Текст книги "Монсеньор (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

  Долгое время я лежал неподвижно, борясь с отчаянием и презренной жалостью к себе, а потом сам не заметил, как заснул. Проснулся я от громкого разговора: Марко, один из охранников кардинала, сопровождавших утром монсеньора в папский дворец, по всей видимости, успел вернуться и теперь возбужденно рассказывал о событиях дня. Послушать его собрались почти все гвардейцы, кто не был на дежурстве.

  – Только представьте, – возвещал Марко, оглядывая слушателей, – папа только встал и поднял руку, чтобы низложить и предать анафеме нового Константинопольского патриарха, и тут епископ Барди как захрипит! Схватился за грудь, вот так вот, будто вдохнуть не может, да как рухнет ничком! Тут уж все бросились к нему, а он только ногами сучит, побагровел весь, да все рвет на себе одежду. Я как раз недалеко стоял... Монсеньор Савелли подошел к нему, подержал за руку, а потом сказал, чтобы срочно бежали за лекарем.

  – Тут лекарь не поможет, – авторитетно покачал головой усатый здоровяк Лоренцо. – Я еще мальцом был, когда мой дед помер от такого же удара. Это разлитие желчи, вот что сказал тогда наш деревенский знахарь. Поди, и епископу тому конец пришел.

  – Верно говоришь, – согласился Марко. – Когда отыскали лекаря, тот даже отказался пускать ему кровь, да к тому времени было уж и не надо. Вот тут переполоху-то было! Еще один епископ, француз, который с ним приехал из Константинополя, сказал, что Барди вроде бы отличался хорошим здоровьем. Кто-то стал говорить, что Барди отравили, представляете? Все тут же стали смотреть на нашего монсеньора Савелли, но он только руками развел.

  – Слыханное ли дело! – возмутился Лоренцо, взмахнув кулаком. – Что же, если бог задумал прибрать этого проклятого епископа именно сегодня, так виноват ли в том наш господин? Да монсеньор Савелли мухи не обидит...

  – И я о том же, – кивнул Марко. – Монсеньор тут же потребовал, чтобы лекарь как следует осмотрел труп епископа и поискал признаки отравления. Ну, знаете, что тут началось! Этот книжный червяк обследовал покойника так, словно собирался его разобрать по костям: проверил ногти, ладони, кожу на шее и на груди, оттянул веки, заглянул в рот, потыкал палочкой в уши, обнюхал его и обстучал со всех сторон.

  – Гадость какая! – поморщился молодой Фабио. На него зашикали.

  – Ну, и что он сказал? – нетерпеливо спросил Лоренцо, подавшись вперед.

  – А ничего. Сказал, что епископа просто-напросто хватил удар. Монсеньор Савелли сказал, что тело нужно отправить в Венецию, и его унесли. Правда, потом кардиналы долго еще не могли приступить к обсуждению своих дел.

  – Могу представить, – прогудел рассудительный великан Антонио. – Тут уж не до низложения какого-то там константинопольского патриарха...

  – Между прочим, папа и сам, кажется, так решил. Монсеньор Савелли поговорил с ним немного, и папа сказал, что, поразмыслив, убедился, что не так уж важно, кто будет патриархом, главное, чтобы он был верным человеком и хорошо служил апостольскому трону.

  Гвардейцы согласно закивали.

  – А потому святейший отец решил, что благословит нового патриарха, раз уж его посадили на престол в Империи за морем. – Марко назидательно поднял палец. – Что значат наши мирские дела перед величием смерти!

  – Сомневаюсь, что в смерти епископа было какое-то величие, – заметил Лоренцо, поглаживая усы. – Он не показался мне ни героем, ни святым. Вчера, к примеру, он так пялился на красотку Донату, что я думал, он завалит ее прямо за обеденным столом... – Послышался одобрительный смех. – Что скажешь, малыш Джованни, ведь ты дежурил ночью при монсеньоре, а он развлекал своего гостя. Чем кончился ужин?

  Я ухмыльнулся и пожал плечами, стараясь не выдать своих истинных чувств:

  – Ну, епископ изрядно нагрузился вином. – Новость была встречена насмешливыми возгласами. – Потом монсеньор Савелли отвел его в комнаты наверху, и их сопровождали девушки. Пожалуй, это все, что мне известно.

  – Неужели? Что же ты, совсем ничего не слышал? Сколько там было девушек?

  – Я не думал, что в мои обязанности входит...

  – Черт возьми! – рассмеялся Фабио. – Джованни, в следующий раз уступи мне такую стражу, раз ты не умеешь подслушивать и подглядывать! На что тебе тогда уши и глаза? Ах, уж я бы постарался рассмотреть все как следует, да еще и сам помог, если б у его светлости епископа Барди не хватило силенок справиться...

  – Пошел к черту, Фабио! – засмеялся Лоренцо. – Джованни скромный мальчуган. А что делал епископ Барди с девушками, не так уж трудно вообразить, а?

  Со всех сторон полетели непристойные шутки и предположения насчет способов общения высокопоставленных священнослужителей с женщинами, и вскоре стены казармы сотрясались от громоподобного хохота.

  – И как только у монсеньора Савелли хватило терпения принимать у себя такого кобеля? – возмутился Антонио, вытирая рукавом выступившие от смеха слезы. – Уверен, сейчас он просто-таки отдыхает от его общества.

  – Он остался в Латеранском дворце, у папы Иннокентия, – сказал Марко. – Нас с Лукой он отослал, а Риккардо будет при нем, пока он не посчитает нужным вернуться. Нынче ночью будет служба в соборе, так что наверняка вернется он только завтра. А может быть, и послезавтра.

  Меня охватило безотчетное беспокойство. Кардинал Савелли был именно тем очагом уверенности и рассудительности, который мог бы сейчас согреть мою мятущуюся душу. Мне предстояло провести еще день в одиночестве, томясь отчаянием и сомнениями, и с бессильной ревностью думать о Франческе, стонущей от наслаждения в объятиях Эвлалии...

  Я поужинал в компании гвардейцев, немного понаблюдал за игрой в кости и направился в дворцовую часовню, где служки и двое монахов меняли догоревшие лампады и свечи. Вечерню уже отслужили, в теплом воздухе пахло цветами, воском и ладаном. Это были запахи Ченчо: воск, ладан – и кровь. Опустившись на колени перед алтарем, я стал тихо молиться, прося у Бога прощения за грехи всех последних дней. Я никогда не считал себя ангелом, но был уверен, что веду правильную жизнь в глазах Всевышнего. Теперь же, стоя у деревянного распятия, я не смел поднять глаза на темное строгое лицо Христа: вчера я отдавался мужчине, я кончал в его объятиях, я был свидетелем и молчаливым соучастником убийства, любовником вероломного отравителя, лжецом и малодушным ревнивцем, отказавшимся от борьбы за единственную девушку, которая была мне дорога.

  Не в силах найти подходящих слов, я шептал Paternoster, шевеля губами, словно механическая кукла в руках ярмарочного кукловода. Подошедший монах остановился возле меня; я думал, что он хочет заговорить со мной, но он только молча убрал с аналоя оплывший воск и огарки. Служка, шаркая ногами, прошел мимо и стал поправлять живые цветы, украшавшие алтарь. Я вспомнил о Франческе, и это снова разбередило рану в моем сердце.

  Я пробыл в часовне почти до полуночи, но молитва не принесла желанного облегчения. Дворец погружался в сон. Шагая по опустевшим коридорам, я торопился к себе, чтобы за праздными разговорами или правкой оружия хоть немного заглушить снедавшую меня тревогу. В казарме почти все уже спали, только Лоренцо, сидя на своем топчане, чинил прохудившийся сапог при свете сальной свечки.

  – Привет, Джованни, – кивнул он. – Поздновато ты сегодня. Был у подружки?

  – Ну... – неопределенно протянул я.

  – Не хочешь говорить, и правильно, – усмехнулся Лоренцо. – Я в твои годы тоже не особенно болтал. Тебе повезло, что ты оказался в кардинальской гвардии, теперь главное – сохранить это место подольше, пока не женишься и не обзаведешься ребятишками. Посмотри, в казарме ночуют очень немногие – остальные предпочитают спать дома, под бочком у жены или невесты. Марко, к примеру, сознался, что сам упросил монсеньора отпустить его домой; у него трое детишек, знаешь ли, и жена снова брюхата. Монсеньор Савелли хорошо платит, поэтому у Марко не болит голова, как прокормить семью.

  – А ты почему не женат?

  – Почему, почему... – Он помолчал, вздохнул и отложил сапог. – Она умерла, – сказал он очень тихо. – Моя Катрина, и моя маленькая дочурка тоже. Чума не пощадила их, а я вот остался...

  – Прости, я не знал, – сказал я, содрогнувшись от отчаяния и тоски, звучавших в его голосе.

  – Ничего, – отозвался он мягко и быстро смахнул с щетинистой щеки покатившуюся слезу, – ты и не мог знать. Монсеньор кардинал дает мне кров и еду, платит неплохие деньги, но он не в силах вернуть мне жену и ребенка. Я не могу смотреть на других женщин, хотя прошло уже восемь лет... Знаешь, моя малютка Лючия теперь уже была бы невестой, и парни бегали бы за ней толпой. У нее были такие мягкие золотистые волосы, а личико – как у ангелочка. – Он обхватил руками голову. – Ее бездыханное тельце было совсем невесомым, когда я клал ее в гроб...

  – Лоренцо...

  – Все в порядке. – Он выпрямился, снова взял сапог и решительно воткнул в подошву шило. – У меня есть работа и друзья, они помогают мне забыть свою потерю, хотя бы на время. Если мне становится муторно, я иду в трактир и плачу шлюхе, чтобы она дала мне то, что иногда требуется мужчине. Это ни к чему не обязывает, потому что это только удовлетворение плотского желания. Я знаю, что умру на службе, если мне повезет не разгневать ненароком монсеньора Савелли. Он хороший человек, к тому же он умеет добиваться своего. Помяни мое слово, однажды ему суждено стать папой.

  Я засмеялся и покачал головой. Папа Иннокентий был моложе моего господина, так что править ему еще очень долго. Разве что Ченчо надоест ждать... При этой мысли меня пробрала дрожь. Почему бы и нет, подумал я, почему бы и нет.

  – Я был бы рад, если бы это случилось, – продолжал Лоренцо. – Может быть, он смог бы вернуть Риму былую славу. При таких богатствах он заставил бы королей склониться к его ногам.

  Я промолчал, потом снял сапоги и лег, натянув шерстяное одеяло до подбородка. Лоренцо, починив сапог, удовлетворенно оглядел результат своей работы и кивнул:

  – Неплохо. Я бы мог купить новую пару, но эти уж очень удобные. Доброй ночи, Джованни.

  Он задул свечу и тоже улегся. Некоторое время я слышал, как он возится, устраиваясь поудобнее, а потом его дыхание выровнялось, влившись в хор сопения и храпа, доносившихся из других углов комнаты.

  Я никогда не подумал бы, что балагур и выдумщик Лоренцо скрывает в своем сердце такое горе, и устыдился собственных страданий, показавшихся теперь мелкими и недостойными. Завтра я пойду к Франческе, решил я, и останусь с ней наедине, чтобы признаться в своих чувствах. С этой мыслью я уснул.

  Следующий день выдался хмурым и холодным; промозглый дождь барабанил по каменным стенам, двор заливали ручьи. После завтрака, завернувшись в плащ, я направился в комнату Франчески.

  Я застал ее сидящей у окна; Эвлалия была здесь же, она стояла за спиной Франчески, расчесывая костяным гребнем ее густые локоны. Когда я вошел, обе девушки повернулись, и я заметил на лице Франчески сдержанную радость, а на лице Эвлалии – легкое недовольство.

  – Ты пришел меня проведать, Джованни? – улыбнулась Франческа, протянув ко мне руки, и я тут же бросился к ней.

  – Да, моя милая. – Я нежно поцеловал кончики ее пальцев. – Как ты себя чувствуешь?

  – Лучше, чем всегда, – улыбнулась она, отняв руку. – Твоя настойка мне очень помогла.

  Она обернулась к Эвлалии, и та мягко положила ладони ей на плечи. От этого властного и ласкового жеста я испытал новый укол ревности, но постарался не выказать своих чувств.

  – Эвлалия была со мной все это время, – продолжала Франческа. – Вчера... прости, я была не в себе. Мне так жаль, что ты ушел. Ты не сердишься на меня?

  – Нет, что ты... Я только подумал, что могу помешать вам... – Я запнулся, ощутив, как кровь приливает к щекам, и отвел глаза. – Когда Эвлалия легла с тобой в постель... Ну, ты понимаешь.

  – А, ты вот о чем. – Она смутилась. – Я думала, в этих играх нет ничего постыдного... Во всяком случае, Эвлалия считает именно так. Мне было очень хорошо с ней.

  – Ты любишь ее?

  – Конечно, люблю. Она моя подруга, и она не бросила меня, когда мне было действительно тяжело.

  – Франческа, я хотел сказать тебе...

  Она склонила голову, насмешливо глядя на меня. Ладони Эвлалии соскользнули с ее плеч, опустились ниже, к высоким холмикам грудей, и накрыли их. Я прикусил губы.

  – Что ты собирался сказать, Джованни?

  – Я хотел сказать, что никогда не бросил бы тебя в беде.

  Франческа разочарованно вздохнула и слегка пожала плечами.

  – Да, наверное. Я благодарна тебе за то, что ты сделал для меня, но не могу дать ничего взамен.

  – Пожалуйста, выслушай... – Я поднял глаза на Эвлалию, на лице которой читалось торжество. – Нет, лучше просто пообещай мне одну вещь.

  – Какую?

  – Я хотел бы поговорить с тобой наедине. Завтра я буду дежурить, но сегодня свободен, и вечером, полагаю, мы могли бы увидеться. Если ты будешь чувствовать себя хорошо, приходи в западное крыло, в маленькую приемную возле кабинета монсеньора. – Видя, что Франческа колеблется, я твердо проговорил. – Даю слово, с тобой ничего плохого не случится, если ты поверишь мне и придешь.

  Она медленно кивнула.

  – Я верю, Джованни. Прости, что не могу согласиться сразу, но обещаю подумать. – Она бросила взгляд на Эвлалию, и когда та собиралась что-то сказать, сделала ей знак молчать. – Нет, я должна решить это сама.

  Я склонил голову, и Франческа слегка коснулась рукой моей макушки, а потом отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен. Я вышел, полный смятения и надежд. Спустившись в сад, я долго бродил по залитым водой дорожкам, подставляя холодным струям дождя пылающее лицо и хватая пальцами мокрые колючие ветки. В итоге я вымок и продрог до костей, но мое сердце пело, как весенние соловьи. Отыскав садовника, я выпросил у него позволения срезать для Франчески чудесную белую розу и, бережно неся ее перед собой, отправился во дворец. Встречавшиеся мне слуги смотрели на меня как на безумца, но мне было все равно. В казарме розе, конечно же, было не место, и я решил отнести ее прямо в приемную. В большой вазе на низком столике у окна она смотрелась просто великолепно. Удовлетворенный, я пошел в казарму, где вымылся и переоделся в свой лучший костюм, а затем, тщательно расчесав волосы, пошел на кухню, чтобы захватить там что-нибудь вкусненького. В приемную я вернулся, неся с собой корзинку с копченым мясом, пирожками, засахаренными фруктами и фляжкой вина.

  Моя роза стояла в вазе, такая свежая и душистая, что я залюбовался прелестным цветком и, усевшись в кресло у стола, унесся мыслями в волшебную страну грез.

  Маленькая приемная посещалась редко и служила скорее небольшой библиотекой; посетители обыкновенно ожидали в большой приемной, куда слуги приносили фрукты и сладости, чтобы занять время гостей до аудиенции. Я был уверен, что здесь меня никто не потревожит. Унылый дождь прекратился, но низкие тучи не развеялись, и вскоре на дворец опустились холодные свинцовые сумерки. Впервые за долгое время я очутился в тишине в этой маленькой квадратной комнате с высоким сводчатым потолком, невольно отметив, как необычно пуст и безлюден дом монсеньора Савелли в отсутствие хозяина. В кабинете слуги разожгли камин, тепло которого проникало и в приемную, где я сидел, но многочисленных обычно посетителей сегодня не было. Я слышал, как шуршат голуби за окном, как шумят под ветром ветви деревьев сада, и только эти звуки нарушали окружающее меня безмолвие.

  Когда совсем стемнело, я зажег свечи, и комнату наполнили зыбкие переплетающиеся тени. Франческа должна была скоро придти... если, конечно, я еще что-то значу для нее. Что я скажу ей? Не испугается ли она, если я попытаюсь обнять ее? А поцеловать? Я не знал, хватит ли мне воли совладать с собой, оказавшись с ней наедине. Я любил ее так сильно, что боялся в беспамятстве натворить непоправимых глупостей. Расхаживая по комнате из угла в угол, я пытался представить себе наш разговор с Франческой и впадал в панику, понимая, что она не захочет меня слушать. Она вернется к Эвлалии, и для меня все будет кончено...

  В коридоре послышались легкие шаги. Я узнал ее прежде, чем открылась дверь и она появилась на пороге. Франческа выглядела просто ошеломляюще – в простом зеленом платье, с волосами, уложенными в высокую прическу, из которой выбивались, падая на плечи, непокорные кудри. Ее тоненькую талию перехватывал шелковый поясок с кистями, на плечи была наброшена накидка.

  – Боже, Франческа, как я рад! – я бросился к ней, поцеловал ее руку и усадил в кресло, где только недавно сидел сам.

  – Джованни, – она улыбнулась, ее темные глаза ласково посмотрели на меня, потом остановились на розе. – Ах, какая прелесть! Я никогда не приносила цветов в эту комнату. Значит, эта роза – для меня?

  – Да, мой ангел. Ты сама похожа на розу.

  – Перестань льстить, Джованни. Ты очень хороший парень, но иногда ведешь себя как придворный лизоблюд. Ты собирался о чем-то поговорить со мной?

  – Мне не хотелось говорить при Эвлалии. – Я замялся. – Может быть, ты хочешь немного перекусить? Я захватил кое-что с кухни...

  – Пожалуй. – Она взяла пирожок и кусочек оленины и посмотрела на меня. – Я понимаю, что Эвлалия смущает тебя. Она славная девушка, очень добрая, но она... кажется, она испытывает ко мне слишком сильные чувства.

  – Да. Я видел, как она на тебя смотрела, и это разрывает мне сердце. Так не должно быть, потому что она не даст тебе того, что может дать только мужчина.

  – Не понимаю, о чем ты. – Франческа слегка нахмурилась. – Что может дать мужчина девушке, я уже убедилась. – Я вздрогнул, и она заметила это. – Прости, Джованни. Ты говоришь, как мужчина, и никогда не поймешь, каково это – чувствовать боль от того, что тебя словно разрывают изнутри, когда с тобой обходятся как с предметом и причиняют страдание большее, чем ты мог когда-либо себе вообразить...

  Я понимал ее, потому что сам пережил все это, но не находил это ни ужасным, ни отталкивающим. Мне хотелось бы испытать это снова и снова, умоляя своего господина и палача о новых муках, извиваясь в его сильных руках от боли и наслаждения, задыхаясь и крича в сладостном экстазе, похожем на агонию... Чувствуя, как при этих мыслях во мне пробуждается желание, я постарался успокоиться и заговорил очень тихо и медленно:

  – Франческа, я вовсе не собираюсь заставлять тебя страдать. Совсем наоборот, я хочу доказать тебе, что мужчина способен на нежность ничуть не меньше, чем женщина.

  Она ничего не ответила, но в ее глазах промелькнул испуг. Я вздохнул и решил сменить тему.

  – Ты, наверное, слышала, что епископ Барди умер?

  – Да. – Ее голос был равнодушным. – Надеюсь, он не попал в рай. Ну а если попал, я не хотела бы когда-нибудь оказаться там же.

  – Франческа, ты не должна так говорить... – начал я, но она сердито прервала меня, почти срываясь на крик:

  – Я не хочу слышать об этом человеке! Никогда! Если ты собирался поговорить со мной, говори о чем-нибудь другом.

  – Прости меня. Мне кажется, ты могла бы довериться мне, как прежде. Если я говорю глупости или бестактен, то лишь невольно, потому что твоя красота затмевает мой разум. Я буду честен с тобой. Вот уже несколько месяцев я любуюсь тобой, как прелестным цветком, не решаясь сказать тебе об этом. Ты не знаешь, как сжимается мое сердце от тоски, как медленно тянется время, когда я не вижу тебя... Мне горько сознавать, что ты отвергла меня, потому что отвергаешь всех мужчин. Если б я только мог доказать тебе...

  Я потянулся к ней, но она, проворно вскочив с кресла, увернулась и замерла, сжав кулаки. Ее глаза сверкнули.

  – Только попробуй меня тронуть, и ты вообще никогда больше меня не увидишь, – прошептала она с вызовом. – Тебе никогда не удастся сделать со мной то, что сделал епископ Барди. Я пожалуюсь монсеньору, и он выгонит тебя.

  – А ты не думаешь, что он тебя может выгнать? – поинтересовался я, делая к ней шаг.

  – Он не откажет бедной девушке, чья честь под угрозой.

  – Надеюсь, ты помнишь, кому именно ты обязана тем, что епископ получил возможность надругаться над тобой?

  – Джованни! – Из ее глаз брызнули слезы. – Ах, Эвлалия была права: все мужчины жестоки, все они хотят от женщины только одного...

  – Франческа... – Я бросился к ней и, уже не сдерживаясь, принялся покрывать горячими поцелуями ее мокрое от слез лицо. Она вырывалась, колотя меня в грудь своими маленькими кулачками, но это лишь заводило меня еще больше. – Я люблю тебя...

  – Отпусти меня! Отпусти... сейчас же...

  Я сжал ее в объятиях и нашел губами ее губы. Она крепко стиснула зубы, и я тщетно старался преодолеть ее сопротивление. Моя правая рука легла на ее грудь и легонько сжала ее, а потом стала настойчиво распускать шнуровку корсажа.

  – Нет, Джованни! Нет... О, пусти меня!

  Подхватив на руки, как ребенка, я потащил ее, брыкающуюся и кричащую, к стоявшей в углу низкой кушетке. Я забыл себя, забыл, где я нахожусь и что делаю. Осталось только желание во что бы то ни стало обладать этим маленьким извивающимся телом.

  Франческа рыдала, безуспешно пытаясь оттолкнуть мои руки, исследующие ее грудь и живот. Мне почти удалось стянуть с ее плеч платье, я целовал ее нежную шейку и теплую впадинку между ключицами; ее кожа пахла молоком, а выбившиеся из прически волосы – шалфеем и розмарином.

  – Франческа, мой ангел... Ну, прошу тебя... Только немного ласки, ничего больше. Я остановлюсь, когда ты скажешь...

  Она замерла и с сомнением посмотрела на меня.

  – Ты не сможешь остановиться. Эвлалия говорила...

  – Забудь о ней. Ей просто не повезло в жизни, и она боится мужчин. Не дай себе стать такой же, как она. Доверься мне. Одно твое слово – и я остановлюсь. Я твой раб, Франческа, повелевай мной...

  Она нерешительно обняла меня за шею и приоткрыла губы; я тут же приник к ним поцелуем, решительно двинувшись вглубь, исследуя каждую впадинку, каждый выступ ее неба, языка, зубов. Кажется, я был излишне напорист, потому что она отстранилась, упираясь рукой мне в грудь. Тогда я бережно снял с ее плеч платье и восхищенно посмотрел на два мягких полушария с острыми алыми сосками. Опустив голову, Франческа прикрыла глаза, и я принялся ласкать ее груди, осторожно поглаживая и потирая, легонько сжимая маленькие соски пальцами, а потом стал целовать их, щекоча языком. Она понемногу расслабилась, открывшись моим неторопливым ласкам, и вскоре я стал действовать более смело, положив одну ногу поверх ее бедер и слегка прижимаясь к ней низом своего живота. Стоило мне, однако, попытаться залезть рукой ей под юбку, как она снова напряглась.

  – Что случилось? – спросил я, глядя на ее испуганное лицо.

  – Не делай этого, Джованни, – прошептала она. – Пожалуйста...

  – Хорошо, не буду. Можно мне еще немного поласкать тебя? – Я обвел пальцем кружочек ее соска. – Только здесь.

  – Да, если хочешь.

  Я снова стал поглаживать и сосать ее грудь, пока сладострастное томление не заставило меня потянуться к поясу собственных штанов. Взяв руку Франчески, я положил ее поверх своего паха, позволив ощутить мою страсть через толстую ткань. Она изумленно вскрикнула и, чуть задержавшись, отдернула пальцы.

  – Ты могла бы доставить мне удовольствие одним прикосновением, – выдохнул я, пытаясь вернуть ее маленькую ладошку обратно, но она замотала головой.

  – Нет, не теперь. Нет, нет... – Вскочив, она натянула на плечи платье и попятилась к двери, глядя на меня расширенными от страха глазами.

  – Неплохое представление. – Раздавшийся от дверей кабинета монсеньора тихий голос заставил меня вздрогнуть, как от удара хлыста. Подняв голову, я встретился взглядом с кардиналом Савелли, который смотрел на меня в упор без тени улыбки на лице. Франческа, ахнув, бросилась вон из приемной, оставив меня наедине с монсеньором. Я гадал, как много ему удалось увидеть, и лихорадочно думал, что буду говорить ему.

  – Ты был близок к цели, – насмешливо проговорил кардинал, войдя в комнату и продолжая буравить меня взглядом. – Еще немного – и эта малютка сдалась бы под твоим натиском. Тебе, как обычно, не хватило терпения, мой мальчик. Но почему именно здесь? Тебе хотелось, чтобы я увидел вас вместе?

  – Монсеньор, я не думал, что вы вернетесь так рано.

  – Вот как? – Подойдя ближе, он взял меня за подбородок. Его глаза, черные, как ночные озера, были непроницаемо холодны. – Мое отсутствие, несомненно, сулило тебе большие возможности. Прости, что я вмешался, но, как мне кажется, ты уже ничего не получил бы от этой девочки сегодня. А жаль, я с удовольствием посмотрел бы, как ты берешь ее.

  Я вспыхнул под его пристальным ледяным взглядом.

  – Какое вам дело до Франчески? – прошептал я. – Она вам нравится?

  – Она мне безразлична, как любая другая женщина. Но я не отказался бы посмотреть, как она кончит под тобой.

  Его тон заставил меня содрогнуться.

  – Что я делал не так?

  Он отпустил меня и пожал плечами.

  – Не знаю. Она боится мужчин, и тебя в том числе. Ты мог бы взять ее силой, но она уже никогда бы не принадлежала тебе по доброй воле. Ты можешь завоевать ее терпением, нежностью и игрой. Вопрос лишь в том, так ли ты сам хочешь ее?

  – Я люблю ее.

  Он помолчал, затем проговорил все так же насмешливо:

  – Это только слова. Ты хочешь ее, Джованни? Чего ты ждешь от этой хрупкой малышки? Подумай, может быть, твоя любовь – только изощренный каприз ума?

  – Вы ничего в этом не понимаете, – раздраженно сказал я, борясь с подступающим гневом. – Вы не способны любить кого бы то ни было, вы убийца и бездушный циник, а то, что вы делаете со мной, хуже любого насилия...

  Он засмеялся и вдруг, резко размахнувшись, влепил мне такую пощечину, что я едва не упал.

  – В таком случае, почему ты до сих пор здесь? Убирайся отсюда и ступай к Франческе, чтобы вздыхать о своей любви, пока она тоже не выгонит тебя!

  От боли и обиды на мои глаза навернулись слезы.

  – Убирайся, – повторил кардинал и ударил меня еще раз. Пошатнувшись, я с вызовом посмотрел ему в глаза.

  – Мне уйти совсем? – спросил я. – Значит ли это, что я уволен?

  Он молчал. Я повернулся и медленно побрел к двери, чувствуя себя побитой собакой. Уже почти у порога сильная рука вдруг схватила меня за шиворот и развернула. Я очутился лицом к лицу с кардиналом, и мои ноги невольно подкосились.

  По его губам поползла усмешка. Схватив за плечи, он рванул меня к себе.

  – Глупец, – жарко выдохнул он мне в ухо и больно укусил за мочку. – Что это может изменить? Слушай свое тело, а не лицемерные рассуждения разума. К чему они, если ты знаешь, что дело обстоит не совсем так, как ты пытаешься себе внушить?

  Я прижался лицом к его пылающей небритой щеке, плача от ярости и желания. Его руки обвили мою талию.

  – Ты дьявол, Ченчо, – прошептал я, дрожа.

  – Я знаю, – отозвался он, и наши губы встретились.

  Я целовал его со слепой и отчаянной страстью, вымещая боль разбитых надежд, тоску ожидания и бессильное осознание того, что без него моя жизнь действительно потеряла смысл. Он не делал ничего, чтобы помочь мне, лишь прилег на кушетку и слегка приподнял таз, когда я стал стягивать с него штаны. Под сутаной на нем была только батистовая рубашка, и я, слишком сильно дернув ворот, разорвал ее. Засмеявшись, он толкнул меня в грудь.

  – Это была хорошая рубашка, – заметил он, приподнявшись на локте. – У тебя нет не только терпения, но и чувства меры.

  Я склонился к нему, и он, распахнув мой камзол, обеими руками разорвал мою собственную рубашку сверху донизу. Сбросив остатки одежды, я лег на него сверху и стал целовать, одной рукой лаская его грудь, а другой спускаясь ниже, туда, где его твердая мужская плоть касалась моей.

  – Мне так не хватало тебя, – прошептал я, и он улыбнулся. – Мне рассказали, что Барди умер. Как ты и рассчитывал, никто не заподозрил тебя.

  – Могло ли быть иначе? Все выглядело вполне естественно.

  – Насколько естественной может быть внезапная смерть... Почему ты задержался там еще на целый день?

  – Надо было изобразить скорбь по достойному епископу. – Его рука нашла мой член и легонько сдавила его. – Признаюсь, это было трудно и утомительно. Заупокойная служба оказалась на удивление длинной...

  – Отдохни, – проговорил я, целуя его. – Я все сделаю сам...

  Оседлав его бедра, я уперся коленями в ложе и устроился так, что его напряженный орган оказался между моими ягодицами. Некоторое время он просто терся об меня сзади, а потом я, приподнявшись, осторожно направил его в себя одной рукой. И была боль, и удовольствие, и медленный танец его бедер, и его пальцы, поддерживающие и сжимающие меня, словно насаживая на горячий упругий стержень. Я стонал, ритмично лаская себя самого и помогая Ченчо, поднимаясь и опускаясь в такт его движениям. Мы любили друг друга с необычной, долгой нежностью; его рука рассеянно шарила по моей груди, иногда сжимая пальцами соски, и я вскрикивал – больше от наслаждения, чем от боли, хотя и боль была ощутимой. Я сдерживался, как можно дольше оттягивая момент высшего экстаза, получая все больше удовольствия от неторопливых ласк и завораживающего ритма, наблюдая за лицом Ченчо, казавшимся в неверном мерцающем свете свечей совсем молодым. Он стонал подо мной, и я стонал, уже почти не в силах терпеть подступающий восторг. Задыхаясь, я содрогнулся всем телом и брызнул на его живот и грудь молочно-белыми струйками семени. Его движения стали быстрыми и судорожными, я ощущал в себе его нетерпеливые толчки, а потом он тихо вскрикнул, прикусив губы, и излился. Когда он выскользнул из меня, я склонился над ним и стал гладить и целовать его лицо, шепча бессвязные слова любви и благодарности.

  Мое сердце разрывалось от восторга и муки. Он был тысячу раз прав, говоря, что тело имеет собственный выбор, не подчиняясь выбору рассудка. Рассудком я любил Франческу, но тело мое принадлежало Ченчо.

  Пора было возвращаться. Я слышал голоса, доносившиеся из большой приемной: посетители ждали монсеньора Савелли. Даже в такой поздний час там наверняка сидели секретари, какие-нибудь аббаты, послы или папские чиновники, которые, проведав о том, что кардинал вернулся, спешили решить с ним свои дела, не терпящие отлагательства.

  Взяв остатки рубашки, он тщательно вытер меня и себя, и мы принялись молча одеваться. Сутану ему пришлось надеть прямо на голое тело. Вопросительно посмотрев на меня, он спрятал руки в просторные рукава.

  – Монсеньор, вы выглядите почти безупречно.

  – Льстец.

  – Я хотел сказать, если не будете привлекать к себе внимание резкими жестами. – Он засмеялся. Я безуспешно пытался придать своей собственной рубашке приличный вид, и, в конце концов, просто наглухо зашнуровал колет. Получилось не слишком изящно, но почти сносно.