нужно время, чтобы питье немного настоялось.

   – А твой друг тоже из монастыря? – спросил Иоаннис, откинувшись на ложе.

   – Нет, он мой ученик.

   – Хорошенький мальчуган, – одобрил царь. – Такие обычно становятся менестрелями или бродячими артистами...

   – Он немой, – сказал юноша. – Так что менестрелем ему точно не стать.

   Мальчик низко опустил голову, глядя на стоящий на полу котелок с травяным настоем. В руках он вертел маленькую деревянную чарку, готовый по знаку лекаря подать царю целебный отвар.

   – Ну ладно, – улыбнулся Иоаннис. – Если твое искусство быстро вернет мне силы, я щедро награжу вас обоих, а хочешь – сделаю тебя своим придворным врачом. Мой мне порядком надоел... – Он закашлялся, растер грудь рукой и заговорил снова. – Вы оба не будете знать ни в чем нужды, а мальчик получит хорошее воспитание.

   Лекарь не ответил. Вновь наступило молчание, потом мальчик ловко плеснул из котелка в чарку пахучий настой и передал юноше. Тот вздохнул и протянул чарку Иоаннису.

   – Выпей.

   Царь послушно проглотил едко-горькую, со странным привкусом жидкость. На мгновение горло обожгло огнем, стало саднить, но вскоре все прошло. В желудок проникло тепло и начало медленно разливаться по телу.

   – Хорошо... – выдохнул Иоаннис, улыбаясь. – Давай поговорим еще немного. Ты так и не сказал, откуда ты родом.

   – Я давно оставил родину, – проговорил юноша. – У меня теперь нет отечества и нет никаких привязанностей. Скоро мы расстанемся, но прежде чем уйти, я хочу сказать тебе, чем была моя жизнь и во что она превратилась...

   Иоаннис удивленно посмотрел на него.

   – Если хочешь, я с удовольствием послушаю твою историю.

   – Она проста. Я был отдан в служение богу еще ребенком, а потом уже сознательно выбрал свою судьбу, думая, что облегчать страдания людей – лучшая участь для смертного. Жизнь у госпитальера не слаще, чем у рыцаря или крестьянина, но спасение чужой жизни является хорошей наградой и утешением. Я молился и работал, пока не появился человек, перевернувший для меня мир.

   Иоаннис улыбнулся, но тут же поморщился: желудок свело внезапной болью.

   – Говорят, некоторые проповедники бывают довольно убедительны, – с усилием сказал он.

   – Этот человек не был проповедником, – возразил юноша. – И праведником он тоже не был. Ты никогда не задумывался о том, почему люди порой теряют рассудок, забывая обо всем на свете, и святые погружаются в бездну греха, и закоренелые злодеи превращаются в смиренных агнцев?

   – Ты... влюбился? – Иоаннис чувствовал, что боль становится сильнее, но старался не поддаваться нарастающему страху.

   – Тебе больно, правда? – спросил вместо ответа юноша. Его глаза казались бездонными черными омутами, затягивающими в себя душу Иоанниса. – Мне тяжело смотреть на тебя, но я не обрету свободы, если не буду знать, что мое дело сделано до конца.

   – Ты отравил меня?! – в ужасе задохнулся царь. Он метнулся вперед, пытаясь дотянуться до лежащего на постели кинжала, но юноша легко толкнул его в грудь, и он упал назад, обливаясь холодным потом.

   – В память о человеке, которого ты убил, – холодно сказал юноша.

   – Я убил многих, – прошептал Иоаннис. Он вдохнул, собираясь позвать на помощь, но боль скрутила его с такой силой, что он до хруста стиснул зубы и скорчился, не в силах издать ни звука, кроме слабого стона.

   – Вспомни. – Юноша наклонился ниже. – Меня зовут Жан де Крессиньи, я был рыцарем госпиталя Святого апостола Иоанна, пока не полюбил человека, который заменил мне отца, господина и бога. Вспомни его!

   В его глазах плескалась ночь, и Иоаннис в отчаянии понял, что ночь будет вечной – и для него самого, и для этого странного юноши. На его грудь вновь опустилась мягкая рука, и тонкие, неожиданно сильные пальцы нажали на кожу.

   – Я чувствую, как колотится твое сердце, – сказал Жан де Крессиньи, – но очень скоро оно остановится. Я не жду исповеди и не стану отпускать тебе все твои грехи, которых, уверен, было предостаточно. Одно только имя, которое ты должен вспомнить. Вспомни знатного пленника, убитого тобой и оставленного без христианского погребения, того, кто кончил свою жизнь в мучениях по твоему приказу.

   – Но...

   – Их было много, не так ли? Тебе нужно вспомнить только одного. Посмотри на меня. Я все еще рыцарь, хотя от моей души остался лишь пепел. Я дал клятву верности, и эта клятва должна быть исполнена. Мой государь был предан всеми, а теперь и забыт всеми, кроме меня. Я рыцарь мертвого императора, и вскоре последую за ним, но теперь выполняю свой долг.

   – Бодуэн! – прохрипел Иоаннис, широко раскрыв глаза. Свет начал меркнуть, оставалась лишь всепоглощающая ослепительная боль. – Бодуэн Константинопольский...

   – Вспомни и еще одно имя, – раздался звонкий голос, и Иоаннис изумленно дернулся. Этот голос он узнал бы из тысячи других голосов, но меньше всего ожидал услышать его здесь и сейчас.

   – Ирина!

   – Больше нет. Отныне и до смерти – Айна. Или ты забыл? Ты отнял у меня имя, как отнял дом, семью, свободу и счастье. Теперь я возвращаю себе все. Я ненавижу тебя и счастлива, что ты идешь в ад, о котором столько толкует архиепископ! – Мутнеющим взглядом царь разглядел, как мальчик сдернул высокую шапку, и смоляно-черные локоны заструились на его плечи непослушными волнами. Да, перед ним была его красавица жена, любовь его жизни, его единственная привязанность. Боль тела показалась ничтожной в сравнении с болью души, пронзившей его при ее словах. Неужели она правда была здесь и сказала все это, или ему просто показалось в предсмертном бреду?!

   – Нет... – простонал Иоаннис, умоляюще протягивая к ней руку, но глаза его застлала уже смертная мгла. Его пальцы запутались в шнуровке ее кожаной куртки, бессильно пытаясь ощутить знакомое тепло... Он услышал ее смех – горький и презрительный, и тьма милосердно сомкнулась вокруг него вечным ледяным коконом.

   – Все кончено, – устало сказал Жан де Крессиньи, поднимаясь. Он равнодушно посмотрел на лицо мертвого царя, потом подобрал выпавшую из коченеющих пальцев мертвеца деревянную чарку, бросил в котомку, выплеснул на землю содержимое котелка с ядовитым настоем. Ирина – Айна – стояла неподвижно, глядя на распростертое тело расширенными глазами, точно не в силах поверить, что Иоаннис больше не поднимется и не заговорит. Затем, словно очнувшись, надела шапку, тщательно заправив под нее длинные волосы, и вновь превратилась в юного мальчика.

   – Нужно идти, – сказала она, несмело потянув Жана за руку. Он кивнул и последовал за ней.

   Возле палатки подремывал стражник, еще трое солдат у костра играли в кости. При виде лекаря и его спутника все как по команде подняли головы, а проснувшийся стражник хрипло поинтересовался, все ли в порядке у государя.

   – Он отдыхает, – ответил юноша спокойно, – и вам не следует тревожить его сон. Если все будет хорошо, к утру лихорадка прекратится, и твой государь будет здоров.

   Они пошли прочь, никем не удерживаемые, пробираясь мимо костров и часовых, пока не оказались у самой границы лагеря. Миновав луг, где под присмотром интендантов мирно паслись стреноженные лошади, они, наконец, остановились на краю леса, глухо шумевшего под ночным ветром.

   Айна ждала, что Жан заговорит первым, но юноша молчал, и его молчание пугало ее больше всего, что случилось нынешней ночью.

   – Мы должны уйти как можно дальше, – сказала она, пытаясь разглядеть во тьме его лицо. – Давай возьмем лошадей и отправимся на север, рано или поздно мы встретимся с моим народом. Они примут нас, как всегда принимают путников. – Видя, что он молчит, она продолжала. – Ты же понимаешь, что я не могу вернуться в Тырново. Изгнание – меньшее, что получу я от племянников Иоанниса, потому что у него нет сыновей, чтобы унаследовать трон. В худшем же случае меня просто бросят в подземелье... Жан!

   Он смотрел на нее, не видя, и она с отчаянием осознала, что для него и в самом деле все кончено. Отныне их дороги разойдутся, хочет она того или нет.

   – Ты беспокоишься о своей судьбе, – проговорил он ровным голосом. – Но теперь ты свободна, а свобода порой ценнее золота, правда? Оставь меня, я не могу следовать за тобой. Мой долг исполнен, и хотя я не чувствую радости от мести, в ней есть какое-то успокоение.

   Она покачала головой.

   – Ты самый необыкновенный человек из всех, кого я встречала. Раньше я не верила в добро и верность, не думала, что ради клятвы, данной мертвецу, кто-то может сам пойти на смерть... Епископ говорил, что в наше время праведников на земле не осталось, но я вижу, что он не прав.

   Жан засмеялся – тихо и горько.

   – Ты называешь праведником мужеложца и убийцу. Я научился ненавидеть и научился убивать, и очень далеко ушел от того образа, который выбрал для себя, принимая обет госпитальера! А еще – я ни о чем не жалею, только не могу простить себе, что не нашел его раньше, пока он был еще жив...

   – Бодуэн? – спросила она, холодея. – Ты говоришь о нем? Он...

   – Я любил его. Он научил меня всему, что я знаю в науке любви. А еще благодаря ему я узнал, что такое истинная преданность и каково это – жить без человека, который дорог тебе больше самой жизни. Простой мальчишка-рыцарь полюбил знатного правителя Фландрии... Чудовищно, правда?

   Айна смотрела на него, широко раскрыв глаза от изумления.

   – Но... Я думала, что...

   – Ты уже не считаешь меня святым? – усмехнулся он. – Ты никогда не понимала, что он значил для меня?

   – О, великая Мать!.. – Она потрясенно молчала. Жан постоял немного, глядя на нее, потом отвернулся и собирался уйти, но она удержала его и взяла его ладони в свои. Как же они были холодны – руки целителя, руки убийцы... Его пальцы в последний раз мягко сомкнулись на ее запястьях в прощальном пожатии.

   – Я буду помнить тебя, – сказала Айна, чувствуя, как по щекам сбегают слезы.

   – Я тебя тоже, – прошептал он, повернулся и зашагал прочь, и вскоре ночной сумрак поглотил его высокую, закутанную в плащ фигуру.

   Когда хоронили старого настоятеля обители святого Иоанна под Константинополем, все пятеро монахов собрались у часовни, чтобы опустить под алтарь останки своего патриарха. Отец Жан прожил больше семидесяти лет – почтенный возраст. Появившись в этих краях еще юношей полвека назад, он сам выстроил эту часовню и скромное обиталище из камней, скрепленных глиной. Живя в уединении, он проводил время в работе и молитвах, снискав себе репутацию сурового праведника, не ищущего общества людей. Спустя восемь лет с начала его отшельничества судьба привела к нему еще двоих странствующих монахов, разочаровавшихся в политике константинопольского архиепископа. Так возникла маленькая обитель, которую не трогали ни греки, ни латиняне, ни турки. Война обходила отшельников стороной, менялись правители, время текло, унося прочь годы и десятилетия.

  Смерть отца Жана была тихой. Еще накануне он велел своему преемнику сделать все необходимые приготовления и попросил похоронить его в часовне под алтарем, где он любил молиться и где, по его словам, он уже давно подготовил себе место. Он был спокоен, и, когда его душа отлетела, на лице его застыла улыбка.

  Когда братья подняли тяжелую каменную плиту под алтарем, чтобы опустить в открывшуюся яму зашитое в саван худое тело, они с удивлением обнаружили, что могила уже служит кому-то местом упокоения. На небольшом постаменте покоился гладкий, словно отполированный, человеческий череп, тускло блеснувший в падающем в яму свете угасающего дня. Кем был этот человек? Почему отец Жан захотел быть похороненным вместе с ним? На эти вопросы никто не знал ответа, но воля настоятеля должна была быть выполнена.

  Мертвое тело медленно опустили во тьму, и двое тех, кому суждено было воссоединиться лишь после смерти, наконец воссоединились.