Текст книги "Рыцарь мертвого императора (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

  – Ты любил его? – спросил Жан, ощутив слабый укол ревности.

  – Любил. И боялся. Сам не знаю, чего было больше. Но... это было между нами всего один раз. Днем он едва удостаивал меня словом, и я томился тщетной надеждой оказаться с ним наедине. Напрасно я ждал его и еще две ночи, зато на третью он явился в компании Ожье и заставил мальчика ласкать меня. Не скажу, что мне было неприятно, потому что мальчишка был весьма искусен в этой науке и хорошо знал, как доставить мужчине наслаждение. Ричард смотрел на нас какое-то время, а потом подозвал Ожье и попросил его сделать для него то же, что для меня. Когда он излился, то быстро поцеловал Ожье в губы и молча ушел, сопровождаемый мальчиком. Боже, как я страдал! Я еще надеялся, что не совсем безразличен Ричарду. Увы, он уже получил от меня все, что хотел. Как-то после полудня я шел по коридору и услышал сдавленные вскрики и стоны, доносившиеся из одной из комнат. Дверь была приоткрыта, и я заглянул внутрь. На постели у дальней стены я увидел два сплетенных тела: мужчина был сверху, его бедра ритмично двигались. Я узнал Ричарда. Женщина под ним металась, обвивая его талию ногами, ее стоны и быстрое дыхание говорили, что она близка к концу. Ричард упорно вонзался в нее, пока она вдруг не вскинулась под ним, протяжно закричав от восторга, он тоже вскрикнул, и оба забились в сладострастной судороге. Я отпрянул от двери, прислонился к стене и заплакал от бессильного отчаяния. До этого момента я и не подозревал, что Ричард вовсе не любил меня, а просто жаждал обладать еще одним красивым мальчиком. Может быть, я разочаровал его... Никогда – ни до того, ни после – я не встречал более развращенного и циничного человека. Я был для него всего лишь игрушкой...

  – Ты имел несчастье полюбить короля, – задумчиво сказал Жан, – как я имел несчастье полюбить тебя. Ведь он просто не мог принадлежать тебе.

  – Да, конечно... Но мне невыносимо было видеть, как он занимается с другими тем, что я считал самым сокровенным, что может происходить только между самыми близкими людьми. Он не думал об этом так, как я. Вся его жизнь была полна распутства и зла, и чувства какого-то мальчишки для него мало что значили. Когда он уехал из нашего замка, я испытал горе и одновременно облегчение...

  – Ты виделся с ним после этого?

  – Нет. Он был в Святой земле, стал там героем, завоевав Акру и почти получив власть над Иерусалимом. Слухи, доносившиеся в ту пору из Сирии и Египта, ужасали меня. Поговаривали, что Ричард не щадил ни врагов, ни союзников, и даже был замешан в убийстве маркиза Конрада Монферратского, возглавлявшего войско германцев... Через пять лет он вернулся, попал в плен, потом бежал и тайно пробрался в Англию. Он умер в стычке с одним из вассалов по пустячному поводу. – Бодуэн покачал головой. – Неистовый, жестокий, не ведающий преград, самовлюбленный и храбрый до безрассудства... Он оставался верным себе до самого конца.

  Они помолчали. Граф застывшим взглядом смотрел на колеблющееся пламя свечи, рассеянно поглаживая пальцами грудь Жана.

  – Ты был еще с кем-нибудь после Ричарда? – спросил юноша.

  – Нет. У меня была Мари. Мне казалось, что я действительно люблю ее... А потом я уехал в поход, оставив ее дома... и познакомился с тобой.

  – Выходит, ты больше не любишь Мари?

  – Замолчи. – Бодуэн положил палец ему на губы. – Я не хочу думать об этом. Я... если бы она оказалась здесь, я не мог бы смотреть ей в глаза.

  – Она не окажется здесь, – улыбнулся Жан. – Твоя совесть может быть спокойна.

  Бодуэн задумчиво улыбнулся в ответ.

  – Знаешь, о чем я думал сегодня, когда видел тебя во дворе?

  Жан вопросительно пожал плечами.

  – Я вдруг представил себе, как ты занимаешься любовью с Мари, и едва не кончил сам от собственных фантазий... Вскоре после этого пришел мастер Франсуа, чтобы снять повязки с моих ран; он спрашивал о тебе и признался, что беспокоится, потому что ты принимаешь мое положение слишком близко к сердцу. Мне известна причина, но ему ее знать не обязательно, верно? Он осмотрел мои раны и сказал, что я смогу гордиться такими шрамами...

  Жан опустил глаза и только сейчас заметил не скрытые повязками заживающие раны графа, покрытые коркой запекшейся крови и окруженные лиловыми и желто-зелеными кровоподтеками. Он улыбнулся, проведя пальцами по неровной, вздувшейся кромке.

  – Шрамы будут хоть куда, – кивнул он.

  Наутро Жан проснулся еще до рассвета, с удивлением обнаружив себя обнаженным в объятиях Бодуэна. Тихонько выскользнув из постели, он оделся, пригладил волосы, выглянул в окно и вдохнул бодрящий, прохладный, пахнущий ночной сыростью воздух. В небе гасли последние звезды, за кромкой стены уже расплескался нежный предрассветный багрянец. «Сегодня я уеду отсюда, возможно – навсегда», – сказал себе Жан и сжал пальцами каменный подоконник. По телу пробежал озноб, причиной тому был утренний холод, а, возможно, возбуждение и страх перед неведомым... но ведь он не будет один. Теперь – нет. Он оглянулся и посмотрел на спящего графа, на твердую линию скул, высокий лоб, обрамленный каштановыми кудрями, на сильные руки, лежащие поверх покрывала. «И на что же ты надеешься? – внезапно прозвучал в его голове скептический голос. – Этот человек владеет землями и людьми, повелевает армией, он неподсуден никому, кроме короля, да что там, он почти бог... А кто ты? Простой монах, сбежавший из монастыря. Он сам предупредил тебя, рассказав, чем заканчивается такая любовь: разочарование, боль, одиночество...» Жан скрипнул зубами, прогоняя тревожные мысли, заставляя непрошеный голос замолчать. Раскрыв молитвослов, он уселся на подоконник, пытаясь сосредоточиться.

  – Господь простит меня, – прошептал он одними губами. – Я последую за Бодуэном, потому что я поклялся ему в верности.

  "Поклялся! – голос в его голове усмехнулся. – Что значат клятвы? Иисус не велел людям клясться, ибо это грех, и ты собираешься оправдать один грех другим!"

  – Я люблю его. Мне все равно, что будет со мной там, за стенами Маргата. Я люблю его. Ради него я отрекся от ордена.

  Голос не ответил, и Жан вздохнул, обозвав себя дураком.

  Он еще не мог читать в предрассветных сумерках, но мертвая тишина, висевшая над крепостью, пугала его. Закрыв глаза, Жан тихонько забормотал "Pater noster", постепенно успокаиваясь. Вскоре он впал в некое подобие транса, и лишь когда лучи восходящего солнца коснулись его век, вздрогнул, возвращаясь к реальности. Ему нужно было посетить утреннюю службу до того, как они тронутся в путь. Наверняка, отец Гийом благословит рыцарей, прежде чем они покинут обитель. Разумеется, не мастер Франсуа, он этих людей не жалует, но отец Гийом не откажет им в божьем слове.

  Он в последний раз посмотрел на Бодуэна, улыбнулся и вышел из комнаты, осторожно затворив за собой дверь. Спустившись по лестнице, он машинально коснулся рукой ледяного камня стены. Холод заставлял его идти быстрее. Выйдя из-под сводов лазаретного корпуса, он оглядел пустынный двор и, поколебавшись мгновение, направился в сторону конюшен. Он решил, что возьмет себе чалого жеребца, которого приметил еще пару дней назад, – спокойного и выносливого, но не слишком красивого и породистого, чтобы годиться на роль рыцарского боевого скакуна.

  "Хорошо, что никто из братьев и рыцарей еще не появился, – подумал он, стараясь не спешить, но волнение подхлестывало его, и он едва не бежал. – Не хотелось бы мне отвечать на расспросы, зачем я..."

  Он улыбнулся и заставил себя остановиться, переводя дыхание. Все будет хорошо. Он станет настоящим рыцарем, он будет рядом с Бодуэном, и вместе они пройдут через все напасти. Все будет...

  Он обернулся как раз в тот момент, когда откуда-то сверху раздался короткий глухой щелчок спущенной тетивы. Как странно, успел подумать Жан, и в следующий миг резкий удар в грудь отбросил его назад. Казалось, весь воздух разом вытолкнули из тела. Взмахнув руками, юноша осел на землю, пытаясь понять, что произошло. Он не видел крови; первым его чувством было удивление, но потом пришла боль, и она была поистине невероятной. Не в силах закричать, Жан лежал на боку, неловко подвернув ногу. Ему стало казаться, что все звуки стали вдруг болезненно громкими, что он слышит бешеный стук собственного сердца, готового выпрыгнуть из груди. Непослушными пальцами он зашарил по груди, пока не наткнулся на толстое древко стрелы, торчащее чуть ниже правой ключицы. "Боже, – взмолился он, похолодев, – неужели это конец?" "А как ты думаешь? – беспощадно отозвался внутренний голос. – С такими ранами не выживают, малыш. Впрочем, ты и сейчас представляешь собой хорошую мишень, так что у стрелка есть неплохой шанс прикончить тебя вторым выстрелом".

  – Нет... – выдохнул Жан, чувствуя, как смертельный холод, ужас и отчаяние вползают в сердце. – Нет, только не так, не сейчас... Я не могу...

  Его мысли путались. Он видел себя, лежащего на утоптанной земле посреди крепостного двора, в трех шагах от конюшен, удивляясь, почему до сих пор жив. Нужно было укрыться хоть где-нибудь, иначе его и вправду добьют следующей стрелой, притом укрыться желательно в таком месте, где скоро наверняка кто-нибудь появится. Приподнявшись на одно колено, Жан прикрыл руками грудь, затем, с усилием встав, заковылял к трапезной. Шаг, еще шаг... Там, внутри, можно будет присесть на скамью и отдохнуть. Боже, как же он устал!

  – Эй! – послышался оклик, и он медленно повернулся, боясь тут же снова упасть. – Мальчик!

  К нему спешил пожилой монах, и Жан узнал брата Клеоса. Обрадованный, он хотел сказать, что все будет в порядке, нужно только дойти до трапезной и позвать кого-нибудь из рыцарей... но изо рта у него хлынула кровь, заливая рубашку липкой горячей струей. Побледнев, Жан упал на руки перепуганного старика.

  – Помогите! – закричал брат Клеос, и его крик отдался в черепе Жана яростной болью. – Помогите мне! Братья, сюда, скорее!

  Он бережно уложил юношу, поддерживая его голову. Жан благодарно улыбнулся, сжав стариковскую руку холодеющими пальцами.

  – Скажите графу Бодуэну... – прошептал он окровавленными губами и умолк, закрыв глаза.

  Кто-то суетился рядом, слышались голоса, сливавшиеся в неясный шум. Солнце, такое яркое, жгло веки, плескалось и плавилось под ними пульсирующим океаном боли. Грудь горела, дышать становилось все трудней.

  – Не трогайте стрелу! – крикнул кто-то, и голос мастера Франсуа откликнулся совсем рядом:

  – Поднимите его. Осторожнее... Его немедленно нужно отнести в лазарет.

  Мир качнулся, проваливаясь в безбрежную бездну кромешной тьмы. Чьи-то руки подняли Жана; он почти не ощущал, как его уложили на плащ и бережно понесли, слегка покачивая в такт шагам. Его опустили на твердую и холодную поверхность, на мгновение вернув из зыбкого мрака подступающего небытия. А потом пришла боль, равной которой Жан не испытывал никогда прежде. Он почувствовал, что падает в небытие – в равнодушное слепое ничто, в вечное забвение – без звуков, без мыслей, без ощущений, без страданий и без любви.

  Около полудня отряд рыцарей выезжал из ворот Маргата, сопровождаемый молчанием и холодными, отчужденными взглядами выстроившихся у ворот монахов и рыцарей госпитальеров. Медный колокол на колокольне оглашал окрестность унылым звоном, разносившимся над головами людей в знойном воздухе. Граф Анри д"Эно, гарцуя на великолепном сером скакуне, кивнул их командору и махнул рукой:

  – Мы позаботимся о том, чтобы Маргат получил деньги и оружие в самом скором времени. Вы спасли жизнь нашего предводителя, а христианские воины такого не забывают.

  Ответом ему было гробовое молчание; ни одна рука не поднялась в благословляющем жесте, ни на одном лице не отразилось и тени доброжелательности.

  Анри надменно оглянулся, едва очутившись за воротами.

  – Жалкое отребье. – Его тонкие губы презрительно изогнулись. – Вот уж не думал, что мы не получим от них даже благословения. Мы божьи люди, и всякий, кто не окажет нам должного уважения, достоин смерти. Надо было спалить это осиное гнездо, а, Сен-Поль?

  Граф де Сен-Поль не откликнулся. Мрачно нахмурив брови, он ехал позади, и рука его в стальной перчатке покоилась на рукояти меча.

  – Бодуэн! – окликнул Анри.

  Его брат возглавлял отряд. Бледное отрешенное лицо графа Фландрского, словно высеченное из мрамора, было лишено всякого выражения и казалось жуткой маской погребального саркофага. Прямой и неподвижный, он безмолвно сидел в седле, стиснув в руке поводья, как призрак из старых легенд.

  – Да что с тобой такое, брат? – Анри нагнал его и потряс за плечо.

  Темно-синие потухшие глаза обратились на него, и взгляд их был страшен – это был взгляд мертвеца. Анри невольно отшатнулся, но через миг вновь овладел собой.

  – Вижу, тебя взволновала гибель этого мальчугана. Полно, взгляни на это с другой стороны. Он всего лишь монах, и его жизнь должна была пройти в крепости в усмирении плоти и молитвах, а это разве жизнь? Что тебе до него? Верно, он выхаживал тебя, как нянька. Что говорить, мальчонку жаль, но...

  – Он не умер, – проговорил Бодуэн так тихо, что Анри почти не услышал, и его рука, держащая поводья, сжалась в кулак с такой силой, что кожные ремни заскрипели.

  – Ну, конечно, он был еще жив, когда мы уезжали, но уж поверь мне, с такой раной выжить невозможно. Впрочем, если бы я был убийцей, я стрелял бы точнее, прямо в сердце... Хорошо еще, что мальчик почти тотчас потерял сознание, едва только из него выдернули проклятую стрелу.

  Анри ехал плечом к плечу с братом, рассуждая больше сам с собой, чем с ним, и, когда рука Бодуэна стальной хваткой вцепилась в воротник его рубашки, от неожиданности чуть не слетел с седла.

  – Проклятье! Да что с тобой?!

  – Ты убил его! – прошипел Бодуэн, глядя в его лицо невидящими глазами. – Чертов убийца, долго ли еще ты будешь устилать мой путь трупами невинных?

  Анри дернулся, сдерживая забеспокоившегося коня, и попытался оттолкнуть брата.

  – Да ты совсем спятил, я вижу. Отпусти меня! – Бодуэн разжал пальцы, и Анри поспешно подался в сторону. – На кой мне сдался этот парнишка? Не скрою, его наглость меня бесила, но он не сделал ничего такого, чтобы убивать его выстрелом в спину. Он не предавал, не крал, не наушничал... – Он задумался, потом продолжал. – На твоем месте я искал бы человека, которому была выгодна смерть этого мальчика. Может быть, паренек знал что-то такое, чего ему не следовало знать? Или мог случайно проговориться о чем-то лишнем на исповеди? У кого был повод мстить ему или заткнуть ему рот, чтобы он не проболтался?

  Бодуэн замер, нахмурив брови, потом оглянулся и прошептал:

  – Ренье.

  – Что? – переспросил Анри, не расслышав.

  – Найди немедленно Ренье де Карэ, – бледнея от ярости, сказал Бодуэн. – Если он откажется явиться ко мне по-хорошему, пусть солдаты убьют его на месте за неповиновение.

  – Как пожелаешь. – Анри внимательно посмотрел на него, затем пожал плечами и поскакал вдоль растянувшейся колонны всадников. Спустя несколько минут он вернулся в сопровождении Ренье и двух солдат. Рыцарь, одетый в полный доспех, смело глядел на графа Фландрского из-под поднятого забрала увенчанного крестом шлема.

  – Монсеньор, вы хотели видеть меня?

  – Да, Ренье. Надеюсь, маленькое вчерашнее происшествие не слишком сильно испортило тебе настроение?

  Ренье прикусил губы, но растерялся лишь на миг.

  – Нисколько, ваша светлость. Я... был немного пьян, только и всего. Надеюсь, моя репутация не слишком пострадала в ваших глазах?

  – Твоя репутация? – Бодуэн холодно усмехнулся. – О нет. У меня сложилось определенное мнение о тебе, можешь не сомневаться, и каждым своим поступком ты только укрепляешь меня в нем. Скажи, что ты думаешь об убийстве юноши в Маргате сегодня утром? Кажется, это был тот самый мальчик, которого...

  – Да, монсеньор... – поспешно пробормотал Ренье, не давая графу закончить. – То есть, я хотел сказать, что не знаю ничего про этого мальчика, но...

  Бодуэн кивнул, словно задумавшись, затем указал на лук и колчан со стрелами, притороченный к седлу рыцаря.

  – Говорят, ты отменный стрелок, Ренье, и стрелы у тебя особенные... дай-ка взглянуть.

  В глазах рыцаря появилось затравленное выражение.

  – Я не убивал мальчишку! – закричал он, подавшись назад.

  – А я этого и не говорил, – спокойно заметил Бодуэн, протягивая руку. – Я лишь просил тебя показать мне твои стрелы.

  Ренье оглядел насмешливого графа Анри и бесстрастных солдат и, вытащив из колчана длинную стрелу, подал ее Бодуэну. Тот взял ее, покатал древко в пальцах и обратился к Ренье:

  – Удивительно. На мой взгляд, она тяжеловата. Но зато, должно быть, бьет без промаха, сильно и наверняка, правда? Наконечник стальной, такая стрела и броню может пробить, не говоря уж о тонкой рубашке из холстины... Скажи мне, Ренье, зачем тебе лук, ведь это не оружие рыцаря. Ты увлекаешься стрельбой, это всем известно. Многие видели, как ты тренировался в крепости вчера днем.

  – Проклятье! – Лицо Ренье исказилось. – Я не убивал его!

  – Хорошо, положим, так. Тогда покажи мне убийцу! – вдруг яростно вскричал граф. – Покажи мне, кто убил мальчика, воспользовавшись твоей стрелой! Если ты не скажешь правду, все узнают о том небольшом недоразумении, что случилось вчера вечером.

  В совершенном смятении и ужасе Ренье застыл в седле, а потом вдруг резко всадил шпоры в бока коня. Несчастное животное, испустив дикий вопль, взвилось на дыбы и рванулось с места, унося всадника прочь. Бодуэн резко взмахнул рукой, и оба солдата, быстро схватив луки, выпустили стрелы в спину беглецу. Одна из стрел с лязгом отскочила от стального наплечника, а другая вонзилась в заднюю ногу жеребца.

  – Удачный выстрел, – одобрил граф Фландрский, когда конь Ренье рухнул на землю, придавив собой всадника. Теперь доспехи только мешали рыцарю, он не мог подняться, как ни пытался. Солдаты бросились к нему, и он встретил их с кинжалами в руках.

  – Не подходите ко мне! – ревел он, размахивая мизерикордами с такой яростью, что они попятились. – Я не собираюсь сдаваться, мне не в чем сознаваться и не в чем раскаиваться!

  Бодуэн Фландрский подъехал к нему, сопровождаемый десятком рыцарей, и посмотрел равнодушным взглядом на распростертого на земле человека.

  – Тебе не в чем раскаиваться, вот как?

  – Что тебе в этом проклятом мальчишке, граф? Говорят, он спас тебе жизнь, сидел возле тебя как нянька ночи напролет! Да, мне тоже жаль, но он всего лишь монах, и случилось так, что он умер... Какая разница! Вспомни Задар, где ты и сам убил священника, вот этим самым мечом! Или тогда это было оправдано? Ты убил столько христиан, что мог бы утонуть в озере из их крови! Нам отпущены все грехи, а за твое золото грехи отпущены и твоим внукам и правнукам. Я тоже оплатил свое прощение...

  – Я убивал только тех, кто поднимал оружие против меня, – сказал Бодуэн, спешиваясь. – А ты застрелил невинного юношу, который за всю жизнь не обидел и ребенка! Более того, ты застрелил человека, спасшего меня от смерти, выходит, ты предал меня. Может быть, мне все-таки стоит рассказать всем, почему ты убил его? Вставай, отдай моим слугам свой меч и доспехи. Я буду судить тебя по справедливости, и молись, чтобы дело кончилось для тебя только разжалованием.

  Подбежавшие на подмогу десяток воинов набросились на отчаянно отбивающегося рыцаря и, заломив ему руки за спину, заставили подняться на ноги. Разоружив, они связали ему руки и под конвоем повели в конец колонны: путь до первой остановки ему предстояло проделать пешком.

  – Что ты намерен с ним сделать? – спросил Анри д"Эно, провожая взглядом ковыляющую в пыли грузную фигуру Ренье, все еще облаченную в доспехи, правда, без шлема и перчаток.

  – Что делают с предателями и убийцами?

  Анри пожал плечами.

  – Не стоит так сурово к нему относиться. Я начинаю думать, что у тебя личное предубеждение против него. Он рыцарь...

  – Пока еще, – ледяным тоном вставил Бодуэн.

  – Тебе известно, что в армии зреет недовольство, и если в ближайшее время мы не захватим Константинополь, нам придется умереть с голоду. Маркиз Монферратский говорит, что изгнанный наследник трона обещал заплатить нам золотом... но для этого необходимо вначале вернуть ему трон. Нам понадобятся воины, а ты хочешь расправиться с этим человеком ради мести!

  – Он предал меня, и предаст еще не раз, если я оставлю его безнаказанным.

  – Суд рыцарей не обвинит его.

  – Значит, это не рыцари, а подонки, ничуть не лучше его самого. Вспомни, какую клятву приносит рыцарь при посвящении: быть верным Богу и государю, хранить честь, защищать тех, кто не может защитить себя сам.

  Анри с сомнением покачал головой.

  – Эти люди видели слишком много крови. Они не осудят Ренье только потому, что убийство стало для них привычным делом. Хочешь мой совет? Убей его сам, если хочешь его смерти, или пошли в бой на верную погибель.

  Бодуэн пристально посмотрел на него, но ничего не ответил.

  Константинополь был осажден после праздника святого Иоанна Крестителя, когда венецианские корабли захватили гавань, а войско французов и германцев двинулось с суши на приступ. Боевые отряды рыцарей в полном вооружении наводили на греков ужас, но особенный страх вызывал предводитель французов, граф Бодуэн Фландрский – статный воин с красивым бесстрастным лицом и холодным взглядом пронзительно-синих глаз. Он всегда был впереди, словно искал смерти, но оставался невредимым в самой яростной схватке. Говорили, что он благороден и справедлив: в войске его уважали, хоть и побаивались, хорошо помня тот день, когда судом графа Фландрского рыцарь Ренье де Карэ был приговорен к разжалованию и отпеванию заживо. Когда привязанный к позорному столбу рыцарь, склонив голову, слушал приговор, Бодуэн равнодушно смотрел вдаль, казалось, вовсе не воспринимая происходящее; однако чуть позже, когда хор клириков затянул реквием, его лицо побледнело и напряглось. Закрыв глаза, граф одними губами повторял за певцами Requiem, requiem aeternam dona eis, Domini, и стоявший возле него Анри д"Эно заметил одинокую слезу, сбежавшую по его щеке. Застывший и отрешенный, Бодуэн молился за другую душу, давно ушедшую в вечность, но никто не знал, кого он оплакивал...

  Ренье де Карэ провел два дня под стражей, и граф Анри предложил ему выбор: остаться в войске простым солдатом или быть изгнанным без щита и оружия. Размышления Ренье были недолгими; он решил участвовать в битве вместе с французами, однако судьба не была к нему благосклонна, и в схватке у барбакана он был убит. Очевидцы утверждали, что он обратился в бегство, едва завидев врагов, да так неудачно, что наткнулся на мечи своих же товарищей. После боя граф Бодуэн лично наградил двоих отличившихся у барбакана солдат, выдав им по десять марок серебром; поговаривали, что это была заранее оговоренная плата за убийство предателя и дезертира. Впрочем, никто о смерти Ренье де Карэ особенно не сожалел, даже его бывшие оруженосцы и слуги. В ночь после штурма граф Фландрский долго беседовал с епископом Суассонским и до утра молился в своей палатке, отослав всех своих людей. С того дня он еще больше замкнулся в себе, но, казалось, обрел успокоение.

  Когда крестоносцы взяли город, на трон взошел законный император, но обещанного золота рыцари так и не получили. До осени новый император выжидал, оправдываясь необходимостью собрать налоги, а затем заявил, что не сумеет расплатиться с армией по уговору, и потребовал, чтобы рыцари продолжили свой поход в Сирию. Ответом ему были ярость и возмущение; завязалась новая война. Горел флот венецианцев, горел и город. Греки и французы истребляли друг друга, христианская кровь лилась рекой, немало пало в бою рыцарей и защитников Константинополя. Император константинопольский был низложен и убит, и на престол взошел очередной узурпатор. Весной предводители армии – старый венецианский дож Дандоло, маркиз Бонифаций Монферратский, граф Бодуэн Фландрский и граф Луи Блуаский приняли решение окончательно захватить город. Ожесточенный приступ длился три дня, а на четвертый, в понедельник за две недели до Пасхи, рыцари ворвались в Константинополь, грабя, сжигая, убивая и насилуя, и греки в ужасе спешили скрыться от их бесчинства.

  К вечеру, пробираясь по заваленным трупами улицам к центральной площади, граф Бодуэн Фландрский и д"Эно, посмотрев на свои забрызганные кровью руки и окровавленный, зазубренный от многочисленных ударов меч, сказал своему брату: "Я устал убивать, Анри. Никакое золото не искупит этих жертв. Если ад существует, нам предстоит гореть в нем вечно". Анри мрачно посмотрел на него, но ничего не сказал. Ехавший рядом епископ Нивелон Суассонский, в рваном плаще поверх поцарапанных и погнутых доспехов, покачал головой: "Мы сражаемся за правое дело, монсеньор. Отошлите посланника в Рим, и пусть папа рассудит нас. Я сам готов доставить послание. А убийство предателей... что ж, это угодно Господу".

  Легендарные богатства древнего города были разграблены, осквернены церкви и величественные дворцы, и знатные вожди рыцарей разделили несметные сокровища. На руинах сожженного и разоренного Константинополя по благословению епископов должна была возродиться новая империя, подвластная католическому Риму...

  В мае по решению совета знатных баронов и епископов Бодуэн, граф Фландрии и Эно, был избран императором Константинопольским. Так было положено начало объединению византийских земель под властью новой Латинской империи крестоносцев.

  Император делил земли между вассалами, подчиняя греков мечом и огнем, и римский понтифик благословил его власть. Отряды рыцарей захватывали города, занимали земли; знатные вельможи наперебой стремились завоевать доверие императора Бодуэна, чтобы получить владения побольше и побогаче. Борьба за власть породила недовольство, ненависть и предательство, и вскоре император выступил против бывшего соратника – маркиза Бонифация Монферратского. Лишь вмешательство баронов и епископов спасло их от роковой битвы, и маркиз признал власть императора, однако червоточина измены уже точила империю изнутри, а под внешней покорностью греков тлели искры неистребимой ярости. Рыцари гибли в сражениях, от жестокой болотной лихорадки, от рук убийц, подосланных завистниками. Почти два года император с верными ему вассалами пытался подавить мятежи, вспыхивавшие в городах, редко бывая в Константинополе; его жизнь и правление стали бесконечной битвой. Его лицо, опаленное солнцем, прорезали морщины, а в густых каштановых волосах засеребрилась седина. Из-за моря начали к тому времени прибывать новые отряды крестоносцев: те, кто в поисках славы пытались поначалу добраться до Сирии, те, кто зимовали в Италии, те, кто рассеялись по южной Франции, Италии, Германии.

  Супруга Бодуэна, графиня Мари, приехавшая в Марсель с отрядом верных людей, тоже переправилась через море, чтобы воссоединиться с мужем, но бог не был к ней благосклонен: сраженная лихорадкой, она мучилась два дня и скончалась, так и не сумев продолжить путешествие. Весть о ее смерти тяжким грузом обрушилась на императора: он рыдал, как ребенок, уткнувшись лицом в плечо графа Луи Блуаского; Анри д"Эно сидел рядом, обхватив руками голову и мрачно глядя на безутешного брата. Три дня Бодуэн напивался в своих покоях, не желая никого видеть, и слуги боялись, что император не доживет до конца недели. По прошествии трех дней, однако, он появился в дверях комнаты, в грязной, залитой вином рубашке, исхудавший, с налитыми кровью глазами и щетиной на впалых щеках, и приказал собрать баронов на совет. Спустя еще два дня он стал прежним императором, разве что еще более молчаливым.

  Еще полгода он носился по стране, не зная покоя, – полгода битв, пожаров, ярости, бессильного гнева, власти, отравленной предательством... Весной, перед Пасхой, боевые отряды рыцарей во главе с императором подступили к Андринополю, где укрепился король болгар Иоаннис, и осадили его. До середины пасхальной недели войско стояло под стенами города, готовясь принять бой. Луи, граф Блуаский, убеждал императора подождать подкреплений: разведчики доложили, что в городе никак не меньше двадцати тысяч воинов, тогда как у французов было лишь полсотни рыцарей и чуть больше двух тысяч воинов и оруженосцев. Бодуэн только усмехнулся. Его лицо было мрачным, глаза горели странным блеском. "Луи, – сказал он, – Господь посылает нам испытание. Мы не будем штурмовать город, но примем бой, если Иоаннис сам выступит против нас". На следующий день битва состоялась. Легко вооруженные всадники болгар выехали из ворот и помчались на боевые порядки рыцарей. Граф Луи, с копьем наперевес, ринулся им навстречу во главе своих воинов, а сразу за ними, в окружении верных рыцарей, в развевающемся белоснежном плаще скакал император Бодуэн, и лицо его пряталось под глухим забралом шлема. Лязг оружия, звон стрел, топот тысяч конских копыт, крики и стоны людей и лошадей сотрясали равнину, темная кровь ручьями заливала юную, едва пробивающуюся из земли траву. Слишком неравны были силы, но французы бились до конца. Когда болгарские воины окружили последнюю кучку окровавленных, едва держащихся на ногах рыцарей, император был среди этих последних выживших. Подняв меч, он попытался нанести удар ближайшему врагу, но не сумел: силы оставили его. Бодуэн покачнулся и упал на бездыханное тело графа Луи, убитого чуть раньше. Болгары тут же бросились на остальных французов и, сметя их, разоружили и связали по рукам и ногам. Смуглый широколицый солдат с черной бородой склонился над лежащим без сознания императором, улыбнулся и ловко стянул его запястья кожаным шнуром. Бодуэн вздрогнул, его синие глаза глянули на солдата из прорези шлема твердо и яростно.

  – Убей меня, – сказал он. – Мне была обещана смерть.

  Чернобородый солдат засмеялся, покачал головой и вздернул императора на ноги, отрывисто выкрикнув какую-то команду. Пленников перекинули через седла боевых коней, как мешки с мукой, и повезли в город, чтобы король Иоаннис решил их дальнейшую участь.

  Подмога опоздала всего на день: Анри д"Эно со своими воинами, прискакав под стены Андрианополя, нашел лишь усеянное трупами поле под небом, черным от воронья. Кое-кто выжил; солдаты выискивали раненых и уносили их в палатки, где молчаливые суровые госпитальеры пытались облегчить их страдания. Знатных рыцарей, погибших в бою, уложили в ряд, чтобы предать погребению, и не было равных им по доблести среди живых: граф Луи Блуаский, молодой Жан Фриэзский, Рено де Монмирай, брат графа Неверского, братья Эсташ и Жан де Эмон, Робер де Ронсуа, Этьен дю Перш, епископ Пьер Вифлеемский – лучшие воины, бесстрашные в бою и преданные своему императору, цвет французского рыцарства... Но напрасно граф Анри искал среди мертвых и раненых своего брата – Бодуэн сгинул без следа, и никто не ведал, что с ним сталось.