Текст книги "Монсеньор (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

  – Пусть все остается как есть, – сказал он. – Может быть, ты захочешь жениться, а может быть, и нет, дело твое. Для меня это ничего не изменит, Джованни.

  Я вздохнул, сознавая, что моя любовь к нему безответна. Я оставался для него лишь забавой, мальчиком, напоминавшим о его возлюбленном Даниеле... но я не мог обойтись без него.

  – Я должен идти, – проговорил я, освобождаясь из его объятий. – Мне необходимо подумать обо всем этом.

  Он не стал меня удерживать.

  Моя странная двойная жизнь продолжалась несколько месяцев, до самого конца зимы. Я почти перестал появляться в казарме, предпочитая спать у Франчески, когда не дежурил ночью. Во время ночных дежурств я провожал монсеньора из кабинета или из часовни в спальню, и вся оставшаяся ночь принадлежала нам. Франческа быстро отбросила стеснение и стремилась насытиться моей любовью, как голодный дикий зверек. Иногда к нашим играм присоединялась Эвлалия, которой Франческа открыла тайну нашей близости; впрочем, я так и не смог добиться обладания этой юной весталкой: она упорно отказывалась отдаваться мужчине, и вскоре мы научились делить любовь на троих. Обыкновенно мы укладывали Франческу на спину и ласкали ее вдвоем, а затем я проникал в нее и доводил до исступления, пока девушки целовались и гладили друг дружку. Поначалу я немного ревновал, видя, как Эвлалия с упоением сосет грудь Франчески или исследует языком заветные складочки под темным треугольником внизу ее живота. Но разве сам я не чувствовал себя изменником, когда, торопя миг наслаждения, закрывал глаза и представлял себе, что занимаюсь любовью с Ченчо? Франческа билась подо мной и кричала, я видел, как ей хорошо, и мне было этого достаточно. Все, что я хотел для себя, не имело с ней ничего общего. Порой она заставляла меня садиться в кресло и ласкала мой член губами и языком, и тогда мне было легче отдаваться на волю собственных фантазий.

  Когда я приходил к монсеньору, он спрашивал меня, как я провел то время, что мы не виделись, и интересовался, что я делал с Франческой и Эвлалией. Его забавляли мои рассказы, он спрашивал, как именно мне больше нравится делать это с женщиной. Время от времени я нарочно старался вызвать его недовольство, например, входя в его кабинет без стука или роняя с полки книги, и тогда он избивал меня, что заставляло меня буквально набрасываться на него, теряя голову от вожделения. Однажды я опрокинул чернильницу на его мантию, и он выпорол меня хлыстом. Моя спина покрылась горящими рубцами; задыхаясь от боли и желания, я грубо взял его прямо на столе; трясясь в судорогах экстаза, он разбросал свитки и окончательно залил чернилами стол и свою мантию, а потом, не дав мне опомниться, довел до полного изнеможения, принимая меня ртом. Ночью он целовал и гладил мою спину, проводя прохладными пальцами по вспухшим следам хлыста, и я обладал им трижды, не в силах насытиться.

  На следующий день, вернувшись к Франческе, я занимался с ней любовью, не раздеваясь, несмотря на ее уговоры, а потом, утомленный, сидел и рассеянно смотрел, как они с Эвлалией ласкают друг дружку.

  Не думаю, что о моих отношениях с Франческой и Эвлалией никто не знал. Однажды молодой Фабио, сменив меня на дежурстве, спросил, подмигнув, хороша ли в постели Эвлалия. Я посоветовал ему перенести свой интерес на более доступный предмет, и он ответил, что половина прислуги думает, что я делю ложе с Франческой, а другая половина – что с Эвлалией. Я только рассмеялся. Разве могли эти ханжи предположить, что мы спим втроем? А что они сказали бы, если бы узнали о моих отношениях с монсеньором?

  Я начал уже привыкать к своей новой жизни, когда однажды, в самом начале весны, Франческа объявила мне, что беременна. Известие это стало для меня полнейшей неожиданностью. Разумеется, я знал, что она не спала ни с кем из других мужчин, следовательно, виновником ее беременности был именно я. Я видел в ее глазах счастье, и невольно это счастье передалось и мне. Той ночью я любил ее нежно, как никогда раньше, очарованный хрупкой тайной зарождающейся в ней новой жизни, и твердо решил, что непременно женюсь на ней. Как всегда, занимаясь любовью, я представил себе Ченчо, и меня осенила мысль, что ребенок Франчески принадлежит и ему тоже, ведь без него я никогда не смог бы наполнить семенем лоно моей невесты.

  Наутро я отправился к кардиналу Савелли. В часовне мне удалось лишь коснуться его руки и получить благословение, а сразу после завтрака мы отправились во дворец папы. Весенний ветер был теплым, я с наслаждением подставлял ему лицо, дыша полной грудью. Монсеньор подозвал меня и спросил, почему я выгляжу таким довольным. Я рассказал ему, что Франческа носит моего ребенка, и он сдержанно меня поздравил.

  – Надеюсь, теперь ты женишься на ней? – спросил он и, приподняв бровь, добавил. – Я готов обвенчать вас, как только ты скажешь.

  Я ожидал удивления, приступа гнева или ревности – но не равнодушного пожелания счастья в семейной жизни. Внезапно мне не хватило воздуха, я вцепился в поводья, заставляя себя сохранять равновесие в седле.

   – Монсеньор, я прошу вас сделать это как можно скорее.

  Он усмехнулся.

  – Ну, если ты так торопишься... Надеюсь, мне не придется напоминать тебе о Господних заповедях? Не лги, не кради, не убивай, не прелюбодействуй...

  Мне захотелось ударить его. Я был уверен, что он нарочно издевается надо мной, прикрываясь заботой о моей душе. Но душа моя принадлежала ему, и он знал об этом так же хорошо, как и я сам.

  Спустя две недели мы с Франческой обвенчались в соборе. Ночь перед свадьбой я провел в постели кардинала; мы любили друг друга со слепым отчаянием разлученных, словно прощаясь навеки. Он был нежен со мной; отдаваясь во власть его рук и губ, я испытывал невероятное наслаждение. Часы летели незаметно; пламя оплывающих свечей тускнело и разгоралось вновь, рождая хороводы танцующих теней от наших сплетенных тел. Позже, утомленный, я лежал в объятиях Ченчо, уронив голову ему на грудь и слушая гулкий стук его сердца. Он молчал, погруженный в собственные мысли.

  – О чем ты думаешь? – спросил я наконец.

  – О причудах веры, – отозвался он тихо. – Ты полагаешь, что, взяв в жены Франческу, должен хранить ей верность всю оставшуюся жизнь?

  – Разве может быть иначе? – удивился я.

  – Почему ты так думаешь? Ты боишься ада? Может быть, ада не существует.

  Я ужаснулся. Такие слова не могли быть сказаны кардиналом, да и вообще разумным человеком, верящим в Бога, и я прямо сказал ему об этом.

  – Ты веришь в Бога, потому что должен во что-то верить. Вера не рождается сама по себе, как сказал блаженный Августин, ты получаешь ее не от рождения, а извне. Откуда тебе знать наверняка, что ад существует? Потому что так говорят?

  – Но Бог не допустит, чтобы грешники оказались в раю...

  – О рае я могу сказать то же самое, что и об аде. Бог допускает очень многое, Джованни. Войны, насилие, смерть детей, предательство и содомский грех... Мне продолжать? Оглянись вокруг, и ты поймешь, что я прав. Ад, должно быть, давно переполнен. Мы все умрем, не зависимо от того, грешим мы или нет, так стоит ли тратить жизнь на соблюдение глупых запретов?

  – Но на проповедях ты говоришь совсем другое, – упрекнул я. – Зачем ты призываешь людей соблюдать заповеди, жить в страхе Божьем и любить ближних, если ничто не имеет значения?

  – Я не могу говорить по-другому. Народу нужна вера, она рождает спокойствие и покорность. Мудрый правитель знает, что подданных легче держать в повиновении, если их души будут пустыми, а желудки полными. Должен сказать, что пустоту душ легко заполняет вера в Господа, и она не должна оставлять сомнений, иначе рождается ересь.

  – Зачем ты говоришь мне все это?

  – Я не хочу, чтобы ты был жертвой предрассудков. Ты... не совсем мне безразличен, и я не хочу лишиться твоего общества лишь потому, что кто-то утверждает, будто человек должен быть верным только своей жене. Ты должен быть верен тому, кого выбирает твое сердце.

  Я не стал с ним спорить, очарованный простой истиной его слов.

  Наша с Франческой свадьба стала настоящим событием во дворце. С утра соборные колокола звонили особенно чисто и празднично, их легкий перезвон таял в сияющей лазурной выси. Я шел под высокими сводами к алтарю гордо, как король, сопровождаемый друзьями из числа прислуги, и жалел, что мои родители не дожили до этого дня. Мать Франчески приехала из деревни под Веллетри, чтобы присутствовать на свадьбе. Я познакомился с этой маленькой хлопотливой женщиной с мозолистыми крестьянскими руками только за два дня до венчания, и она совершенно меня покорила. Франческа была удивительно похожа на нее, но синьора Лаура отличалась более резким характером и прямотой суждений. Она назвала меня милым мальчиком и сказала, что не потерпит, если я вздумаю обижать ее дочь, но не сомневается, что с моей стороны такой подлости можно не опасаться. Она намеревалась погостить у нас немного, а потом отправиться в свою деревню, предложив нам тоже перебраться туда, когда родится ребенок.

  Толстый виночерпий Морицио, разряженный как придворный щеголь, вел к алтарю Франческу, и я невольно застыл, залюбовавшись ею. Тоненькая и гибкая, в платье из расшитой золотом темной тафты, с убранными под накидку волосами, она словно скользила через полосы солнечного света, как невесомая тень. Когда она подошла ко мне и посмотрела на меня, мое сердце запело. В ее глазах было счастье и беззаветная любовь. Морицио, распираемый собственной важностью, отступил в сторону, успев подмигнуть мне.

  Монсеньор стоял у алтаря. Его лицо под широкими полями алой шляпы казалось багровым, белый стихарь оттенял черную сутану. Я посмотрел на него, и наши взгляды встретились. Он не выразил никаких чувств, просто сверлил меня взглядом, пока я не сдался и не отвел глаза. Я знал, что вся прислуга просто умирает от зависти: еще бы, нас венчал не какой-нибудь аббат, а сам кардинал Савелли, второй человек после папы!

  Когда его рука невзначай коснулась моего плеча, я затрепетал. Он что-то говорил, но я почти не слышал. Лишь когда он назвал мое имя и спросил, согласен ли я взять Франческу в законные жены, я поспешно сказал: "Да". Потом он задал Франческе тот же вопрос, и получил тот же ответ. Мы с Франческой обменялись поцелуем, и я почувствовал себя пленником. Что бы там ни говорил Ченчо, есть законы, которые человек не должен преступать...

  Теперь, когда Франческа стала моей, я был совершенно счастлив. До конца дня безумная праздничная круговерть буквально не давала мне опомниться. Нас поздравляли, осыпали подарками и пожеланиями, за ужином стол ломился от кушаний, которые от всей души постарались приготовить повара. Я искал глазами монсеньора, но его не было: сразу после венчания он отправился в папский дворец, и не вернулся до поздней ночи. После ужина под приветственные крики подвыпившей челяди мои друзья-охранники проводили меня и Франческу в ее комнату, которая отныне стала нашей общей, и оставили, наконец, наедине, дав на прощание целую кучу замечаний и советов – один непристойнее другого. Когда дверь за ними закрылась, Франческа счастливо бросилась мне на шею. Отныне мы были одной семьей. Уложив ее на кровать, я ласкал ее, пока не довел почти до изнеможения, а потом, наслаждаясь ее нетерпеливой страстью, проник в нее несколькими уверенными движениями. Она вскрикивала и билась подо мной, и я видел, что ей было хорошо. Потом она лежала передо мной, пытаясь ласками заставить меня излиться, потому что я никак не мог кончить. Досадуя на себя, я закрыл глаза и представил, что рядом со мной не Франческа, а человек, которого, как я полагал, я должен поскорее забыть. Его губы, его язык, прикосновения его рук... Я накрыл собственной рукой пальчики Франчески и какое-то время помогал ей, пока наши общие усилия наконец не увенчались успехом. Не открывая глаз, я упал на постель и почувствовал на своих губах теплые мягкие губы, пахнущие моим семенем. "О, Ченчо, – мысленно простонал я. – Неужели так будет всегда?!"

  Всю неделю мы с Франческой наслаждались обществом друг друга. Меня на три дня освободили от дежурств, но на четвертую ночь я должен был находиться при монсеньоре. Я твердо решил, что не поддамся искушению и сохраню верность Франческе, которая безоговорочно мне доверяла. Она часто спрашивала, что я думаю о других девушках во дворце, и я отвечал, что она единственная из них достойна моего внимания. Я не обманывал ее: ей просто не приходило в голову задать правильный вопрос.

  Вечером я ждал монсеньора у дверей его кабинета. Пока он молился в часовне, я терпеливо стоял за его спиной, склонив голову – больше от молчаливой борьбы с самим собой, чем от смиренного благочестия. Когда мы шли к его спальне, он повернулся и вопросительно посмотрел на меня.

  – Ты помнишь, что выбор за тобой, – вполголоса сказал он. – Я буду ждать. Если ты захочешь...

  – Нет, – пробормотал я, сжимая кулаки.

  – Хорошо. Я понимаю.

  Больше он не сказал ничего. Я отправился в комнату, смежную с его спальней. Миновала полночь, а я все не мог заснуть. Он был так близко... Уже три дня я прожил, не прикасаясь к нему, и теперь обрекал на пытку себя, а может быть, и его тоже. Ощущение одиночества было невыносимым. Отвернувшись к стене, я начал молиться, прося Бога уберечь меня от соблазна, но все было напрасно. В отчаянии я вскочил и заметался по комнате, все ближе подходя к двери в спальню кардинала. Спит он или мучается подобно мне? Вот уж вряд ли. В конце концов, я решил, что если только посмотрю на него, мне станет легче. Я не собираюсь изменять Франческе, просто должен убедиться, что с ним все в порядке...

  Я вошел в спальню бесшумно, как тень, и осторожно приблизился к кровати под бархатным пологом. Монсеньор спал. Его обращенное вверх лицо было безмятежным. У него была манера спать, лежа на спине, доверчиво раскрывшись перед Небом, как ребенок. Подойдя к нему вплотную, я, затаив дыхание, опустился на колени и стал смотреть на него, лаская взглядом его закрытые глаза, щеки, губы, твердый подбородок со знакомой ямочкой. Время шло, а я просто сидел и смотрел, заполняя его образом пустоту в своем сердце. Он не проснулся. Почти перед рассветом я встал, ушел в свою комнату, лег в постель и уснул тревожным сном без сновидений.

  Наутро монсеньор не стал меня будить, но после завтрака неожиданно окликнул меня и велел седлать лошадей, чтобы поехать в город. Я спросил, хочет ли он, чтобы его сопровождал только я, или охрана должна быть усилена. Он посмотрел на меня задумчиво. Мне был хорошо знаком этот взгляд, и жаркая волна предчувствия захлестнула меня с головой.

  – Нет, только ты, Джованни, – сказал он небрежно.

  Во двор он вышел в простой кожаной куртке поверх полотняной рубашки и потрепанных штанах для верховой езды: горожанин, в лучшем случае – небогатый дворянин. У его пояса рядом с кошелем висел кинжал в ножнах.

  – Едем, – коротко скомандовал он, вскочив в седло так проворно, что я едва успел придержать ему стремя. Он вылетел из ворот и помчался по улице; я едва поспевал за ним.

  Он ничего мне не объяснял. В бедном квартале мы остановились у дверей небольшой таверны, показавшейся мне мерзким притоном для голытьбы. Монсеньор вошел первым, бросил хозяину серебряную монету и потребовал комнату на втором этаже и вина. На вопрос трактирщика, не желают ли господа еще чего-нибудь, он ответил, что готов доплатить еще столько же, лишь бы нас оставили в покое.

  Слуга проводил нас в уединенную комнату в конце коридора, выходившую окнами в глухой переулок, и принес кислого молодого вина, должно быть, считавшегося здесь весьма достойным напитком. Когда дверь за ним закрылась, монсеньор откупорил бутылку, плеснул вина в стаканы и посмотрел на меня тяжелым взглядом.

  – Что мы здесь делаем? – спросил я как можно спокойнее.

  – Сядь, – глухим голосом сказал он, не спуская с меня глаз.

  Я послушно уселся за стол, взял стакан и постарался не отвести взгляда.

  – Пей, – приказал он и залпом осушил собственный бокал.

  Его тон испугал меня. Я не мог представить, чем закончится этот сдержанный приступ страшной ярости.

  – Монсеньор, здесь не место для...

  – Заткнись и пей. – Налив себе еще вина, он так же быстро выпил все до дна, едва ли чувствуя вкус.

  Нерешительно отхлебнув глоток из своего стакана, я вопросительно посмотрел на кардинала. Внезапно он вскочил, подошел ко мне и, взяв за подбородок, рывком повернул мою голову к себе. Вино расплескалось мне на колени, я едва успел отставить стакан.

  – Значит, ты хочешь быть святым? – с опасной вкрадчивостью в голосе спросил он. – Думаешь, что у верных мужей вырастают крылья, и они попадают на небеса как голуби?

  – Монсеньор, я давал клятву перед Богом и людьми. Прошло всего четыре дня...

  – Ах, вот как? Ну так сколько должно пройти дней, чтобы ты решился нарушить эту глупую клятву? Ты считаешь дни, правда?

  – Я не могу...

  Он наотмашь ударил меня по щеке так, что в глазах потемнело от боли.

  – Заткнись, раб. Ведь ты мой раб, и сам это знаешь. В моем распоряжении не только твое тело, но и твоя душа. Мне не нужно приказывать тебе, но я приказываю. – Не отпуская моего подбородка, он наклонился ближе и проговорил, кусая меня за ухо. – Я хочу тебя. Немедленно.

  Я всхлипнул. Мое тело горело в огне неистового желания, которому я был уже не в силах противостоять.

  – Вы будете прокляты за это, – выдохнул я, вцепившись в его руку. Его губы коснулись моих – легко и обещающе.

  – Я сделал множество вещей, за которые буду проклят, – прошептал он, – и соблазнение мужа крошки Франчески по сравнению с ними – сущий пустяк. Иди ко мне.

  Я еще колебался, и тогда он снова ударил меня в лицо. Из разбитой губы потекла кровь, из глаз – слезы. Схватив меня за ворот, кардинал одним рывком вздернул меня на ноги и стал яростно целовать в рот, слизывая кровь. Задыхаясь от боли и вожделения, я отвечал на его поцелуи, а мои руки уже шарили по его телу. Он повалил меня на узкую кровать и стал срывать с меня одежду.

  – Мой господин, – шептал я, извиваясь в его руках, – о, мой дорогой господин...

  Раздевшись, он уселся мне на грудь, и его напряженный член оказался у моих губ. Я жадно принялся ласкать его, а он, схватив меня за волосы, направлял мои движения. Он действительно хотел меня; прекрасно понимая, что именно мне нужно, он намеренно причинял легкую боль, не переходившую в страдание. Казалось, он так тонко чувствовал мои ощущения, что мог управлять ими одним движением пальцев. Его член входил в мой рот ритмично и так глубоко, что я стал задыхаться, но ни он, ни я не могли прекратить эту пытку. Наконец он замер и затрясся в агонии сладострастия, изливаясь. В мое горло ударили солоновато-сладкие струи, заставляя меня судорожно глотать. Стыд, радость, любовь и желание разрывали мою душу.

  – Ченчо, – прошептал я. Он наклонился, поцеловал меня и погладил по щеке, все еще горевшей от его пощечины.

  – Я был жесток, – сказал он, – но знаю, что тебе это нравится. Беда в том, что и мне это нравится тоже...

  Я стал молча целовать его, потом сел перед ним, и его голова оказалась у меня на коленях. Я рассеянно запустил пальцы в его волосы, когда он начал дарить мне те же ласки, какие только что получал от меня.

  – Порой мне хочется, чтобы ты мучил меня еще сильнее, – проговорил я, отдаваясь во власть его рук и губ. – Это странно... Когда ты бьешь меня, я чувствую такую похоть, что не могу себя контролировать. Боль делает ощущения сильнее. Мне не хватает этого с Франческой. Она не понимает, да и не сможет понять, если я попытаюсь объяснить ей...

  – Не нужно. Просто будь с ней таким, каким она хочет тебя видеть. Неужели ты правда думаешь, что она согласится избивать и оскорблять тебя, чтобы ты получил удовольствие? Для нее это слишком сложно. – Его голова вновь склонилась. Я гладил его плечи, понимая, что скоро неотвратимо наступит конец.

  – Ты почти готов, – прошептал он, быстро двигая рукой.

  – Да... не останавливайся... О, как хорошо!

  Я буквально взорвался ему в лицо. Наслаждение было таким мощным, что я вскрикнул, на несколько долгих мгновений ослепнув от безмерного сияющего блаженства. Мягким толчком в грудь Ченчо опрокинул меня на кровать и лег рядом, покрывая поцелуями мое содрогающееся тело.

  Когда мы покинули таверну, уже смеркалось. Пора было возвращаться домой.

  – Мы больше сюда не вернемся, – сказал кардинал, когда мы выехали из проулка на улицу, ведущую к центру города. – Найдутся люди, которым небезразлично, где я бываю.

  – Со мной вам нечего опасаться, монсеньор.

  Он засмеялся.

  С тех пор мы с Ченчо еще дважды покидали дворец, чтобы насладиться запретной любовью в трущобах Рима. Один раз нам пришлось заниматься этим в грязной подворотне. Когда я, охваченный страстью, яростно всаживал в него свой пылающий клинок, он повернул голову и указал мне на двух чумазых худеньких мальчишек лет восьми-десяти, наблюдающих за нами из-за угла раскрыв рты. Бросив на них почти равнодушный взгляд, я вцепился в его плечи и пронзил его так глубоко, что он закричал. Я усмехнулся, прочитав ужас в распахнутых глазах детей, и, больше уже не останавливался, пока не достиг высшего блаженства, рыча от страсти и сжимая руками бедра моего господина. Он кончил почти одновременно со мной, порывисто развернулся ко мне лицом, и мы стали целоваться, прижимаясь друг к другу. Все это время мальчишки продолжали таращиться на нас во все глаза, пока Ченчо не повернулся и не посмотрел прямо на них. Тогда один из них схватил другого за плечи и подтолкнул, и оба, словно опомнившись, пустились наутек.

  – Почему ты не прогнал их сразу? – спросил я с упреком. – Они еще слишком малы, чтобы знать о том, как люди занимаются любовью...

  – Я узнал об этом, когда был еще младше, – небрежно сказал он. – Как видишь, я не умер и не сошел с ума. Эти мальчики будут вспоминать об этом еще долго, а потом... Вероятно, им тоже захочется попробовать сделать это.

  – Боже, Ченчо...

  – Если тебе так дорога их невинность, почему же ты не перестал делать то, что делал, и позволил им наблюдать до самого конца?

  – Я предпочел бы не говорить об этом.

  – Хорошо. Сегодня ты должен будешь дежурить ночью. Надеюсь, ты уже излечился от своих глупых предрассудков и не выращиваешь крылья?

  Я помолчал, потом признался:

  – Франческа говорит, что была бы не против ночевать вместе со мной в комнате рядом с вашей спальней, монсеньор.

   – Вот как? Что это – подозрения или ревность? Что она знает?

   – Ничего. – Я никогда не рассказывал Франческе ничего такого, что могло бы вызвать у нее даже тень сомнения в моей преданности. – Она просто хочет быть со мной почаще.

   – Что ж. Выбор за тобой. Я не против.

   В ту ночь Франческа действительно пришла спать со мной в маленькую комнату для охранников. Она со смехом вспомнила, как я впервые овладел ею, и почти сразу же потянула меня в постель. Я устроился у нее за спиной, одной рукой лаская ее плечи и грудь, а другой приводя в готовность собственный орган. Откликаясь на ее настойчивые просьбы, я проник в нее, мы задвигались, пытаясь попасть в единый ритм. Я старался быть нежным, но знал, что все же причиняю ей легкую боль. Вскоре ее движения ускорились, она насаживалась на меня с исступленным упорством и стонала, чувствуя приближение конца. Я не торопился, уверенный, что она, как обычно, достигнет высшей точки наслаждения раньше меня. Она всегда просила меня продолжать, и иногда кончала подо мной три, а то и четыре раза, прежде чем я сам выбивался из сил. Порой меня пугала ее ненасытность в любовной игре, но меня всегда выручала Эвлалия, готовая заменить меня, если я не мог больше доставлять Франческе удовольствие, которого она так жаждала.

   Сегодня Эвлалии с нами не было, и я старался сдерживаться как можно дольше. Франческа выгибалась и стонала, потом ее тело напряглось и забилось в спазмах наслаждения. Повернувшись ко мне, она заставила меня улечься на спину и села на мои бедра верхом, так что мой член снова оказался внутри ее лона.

   – Сейчас я сделаю так, что тебе будет хорошо, – пообещала она и стала скакать на мне, как на лошади. Мне нравилось, когда она выбирала такой способ соития. Лаская ее грудь, я ощущал гладкие влажные мышцы внутри ее тела, принимающие меня. Где-то там, внутри, уже жило наше дитя, и может быть, проникая в нее так глубоко, я касался его своим членом... Она снова кончила на мне, запрокинув кверху лицо и сжимая мои пальцы с неистовой силой. Казалось, в этот раз ее наслаждение было еще большим.

   – Ох, Джованни! Как же я люблю тебя! – счастливо выдохнула она. – Подумать только, я никогда не узнала бы, как чудесно делать это с мужчиной, если бы не ты!

   – Ты хочешь еще? – спросил я, и она засмеялась.

   – Нет, сегодня я устала и хочу спать.

   Соскользнув с меня, она аккуратно вытерла меня и себя чистым полотном, с сожалением посмотрела на мой еще крепкий орган и стала ласкать его пальцами.

   – Не надо, любовь моя, – сказал я, – я могу сделать это сам. Спи.

   – Джованни, ты такой заботливый... Трудно поверить, что ты охраняешь монсеньора и если что, должен пустить в ход меч против его врагов!

   – Спи, – повторил я, погладив ее по голове. Она свернулась клубочком у меня под боком и почти тут же уснула, как ребенок. Я закрыл глаза и прикоснулся к своему члену, намереваясь завершить то, что начала Франческа. Моя рука рассеянно поглаживала и неспешно двигалась, пока я не почувствовал, как на нее уверенно легли знакомые пальцы. Открыв глаза, я увидел перед собой монсеньора. Подняв подол его ночной рубашки, я немедленно взял в рот его плоть. Мы ласкали друг друга, не издавая ни звука, и все это время, пока я не содрогнулся в пароксизме страсти и Ченчо не кончил мне в рот, Франческа мирно спала возле меня, касаясь согнутой рукой моей спины. Потом он присел рядом, так же молча поцеловал меня и ушел к себе. Я почувствовал, как из моих глаз катятся слезы.

   Через несколько дней мы с Ченчо снова сбежали в город. На этот раз приютом нам стала маленькая таверна, и здесь не обошлось без приключений. Едва мы вошли, я заметил четверых оборванцев, сидевших за одним из столов и игравших в кости. При нашем появлении они как по команде подняли головы и воззрились на нас с явно оценивающим видом. Один из них толкнул другого в бок и что-то сказал, и тот ответил согласным кивком. Пока мой господин беседовал с трактирщиком, четыре пары глаз цепко изучали нас с головы до ног. Когда мы пошли за слугой в заказанную комнату наверху, проходя мимо стола, где сидела компания, монсеньор споткнулся и едва не упал. Сидевший с краю верзила быстро убрал выставленную ногу и протянул руку, чтобы поддержать его. Его товарищи, вскочив с мест, бросились вперед, явно намереваясь помочь. Я шагнул наперерез, оттолкнув монсеньора назад и положив руку на рукоять меча. На лицах негодяев появились нехорошие ухмылки. Перед моими глазами блеснуло широкое лезвие мясницкого ножа, и через миг вокруг нас сомкнулось кольцо. Слуга с воплем ретировался по лестнице на второй этаж, перескакивая через две ступеньки.

   – Пригнитесь! – рявкнул я, и кардинал выполнил мое приказание. Я знал, что он всегда носит с собой пару кинжалов, но не был уверен, что он не растеряется в такой ситуации. Мой меч вылетел из ножен, его привычная тяжесть не оставляла ни сомнений, ни страха. Увидев длинный боевой клинок, бандиты слегка поумерили свой пыл, но по-прежнему рассчитывали на добычу.

   – Эй, – обеспокоенно крикнул трактирщик, – отправляйтесь-ка отсюда подобру-поздорову, пока я не позвал стражу!

   – Только попробуй, – мрачно отозвался плечистый детина на полголовы выше меня ростом, сжимая в кулаке нож. – Мы уйдем, но вернемся завтра, чтобы разворошить твой притон.

   Трактирщик охнул и стал поспешно убирать с полок и стойки кружки, бутылки и кувшины.

   Между тем я прикидывал, что делать. Бандитов было четверо, и даже с мечом мне было бы нелегко с ними справиться. Сделав ложный выпад, я метнулся вбок и едва успел остановить одного из них, замахнувшегося ножом. Клинок меча вошел ему под ребра, заставив взвыть и опрокинуться назад. Тут же трое остальных бросились на меня разом, по-видимому, сочтя моего господина не стоящим внимания противником, и напрасно: мгновение спустя один из них рухнул на колени, обливаясь кровью из глубокой резаной раны на бедре. Монсеньор, выпрямившись, скрестил перед собой клинки кинжалов наподобие щита, но оказался недостаточно проворен, и широкий нож просвистел прямо у его лица, едва не задев его. Я с яростным рычанием бросился вперед, толкнул нападавшего так, что тот отлетел и упал на пол, и попытался прикончить его мечом, однако он вертелся как угорь, то и дело избегая прямых ударов. Кроме того, оставался еще один бандит, мне приходилось то и дело увертываться от его атак и держать его в поле зрения, чтобы он не повредил монсеньору. Неожиданно изловчившись, лежащий передо мной парень откатился подальше и молниеносно вскочил на ноги. Его нож описал в воздухе сияющую дугу так быстро, что я едва успел выставить вперед руку с мечом. Пальцы обожгла боль, я заметил кровь, побежавшую по рукояти, но продолжал так же твердо сжимать меч. Бросив взгляд на кардинала, я увидел, что он дерется один на один с другим разбойником; кинжалы казались продолжением его рук, так мастерски он владел ими. Я немного успокоился, когда понял, что он сможет продержаться еще какое-то время без моей помощи. Стараясь не открываться, я стал кружить вокруг своего противника, выискивая брешь в его тактике. Он был быстр и силен, а я ранен; нельзя было подпускать его слишком близко. Держа острие меча нацеленным прямо на него, я не давал ему подойти и постепенно теснил к стене. Он, казалось, не замечал моих маневров и то и дело пытался обманными выпадами заставить меня открыться. Когда он уперся спиной в стену, это стало для него неожиданностью. Он коротко взмахнул рукой, чтобы удержать равновесие, и тут я всадил ему в грудь меч. Раздался отвратительный хруст, когда клинок сокрушил ребра, и в лицо мне хлынула горячая кровь. Я выдернул меч из раны, едва не потеряв сознание от ужасного зрелища развороченного тела, и поспешил к кардиналу. Мне казалось, что прошло слишком много времени, и я опоздал, чтобы помочь ему. Однако, я ошибался: монсеньор крепко держался на ногах, отражая бешеные атаки наседавшего на него бандита. Одним мощным ударом рукояти меча по затылку я свалил нападавшего с ног и повернулся к кардиналу.