Текст книги "Рыцарь мертвого императора (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

   Жан улыбнулся.

   – Я так и не понял, понравилось тебе быть с той девушкой или нет.

   – Я и сам этого не понял. – Граф вздохнул. – Не скрою, это было действительно приятно, но я был слишком возбужден и зол тогда. Кроме того, меня смущал наблюдавший за нами Анри. В общем, я был немного разочарован, мне показалось, что это грязно и постыдно: неудивительно, что Анри так стремился скрыть свои похождения от отца. Тем не менее, порой я возвращался мыслями к той истории, чтобы возродить ощущения плоти...

   – Ты... ласкал сам себя? – спросил Жан, подняв брови.

   – Иногда. Мой отец готовил меня к тому, что однажды я стану сеньором Фландрии и должен буду продолжить наш род. Я надеялся, что мне не придется исполнять супружеский долг слишком часто, и втайне молил бога, чтобы Мари оказалась способной скоро зачать ребенка от моего семени. Разумеется, думать об этом было еще рано, ибо в ту пору она была семилетней малышкой.

   – Ты больше не искал женщин?

   – С того дня я начал по-другому смотреть на женщин. Мне не составило бы труда заполучить в свою постель даже дворянскую дочь, из тех семейств победнее, что принесли моему отцу вассальную присягу. Я умел нравиться женщинам, хотя сам не пойму, что именно их во мне привлекало.

   – Ты красив, – улыбнулся Жан. – Это было первое, что я подумал, увидев тебя.

   – Льстец. – Бодуэн засмеялся, привлек его к себе и поцеловал в щеку. – Но мне нравится, как ты это говоришь. Скажи еще раз.

   – Ты очень красив. У тебя удивительные глаза, я могу смотреть в них бесконечно... Я понял, что всю свою жизнь ждал твоего прихода.

   – Но я скоро покину тебя, Жан.

   – Я не хочу думать об этом. – Юноша положил ладонь на бедро графа и осторожно ощупал тугую повязку. – Ты еще слаб, чтобы уехать. Ты... не можешь оставить меня.

   – Мой ангел. – В голосе графа была печаль и бесконечная нежность. – Я так люблю тебя, но нам не суждено быть вместе. Судьба подарила нам лишь несколько коротких дней, давай будем жить ими сейчас, чтобы не забыть их до самой смерти...

   Жан почувствовал, как слезы подступают к его глазам.

   – Поцелуй меня, – прошептал он, зарываясь пальцами в густые волосы Бодуэна. Граф стиснул его в объятиях и начал целовать – страстно и глубоко, словно стремясь слиться с ним в единое существо. Жан с трепетом отдавался его ласкам, но его тело жаждало большего, в чем он боялся признаться себе самому.

   – Ты мог бы научить меня еще многому, правда? – спросил он, глядя в глубокую синеву глаз Бодуэна. – Я хочу узнать все.

   – Нет, мой мальчик. Я не имею права... Я не готов к этому.

   – Из-за меня? Ты думаешь, что растлеваешь меня?

   – Нет. – Граф покачал головой и закрыл глаза. – Я не могу.

   Жан прижался щекой к его груди.

   – Прости меня. Ты ранен и устал, и как я мог забыть об этом? Тебе нужно поспать.

   Граф улыбнулся.

   – Побудь со мной еще немного... вот так. Всего несколько дней назад я мог бы заниматься с тобой любовью ночь напролет, но теперь я чувствую страшную слабость. Когда искусство твоих братьев вылечит меня, я обещаю исполнить твое желание и научить тебя, какими способами один мужчина может доставить другому наслаждение. Твое тело будит во мне такие желания, что я стыжусь сознаться тебе в этом. Так мучительно и так сладостно чувствовать тебя рядом...

   Какое-то время они лежали, обнявшись, пока Жан по ровному дыханию графа не догадался, что тот заснул. Осторожно, стараясь не разбудить его, Жан провел пальцами по его щеке, коснулся густых темных волос. Этот человек ворвался в его жизнь, ослепив и ранив его душу, заставив испытать неведомые прежде муки и восторг. Он готов был вновь и вновь целовать эти губы, смотреть в эти фиалковые глаза, полускрытые длинными ресницами, повторять это имя...

   Что будет со мной, когда он уедет, в смятении спросил себя Жан, и взгляд его остановился на простом деревянном распятии на стене. Бог не ответил ему. Что ж, Он никогда не отвечает грешникам. Тихонько выбравшись из постели, юноша сел к столу и открыл молитвенник. Слова расплывались перед его глазами, превращаясь в бессмысленную путаницу букв. Он не мог молиться, не мог думать ни о чем. Задув свечу, он оделся, плотнее укутал графа одеялом, чтобы защитить его от ночной прохлады, поцеловал в лоб и уселся на табурет у кровати, глядя на мирно спящего Бодуэна, пока самого его не сморила дремота.

   Разбудил его топот ног по лестнице и громкие голоса. Еще не открыв глаза, он услышал слова:

   – ...так-то этот ленивый щенок заботится о высокородном сеньоре!

   Он помотал головой, прогоняя остатки сна, протер глаза и увидел возвышающегося над ним графа Анри д"Эно.

   – Проклятье, он тут спит, а между тем моему брату не помешал бы завтрак! Ступай на кухню, да поживее, не то я поучу тебя расторопности!

   – Спокойнее, Анри, – раздался голос Бодуэна. – Ты не в своем праве здесь, а этот юноша – дворянин по рождению, а не твой холоп.

   – Можно подумать, он тебе родным стал, – проворчал Анри, усаживаясь на скрипнувший под его весом табурет и положив на стол огромный меч. – Его дело – ходить за тобой, а не спать, иначе он не был бы тут.

   – Вам действительно не мешало бы позавтракать, ваша светлость, – поспешно обратился Жан к Бодуэну. Их взгляды встретились, и граф улыбнулся краешком губ. – Как вы себя чувствуете?

   Бодуэн взял его руку и на несколько мгновений удержал в своей.

   – Мне немного лучше, Жан. Я не могу приказать тебе остаться со мной, поэтому можешь послать кого-нибудь из братьев, чтобы принесли нам с Анри перекусить.

   – Я... скоро вернусь, – пробормотал юноша и быстро вышел, провожаемый насмешливым взглядом графа Анри.

   Уже спускаясь по лестнице, он расслышал замечание брата Бодуэна:

   – Ты прямо героем стал для этого мальчишки! Он смотрит на тебя, точь-в-точь как ты сам смотрел на дядюшку Ричарда когда-то...

   Ответа Бодуэна Жан не расслышал. Анри доводил его до бешенства. Угрозы этого заносчивого солдафона не могли напугать его, но Жан боялся, что он увезет Бодуэна силой, если тот не согласится ехать добровольно в ближайшие день-два.

   Солнце уже поднялось довольно высоко, но не успело накалить землю. Влажные после ночного дождя камни струились легким парком, пахло жасмином и сыростью. Жан посмотрел в чистое лазурное небо, глубоко вздохнул и улыбнулся, сам не зная чему.

   Сбегав на кухню, он распорядился насчет завтрака для графа и его брата, затем пошел к себе, переоделся в чистую рясу и отправился в собор. Народу во дворе прибавилось – легко раненые и идущие на поправку солдаты и рыцари гуляли теперь по крепости, оглядываясь и ища, чем бы развлечься. Возле приземистого келейного корпуса человек десять состязались в стрельбе по мишеням из боевых луков, азартно споря и делая ставки, а заднего двора доносился перезвон мечей и громкий смех.

   Скоро все эти люди покинут Маргат, крепость вновь вернется к прежней размеренной жизни, и только рыцари ордена будут тренироваться на этих площадках, оттачивая свое мастерство, которое, даст Бог, лишь однажды или дважды пригодится в настоящем бою...

   В прохладном сумраке собора царила тишина. Запах ладана и свечной копоти витал под высокими сводами, и двое послушников убирали оплывшие огарки перед большим распятием.

   – Отец Гийом, – негромко позвал Жан, приблизившись к алтарю. Пожилой монах вышел ему навстречу, ласково улыбаясь.

   – Жан, дитя мое, ты пришел помолиться? – Добрые карие глаза отца Гийома, окруженные сетью морщинок, казалось, могли понять и простить любой грех.

   – Я хочу исповедаться, отец.

   Монах, казалось, не удивился, только серьезно кивнул.

  – Что ж, пойдем.

   Они вошли в исповедальню, и Жан уселся на скамью, стиснув руки на коленях. Он не знал, с чего начать. Его охватило смятение и ужас.

   – Я согрешил, – пробормотал он сквозь зубы, и у него перехватило дыхание. Он понял, что не сможет продолжать.

   – В чем же твой грех, сын мой?

   – Я... уступил желанию плоти.

   – Ты был с женщиной?

   – Нет, отче.

   Отец Гийом помолчал, словно ожидая продолжения, но Жан ничего больше не сказал.

   – Плоть соблазняет всех нас, сын мой. Ее искушение велико, и немногие в силах противостоять ему. Господь прощает этот грех, ибо человек слаб и греховен по природе своей. Ты должен молиться сегодня до вечера здесь, в соборе, а затем искупить грех добрым делом... Я слышал, ты хорошо заботишься о раненом монсеньоре Бодуэне. Пусть это будет твоей епитимьей. Ты хочешь покаяться еще в чем-то?

   Жан заколебался. Его переполняла непонятная радость, мир казался необычайно прекрасным, чистым и огромным, и кровь закипала при одной мысли о предстоящей встрече с человеком, ставшим для него вдруг самым важным в жизни. Он мог бы сказать отцу Гийому, что готов кричать от счастья, от недостойного пьянящего восторга, который зовется любовью. Что, интересно, вообразил себе старый монах, когда говорил о грехе плоти? Разве может быть греховно такое чувство?

   – Нет, отче, мне не в чем больше каяться.

   – Я рад это слышать, дитя мое. Молись, и твои прегрешения будут прощены. Благослови тебя Бог.

   После этого Жан долго стоял на коленях у распятия, вглядываясь в суровое лицо Спасителя – изможденное лицо с горестно воздетыми бровями и плотно сжатыми губами. "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое..." – шептал Жан, впиваясь ногтями в ладони. Он вновь и вновь повторял молитву, пока не утратил смысл произносимых слов, ритм которых все глубже погружал его в собственные мысли. Он думал о графе, о его сильных и таких нежных руках, о тепле его могучего стройного тела, о его удивительных сапфировых глазах.

  "...Да будет воля Твоя на земле, как на небе...".

  Бодуэн, моя любовь, моя жизнь, как я хочу снова увидеть тебя, коснуться твоей руки, поцеловать твои губы...

  "...И прости нам грехи наши, как мы прощаем должникам нашим..."

  Как ты там сейчас? С тобой Анри и твои бароны, каждый из которых, вероятно, немногим менее знатен, чем король, и ты приказываешь им, а они слушаются тебя... Они пойдут за тобой в битву, как твои вассалы, не потому что действительно тебя любят, а ради золота, которое ты им даешь и обещаешь. Если бы ты только взял меня с собой, я умер бы за тебя, только из любви к тебе, мой прекрасный господин...

  "Аминь".

  Он молился долго, пока не замерз, и все тело не заболело, но в его душу так и не снизошел смиренный покой, как обыкновенно бывало после молитвы. Измученный, он отправился в трапезную и позволил себе постный суп с морковью и печеного окуня. Есть совершенно не хотелось. После обеда он разыскал сира де Режинака, чтобы поговорить с ним. Тот сидел на заднем дворе прямо на земле и полировал меч куском грубой кожи.

  – Что ты хочешь знать, юноша? – спросил рыцарь, когда Жан сказал, что собирается узнать побольше о рыцарях-госпитальерах.

  – Это правда, что рыцарем ордена может стать любой дворянин? – спросил юноша, присев возле него на корточки.

  – Тот, кто имеет призвание. Мы не можем иметь семью и заводить детей, не должны владеть имуществом и обязаны служить святой церкви.

  – Но вы можете жить в миру?

  Де Режинак усмехнулся.

  – Как мы будем жить в миру, не имея мирского имущества?

  – Я думаю, если бы вы присоединились к войску баронов... – начал Жан, подняв брови, но рыцарь снова рассмеялся.

  – Тебе захотелось приключений, сынок? Война не место для романтичных юнцов вроде тебя. Особенно эта война.

  – Ты хочешь сказать...

  – Я хочу сказать, что не поведу свой отряд за армией графа Бодуэна Фландрского и его баронов, вот так-то. Мне не по душе, когда христиане убивают христиан.

  – Я слышал, что греки – схизматики, они не признают Папу и не чтят римский закон...

  – Это не мешает им быть христианами, – пожал плечами сир де Режинак. – Думаешь, я не понимаю, зачем армия французов и венецианцев рвется в Константинополь? Уж не затем, чтобы установить там мир и истинную веру. Им нужно золото, сынок, потому что этот город известен своими богатствами и чудесами.

  – Я хочу стать рыцарем. – Щеки Жана вспыхнули. – Мне не нужны богатства, я просто хочу быть сильным и храбрым, совершать подвиги и побывать в настоящем сражении.

  – А ты умеешь обращаться с оружием?

  – С кинжалами немного. – Жан покраснел еще больше. – Копье могу удержать...

  Сир де Режинак покачал седоватой головой и строго посмотрел на юношу.

  – Я могу взять тебя в отряд, но тебе придется долго учиться, прежде чем ты созреешь для битвы. Что же касается твоего желания отправиться с баронами в Константинополь, я его не одобряю, и моего согласия ты не получишь.

  – Простите меня, – сказал Жан, вставая. – Я госпитальер, а не убийца.

  Рыцарь внимательно посмотрел на него, затем кивнул.

  – Ты славный парень. Не знаю, что на тебя накатило, но поверь мне, здесь тебе будет спокойнее, чем где-нибудь еще. Послушайся моего совета, отправляйся-ка к себе, отдохни до вечерни. У тебя нездоровый вид, вон как глаза блестят. Я буду учить тебя боевым приемам, если захочешь, а пока ступай и занимайся тем, к чему привык.

  Жан едва дождался окончания службы. Ворвавшись на кухню, он велел собрать ужин для графа Бодуэна в большую корзину и попросил бутылку лучшего вина, чтобы подкрепить силы раненого. Он так спешил, что, выйдя во двор, едва не сбил с ног шедшего в трапезную Бенедикта.

  – Осторожнее, дурень, – проворчал тот, отступив на шаг и презрительно разглядывая Жана. – Нет, я погляжу, ты все-таки блаженный – тащишь своему графу ужин, будто на это нет послушников. Говорят, ему весь день покоя не давали знатные сеньоры, приехавшие вчера, так что корми его получше.

  – Обойдусь без твоих советов, – огрызнулся Жан.

  – Ты б ему еще девку нашел погорячее. – Бенедикт сделал рукой неприличный жест и глупо заржал. – Он бы враз на ноги поднялся...

  – Я непременно передам ему твой совет. – Жан оттер его с дороги плечом и зашагал прочь.

  – Ну ты чего? – обиженно буркнул Бенедикт ему в спину. – Я просто пошутил. Вот уж действительно дурачок...

  Жан тут же забыл о нем. Миновав лазарет, он, уже не сдерживая нетерпения, буквально взлетел по лестнице и ворвался в комнату графа.

  – Что...

  Бодуэн полулежал на постели, откинувшись спиной на подушку, и его ясные глаза устремились на юношу, едва он появился на пороге. У стола сидели граф Анри д"Эно, граф де Сен-Поль и еще один человек средних лет в одежде клирика. Двое рыцарей, одетых победнее, стояли рядом.

  – Господа, я устал, – объявил Бодуэн тоном, не допускающим возражений. – Можно без конца спорить о том, как лучше поступить, но боюсь, маркиз Монферратский и старик-венецианец не согласятся сопровождать нас, пока не получат денег... А теперь оставьте меня.

  Бароны удалились молча, и даже граф Анри, против обыкновения, не отпустил в адрес Жана очередного колкого замечания.

  Едва их шаги затихли внизу, Жан поставил на стол корзину и бросился к графу. С улыбкой коснувшись пальцами его щеки, Бодуэн подался ему навстречу и приник к его полуоткрытым губам долгим поцелуем.

  – Боже, как я скучал! – выдохнул он, пожирая юношу восторженным взглядом. – Где ты был?

  – А я-то думал, у тебя не было времени вспомнить обо мне, – упрекнул Жан. – В основном, я молился в соборе и прочитал "Отче наш", наверное, полторы сотни раз.

  Бодуэн рассмеялся и легонько толкнул его в плечо.

  – Такая набожность опасна для здоровья, – пошутил он.

  – Ничего, я привык. – Жан тоже засмеялся и вернул ему толчок. – Считай, я молился за нас обоих.

  Вернувшись к столу, он вытащил кусок запеченной с пряностями баранины, пироги, сыр, свежее масло, откупорил бутылку и плеснул в жестяной кубок немного вина. Граф молча наблюдал за ним.

  – Вот, поешь и выпей. – Жан сел на табурет и протянул Бодуэну миску с едой и вино.

  – Знаешь, родная мать не заботилась обо мне больше, чем ты, – пошутил граф, принимаясь за еду.

  – Она осталась во Франции?

  – Навсегда. – На лицо графа набежала тень. – Она умерла, когда мне было чуть больше двадцати, и в тот же год умер отец...

  – Прости.

  – Ничего. Поешь со мной, Жан.

  Отрезав кусочек сыра, Жан принялся рассеянно жевать его, потом пересел на край постели. Граф протянул ему кубок.

  – Налей себе вина.

  – Я не пью вина.

  – Вот как? Чего ты еще не делаешь?

  Жан потянулся к бутылке, наполнил кубок и отпил небольшой глоток. Вино было терпким, и юноша почти сразу почувствовал приятное тепло. Он снова отхлебнул, потом протянул кубок Бодуэну. Они пили по очереди, пока не осушили кубок до дна. Граф отставил на стол пустую миску, затем вдруг с силой схватил Жана за запястья и рванул к себе. Задохнувшись от внезапно пробудившейся страсти, юноша упал на него сверху.

  – Что ты делаешь? – прошептал он, пытаясь ослабить хватку держащих его рук. Бодуэн встряхнул его, не давая освободиться. Какое-то время они молча боролись на постели, потом граф крепко стиснул его в объятиях и стал целовать, учащенно дыша. Жан вырвался, приподнялся над ним, опираясь на руки, и снова опустился; его руки заскользили по телу графа, забираясь под рубашку, гладя твердый живот, опускаясь ниже... Бодуэн застонал, прижимая его к себе, потом рывком перевернул его на спину и, сам оказавшись сверху, нетерпеливо дернул вверх подол его рясы. Жан ощущал быстрые прикосновения его пальцев. Граф быстро сорвал с себя рубашку. Его обнаженное тело в свете свечей казалось отлитым из бронзы. Жан стал ласкать его грудь, живот и бедра.

  – Нет, – жарко выдохнул Бодуэн, приподнявшись над ним. – Встань на колени.

  – Но...

  Схватив его за плечи, граф резко развернул его и заставил опуститься на четвереньки, а потом принялся ласкать сзади, прижимаясь всем телом к его спине. Жан чувствовал его руки на своих бедрах. Он не знал, что будет дальше, но уже почти не мог сдерживаться. Внезапно граф сжал его крепче, и юношу пронзила боль. Он вскрикнул, задыхаясь, и понял, что граф вошел в него сзади. Его вскрик перешел в тихий стон. Бодуэн задвигался, вначале медленно, затем понемногу ускоряясь. Жан чувствовал в себе его удары, как упоительно сладостные ритмичные волны; боль почти ушла, уступая место наслаждению. Тяжело дыша, граф продолжал – все быстрее, все с большей силой и страстью. Отыскав рукой мужскую плоть Жана, он ласкал ее пальцами в такт своим движениям. Жан почувствовал, что вот-вот взорвется, без остатка отдаваясь неистовым ласкам Бодуэна. Вдруг граф замер, и юноша ощутил, как изверглось в нем его семя. В тот же миг он кончил сам, охваченный жарким, ослепительным восторгом. Задыхающийся, обессиленный и упоенный, он упал на постель, вздрагивая всем телом.

  Бодуэн застонал, лег возле Жана и принялся слизывать с его живота и бедер горячий сок любви, и юноша зарывался пальцами в его густые волнистые волосы.

  Потом они молча лежали рядом, обнявшись.

  – Тебе понравилось? – спросил наконец граф. Вместо ответа Жан поцеловал его в губы.

  – Ты мой ангел, – прошептал Бодуэн. – Мне кажется, само небо послало тебя для моего спасения, а я... Прости меня, Жан.

   – Ты все еще хочешь быть со мной? – спросил Жан помолчав. – Скажи, я что-то для тебя значу?

   – О Боже... – Граф прижал его голову к своей груди. – Как ты мог подумать... Я не посмел бы использовать тебя, играя на твоих чувствах, если бы это было лишь желание плоти. Я умею сдерживать похоть, к тому же обычно желания такого рода мало меня заботят. Меня окружают мужчины, многие из них молоды и красивы, но я и не подумал бы заниматься с ними любовью.

   – А женщины? – осторожно поинтересовался Жан.

  – Мне нравится делать это с женщинами, но... Понимаешь, это совсем иначе. Дома меня ждет Мари. Говорят, она родила мне дочь. Она писала мне, что скучает и непременно приедет, как только сможет.

  – Тебе ее не хватает?

  Бодуэн пожал плечами.

  – Война – не женское дело. Разумеется, я привязан к Мари, но не готов видеть ее здесь. Она храбрая малютка, очень ласковая, проворная и с веселым нравом. Ей столько пришлось пережить в последние годы, когда после смерти ее брата...

  – Которого? Того самого Анри, который над тобой посмеялся?

  – Анри умер в Иерусалиме, добившись почестей и золота, но не оставив наследника. Сейчас я говорил не о нем, а о юном Тибо. Он был чуть старше тебя, когда странная хворь унесла его в могилу – пылкого, мечтательного, полного надежд, которым никогда не суждено было сбыться... Я видел его смерть. Мари, казалось, постарела на десять лет, и я как мог пытался ее утешить. Мне кажется, я был виновен в том, что он умер.

  – Ты хочешь сказать... – глаза Жана медленно расширились.

  – Нет, я не убивал его. Но я знал кое-что... о нем и Мари, и втайне просил Бога, чтобы они виделись пореже.

  – Расскажи, – попросил Жан.

  – Мы с Мари были помолвлены еще детьми. Мой отец имел виды на часть земель Шампани и приложил немало усилий, чтобы породниться с семейством Мари и Тибо. Мы частенько гостили в их замке, но мне были неинтересны их детские игры, пока однажды я не обнаружил, что моя невеста неожиданным образом повзрослела: полгода назад я прощался с нескладной девчонкой, а вернувшись, встретил юную, едва расцветшую девушку. С удивлением я понял, что Мари уже не прежний ребенок. Под ее платьем, совсем как у взрослой дамы, обозначились маленькие наливающиеся груди, в глазах засиял теплый свет пробуждающейся женственности, а движения приобрели плавную грацию и изысканность. Я был смущен и растерян, и отчего-то избегал оставаться с ней наедине, еще не вполне принимая мысль, что она созрела для брачного ложа. Зато Тибо постоянно крутился возле нее, оттачивая на ней светские манеры будущего рыцаря. Меня разбирал смех, когда он пытался читать ей канцоны собственного сочинения – они были поистине ужасны, но он неутомимо сочинял их каждый день. "Вот поучись-ка у малыша Тибо, – говаривал мой отец, – уж он-то будет настоящим рыцарем, не то что ты". Как-то раз, направляясь ночевать в отведенную мне комнату, я услышал в нижней галерее смех и возню. "Прекрати! – Я узнал голос Мари, и невольно задержался. – Тибо, хватит!" – "Но я же ничего такого не делаю". Мальчишка говорил быстрым шепотом, и я почти не слышал слов. Прокравшись к лестнице, я осторожно перегнулся через перила и посмотрел вниз. Полотна лунного света на полу и стенах галереи прорезали черные тени колонн аркады, и в первый момент я ничего не смог разглядеть, но затем две фигуры выступили из черноты совсем неподалеку от меня. Тибо прижимал сестру к стене всем телом, а его руки тискали ее грудь. Потом он припал губами к ее губам, и я услышал влажный звук поцелуя. "Тибо... Что ты делаешь?" – "Подожди, я сделаю еще и не то", – пообещал он, задирая ей юбку. Этого я стерпеть уже не мог. Затопав по лестнице как можно громче, я направился вниз. Ахнув, Мари вырвалась из объятий брата и бросилась прочь, на ходу пытаясь натянуть на плечи платье. Тибо остался в галерее, картинно прислонившись к стене. Увидев меня, он приветливо улыбнулся, словно не замечая моей ярости. Я мог бы поклясться, что штаны у мерзавца здорово топорщились, но он и в ус не дул. "Отличная ночь, Бодуэн, – сказал он. – Я как раз сочинял канцону для Мари, чтобы спеть ей завтра. Кстати, ты так нелюбезен с ней, она просто не знает, что и думать... Хочешь, я подарю тебе пару своих куплетов, чтобы ты не казался ей таким букой?" Он прищурил глаза и начал декламировать, закатив глаза: "Ты лунный свет, ласкающий цветы, ты легкий сон, слетающий с небес..." Не дослушав, я ушел, едва поборов искушение залепить ему затрещину. Весь следующий день я провел в обществе Мари, а к вечеру заявил отцу, что хотел бы ускорить нашу свадьбу. Перед тем мне нужно было съездить в Труа, к королю, чтобы уладить кое-какие дела. Это заняло времени больше, чем я ожидал, но через год я стал супругом Мари.

  – Тибо... он спал с ней? – спросил Жан.

  Бодуэн засмеялся, но смех его был печален.

  – Я взял ее девственницей, но... Знаешь ли ты, как обставляют свадьбы знатных рыцарей?

  Жан отрицательно помотал головой.

  – Я тоже не знал. Отец предупреждал меня, чтобы я не оробел и не растерял пыл в самый нужный момент, но я все равно оказался не готов к тому, что случилось. Прямо из-за пиршественного стола нас с Мари повели в спальню. Вся родня, епископ, повитухи и лекари, оруженосцы и дамы сопровождали нас, а потом помогли раздеться и уложили на брачное ложе. Слуги ушли, но человек с десяток остались в спальне, лишь почтительно отступив за полог, пока я пытался заставить свое тело подчиняться требованиям брака. Мари лежала передо мной, робко сдвинув колени и прикрыв руками грудь, пока я, наконец, не решился. Неловко опустившись на нее, я заключил ее в объятия и коленом раздвинул ее ноги. Какое-то время я привыкал к теплу ее маленького юного тела, а она испуганно напряглась подо мной, не издавая ни звука. Я быстро поцеловал ее в краешек рта, потерся животом о ее живот и почувствовал, что смогу исполнить то, что должен. Когда я овладел ею, она вскрикнула, но тут же прикусила губу и крепко обвила ногами мою спину. Мы неуклюже возились на ложе, и я слышал похотливое сопение за пологом кровати. Это было ужасно... В какой-то момент я подумал, что не смогу завершить начатое. Мари молчала, но из ее больших темных глаз катились слезы. Ее молчание пугало меня еще больше. Хрипло зарычав сквозь стиснутые зубы, я задвигался быстрее, стараясь не обращать внимания ни на что, кроме собственных ощущений, и все-таки сумел оросить семенем ее лоно. Я не спешил покидать Мари. Еще немного подвигав бедрами, я обнял ее, заслоняя от любопытствующих взглядов, ощущая горячую влагу на своих бедрах, а потом осторожно стер пальцем слезы с ее нежных щек. Она прильнула ко мне и закрыла глаза. Все было кончено, но я понял, что это не доставило ей удовольствия, и мысленно обещал в будущем утешить ее. Выскользнув из нее, я поспешно потянулся за покрывалом, но тут заметил кровь. Охваченный смятением, я сел и повернулся к Мари, бормоча какие-то глупые слова раскаяния, а кто-то из мужчин, выйдя из-за полога, поздравлял меня, хлопая по плечу, и комната сразу наполнилась людьми, говорившими одновременно... Меня душил стыд, и одному Богу ведомо, что пережила бедняжка Мари.

  – Я больше не смог бы взойти с ней на ложе, – подумав, сказал Жан.

  – Больше всего на свете мне хотелось остаться с ней наедине, сказать, как я люблю ее и попросить прощения за все, что случилось. Но это обычай, Жан, и отец сказал, что всякому знатному человеку приходится пережить такое. Потом мы делили ложе с Мари еще много раз, и я научил ее получать наслаждение от соития с мужчиной. Однажды я все-таки спросил у нее, что было между ней и ее братом. "Тибо хотел меня, – просто ответила она. – Но я ему не позволяла. Иногда мы целовались, он ласкал мою грудь, раздевал меня и щекотал пальцами там, внизу." – "А ты?" – "Я играла с ним, но меня это пугало. Он... просил меня делать разные вещи, я отказывалась, и он собственными руками доводил себя до исступления." Я ненавидел Тибо. Мне казалось, что он отнял у меня мою Мари, хотя и не лишал ее девственности. Наглый щенок продолжал с насмешкой смотреть на меня, встречаясь со мной в галереях замка или за столом, и моя ярость была вдвойне сильнее оттого, что Тибо едва вышел из возраста пажа, а я был взрослым мужчиной. Я увез Мари в Брюгге, но он несколько раз наведывался к нам в гости. У нас не было детей; мы редко спали вместе, к тому же я должен был служить при королевском дворе, и я никак не мог отделаться от чувства тревоги, когда уезжал из дому. Не то чтобы я сомневался в верности Мари, но хотел бы держать ее как можно дальше от ее брата. В последний раз он приехал уже с мечом и объявил, что намерен жениться на дочери графа Наварры. Он вырос, раздался в плечах и стал довольно красивым, отчего моя ревность вспыхнула с невиданной силой. Ну а потом... Его кузен Луи заронил в его голову мечту о походе в Святую землю, и он, по своему обыкновению, с жаром подхватил эту идею. Вдвоем им удалось уговорить немало рыцарей, а уж их вассалы были просто обязаны последовать за ними, куда бы они ни отправились. Я вначале посмеялся над ними, но приготовления к походу развернулись нешуточные. Кроме того, вскоре умер английский король Ричард, а поскольку я был его приверженцем, то боялся, что теперь король Франции не пощадит бывших сторонников своего врага. Я решил присоединиться к Тибо и Луи, потому что к тому времени они собрали армию, ставшую реальной силой, с которой нельзя было не считаться даже королю Филиппу. Нас поддерживал сам папа, так что в определенном смысле я был защищен от мести сюзерена. Мы направили послов в Венецию, Пизу и Геную, чтобы получить корабли, а сами занялись сбором средств для предстоящего паломничества.

  – Я слышал, что графы Франции богаты, – сказал Жан.

  – О да. Тибо, ставший полноправным сеньором Шампани после смерти своего отца, унаследовал титул, земли и приличное состояние. Его вассалы обожали его, да и трудно было не поддаться его обаянию, которое он прямо-таки излучал при каждом своем появлении. Наверное, дело тут было не в богатстве, как я полагал из зависти. Тибо был утонченным и любезным юношей, отличным рыцарем, верным другом... и несмотря на все это, я не мог отделаться от неприязни к нему. Я видел, что он искренен во всех своих поступках, щедр и безупречен, и я знал, что он горячо любит свою жену, красавицу Бланш. Не прошло и года после их свадьбы, как у нее родилась дочь, которую назвали Мари. Моя жена тоже возилась с малюткой, и часто я слышал от нее упреки, что до сих пор мы не обзавелись собственным ребенком. А я... я был так зол и так завидовал счастью Тибо, что готов был поклониться дьяволу, чтобы отомстить этому молокососу за свои былые обиды. Спустя немного времени, Бланш вновь забеременела. Тибо не отходил от нее ни на шаг, и я понимал, как было глупо ревновать к нему Мари. Он относился ко мне как к лучшему другу, как к старшему брату, а я не мог ответить ему той же любовью. Я хотел поскорее завести наследника, потому что думал, что именно это может успокоить меня. Весна в тот год выдалась ненастной, дороги развезло, ветер гулял в пустых полях, срывал черепицу с крыш крестьянских домиков, выл в галереях замка. Мы с Мари ездили в Труа и в Суассон, поклониться святым мощам, чтобы зачать ребенка. Я уже почти не верил, что это поможет... Между тем Тибо захворал: его пожирала лихорадка, и всего за несколько дней он ослаб так, что не мог встать с постели. Я видел в этом промысел Божий, и несмотря на внешнее участие, втайне считал, что Тибо получает по заслугам. Бланш, которая была уже на сносях, и моя Мари не отходили от него ни на шаг. К тому времени, когда вернулись посланцы из Венеции, Тибо уже составил завещание и исповедался, догадываясь, что ему недолго осталось жить. Действительно, он скончался через несколько дней, в самом конце весны. Я помню открытый гроб, усыпанный живыми цветами, в донжоне замка в Труа, его бледное лицо, невыразимо прекрасное в посмертной безмятежности, рыдающую Бланш в белом платье и накидке, посеревшую и осунувшуюся Мари, скорбный строй рыцарей и плывущий над городом перезвон колоколов... Все случилось так быстро.