Текст книги "Рыцарь мертвого императора (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Рыцарь мертвого императора

   – Едут!

   В крепостные ворота въезжали груженые повозки, запряженные мулами, в сопровождении отряда всадников в белых плащах поверх легких доспехов. Деревянные колеса загрохотали по мощеному двору, будя в высоких стенах замка шумную дробь эха, в котором угадывались и другие звуки – голоса монахов, топот ног, стоны раненых и лязг оружия.

   – Скорее! – закричал выбежавший из донжона воин в кольчуге поверх коричневой домотканой рубахи. – Сюда, братья!

   Жан, отложив молитвенник и подобрав подол мешковатой рясы, бросился вниз по лестнице, мысленно кляня мастера Гийома. Как всегда – только соберешься передохнуть, как тут же найдется новое дело: эй, мальчик, натаскай воды, эй, мальчик, постирай холстину, эй, мальчик... Вот и теперь то же: все сюда! Что ж, война есть война, подумал Жан, по пути разглядывая из окна галереи обоз с ранеными. Хорошо еще, что ему не приходится ездить в рейды с отрядом сира де Режинака ...

   Выскочив во двор, он присоединился к остальным братьям, деловито суетившимся вокруг повозок. Госпитальеры осматривали лежащих в них людей, выгружали трупы, а живых бережно клали на холщовые носилки, чтобы немедленно унести в лазарет.

   – Эй, мальчик, – окликнул мастер Гийом, и Жан привычно повернулся, однако рыцарь обращался не к нему, а к долговязому Бенедикту, стоявшему посреди двора с опущенными длинными руками. Сутулый и нескладный, Бенедикт, тем не менее, отличался недюжинной силой. Увидев, что старший рыцарь зовет его, он заспешил к нему, поднял с повозки грузное тело солдата и помог уложить его на ожидавшие носилки.

   Жан тоже помогал чем мог. Он до сих пор еще не мог привыкнуть к виду окровавленных тел, с отрубленными руками и ногами, со страшными ранами, порой уже начинающими загнивать, к тучам жирных мух, кружащих над смердящими трупами и еще живыми людьми. Его тошнило от запахов нечистот и крови, но он боролся с собственной слабостью, поминутно напоминая себе, что именно в служении и есть высшее предназначение богобоязненного человека. Что еще может выпасть на долю седьмого сына обедневшего дворянина, кроме презрения и никчемной жизни в качестве оруженосца какого-нибудь мелкопоместного баронишки? Жан полагал, что он сделал разумный выбор, подавшись в иоанниты. Здесь, в чужой стране, под вечно палящим солнцем, пролегали дороги героев. Их отряды шли мимо крепости днем и ночью – рыцари в доспехах на породистых скакунах, отряды латников, оруженосцев, герольдов и знаменосцев. Все они стремились на юг, в Константинополь, и многие из них снова возвращались – в таких вот обозах, захваченные врасплох отрядами местных мятежных конников, мертвые или умирающие.

   – Жан, мальчик мой, – пропыхтел брат Жорес, обратившись к нему. – Помоги-ка мне с этим парнем.

   Подойдя ближе, Жан увидел лежащего в повозке рыцаря в богатых, но разбитых доспехах. Брат Жорес, плотный и краснолицый, безуспешно пытался стащить с него шлем.

   – Вот дьявол, – тихо выругался монах. – Потянешь сильнее – так и голову недолго оторвать, а я даже не знаю, жив ли он.

   Застежки шлема были знакомы Жану еще с детства, когда он помогал старшим братьям готовиться к поединкам. Легко отстегнув железные планки, он бережно снял с головы рыцаря шлем. Раненый был еще молод, на вид лет тридцати, с мужественным, гладко выбритым лицом. Глаза его, обрамленные длинными густыми ресницами, были закрыты, слипшиеся волосы облепили покрытый испариной лоб.

   Брат Жорес взял рыцаря за запястье, потом положил руку ему на шею и, наконец, задумчиво пожевав губами, решительно кивнул:

   – Давай поскорей отнесем его в палату. Не уверен, но мне кажется, если им сейчас же займется мастер Гийом или мастер Франсуа, то у него появится шанс дожить до утра... Жалко парня, молодой совсем.

   – Это сам граф Бодуэн, – прохрипел сидевший в той же повозке раненый воин, баюкавший замотанный грязной тряпкой обрубок левой руки. – Если он действительно выживет, вам, братцы, здорово повезет. Вашей благословенной обители перепадет изрядно золота! – Он сглотнул и откинулся на спину.

   – А ты помолчи, – наставительно сказал брат Жорес. – Иди с нами, коли ноги-то целы.

   Воин, морщась, сполз с повозки и заковылял рядом с ними.

   – Ишь ты, граф Бодуэн, – бурчал брат Жорес, шагая во главе носилок. – Я думаю, ты врешь. С чего бы это графу Фландрскому соваться в бой вместе с такими, как ты? Он, небось, сидит себе под стенами Константинополя да попивает себе винцо.

   – Что мне врать, добрый человек? – Рыцарь передернул плечом. – Тут до лагеря совсем недалеко было, вот мы и решили разведать насчет фуража, а графу-то, видать, тоже на месте сидеть надоело... Проклятые греки напали на нас внезапно, так что многие из наших и мечи вытащить не успели. Граф дрался храбро, пока эти мятежники не набросились на него вшестером... Тогда-то я и остался без руки, пока смотрел, как они свалили его на землю. А потом подоспели ваши люди, только для нас уж поздно было...

   – Вылечим мы твою руку, – заверил его брат Жорес. – Вон и мастер Франсуа.

   Высокий худой монах ходил по длинной палате, осматривая раненых и тут же отдавая распоряжения послушникам и братьям. Завидев вновь прибывших, он подошел и к ним. Едва взглянув на однорукого рыцаря, мастер Франсуа велел ему идти в дальний конец палаты, где монахи прижигали раны кипящим вином и накладывали на них чистые повязки.

   – А что с этим? – спросил он, склоняясь над тем, кого однорукий назвал графом Бодуэном. – Несите его к свету. Да, вот так. – Он внимательно осмотрел рыцаря. – Смотри-ка, как доспехи вдавились в тело. Снимите их с него, да побыстрее и поаккуратнее.

   Положив рыцаря на стол, Жан и брат Жорес принялись стаскивать с него стальные блестящие наручи. Мастер Франсуа покачал головой:

   – Брат Жорес, ступай-ка за корпией и холстами, да заодно и воды горячей принеси. А ты, юноша, продолжай.

   Жан ловко снял с рыцаря наручи, наплечники, горжет, разрезал кожаные ремни панциря, бережно снял покрытые резьбой поножи – и тут обнаружил глубокую рваную рану с почерневшими краями, пересекающую его бедро. Впрочем, крови было так много, что ему стало казаться, что она не могла вся вытечь из одной лишь этой раны. Мастер Франсуа покачал головой.

   – Нам придется снять с него всю одежду. Давай, я помогу тебе.

   Вдвоем они сумели раздеть раненого, практически порезав на лоскуты его полукафтанье, сорочку из тонкой материи и штаны. Окровавленное обнаженное тело рыцаря снова заставило Жана ощутить дурноту.

   – Видишь? – спросил мастер Франсуа, указывая на бедро, левый бок и голень лежащего перед ними человека. – Эти раны чистые, но болезненные. Он потерял так много крови, что может умереть в любой момент. Где же брат Жорес?

   Вскоре монах появился. Бережно промыв раны рыцаря, мастер Франсуа наложил на них целебную мазь из горьких трав и надежно перевязал.

   – Посиди с ним, – велел он Жану, накрывая тело рыцаря чистым холстом. – Меня беспокоит, что он до сих пор не приходит в себя. Держи его за руку, можешь даже поговорить с ним. – Увидев, что юноша недоверчиво поднял брови, он погрозил пальцем. – Поверь мне, это помогает.

   Жан вздохнул, кивнул головой и взял рыцаря за руку. Твердая ладонь была холодна как лед.

   – Да, вот так, – одобрил мастер Франсуа и удалился.

   – Ну, и о чем же мы с тобой поговорим? – вопросил Жан, чувствуя себя последним дураком. Ему казалось, что мастер в насмешку перебинтовал труп и оставил мальчика посидеть возле него, чтобы не путался под ногами. Вокруг стонали и кричали раненые и умирающие, слышались проклятия, и над всем витал запах крови и смерти.

   – Тебе еще повезло, – сказал Жан, обращаясь к рыцарю. – Думаю, ты вообще ничего не чувствуешь. А им вот по-настоящему больно. Знаешь, я никогда не думал, что может быть столько покалеченных людей враз... то есть, я не думал, что война – такая. Ну, я думал, что это вроде поединков, как турнир... Иногда дома я ездил с отцом на турниры, но там было по-другому. Кто сильнее, тот побеждал, и никого не убивали и не стремились ранить насмерть. Я хотел помогать людям, научиться читать и писать, выучить латынь и греческий... – Он заметил, что лежащий на соседнем столе человек с забинтованной ногой смотрит на него, и разозлился. Посмотрев на неподвижное бледное лицо рыцаря, он сжал его руку, пытаясь заставить почувствовать боль. – Зачем вам эта война? Мы все могли бы спокойно жить и заниматься своими делами, и ты бы растил детей в своем... своей...

   – Фландрии, – криво усмехнулся раненый с соседнего стола. – Если бы этот господин был в сознании, ты и близко к нему бы не подошел.

   – Не ваше дело, – озлился Жан. – Вам вообще нельзя разговаривать. Если он и вправду важный господин, мы поместим его в отдельную комнату, а вас я сейчас попрошу заткнуться.

   – Ах ты наглый щенок, – усмехнувшись, сказал воин.

   – Amen, – закончил беседу Жан, отвернувшись от него и снова уставившись в лицо рыцаря.

   У него красивое лицо, рассеянно подумал он. И вдобавок такие длинные ресницы. Интересно, какого цвета у него глаза?

   – Похоже, тут тебя знает каждая собака, – сказал он вполголоса. – Придется и правда унести тебя наверх, в кельи. Тебе понадобится отдых, хорошая еда, вино и солнечный свет, а здесь этого будет не много, и покоя тебе не дадут.

   Внезапно ледяная рука рыцаря сжалась, стиснув его пальцы. Жан, охнув от неожиданности, дернулся, но хватка вновь ослабла, и ни единый мускул не дрогнул на красивом безмятежном лице.

   – Проклятье. – Жан положил ладонь на лоб рыцаря, отведя в сторону слипшуюся от пота прядь волос. Рука ощутила лихорадочный жар, и Жан покачал головой: вряд ли этому человеку суждено выжить.

   Он сидел возле рыцаря до самого вечера. Временами его подопечный вздрагивал, его веки трепетали, но в остальном все оставалось без изменений. Жан предпочел бы, чтобы он хотя бы застонал или повернул голову, но рыцарь был неподвижен, и Жан опасался, что если он выпустит его пальцы, раненый может умереть. Все тело затекло. Он почти задремал, когда крики других раненых начали понемногу стихать, сменяясь стонами, а кое-где – и легким посапыванием, если людям удавалось уснуть.

   Жан в очередной раз начал клевать носом, когда мягкая рука мастера Франсуа опустилась на его плечо.

   – Как он?

   – Все по-прежнему. Нам нужно перенести его наверх.

   – Да, пожалуй. Ему надо будет дать воды, если... – он помолчал, прищурившись, и закончил: – ...когда он все-таки очнется. – Они подняли тело на руки и переложили на носилки, а затем перенесли на второй этаж, в пустую комнату рядом с жилыми помещениями рыцарей.

   – Я сейчас пришлю кого-нибудь сменить тебя, – сказал мастер Франсуа, уходя.

   Жан смочил потрескавшиеся губы рыцаря чистой водой, затем зажег свечу, взял молитвослов и принялся за чтение. Ему не хотелось думать, что с ним будет за то, что он пропустил вечерню. Явился брат Клеос, молчаливый спокойный старик со слезящимися глазами, и сказал, что подежурит здесь до утра.

   Вот и отлично, подумал Жан, наслаждаясь обретенной свободой. Пусть этот проклятый граф выживет или умрет – ему все равно, лишь бы не сидеть возле него как на страже, тупо глядя на его закрытые глаза. В конце концов, он сам выбрал свою судьбу.

   Заглянув на кухню, Жан отрезал ломоть хлеба, намазал его медом и запил свежим молоком. Он действительно проголодался, и только теперь ощутил это в полной мере. В своей келье он наскоро помолился перед деревянным распятием и, сбросив рясу, плеснул на себя холодной водой из таза, а затем, дрожа, растянулся на жестком матрасе, набитом слежавшейся шерстью, и натянул до подбородка тонкое покрывало. Сон не шел, несмотря на беспокойный день. Жан повозился, устраиваясь поудобнее. Надо же, сегодня он полдня держал за руку очень знатного вельможу, и болтал с ним о какой-то ерунде...

   Хотел бы я посмотреть, какого цвета у него глаза, подумал он, засыпая.

   На следующий день с самого утра небо затянуло серыми низкими облаками, и поднявшийся ветер закружил во дворе пыльные вихри. Вдали то и дело грохотали глухие раскаты грома. После заутрени и скромной трапезы Жан не отправился, как обычно, готовить отвары из трав, посчитав, что в больничных палатах его присутствие будет нужнее. Он как раз переходил через двор, прикрывая лицо от несомых ветром колючих песчинок, когда его нагнал Бенедикт.

   – У нас опять полно работы, – сказал он вместо приветствия. – Отец Гийом сказал, что мы должны поставить всех на ноги не позднее чем через месяц.

   – А что будет с теми, кого мы не сумеем вылечить?

   – Пусть проваливают по домам или остаются, потому что война через месяц кончится. Так сказал сир де Режинак, а он-то уж знает, что говорит! Рыцари собирают все силы под стенами Константинополя, и ждут только сигнала для атаки.

   – Какого сигнала?

   – Должно быть, благословения Папы. – Бенедикт пожал широкими плечами. – Хотел бы я тоже побывать там!

   – Ты с ума сошел, – усмехнулся Жан. – Ни лошади у тебя нет, ни меча. Да и драться ты толком не умеешь, так что тебя там просто убьют, как барана.

   – Сам ты баран, – обиделся Бенедикт. – Там ведь и священники есть, и монахи. Что говорить, наш орден выставил пятьсот всадников на этот поход. Наверняка там сейчас сир де Гриер со своими кузенами, и доблестный де ла Муш, и еще много тех, кого ты знаешь, даже простые братья вроде меня.

   – Ты еще послушник.

   – Возьму да и уйду. – Они вошли под своды галереи, как раз тогда, когда с неба западали первые тяжелые капли дождя, а через мгновение ливень уже обрушился на крепость сплошной стеной, и Бенедикт повысил голос, чтобы Жан мог его слышать. – Говорят, в Константинополе улицы вымощены серебром, а в храмах стены из золота. Я разбогател бы и нашел себе девушку...

   – Даже думать об этом забудь. Ты же давал обет.

   – Это ты давал его. Сам же сказал, что я всего лишь послушник. Мне не запрещено быть с женщиной и иметь детей и замок. А ты сам-то когда-нибудь знал женщину?

   – Заткнись. Я посвятил свою жизнь долгу, в отличие от тебя. Меня не одолевает тоска по женщинам, это глупо.

   – Глупо не хотеть этого. Слаще этого нет ничего. А ты еще мальчишка, и не знаешь, должно быть, что еще делать с той штукой, которая у тебя между ног, кроме как до ветру ходить. Твое дело, может тебе и правда нравится здесь убирать дерьмо за ранеными, но я-то тут не надолго.

   – Ты дурак, – яростно заявил Жан, – хоть и знаешь, что делать со своей штукой. Можешь отправляться в Константинополь, или в Рим, или куда там еще.

   Он развернулся и зашагал в противоположную сторону, еще не зная, куда именно пойдет, только бы не вместе с этим идиотом Бенедиктом. Дождь монотонно шумел, обрушиваясь с карнизов, и широкий крепостной двор уже превратился в бурлящее озеро, из которого там и сям торчали блестящие неровные макушки каменных плит. Вспыхнула молния, оглушительно затрещал гром, и на миг Жану заложило уши.

   Оглянувшись, он увидел согнутую спину Бенедикта, уже входившего в лечебницу. Что ж, ему, Жану, и самому найдется сегодня дело, и получше чем бегать от одного раненого солдата к другому в вонючей общей палате. Он решительно направился вверх по лестнице на второй этаж.

   Брат Клеос дремал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Свеча догорела, растекшись лужицей бледного воска. Подойдя к кровати, Жан вгляделся в лицо лежащего на ней человека.

   – Привет, – сказал он негромко. – Как дела?

   Разумеется, рыцарь не ответил. Его пылающий лоб покрывала испарина, на бледных щеках проступил лихорадочный румянец. Он тяжело дышал, приоткрыв покрытые коркой губы.

   – Брат Клеос. – Жан тронул старого монаха за плечо, и тот рассеянно заморгал, очнувшись. – Меня прислал отец Франсуа. – Он сам удивился, почему соврал, но на попятную было идти поздно. – Я пришел сменить вас.

   – Спаси тебя Господь, мой мальчик. – Лицо старика расплылось в светлой улыбке. – Ему совсем худо. Тебе придется еще раз промыть его раны и сменить повязки. Давай, я помогу тебе.

   Жан сбегал за горячей водой, мазью и перевязками, и вдвоем с братом Клеосом они занялись рыцарем. Вид воспалившихся ран заставил Жана содрогнуться, однако брат Клеос успокоил его, сказав, что искусство мастера Франсуа и божья помощь совершили чудо, и ни одна из ран не загноилась.

   – С ним все будет в порядке, если он останется в живых до завтрашнего утра, – сказал старый монах, окончив перевязку. – Там на столе маковый настой, можешь дать ему, если он придет в себя и будет слишком мучиться. Я скажу, чтобы ему принесли горячего вина с пряностями и бульон.

   Когда брат Клеос ушел, Жан убрал окровавленные бинты и выплеснул воду, затем подошел к рыцарю, чтобы накрыть его чистым покрывалом. Сильное у него тело, подумал Жан, склонившись. Должно быть, всю жизнь мечом махал. Он протянул руку и пощупал мышцу бедра, потом его взгляд невольно поднялся выше и задержался на мужском естестве рыцаря, окруженном жесткими темными волосами. Его пальцы нерешительно двинулись вверх по бедру мужчины. Внезапно опомнившись, он вздрогнул, отдернул руку и поспешно набросил на раненого покрывало.

   Отлично, подумал Жан, злясь на самого себя. Не хватает еще, чтобы он стал интересоваться достоинствами других мужчин! Зато была бы прекрасная возможность признаться на исповеди отцу Жоффруа, что он держал за член самого графа Бодуэна. При мысли, какое лицо стало бы от такого признания у старого святоши, он невольно рассмеялся.

   – Знаешь, надо бы тебя одеть хоть во что-нибудь, – сказал он. Рыцарь повернул голову и слегка застонал, пальцы свесившейся с кровати руки шевельнулись. Жан взял его руку, терпеливо уложил поверх покрывала на грудь раненого и ненадолго задержал его холодные пальцы в своих.

   – Наверное, тебе и правда очень больно. Лучше тебе лежать спокойно и слушаться меня. Погоди немного, я подоткну одеяло... вот так. Давай я посижу рядом с тобой и почитаю что-нибудь, пока не пришли братья, чтобы тебя покормить.

   Сперва Жан читал псалмы, потом отложил книгу и принялся вспоминать жизнь в родном замке, братьев и сестру, последний праздник сбора урожая и тот день, когда он объявил отцу, что хочет стать госпитальером.

   – Может, ты скажешь, что я юродивый, – вздохнул он, – но мне нравится облегчать страдания людей. Даже теперь, когда я вижу столько крови и смерти, что думаю, насмотрелся их на всю оставшуюся жизнь, я рад, что могу помогать тем, кто в этом нуждается. А такие как ты только и умеют, что убивать.

   Раненый застонал и вдруг заметался, что-то бессвязно выкрикивая слабым голосом.

   – Тише ты. – Жан поспешно встал, придержал его за плечи, потом смочил водой тряпицу и положил на горячий лоб рыцаря. Плеснув воды в чашку, он поднес ее к губам мужчины и, осторожно приподняв его голову, влил немного воды ему в рот. Рыцарь немного успокоился, и Жан снова сел, взяв его за руку.

   Дождь отшумел, гроза ушла на север, оставив после себя свежесть и запах влажной земли. Вышедшее солнце быстро сушило камни, двор и стены замка исходили паром. После полудня монахи принесли горячий бульон и свежий хлеб, подогретое вино с пряностями для раненого и печеную фасоль и баранину с луком для Жана. Жан, как мог, попытался накормить своего подопечного, но только расплескал почти весь бульон. С вином получилось уже лучше. Пока Жан перекусывал сам, рыцарь лежал спокойно, но потом лихорадка стала бить его с новой силой. Он со стоном метался по постели, настойчиво звал кого-то и беспрестанно повторял, чтобы ему дали меч.

   К вечеру Жан был так измучен, что отец Франсуа, пришедший навестить раненого, покачал головой:

   – У тебя усталый вид, юноша. Отдохни пару дней, я сам позабочусь о графе.

   – Ему очень плохо, – сказал Жан. – Он... выживет?

   – Я сделаю все, что в моих силах. Ступай к себе, поешь и выспись хорошенько. Ты ничем не можешь больше помочь ему, кроме молитвы.

   На следующий день Жан пообещал себе заглянуть к раненому рыцарю под вечер, если выдастся свободная минутка. После завтрака он помог брату Жоресу накормить раненых в общей палате, а затем вышел во двор, намереваясь отправиться в библиотеку, однако решил задержаться, чтобы выяснить кое-что. Разыскав кастеляна, он спросил его, где оружие тех раненых солдат и рыцарей, что привезли в обозе, и выяснил, что его вместе с уцелевшими доспехами унесли в кузню.

   Кузнец, широкоплечий черноволосый человек, не был монахом, служа в крепости исключительно ради куска хлеба, но сердцем он был не черств и позволил Жану порыться в груде мечей, щитов и панцирей.

   – А ты мог бы определить, какой меч принадлежит знатному дворянину? – поинтересовался Жан.

   Кузнец подошел ближе, наклонился и выбрал из кучи один из мечей – тяжелый двуручный с прямым клинком и длинной рукоятью с навершием в виде головы льва. Сталь была синеватой, с серыми прожилками, и казалась гладкой как шелк.

   – Вот этот вроде неплох. А зачем тебе меч? Подыскиваешь себе оружие?

   – Нет, просто интересуюсь. Говорят, к нам попал сам граф Фландрский... вот я и хотел посмотреть на его меч.

   Кузнец добродушно рассмеялся.

   – Так бы и сказал, паренек. Бодуэн, граф Фландрский и д" Эно – важная птица! Его меч – вон там, под скамейкой, вместе с тем, что осталось от щита. Отец Гийом сказал мне сберечь его и наточить, да заодно и доспехи графские выправить. Отличный у него меч, скажу я тебе...

   – Позволь мне забрать его, – попросил Жан, осторожно вытащив завернутый в холст тяжелый клинок. – Я отнесу его графу. Ему будет спокойнее, если меч будет возле него.

   Кузнец поскреб в бороде.

   – Ладно, забирай. Ты хороший парень, и я тебе верю. Только имей в виду, если меч пропадет, граф с тебя шкуру спустит. Говорят, он свое добро бережет и шутить не любит.

   Жан забрал с собой меч, а заодно и кинжалы графа Бодуэна. Он любовался ими всю дорогу до комнаты, где лежал рыцарь: хорошо сбалансированные, с острыми как бритва лезвиями, из великолепной дымчатой стали, оба кинжала были одинаковыми как близнецы, с позолоченными рукоятями, украшенными самоцветами.

   Войдя в комнату, он посмотрел на рыцаря, потом на сидящего возле него мастера Франсуа.

   – Я пришел сменить вас.

   Мастер улыбнулся, указал кивком на рыцаря.

   – Ты так за него беспокоишься, что даже дня не можешь прожить, не навестив его. Ему уже лучше. Утром мы с братьями покормили его, и он заснул. К сожалению, рана на бедре глубокая, нога разрезана до кости, и по всей вероятности, он еще долго будет хромать, но дело явно идет на поправку.

   – Он все еще требует меч?

   – О да. Кажется, это единственное, что ему нужно. – Мастер Франсуа, нахмурившись, посмотрел на сверток в руках Жана. – На твоем месте я держал бы эти железки подальше от него.

   – Постараюсь, – улыбнулся Жан. – Я останусь с ним, если вы устали.

   – Спасибо, юноша.

   Они простились, и Жан с любопытством всмотрелся в лицо рыцаря. Дыхание его было ровным и глубоким, кожа стала не такой бледной и влажной, и было ясно, что кризис миновал.

   – Вот и хорошо, – заключил Жан. – Подождем, пока ты отдохнешь.

   Он прибрался в комнате, сложил стопкой чистую одежду, принесенную монахами для графа, даже сходил на задний двор выплеснуть грязную воду и содержимое ночного горшка. Вернувшись, он тщательно завернул меч и кинжалы, перевязал льняной бечевкой и положил сверток в стоящий у дальней стены сундук. Он как раз опускал крышку сундука, когда почувствовал на себе пристальный взгляд. Ощущение было настолько явственным, что Жан уронил крышку и резко обернулся.

   На него в упор смотрели глаза графа Бодуэна – сапфирово-синие, с легким фиалковым оттенком. Глаза у него были удивительные, совсем не такие, как ожидал Жан, – ему почему-то казалось, что они должны быть темные.

   – А... – Жан сглотнул, попятился и, споткнувшись о сундук, рухнул на него. – Чтоб тебя!...

   Рыцарь молчал, продолжая его разглядывать. Жан почувствовал себя совершенным дураком, вмиг позабыв, как полагается разговаривать со знатными вельможами, и выдавил из себя какой-то невнятный звук, похожий на хрип расколовшегося охотничьего рожка.

   – Ваша милость...

   В синих глазах светилось любопытство и непонимание.

   – Где я? – прошептал он, обращаясь к Жану.

   – В крепости Маргат, в-ваша милость.

   Граф вздохнул и прикрыл глаза. Жан тут же воспользовался этим, чтобы принять более достойный вид: пригладил волосы, одернул рясу и подошел ближе, чтобы продолжить разговор.

   – Я совсем ничего не помню. Мои братья... Анри, Эсташ... Они тоже здесь?

   – Нет, насколько мне известно, ваша милость. Хотя сдается мне, они вас уже ищут.

   Рыцарь снова открыл глаза.

   – А ты кто такой?

   – Жан де Крессиньи, госпитальер ордена Иоанна, ваша милость.

   – Прекрати все время называть меня "ваша милость". Расскажи, как я сюда попал.

   – На самом деле я знаю не много... На ваш отряд напали греки, вас здорово изрубили, а потом сир де Режинак со своим отрядом нашел вас и ваших людей и привез сюда.

   – Когда это случилось?

   – Два дня назад, ваша ми... – Жан осекся, с интересом ожидая, какова будет реакция графа. Тот снова устало вздохнул и молчал так долго, что Жан стал опасаться, как бы он опять не заснул. Наконец рыцарь произнес:

   – Дай мне воды, Жан де Крессиньи.

   Жан выполнил его просьбу, поддерживая его за плечи, пока он жадно пил из глиняной чашки, и заботливо вытерев с его груди расплескавшуюся воду чистым полотенцем. Граф снова лег, его взгляд прояснился.

   – Я ужасно выгляжу, правда?

   – Ну, я видал и похуже, – осмелел Жан. – Вас бы нужно побрить, расчесать волосы и приодеть, и можете принимать гостей. Правда, самому-то вам ходить еще рановато.

   – Согласен, – кивнул рыцарь. – Очень болит нога. Может быть, ты сделаешь все, о чем говорил?

   Жан принес горячей воды, немного щелока и бритву, а также отвары шалфея и ромашки.

   – Мастер Франсуа меня убьет, – сказал он рыцарю. – Но я думаю, что смогу помочь вам немного вымыться.

   Приподнявшись на локте, граф склонил голову над стоящим на табурете тазом с водой, пока Жан как умел попытался вымыть его волосы, стараясь не причинять раненому лишней боли. Затем, взяв бритву, юноша соскоблил темную щетину со щек графа и насухо вытер их полотенцем.

   – Так гораздо лучше. Погодите-ка, я причешу вас.

   У графа были густые каштановые волосы, и простая деревянная гребенка Жана едва справлялась с ними. Пока Жан расчесывал их, рыцарь смотрел на него своими сапфировыми глазами, а потом удержал его руку.

   – Я причинил вам боль?

   – Нет. У тебя очень ловкие и мягкие руки. – Граф улыбнулся, легко сжав его пальцы. Похвала смутила Жана, и он почувствовал, что краснеет. – Ведь это тебе я обязан своим выздоровлением, правда?

   – Ну... Я ничего такого не сделал. Это мастер Франсуа лечил вас.

   Граф выпустил его ладонь.

   – Пусть будет так. Присядь. – Вскочивший было Жан снова уселся на табурет. – Ты дворянин, как я понял. Так что же привело тебя в монахи?

   – Я не совсем монах, – возразил Жан. – Во всяком случае, мы не такие, как августинцы, хотя и живем по их уставу. У нас есть рыцари, воины, братья и послушники. Я остаюсь в крепости, потому что чувствую себя здесь на своем месте. Если потребуется, я готов воевать с мечом в руках.

   – Твои руки не созданы для меча. – Граф снова улыбнулся, разглядывая Жана в упор. – Если бы ты был воином, то отправился бы в Святую землю прямиком из дома. Расскажи о себе.

   Жан хмыкнул. Он уже рассказывал о себе графу Бодуэну, только тот, естественно, ничего не помнил. Что ж, он готов был повторить. Вспоминать родительский дом было приятно, и, несмотря на беспокойную жизнь в обители, он порой тосковал по нему. Он говорил до тех пор, пока не обнаружил, что граф снова забылся сном.

   – Еще день, и ты встанешь на ноги, – удовлетворенно заключил Жан. Положив подбородок на скрещенные на столе руки, он принялся смотреть на графа. Теперь, когда лихорадка уже оставила его, лицо Бодуэна было спокойным, и Жан снова невольно восхитился изяществом и благородством его черт. Перед ним был истинный рыцарь, предводитель войска крестоносцев, родственник самого короля и прославленный воин, занесенный судьбой в крепость иоаннитов под Константинополем. Жан представил его сидящим в седле, в доспехах и со щитом, во главе отряда вооруженных баронов – его вассалов. Интересно, сколько битв довелось ему пройти?

   Внезапный шум во дворе заставил его подняться и выглянуть в окно. В ворота въезжала кавалькада закованных в броню рыцарей со знаменосцами и конными слугами, человек около сорока, вооруженных мечами, копьями и булавами. К ним уже спешили мастер Гийом и еще трое госпитальеров, явно встревоженные вторжением.

   – Эй, почтенный отец, – всадник, ехавший впереди, поднял забрало. Его конь нетерпеливо гарцевал, удерживаемый рукой в черной латной перчатке. – До нас дошла весть, что в вашей крепости содержится граф Бодуэн д"Эно с еще пятью храбрыми дворянами и шестнадцатью герольдами и оруженосцами.

   – А вы кто будете? – спокойно спросил мастер Гийом. – Назовите ваши имена и ваши намерения, потому что если вы прибыли со злым умыслом, имейте в виду, что на галереях полно лучников, чьи стрелы тяжелы и пробьют любой доспех.

   – Я граф Генрих Фландрский, и со мной мои люди. Граф Бодуэн – мой брат. Я хочу видеть его немедленно.

   Мастер Гийом кивнул и велел рыцарям спешиться и следовать за собой в кельи.

   Жан вскочил и заметался по комнате. Бросив в таз с грязной водой валявшиеся на полу тряпки, он поспешно затолкал его в дальний угол за кроватью, по пути расплескав половину воды на пол и на подол рясы, чертыхнулся, смахнул в сундук бритву и успел сесть на место как раз в тот момент, когда на лестнице загрохотали шаги, а секунду спустя в келью уже вломились шестеро рыцарей.

   Предводителем их был высокий человек примерно одного возраста с графом Бодуэном, но казавшийся старше из-за усов и небольшой бородки, обрамлявшей жесткое, волевое лицо. На нагруднике его был нарисован черный вздыбленный лев, но даже если бы не этот герб Фландрского дома, родство с раненым графом явственно бросалось в глаза: те же черты лица, те же синие глаза и благородный нос.

   – Клянусь богом! – выдохнул он, бросаясь вперед к постели графа. – Бодуэн!

   – Осторожнее, сир, – предупреждающе начал Жан, поднимаясь с места.

   – А это еще кто? – Глаза Генриха блеснули, как осколки льда. – Сядь, монах, пока я не разозлился.

   – Ваш брат ранен, ему нужен покой. – Жан мужественно шагнул вперед.