Текст книги "Осень в Освальде (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

   – Отдохни немного, – тихо сказала принцесса. – Мне кажется, наш херувим уже снова готов к сражению.

   Обе девушки посмотрели на Гая, и он смутился, сознавая, что Розалия была права. Созерцание их ласк и поцелуев вернуло его плоти сладострастное напряжение.

   – Мы вряд ли пригласим тебя, сэр Гай, – насмешливо обратилась к нему Розалия. – Ты можешь пойти к Элвину, чтобы он утешил тебя.

   – В этом нет необходимости, сестра, – раздался от двери спокойный голос, и герцог Элвин вышел из тени портьеры. Гай с улыбкой поднялся ему навстречу.

   – Ты могла бы плотнее прикрывать дверь в свою комнату, Розалия, – с неудовольствием проговорил герцог. – В твоей приемной бываю не только я.

   – Меня не беспокоят те, кого я не желаю видеть, – пожала плечами принцесса. – К тому же в своих покоях я могу делать что пожелаю.

   – Именно по этому поводу я и пришел. Мне сказали, что видели тебя в галерее, целующейся с молоденьким мальчиком. Не смей совращать детей, Розалия, иначе я заставлю тебя горько пожалеть о твоем распутстве! Кто был этот несчастный ребенок?

   – Это я, – с улыбкой ответила Леона, показывая Элвину на разбросанную по полу мужскую одежду.

   – А, вот как? Тебя могли узнать, леди Леона. Розалия, я должен сказать тебе, что нужно соблюдать хотя бы внешние приличия. Я не желаю, чтобы о моей сестре сплетничали по всему замку!

   – Обо мне? Боже, да что такого я сделала? Поцеловалась с моей девочкой в пустой галерее, а какой-нибудь старый развратник, налюбовавшись на нас вволю, донес тебе об этом! Брось, Элвин, все это не так уж страшно.

   – Ты ведешь себя неподобающе, – сказал Элвин. – Я не желаю, чтобы это повторялось впредь.

   Розалия засмеялась.

   – Бедный наивный Элвин! Ты думаешь, я самое порочное существо в Освальде? Оглянись вокруг. Вот этот белокурый ангел, в котором ты души не чаешь, только что покрывал прямо тут, в приемной, леди Элен Райт. Зрелище было то еще...

   Элвин вздрогнул.

   – Ты лжешь, – зло сказал он. – Тебе нечем оправдать свою распущенность, и ты пытаешься очернить Гая.

   – Вовсе нет. Я своими глазами видела, как он делал это с ней. Распалился, как дикий жеребец, спаривающийся с кобылой... Можешь спросить его самого, если уж не веришь мне.

   Элвин повернулся к юноше. Глаза его превратились в два озера бездонного мрака на бледном, словно высеченном из камня лице.

   – Гай, это правда?

   Барон похолодел. Стыд и смятение охватили его. Он не знал, что сказать. Ему хотелось все объяснить Элвину, рассказать ему об угрозах Элен, о том, как она оскорбляла его и в конце концов довела до того, что он, придя в ярость, изнасиловал ее... Но объяснения были теперь неуместны. Герцог смотрел на него, ожидая ответа.

   – Элвин, она сама вынудила меня...

   – Значит, это правда? – Голос герцога был ледяным. – Ты делал то, о чем говорит Розалия?

   – Да.

   Мгновение Элвин молча смотрел ему в глаза, а затем коротко размахнулся и резко ударил его по щеке. Звук пощечины прозвучал в ушах Гая громовым раскатом. Он вздрогнул, ошеломленно посмотрев на Элвина, а затем повернулся и, не говоря ни слова, бросился вон из комнаты.

   Он быстро сбежал по лестнице в галерею первого этажа. Мучительный стыд, ярость и отчаяние поглотили его, мешая думать. Ему нужно было унять предательскую дрожь в руках. Он так надеялся, что Элвин поймет и простит его, выслушает и даст совет... Он так любил его, а он, даже не выслушав, с презрением отвернулся от человека, которому только утром говорил о своей любви! Возможно, подумал барон, я сам виноват больше, чем мне кажется. Как можно было забыться настолько, чтобы наброситься на злосчастную шлюху прямо в приемной! Элвин не сделал бы так, неудивительно, что он не смог понять, как его возлюбленный, которого он считал чистым, чуждым порока юношей, осквернил себя подобным поступком... Гай проклинал себя. Он был недостоин любви этого странного человека, несчастного и одинокого, несмотря на молодость, богатство и красоту. Элвин был выше обычных человеческих страстей и потому не смог простить этой низости.

   Что ж, он уедет из Освальда. Вернется в Санвер к матери и женится, чтобы никогда не вспоминать об этом унижении... и о своей любви, которая жгла его сердце раскаленной стрелой. Сумеет ли он когда-нибудь вырвать эту стрелу? Гай почувствовал, как слезы подступают к глазам, и мир задрожал и померк, заслоненный влажной пеленой. Он вспоминал окаменевшее лицо Элвина, его осуждающий взгляд и пощечину – и невыносимая боль терзала его душу. Ему вдруг отчаянно захотелось умереть, чтобы покончить разом с этой мукой. С силой ударив в стену кулаком, он едва не сломал пальцы, и физическая боль на какое-то время пересилила боль душевную.

   Он направлялся в свои покои. Решено, он уедет немедленно. Слишком тяжело было оставаться в Освальде и видеть Элвина, каждый раз вспоминая его поцелуи, его руки на своем теле, его нежность и силу... Он с досадой смахнул с глаз слезы, пытаясь заставить себя не задыхаться от мучительной ярости на себя самого.

   Юноша шел быстро, почти ничего не замечая вокруг. Внезапно резкий толчок в спину сбил его с ног, и он упал ничком на холодный каменный пол, больно ударившись локтем. Приподнявшись, он оглянулся. В полумраке освещенной факелами галереи перед ним возвышался черный силуэт человека с поблескивающим обнаженным мечом в руках.

   – Не в моих привычках убивать сзади, сэр первый рыцарь, – хрипловатым голосом произнес незнакомец. – Иначе ты был бы уже мертв.

   Какая разница, устало подумал Гай. Смерть не страшила его, напротив, казалась мгновенным решением всех проблем. Ему было лишь немного жаль мать, которая останется отныне совсем одна. Элвин вряд ли вспомнит теперь о нем... если только вообще захочет видеть его труп, когда его обнаружат в этом полутемном коридоре.

   – Я хочу видеть твое лицо, – продолжал убийца. – И мне поручили сказать тебе кое-что прежде, чем забрать твою жизнь. Мессир Роджер Брент устал ждать, когда он сможет отомстить тебе за свое унижение.

   – Он нанял тебя, чтобы ты сделал это? – почти равнодушно спросил Гай.

   – Это мое испытание. Твоя кровь прольется во славу Черного Братства...

   У Гая вырвался негодующий возглас, он потянулся к висевшему на поясе кинжалу. Упоминание о Братстве резко меняло дело. Он должен был попытаться отомстить за смерть отца, исполняя данную клятву.

   Незнакомец издал презрительный смешок и занес меч для удара. С запоздалым страхом и отчаянием Гай осознал, что не успеет даже пустить кинжал в ход. Он замер, вскинув руку, чтобы заслонить глаза от зрелища опускающегося на его голову эспадрона, но убийца вдруг вздрогнул, широко раскрыл глаза и начал медленно заваливаться назад. Меч выскользнул из его рук и с оглушительным звоном упал на камни пола. Незнакомец рухнул рядом, несколько раз дернулся и остался недвижим.

   Гай опустил руку.

   – Я успел вовремя, – раздался знакомый голос. Перед ним стоял Элвин Освальд, и меч в его руке блестел светло и грозно. Опустившись на корточки, герцог вгляделся в лицо убитого, затем протянул Гаю руку и помог подняться.

   – Я рад, что ты жив, – тихо произнес Элвин, сжав его запястье. – Этот подонок мог убить тебя раньше, чем я подоспел.

   – Ты спас мне жизнь, – сказал юноша. – Благодарю тебя.

   Герцог не отрывал глаз от его лица. Гай отвернулся. Он не мог долго выдержать этот пристальный взгляд. Ничего больше не сказав, он медленно пошел по коридору, заставляя себя не оглядываться.

   Элвин догнал его, взял за плечи и развернул к себе.

   – Прости меня. Прости, мой ангел.

   – Тебя не за что прощать, Элвин, – мертвым голосом проговорил Гай. – Это я должен бы просить у тебя прощения, но ты не простишь.

   – О чем ты?

   – Я недостоин тебя. Мне горько сознавать, что я оказался такой скотиной, не сумев справиться с собой... Я должен уехать из Освальда.

   – Нет, Гай...

   – Я так дорожу твоим доверием, твоей любовью... И вот я заслужил твою ненависть. Мне было бы легче умереть, чем жить, презираемым тобой.

   Герцог потрясенно покачал головой.

   – Гай... Мой дорогой мальчик... Я не знаю, что сказать. Если ты уедешь, моя жизнь станет прежним адом... Нет, еще худшим, потому что я буду помнить тебя и знать, что я сам стал причиной своих и твоих страданий. Я не смогу жить спокойно, зная, что ты тоже живешь в этом мире, где-то рядом, а я никогда не увижусь с тобой, не коснусь тебя, не услышу твоего голоса... Гай, прости меня. Не уезжай.

   Забывшись, он гладил плечи юноши, с любовью глядя ему в лицо.

   – Элвин... – голос Гая сорвался, упав до шепота.

   – Мой ангел, прошу тебя... Не знаю, что тогда нашло на меня. Я разозлился на Розалию, но ты... Я не ожидал от тебя такого поступка, и первым моим чувством была ревность.

   – Все было не так, как ты думаешь... Элвин, я люблю только тебя.

   – Я понял это, Гай. Ты должен рассказать мне все. И обещай, что не уедешь из Освальда.

   Гай грустно улыбнулся и положил руки ему на плечи.

   – Не уеду. Мне будет слишком тяжело расстаться с тобой.

   – Мой дорогой мальчик...

   Элвин наклонился ближе. От него пахло благовониями, кровью и сталью. Гай прижался к нему всем телом, и они поцеловались.

   – Идем, – сказал герцог. – Сегодняшняя ночь наша...

   Они остановились на площадке перед комнатой Элвина. Под арку высокого окна вырвался пахнущий сыростью вечерний ветер, и в ясном небе льдисто мерцали звезды. Герцог завороженно посмотрел на Гая. В его черных глазах плескалась ночь.

   – Наша любовь похожа на дикий мед, – прошептал он. – Горечь и сладость одновременно... Когда я смотрю в твои глаза, мир вокруг исчезает. Мне хотелось бы, чтобы я мог жениться на мужчине – я не колебался бы ни минуты.

   Он привлек к себе юношу и стал покрывать его лицо поцелуями. Гай обнял его, опускаясь руками все ниже и ниже по его телу.

   – Элвин...

   – О, мой ангел... – выдохнул герцог, прижимаясь к нему. – Я изнемогаю...

   Войдя в комнату Элвина, они перешли на ложе и помогли друг другу раздеться.

   – Какой же я дурак, – прошептал герцог, лаская юношу. – Какой дурак... Как я мог так поступить с тобой! Это по моей вине ты едва не погиб...

   – Рано или поздно этот человек добрался бы до меня, – возразил Гай. – И ты здесь ни при чем. Кто это был? Ты узнал его?

   – Нет. Я думаю, он всего лишь слуга, один из безродных псов, подбирающих крошки со стола своего хозяина... А вот кто его хозяин, я хотел бы узнать. Он что-нибудь говорил тебе?

   – Что-то о Роджере Бренте и Черном Братстве. Он называл Роджера мессиром.

   – Вот как? – Элвин нахмурился. – Выходит, виконт Брент важная особа. Я отправлю его на костер, как велит святая церковь.

   – Подожди. Если это правда, я сам разделаюсь с ним. Но может быть, Роджера просто хотят очернить, используя его имя?

   – Не уверен. Роджер подлец, каких мало. Впрочем, я оставлю тебе его, только будь осторожен.

   – Хорошо. Забудь о нем, Элвин...

   Герцог повернулся, и Гай принялся целовать его плечи и спину, затем отыскал рукой его отвердевшую плоть и слегка сжал пальцами. Элвин застонал.

   – Гай, дитя мое...

   Он выгнулся, прижавшись к юноше всем телом. Гай обнял его.

   – Передай мне масло, любимый...

   Он овладел Элвином – осторожно, помня и понимая, какую боль должен был ему причинить. Герцог коротко вскрикнул, и Гай принялся ласкать его со всей нежностью, на какую был способен. Он задвигался, нетерпеливо приближая миг восторга, и вспышка яростного наслаждения ослепила его, выпивая и иссушая все силы. Он стиснул Элвина в объятии, задыхаясь от сладостной муки, чувствуя, как часть его остается в человеке, которого он любит. Затем он в изнеможении откинулся назад, и герцог, повернувшись к нему, посмотрел на него с бесконечной любовью.

   – Еще немного, – прошептал Элвин, взяв его руку и положив ее ладонью на свое бедро. – Просто коснись меня...

   Юноша с улыбкой уложил его на постель и, склонившись, приник лицом к низу его живота. Герцог вздрогнул всем телом, ощутив быстрые ласки языка и губ Гая, и почти тут же излился с протяжным стоном.

   – Боже, Гай...

   Его руки соскользнули с плеч барона. Юноша лег с ним рядом, положив руку ему на грудь и ощущая, как часто и гулко колотится его сердце.

   – Тебе понравилось?

   Герцог улыбнулся, потрепав его по голове.

   – Мне кажется, ты возвращаешь меня к жизни. Счастье, которое я считал недоступным...

   – Почему ты не можешь быть счастлив, Элвин?

   – Я люблю тебя. Мы оба мужчины, и поэтому такая любовь преступна. Люди насмехаются и осуждают таких, как мы. Их ханжеская мораль не может допустить этого. Я готов отдать по капле всю свою кровь, чтобы только быть с тобой, смотреть в твои глаза, дарить тебе все лучшее, что я имею... Когда я прикасаюсь к тебе, вижу твою улыбку, радость наполняет мою душу, как солнечный луч, озаривший серый день. Когда тебя нет, я жду встречи и думаю о тебе. Все мои мысли, все мои сны, вся моя нежность – это ты, Гай. Такое отношение к женщине приветствуется, потому что оно, с их точки зрения, нормально. Я иной. И потому я не имею права на спокойное счастье с любимым человеком. Любовь, верность, чистота – все это не имеет значения. Ты можешь каждую ночь менять женщин в своей постели, погрязнуть в разврате с грязными шлюхами, но не имеешь права всю жизнь хранить верность одному мужчине!

   – Это... так жестоко.

   – И все же вспомни, как презирают монахов. Вспомни костры, избиение камнями тех, кто не похож на остальных... Декреты и письма короля Джона, послания папы Григория... Говорят, любовь между мужчинами противна богу.

   – Но тогда...

   – Ты еще будешь счастлив, мой мальчик. Ты найдешь себе жену и сумеешь получать удовольствие, деля с ней ложе. А меня ждет только ад – сначала на земле, потом там, откуда нет возврата...

   – Неужели никто не может понять, что нам просто хорошо вместе? Какое зло мы причиняем людям тем, что любим друг друга?

   – Зло? Ханжеская мораль нетерпима к тому, что она называет пороком... Я читал труды пастыря Гермы. Николаиты возводили порок в ранг добродетели и утверждали, что общение с женщинами – греховно. Я не думаю, что они были правы. Каждый должен обрести то, что ему нравится. Почему двоих людей тянет друг к другу? Так трудно найти любовь, еще труднее найти в себе силы сказать о ней тому, кого любишь, – если это не женщина. Я так долго не мог решиться, из опасения, что ты с негодованием оттолкнешь меня и мои чувства... Ты не сделал этого, не отвернулся с презрением, но ведь могло быть иначе.

   – Элвин...

   – Молчи. Я до сих пор не верю, что это счастье будет долгим. Найдется женщина, которая заставит тебя забыть обо мне.

   – Я не думаю, что Леона Блейк...

   – Разумеется, нет. Она быстро учится, эта малышка. Увидишь, вскоре она станет обычной потаскушкой, дарящей свою любовь первому встречному. Или она предпочтет женщин, боясь болезней и беременности... Я говорил не о ней. Ты обретешь покой и счастье, заведешь семью, детишек, которые станут твоей опорой в старости. Я видел, какое удовольствие ты получаешь от обладания женщиной, поэтому имею все основания так думать.

   – Элвин, с тобой все совсем иначе...

   – Это похоже на безумие, правда? – Герцог грустно улыбнулся. – Эта любовь сжигает сердце, оставляя лишь легкий мертвый пепел...

   – Не говори так. – Гай обнял его за плечи. – Мне наплевать на тех, кто осудит нас. Я хочу быть с тобой, Элвин, что бы ни случилось.

   – Мнение людей может быть безразлично тебе, но они не ограничиваются только мнением. Ханжи приложат все силы, чтобы разлучить нас. Мне кажется, я обречен на одиночество и гублю всех, кого коснется моя любовь. Поэтому я так осторожен, поэтому всегда боюсь выражать открыто свои чувства...

   Он замолчал и устремил невидящий взгляд на огонь камина.

   – Тебе приходилось терять любовь? – тихо спросил юноша. Герцог ответил не сразу, и, когда он заговорил, его голос звучал глухо:

   – Да, Гай. Горе от этой потери было велико. Только с тобой я понял, что снова могу быть счастлив и наконец забыть... Мне было семнадцать лет, когда я постиг настоящий смысл слова "никогда" – жестокий и страшный смысл этого самого безнадежного слова во Вселенной... – Элвин вздохнул и сжал кулаки. – В то время я мало задумывался о настоящей любви, удовлетворяя желания плоти с Розалией. Этот тайный грех заставлял меня терзаться, но каждую ночь ко мне приходила Розалия, и я забывал обо всем, погружаясь в трясину ее похоти. Постепенно мои мысли пришли в порядок. Я перестал проклинать себя, вновь начал читать, занялся фехтованием, охотой и музыкой, и каждый турнир снова стал для меня настоящим праздником. Однажды в Освальд приехал герцог Борн, давний друг моего отца, с двумя своими сыновьями. Старший, Дэвид, сразу привлек внимание Розалии. Еще бы – этот девятнадцатилетний детина при всей своей высокомерной тупости имел фигуру античного борца. Полное отсутствие ума и воспитания Дэвид с лихвой возмещал наглостью и умением модно одеваться, а Розалии большего и не требовалось. В общем, я на время был позабыт, и все помыслы моей сестры устремились на завоевание Дэвида Борна. Я вовсе не был огорчен этим обстоятельством, потому что снова почувствовал себя свободным. Брат Дэвида, Арлей... Он был одного со мной возраста, белокурый, по-юношески нескладный, с ясной мальчишеской улыбкой и синими глазами. Арлей много читал, его суждения поражали серьезностью и глубиной. Мы быстро подружились; в нем не было надменности Дэвида, и он иногда подшучивал над своим братом, беззлобно пародируя его медлительную манеру ходить и разговаривать. Я покатывался со смеху, когда Арлей, встречая Дэвида в обществе Розалии, сначала осыпал мою сестру комплиментами, а потом делал брату несколько двусмысленных замечаний, на которые Дэвид, разозлившись, пытался ответить, но, по причине недалекого ума, запутывался в словах и вызывал всеобщий смех. Розалия тоже сердилась; постепенно она стала ненавидеть Арлея, да, должно быть, и меня тоже, за то, что я был его другом. Но нам не было дела ни до Дэвида, ни до Розалии. Наша дружба крепла день ото дня. Иногда мы до ночи засиживались в библиотеке, порой ездили на охоту или устраивали скачки на перегонки, из озорства топча крестьянские посевы. Нам было весело вместе, и за всю жизнь у меня не было лучшего друга. Однажды я пригласил Арлея проехаться к лесному озеру в нескольких милях от замка. Погода стояла жаркая, и мы рассчитывали отдохнуть и выкупаться, а заодно по дороге пострелять мелкую дичь. Захватив арбалеты, мы оседлали лошадей и выехали из Освальда. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда мы достигли леса. Под зеленым, пронизанным солнечными лучами, пологом буков царила жаркая тишина, нарушаемая лишь стуком лошадиных копыт да сухим хрустом ломающихся веточек. Птицы и звери, казалось, попрятались от зноя, так что нам так и не удалось пустить в ход арбалеты. Мы не спеша ехали по лесной тропинке, поглядывая по сторонам и изредка переговариваясь. Арлей был необычно задумчив, и я всячески пытался его рассмешить и подбодрить. Вдали открылся просвет между деревьями, блеснула ровная гладь озера, и утомленные жаждой и жарой лошади перешли с шага на рысь. Отпустив поводья, мы прямо в одежде с разбегу влетели в холодную прозрачную воду, поднимая фонтаны искрящихся брызг. Арлей попытался удержаться в седле, но я ослабил его подпругу, и он соскользнул в воду, крича и норовя окунуть меня с головой. Какое-то время мы боролись в воде, с наслаждением ныряя и отфыркиваясь, а потом, совершенно обессиленные, выбрались на берег. Раздевшись, мы разложили вымокшую одежду на солнцепеке, а сами уселись на траву у берега. Я огорченно разглядывал испорченный водой арбалет – единственное, что немного испортило мое удовольствие от прогулки, а Арлей молча сидел рядом, обхватив руками колени. Отложив арбалет, я посмотрел на него. "Ты сегодня отчего-то грустишь, – заметил я. – Что случилось? Может быть, Дэвид..." Он покачал головой, потом сел ближе ко мне и посмотрел мне в глаза. В его взгляде было что-то новое, такое, чего я не видел или не замечал прежде. "Дэвид ни при чем, – тихо сказал он. – Элвин, я не понимаю, что со мной..." Его голос дрогнул, он быстро опустил глаза и покраснел. Я окинул взглядом его обнаженное тело и вдруг понял, что он чувствует. "Арлей..." – потрясенно прошептал я. Он взял мою руку. "Элвин..." Я увидел, что он плачет, и наклонился к нему, а в следующее мгновение мы уже целовались. Это было похоже на сон, на затмение, на гибель мира в яростном урагане внезапно налетевшей любви... Мы были так молоды, у нас не было опыта, мы не знали этого тонкого искусства наслаждения, но мы любили друг друга и просто делали то, что считали правильным. Я видел над собой лицо Арлея, его потемневшие синие глаза с огромными, как у ребенка, зрачками, и беспомощно тонул в их взгляде, когда его пальцы мягко сжимались и разжимались на моем члене... Мы ласкали друг друга, а потом он попросил меня сделать для него большее. Я помню, как он закричал, когда я вошел в него, и меня уколола жалость. Но он засмеялся и велел мне продолжать. Его тело сводило меня с ума, и я начал осторожно двигаться, пылко лаская его. Потом все было как в бреду... Волна восторга нахлынула на меня, подхватила, вскинула на головокружительную высоту, заставив кричать от невыносимого, мучительно сладкого упоения, и мир вокруг закружился в вихре света, солнца и радости... Мое тело трепетало от неизведанного прежде наслаждения. Я упал на колени перед этим мальчиком и заплакал, не в силах справиться с блаженством, которым был ему обязан. Он опустился на колени рядом со мной, мы обнялись и ненадолго замерли, слушая, как стучат наши сердца. Потом Арлей положил мою ладонь на свой живот. Я коснулся его члена, и он застонал. Я не знал, что нужно делать и все время спрашивал его, хорошо ли ему от моих ласк. Когда он излился, вскрикнув от наслаждения, мне показалось, что я чувствую то же, что и он. Я заключил его в объятия и поцеловал так нежно, как только мог. Потом мы долго лежали рядом, обнявшись и не говоря ни слова, потрясенные случившимся. Я чувствовал тепло его юного тела, разгоряченного любовью, и забывал обо всем на свете... Мы оба были почти детьми, чистыми, немного наивными, способными к бескорыстной, высокой любви. А еще я вдруг понял, что никогда ни одна женщина не заставит меня испытать ничего похожего... Мы провели у озера весь день, а вечером поехали в Освальд. Солнце садилось, наполняя лес синими тенями; мы с Арлеем медленно ехали бок о бок, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться поцелуем. Мы достигли Освальда, когда уже стемнело. Арлей ночевал в моей комнате, и эта ночь стала первой ночью нашей любви. Потом было еще много ночей, клятв и пылких обещаний при свечах, страстных поцелуев, пылких ласк, полудетских, полубезумных порочных игр... Мы были счастливы, обретя друг друга. Я ничего не помню о том, что происходило в это время в замке. Любовь поглотила меня с головой. Я обожал Арлея и не упускал случая остаться с ним наедине. Розалия злилась, что я стал забывчив и рассеян, даже отец как-то заметил, что, ежели я не перестану постоянно улыбаться, то все решат, что я помешался. Мне было все равно, и лишь одна мысль беспокоила меня: скоро герцог Борн должен был уехать из Освальда, и тогда разлука с Арлеем могла продлиться долго. Арлей тоже понимал это. Когда его отец собрался домой, он упросил его разрешить ему остаться еще немного в Освальде. То лето было самым счастливым в моей жизни... Наступила осень, и однажды из Борна пришло письмо, в котором герцог изъявил желание, чтобы его младший сын вернулся домой. В то время папа провозгласил новый поход в Святую землю, и наемники раздавали кресты на площадях всем, кто еще верил в идеалы или надеялся раздобыть богатства и почести. Герцог Борн считал, что Арлей должен присоединиться к армии крестоносцев во имя чести своего рода. Бог судья отцу, без нужды обрекающего на гибель собственного сына...

   – Почему же герцог не послал в Святую землю Дэвида?

   – Старший сын наследует замок и титул, а младший воюет за веру. Какой глупый обычай! Последнюю ночь перед отъездом Арлей провел со мной, и мы любили друг друга с такой сладостной, такой отчаянной нежностью, словно понимали, что разлука будет очень долгой. Она оказалась вечной, Гай...

   – Он уехал в Палестину?

   – Той же осенью. Я не видел отъезда крестоносцев, но часто представлял себе Арлея – в длинном дорожном плаще, на белом коне, улыбающегося и машущего рукой на прощание... Я с нетерпением ждал его возвращения, писем из Борна или каких-нибудь вестей от армии. Вскоре умер наш отец, и горе подкосило меня, заставив на время обратиться к другим заботам. Розалия нуждалась во мне, но я отвергал ее домогательства, надеясь на скорое возвращение Арлея... Она, кажется, понимала все или, во всяком случае, догадывалась. Она погрязла в распутстве, ища утешения в объятиях разных мужчин, а я ждал, снедаемый нетерпением и тревогой. Я часто представлял себе Арлея – ведь за прошедший с его отъезда год он должен был возмужать, набраться опыта и сил, стать настоящим рыцарем – синеглазым белокурым светлым рыцарем из детских сказок... Я мечтал о том, как мы встретимся, как он будет со своей мальчишеской, немного печальной улыбкой рассказывать о своих приключениях, а потом поцелует меня так, как умел только он... Зима в тот год была промозглой. Сырой холодный ветер яростно рвал солому с крыш крестьянских домов, скрипел голыми ветвями деревьев в парке, носил в воздухе колючую порошу. Как-то раз я был во дворе замка, и какой-то человек подошел ко мне и передал свернутое письмо с гербом Борнов. Мое сердце подпрыгнуло. Нетерпеливо развернув послание, я быстро пробежал глазами несколько первых строк. Письмо было от старого герцога. Он выражал скорбь и соболезнования по поводу смерти моего отца и писал что-то про Дэвида, но мои глаза искали лишь одно имя. Когда я увидел его и прочел то, что герцог писал о младшем сыне, мир замер, лишившись всех красок и звуков. Оглушенный, ослепший, я стоял, не в силах поверить в то, что было написано на этом желтоватом листе бумаги. "Арлей погиб этой осенью, – снова и снова звучали в моем мозгу слова старого герцога. – Его тело доставили в Борн в заколоченном гробу. Сарацины отрезали ему голову..." Посыльный, доставивший письмо, выжидающе смотрел на меня, но я не мог говорить. Мне хотелось бы стать богом, чтобы вернуть Арлея, чтобы не допустить глупой войны, убившей его во цвете юности, чтобы истребить проклятых нехристей одним взглядом – всех, до единого... Человеческая жадность, тщеславие и гордыня – вот что погубило Арлея, а не мечи сарацинов.

   – Папа хочет золота, – тихо сказал Гай. – И благородные мальчишки добывают его своей кровью...

   Герцог сжал его руку.

   – Я любил Арлея. Я любил его так, как только можно любить впервые в жизни. И вот его не стало... Я вдруг представил себе его – замученным, растерзанным, истекающим кровью, и кривая сарацинская сабля со свистом рассекает воздух над его белокурой головой... Несчастный мой мальчик! Не выдержав, я стиснул руками голову и закричал от мучительной душевной боли. Из моих глаз хлынули неудержимые слезы. Меня окружили люди, кто-то что-то говорил, звали Розалию... Я ничего не видел и не слышал, уничтоженный, раздавленный страшным горем.

   – Тебе хватило сил жить, – проговорил барон. – Не знаю, сумел бы я удержаться от искушения...

   – Умереть легко, – сказал Элвин, и в его глазах блеснули слезы. – Жить и не сломаться – вот что самое трудное. Я не хотел жить. Я верил – и верю до сих пор, – что синеглазый ангел ждет меня на небесах. Арлей... Мой дорогой мальчик, в раю ему вечно будет восемнадцать лет...

   – Что же было потом? Как тебе удалось бороться с этой потерей?

   – Я оглядел столпившихся вокруг меня людей, как безумный, затем вывел из конюшни своего жеребца, вскочил в седло и помчался в Борн. Снег хлестал меня по щекам, копыта коня вязли в дорожной слякоти, но я ничего не замечал. В тот день я загнал до полусмерти двух лошадей и явился к старому герцогу весь в грязи, с искаженным от горя лицом. Он удивился моему визиту, а еще больше моему виду и моей настойчивой просьбе показать мне могилу Арлея. Он отвел меня в аббатство и оставил возле свежего холмика с мраморным надгробием. Сам герцог ушел, постояв немного рядом со мной на пронизывающем ветру, и тогда я упал на колени, прямо на размокшую землю, и разрыдался. Я повторял его имя, словно надеялся, что он услышит и ответит мне... Наши ночи, наши клятвы, наша любовь – все ушло, навсегда, оставшись здесь, на могиле Арлея, и в моем сердце. Я провел там весь день, не замечая холода и снегопада, а затем вернулся в Освальд. Через два дня я понял, что не смогу жить дальше. Никого не предупредив и ни с кем не простившись, я оседлал жеребца и отправился в ближайший монастырь. Я очень надеялся, что никто не заметит моего отъезда, но я плохо знал свою сестру. Розалия бдительно следила за мной, и, услышав позади себя конский топот, я не сразу понял, что за всадник может преследовать меня. Я остановился, убежденный, что никто не сумеет заставить меня вернуться в Освальд, и дождался, когда Розалия подъедет ко мне. Ее раскрасневшееся лицо было серьезным и решительным, а в глазах стояли слезы. "Элвин, я знаю, что ты задумал, – сказала она. – Но ты не можешь так просто уехать." "Я уеду," – бесстрастно ответил я, намереваясь пришпорить коня, но Розалия спешилась и взяла моего жеребца под уздцы. "Только ты можешь спасти Освальд от угасания, а меня от позора," – горячо сказала она. "Это старая песня, сестра, не начинай ее заново." И тогда она бросилась на колени у ног моего коня. Ее плечи сотрясались от неудержимых рыданий. "Неужели ты заживо похоронишь себя в монастыре, Элвин, ради мертвеца, когда ты можешь спасти живых! Я знаю, что ты любил Арлея Борна, но ведь его не вернешь. Я буду нежной с тобой, я никогда не заставлю тебя сердиться... Только прошу тебя, вернись!" Я велел ей подняться. В чем-то она была права, и я позволил ей победить... Я вернулся в замок. Да, она была нежной, была послушной и ласковой, надеясь хоть немного смягчить горечь моей утраты... но счастливым меня сделать ей было не по силам.

   – Неужели ты прожил столько лет, храня верность памяти Арлея? У тебя не было любовников, кроме Розалии?

   – Я никого не любил. Мне нужно было утешение, нужны были иные ласки, кроме женских... Моя фантазия доводила меня до исступления, и я снова и снова вспоминал то, чему, мне казалось, никогда не будет возврата. А потом появился чертенок Нед. – Герцог грустно усмехнулся. – Этот мальчуган был моим слугой. Он умел иногда рассмешить меня своими выходками и шутками, а его озорные черные глаза светились умом. Сначала я не замечал его, как не замечают стоящий в углу сундук или забытую на столе книгу, но постепенно он начал мне нравиться. Нед был расторопным и шустрым, всегда угадывая мои желания, и я был доволен его исполнительностью. Вскоре я привык к нему. Однажды я мылся в своих покоях и, сидя в чане с горячей водой, попросил Неда растереть мне спину. Он улыбнулся, сбросил рубашку и подошел ко мне. "Так хорошо?" – спросил он, и его теплые руки легли на мою спину. Я кивнул, и он принялся растирать меня, постепенно опускаясь все ниже. Его прикосновения пробуждали во мне почти забытые ощущения. Когда он дошел до моих ягодиц, я уже почти не мог сдерживаться. "Нед, – окликнул я его, – довольно." Он посмотрел на меня, и от его улыбки по моему телу прошла дрожь. "Сколько тебе лет?" – спросил я. "Четырнадцать, мой герцог, – быстро ответил он. – Надеюсь, это не слишком мало, чтобы иметь честь служить у вас?" Я засмеялся. Он приготовил полотенце и помог мне выбраться из чана с водой. Он вытирал меня нарочито медленно, и я вдруг понял, что его движения больше напоминают любовные ласки, чем движения слуги, исполняющего пожелания хозяина. Я попытался сохранять хладнокровие. "У вас красивое тело, – сказал Нед, чуть сжав мою руку. – Думаю, дамы просто с ума сходят, когда вы..." Он ухмыльнулся и сделал непристойный жест, и это рассмешило меня. "Где ты этому научился, негодник?" – спросил я, все еще смеясь. "Я обучался грамоте в монастыре, – весело ответил мальчишка, сверкнув черными глазами. – Монахи большие распутники, скажу я вам..." Он вдруг сбросил штаны и быстро прижался ко мне всем телом. "Хотите, я покажу вам кое-что?" – шепотом спросил он. "Перестань, Нед," – пробормотал я, но он уже гладил мою обнаженную кожу под полотенцем. Мальчуган оказался гораздо более развращен, чем я думал. Мало какая из придворных потаскух знает хотя бы половину из тех ласк, которые он показал мне в тот день. С тех пор он начал выполнять при мне обязанности не просто слуги, я получал от него то, чего требовало мое тело.