Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Иоанн Кассиан Римлянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

\621// говорила она, такую, которую я должна была успокаивать; а та первая своими услугами больше почитала и успокаивала меня. Этого достаточно сказать о женском поле, чтобы воспоминанием об этом мы не только поучались, но и стыдились: ибо мы, если не заберемся, подобно зверям, в норы келий, не можем сохранять терпения.

глава 15 Пример терпения аввы Пафнутия

Теперь представим другой пример терпения – аввы Пафнутия, пресвитера, который в славной и везде прославляемой скитской пустыне всегда жил столь уединенно, что прочие отшельники прозвали его буйволом, потому что он как бы по врожденной наклонности любил жить всегда в уединении. Он еще в отрочестве показал в себе такую благодать и добродетель, что даже высокие и знаменитые мужи того времени дивились его степенности и непоколебимому постоянству. Когда они, из уважения к его добродетели, несмотря на молодость, сравняли его со старцами и решили присоединить к своему чину, то зависть, возмутившая души братьев патриарха Иосифа, воспламенила огнем едкой ревности одного из братьев. Желая обезобразить красоту его каким–нибудь пятном бесславия, он придумывает такое зло: улучив удобное время, когда Пафнутий из кельи пойдет в церковь в воскресный день, вошел воровски в его келью и спрятал свою книгу в его вязанье, которое авва обычно делал из пальмовых прутьев. Довольный сделанной проделкою, завистник и сам пришел в церковь, как человек с чистой, искренней совестью. После окончания обычной службы он перед всеми братьями принес св. Исидору, бывшему прежде Пафнутия пресвитером в той же пустыне, жалобу на то, что у него из кельи украдена книга. Когда эта жалоба так смутила души всех, особенно пресвитера, что не знали, что придумать или предпринять, будучи поражены крайним удивлением от такого не слыханного там преступления, то донесший об этом

\622// обвинитель потребовал, чтобы, после удержания всех в церкви, посланы были избранные обыскать кельи всех братьев. Три старца, по назначению пресвитера, обошли кельи всех и наконец нашли спрятанную книгу в келье Пафнутия между пальмовыми плетенками, где спрятал клеветник. Нашедшие книгу тотчас принесли ее в церковь и положили перед всеми. Пафнутий по чистоте совести хотя был спокоен, впрочем, как бы признавая себя виновным в воровстве, в наказание за это просил назначить ему род покаяния, по стыдливости и скромности остерегаясь, чтобы, если на словах будет пытаться снять с себя обвинение в воровстве, снова не обличили его еще во лжи, когда никто не подозревал ничего другого, кроме того, что открылось. Когда он ушел из церкви, не падая духом, но полагаясь на суд Божий, то стал постоянно молиться со слезами, утроил пост и с крайним смирением духа повергался перед людьми. Но когда он почти две недели подвергал себя такому сокрушению плоти и духа, в день субботний или воскресный поутру пришел в церковь не для принятия святого причастия, а, повергшись у порога, просить прощения, то знающий все сокровенное и свидетель его (Бог) не допустил, чтобы долее сокрушал себя или другие бесчестили его. Ибо что сделал без свидетелей из людей тот изобретатель беззакония, бесчестный вор своей вещи, хитрый поругатель чужой чести, то (Бог) открыл через дьявола, который был подстрекателем к этому преступлению. Ибо объятый злейшим демоном, он обнаружил все козни тайной проделки, и тот же сделался разглашателем преступлений и обмана, кто был изобретателем. Этот нечистый дух так сильно и долго мучил его, что не могли освободить от него не только молитвы живших там святых, которые имели Божественный дар повелевать бесами, но и особенная благодать самого пресвитера Исидора не выгнала из него жестокого мучителя, хотя по милости Господней дана была Исидору такая сила, что иной бесноватый, даже и порога его еще не преступив, получал исцеление. Христос эту честь предоставил молодому Пафну-\623//тию, чтобы (бесноватый) исцелился молитвами того, кого оклеветал, и славу которого завистливый враг думал уменьшить; провозглашая его имя, он получил прощение в своем прегрешении и конец настоящего мучительства. Так–то еще в молодости Пафнутия было предзнаменовано то совершенство, которое он усугубил в зрелые годы. Итак, если хотим достигнуть верха его добродетелей, то начнем с того же, с чего и он начал.

глава 16 О совершенстве терпения

Двоякая причина побудила меня к этому рассказу; во–первых, чтобы мы, рассматривая такую непоколебимость и постоянство мужа, тем больше имели расположения к спокойствию и терпению, чем меньшим подвергаемся наветам врага, нежели сколько он желает; во–вторых, чтобы мы твердо были убеждены в том, что не можем защититься от бурь искушений и от нападений дьявола, если всякую подмогу нашему терпению и всю надежду будем видеть не в силах внутреннего нашего человека, а в затворе кельи, или в удалении в пустыню, или в обществе святых, или в помощи какой–нибудь вещи, находящейся вне нас. Ибо если Господь, сказавший в Евангелии: Царствие Божие внутри вас есть (Лк 17, 21), не укрепит нашего духа силою Своего покровительства, то напрасно думаем, что сможем победить козни врага при помощи живущих с нами людей, или уклониться пространством места, или укрыться под защитою кровли. Ибо хотя все это было у св. Пафнутия, однако искуситель смог найти доступ к нему для искушения, и этого злейшего духа не отогнали оплот стен, уединение пустыни или заслуги святых в том собрании. Но поскольку святой раб Божий не на это внешнее, а на самого Судию всего сокровенного возлагал надежду своего сердца, то никак не мог поколебаться от злых ухищрений. И напротив, тот, кого зависть подстрекнула к такому злодеянию, не пользовался ли выгодою уединения, отдаленного жилища и обществом блаженного аввы

\624// Исидора и других святых? Однако когда дьявольский вихрь подхватил его на песке, то не только покривил, но и разрушил его жилище. Следовательно, мы должны искать покоя нашего не во внешнем и не должны думать, что чужое терпение поможет нашей нетерпеливости. Ибо как Царствие Божие внутри нас есть, так враги человеку – домашние его (Мф 10, 36). Никто не враждебен мне боль–ше, чем мое чувство, которое мне – самый близкий домашний. И потому если бы мы были заботливы, то не могли бы потерпеть вред от внутренних врагов. Ибо когда не враждуют против нас наши домашние, тогда и Царствие Божие приобретается спокойствием духа. Если тщательно исследуешь причину этого, то узнаешь, что мне не мо–жет причинить вреда даже злобный человек, если я сам против себя не буду воевать не мирным сердцем. Если же я получу вред, то это не от чужого нападения, а от моего нетерпения. Ибо как тяжелая, твердая пища полезна здоровому, так она гибельна больному. Но она сама по себе не может повредить принимающему, если немощь принимающего не придаст ей силу повредить. Итак, если бы когда–нибудь произошло между братьями подобное искушение, то, не нарушая спокойствия, не допустим злословных поношений мирских. Не должны мы удивляться и тому, что среди святых мужей есть всякие развращенные, негодные, потому что пока нас, как пшеницу, топчут и растирают на гумне этого века, то среди отличной пшеницы обязательно попадаются и плевелы, которые навсегда будут преданы огню. Наконец, если сатана между ангелами, Иуда между апостолами, Николай, изобретатель развратной ереси, между избранными диаконами упоминаются, то нет ничего удивительного, что и между святыми ныне находятся негодные люди. Хотя некоторые утверждают, что этот Николай – не тот, кого апостолы избрали для дела служения; однако не могут отвергать того, что он был из числа учеников, которые все в то время были такими совершенными, каких ныне очень мало находим и в киновиях. Итак, мы должны предлагать себе (для подражания) не падение вышеупомянутого брата,

\625// который в той пустыне пал таким плачевным образом, и не тот страшный порок, который, впрочем, после он омыл необыкновенными слезами покаяния, а лучше пример блаженного Пафнутия, чтобы нам не расстроиться от падения того, чья притворная набожность еще больше усилила застарелый порок зависти, но чтобы всей силою последовать смирению Пафнутия, которое породил не покой пустыни, но приобретенное между людьми уединенная пустыня образовала и усовершенствовала.

глава 17 О зловредности зависти

Следует знать, что зависть труднее вылечить, нежели другие страсти. Ибо кого она однажды поразила своим ядом, для того, можно сказать, почти нет лекарства. Ибо она есть такая зараза, о которой образно говорится через пророка: вот, Я пошлю на вас змеев, василисков, против которых нет заговариванья, и они будут уязвлять вас (Иер 8, 17). Итак, правильно сравнивается у пророка с ядом смертоносного василиска укус зависти, ею первый заразился и погиб виновник и начальник всех вдов. Ибо сперва он сам себя погубил, прежде чем излил смертоносный яд на человека, которому позавидовал. Ибо завистью диавола смерть вошла в мир, подражают же ему соучастники его (Прем 2, 24). Как тот, который первый растлился заразою этого зла, не принял ни лекарства покаяния и никакого средства к исцелению, так и те, которые попустили уязвлять себя тем же угрызением, отвергают всякую помощь святого заклинания (Пс 57, 5, б); потому что они не по какой–нибудь вине других, а от счастья их мучатся, стыдятся обнаружить саму истину, а какие–нибудь посторонние, пустые и нелепые причины оскорбления приискивают. Так как эти причины ложны, то одно есть для них лекарство – извержение того смертоносного яда, который они не хотят обнаружить, скрывают в своем сердце. Об этом Премудрый хорошо сказал: если змей ужалит без заговаривания, то не лучше

\626// его и злоязычный (Еккл 10, 11). Это – тайные угрызения, которым не помогает врачевание мудрых. И до того неисцелима эта погибель (т. е. зависть), что от ласки ожесточается, от услуг раздувается, подарками раздражается; потому что, как говорит тот же Соломон: ревность ничего не терпит (Притч б, 34). Ибо чем более иной будет преуспевать покорностью смирения, или добродетелью терпения, или славою щедрости, тем большей завистью подстрекается завистливый, который желает падения или смерти тому, кому завидует. Например, зависть одиннадцати патриархов никакой покорностью невинного брата не могла смягчиться, как говорит об этом Св. Писание (Быт 37). А завидовали ему братья его за то, что любил его отец их, и не могли говорить с ним мирно, пока зависть их, не терпевшая никакой ласки услужливого и покорного брата, желавшая его смерти, едва могла удовольствоваться продажей брата. Итак, ясно, что гибельнее всех пороков и труднее к излечению – зависть, которая даже лекарствами, от которых прочие страсти прекращаются, еще воспламеняется. Например, кто скорбит о причиненном ему вреде, тот исцеляется щедрым вознаграждением; кто негодует за нанесенную обиду, тот умиротворяется извинением. А что сделаешь тому, кто еще больше оскорбляется тем, что видит тебя более смиренным и более приветливым, в ком воспламеняет гнев не корыстолюбие, которое удовлетворяется наградою, не обида или желание мщения, которое побеждается ласкою, услугами, но раздражает его только успех чужого счастья? Кто же, для удовлетворения завистливому, захочет лишиться благ, потерять счастье, подвергнуться какому–нибудь бедствию? Итак, чтобы василиск (дьявол) одним уязвлением только этого зла (зависти) не истребил всего того, что в нас есть живого, что как бы воодушевляется жизненным действием Св. Духа, постоянно будем испрашивать помощи Божией, для которой нет ничего невозможного. Прочие яды змей, т. е. плотские грехи, или пороки, которым как скоро подвергается, так легко и очищается человеческая немощь,

\627// имеют некоторые следы своих ран на плоти. Хотя от них земное тело и страдает весьма жестоко, однако если какой–нибудь искусный заговорщик божественных стихов приложит противоядие или лекарство спасительных слов, то гнойная рана не доведет до вечной смерти души. А зависть, как яд, излитый василиском, убивает жизнь религии и веры, прежде чем почувствуется рана в теле. Ибо не против человека, а явно против Бога возносится хулитель, который, ничего другого в брате не похищая, кроме доброй заслуги, порицает не вину человека, а только суды Божии. Итак, зависть есть тот корень горести (Евр 12, 15), который, поднимаясь в высоту, устремляется к поношению самого Бога, Который сообщает человеку блага. Никого не должно приводить в смущение то, что Бог грозит послать василисков, которые бы жалили тех, чьи пороки оскорбляют Его (Иер 8, 17). Хотя верно то, что Бог не может быть виновником зависти, однако справедливо и достойно божественного суда, чтобы блага сообщались смиренным, а гордым и недобрым отказывалось в них, как бы от самого Бога посланная зависть поражала и съедала тех. которые, по апостолу, заслужили быть преданными в превратный смысл, как говорится и во Второзаконии: они раздражили меня не Богом, и Я раздражу их не народом (Втор 32, 21).

Пиаммон этим рассуждением сильно воспламенил наше желание, по которому мы от первых правил общежития начали стремиться ко второй ступени отшельничества. Ибо сперва от него мы получили начальные понятия об уединенном жительстве, знание которого после в ските мы приобрели полнее.

\629//

19. собеседование аввы Иоанна (Диолкосского) о цели киновии и пустынножительства

глава 1 О киновии аввы Павла и о терпении одного брата

Спустя немного дней, увлекаясь желанием большего научения, с полным усердием мы опять пришли в киновию аввы Павла (Ливийского), где пребывало более двухсот братьев, а в честь торжества, которое в то время совершалось, собралось бесчисленное множество монахов из других киновии. Ибо торжественно совершались годовые поминки по смерти прежнего аввы, управлявшего этой киновией. Мы для того упоминаем об этом собрании, чтобы кратко рассказать о терпении одного брата, которое в присутствии всего этого собрания проявилось с непоколебимой кротостью его. Хотя цель этого писания другая, – изложить беседу аввы Иоанна, который, оставив пустыню, с крайним смирением подчинился в той киновии, впрочем, считаем не лишним, без всякой околичности, всем ревностным предоставить большее назидание в добродетелях. Итак, когда на большом дворе под открытым небом множество монахов сидело отдельными рядами и один брат довольно медленно нес блюдо с кушаньем, то по поводу этой медленности вышеупомянутый авва Павел, заботливо ходивший между толпою прислуживающих (во время обеда) братьев, замахнувшись рукою, на виду у всех ударил его ладонью, так что удар слышен был сидящим напротив и даже дальним. А это он сделал для того, чтобы всем пришедшим показать терпение юноши,

\629// и все присутствовавшие при этом зрелище из примера сего научились кротости. А как рассудительно старец сделал это – показало само дело. Ибо достопамятный по терпению юноша с такой кротостью духа принял это, что не только никакого слова не вылетело из его уст, и ни малейшего ропота, который бы обозначился молчаливым движением губ, но даже сама скромность, спокойствие уст или цвет лица нисколько не изменились. Этот поступок не только для нас, которые, недавно придя из монастыря Сирийского[142]142
  То есть из Палестины, которая во времена Кассиана была причислена к Сирии: потому и монастырь Вифлеемский, в котором жил Кассиан, назывался Сирийским.


[Закрыть], не видали столь очевидных примеров добродетели терпения, но и для всех, которые не были чужды таких упражнений, был так удивителен, что и старшим мужам этим поступком было преподано особенное наставление, именно, что отеческое наказание не поколебало его терпения и множество свидетелей не покрыло лица его краскою стыда.

глава 2 О смирении аввы Иоанна

Итак, в этой киновии мы нашли весьма древнего старца по имени Иоанн. Его слова и смирение, коим он превосходил всех святых, думаем, никак нельзя обходить молчанием, зная, что он процветал таким особенным совершенством, которое хотя и есть матерь всех добродетелей и твердое основание всего духовного здания, однако совсем изгнано из наших постановлений. Оттого неудивительно, что мы не можем восходить на высоту их, мы, которые не то что до старости не можем прожить под правилами киновии, но, всего два года пронеся иго подчиненности[143]143
  Этим Кассиан указывает на то, что он с Германом, поступив в Вифлеемскую киновию, едва два года прожили в ней и, недостаточно научившись монастырской жизни, пошли странствовать в чужие страны, чтобы пользоваться большей свободою и жить почти по своему произволу.


[Закрыть], тотчас идем странствовать для подсте

\630//регания вредной свободы. Да и в то короткое время не по правилам строгости, а по своему произволу подчинялись власти старца, так что казалось, что мы не учились науке терпении, а ожидали время, чтобы улучить вольность. Итак, когда мы увидели этого старца в киновии аввы Павла, то, удивляясь его старости и благодати, которой он был одарен, поклонившись лицом до земли, мы начали просить, чтобы он благоволил открыть нам, по какой причине, оставив приволье пустыни и то высокое звание (т. е. отшельничество), коим он славился больше прочих мужей одинаковой с ним жизни, захотел подчиниться игу киновии. Он говорил, что не приготовлен к отшельнической жизни, недостоин высоты такого совершенства, и потому возвратился в училище новоначальных, если только по требованию звания сможет исполнять постановления и этих. Когда настойчивость нашей просьбы исключала смирение такого ответа[144]144
  То есть мы говорили, что он отвечает так только по смирению, и настойчиво просили сказать истинную причину.


[Закрыть], то наконец он начал речь так:

глава 3 Ответ аввы Иоанна, почему он оставил пустыню

Вы удивляетесь, что я оставил отшельническую жизнь. Но я не только не унижаю и не отвергаю ее, напротив, со всем уважением принимаю и люблю. Тридцать лет проведя в киновии, другие двадцать лет я с удовольствием прожил в пустыне, так что и любившие ее посредственно не обвиняли меня в нерадении. Но поскольку приобретаемая в ней чистота духа иногда нарушается заботою о плотских вещах, то казалось более удобным возвратиться в киновию, чтобы скорее достигнуть совершенства в предпринятом намерении и чтобы меньше было опасности от трудной, высшей жизни отшельнической. Ибо лучше быть набожным в низшем,

\631// нежели не богобоязненным в высшем звании жизни[145]145
  То есть лучше быть добрым и набожным киновитянином, нежели скверным, нерадивым анахоретом.


[Закрыть]. И потому, если я выскажу что–нибудь высоко и свободно, прошу приписать это не тщеславию, а усердию к вашему назиданию, потому что, думаю, не следует скрывать истину от вас, так усердно ищущих ее. Ибо если я, несколько отложив смирение, просто открою вам всю истину моего намерения, это может доставить вам какое–нибудь наставление. Надеюсь, что и вы за свободу слов не упрекнете меня в тщеславии, и совесть моя не будет обличать меня во лжи за утайку истины.

глава 4 О добродетели аввы Иоанна, в которой он упражнялся, будучи отшельником

Итак, если кто, услаждаясь уединением пустыни, мог забыть человеческое общество и с пророком Иеремией говорит: и я не желал бедственного дня, Ты это знаешь (Иер 17, 16), то, признаюсь, и я по данной мне от Господа благодати достиг или, по крайней мере, старался достичь того же. Итак, помню, что по благому дару нашего Господа я часто приходил в такое восхищение, что забывал о тяжести бренного тела, и дух мой вдруг так отрешался от всех внешних чувств и до того возвышался над всеми вещественными предметами, что глаза и уши мои прекращали свои действия, и так наполнялся божественным размышлением и духовным созерцанием, что часто не знал, принимал ли я пищу вечером, и на следующий день сомневался касательно вчерашнего окончания поста. По этой причине семидневная пища, т. е. семь ровных хлебцев, в субботу отдельно каждому кладутся в ручную корзинку, так что пропуск обеда не укроется. Этим обычаем предотвращается и погрешность от забвения, так что окончившееся число хлебов показывало исполнившееся течение недели и порядок самого дня в

\632// неделе[146]146
  То есть какой день ныне – среда или пятница.


[Закрыть]. И пустынник не мог не знать, когда будет воскресенье и торжественное собрание братьев. А хотя бы восхищение духа, о коем мы сказали, и нарушило этот порядок, однако способ ежедневного дела, показывая число дней[147]147
  Пустынники приходили каждую субботу в монастырь в церковь, в воскресенье приобщались, и у них в тот день происходили собеседования; отходя в пустыню, каждый пустынник клал себе в корзинку семь хлебцев, каждый день по одному хлебцу ел, по числу хлебцев оставшихся знал, сколько дней прошло, какой ныне день, когда придет суббота и воскресенье. Также у них было назначено, сколько в день сделать работы, например, связать корзинку; по числу корзинок узнавали, сколько дней недели прошло.


[Закрыть], предотвратит ошибку. Умалчивая о прочих добродетелях, приобретаемых в пустыне (потому что мы предположили рассуждать не о множестве добродетелей, а о цели пустынножительства и общежития), кратко изъясню причины, по которым я захотел оставить ее и которые вы пожелали узнать, и в краткой речи раскрою все упомянутые плоды пустынножительства, коим надо предпочитать некоторые высшие добродетели.

глава 5 О выгодах пустынножительства

Итак, пока редкость обитавших в то время в пустыне, доставляя нам свободу, благоприятствовала нам, пока в большем уединении мы часто восхищались до небесных восторгов и такое множество посещающих братьев не отягощало наши чувства развлечениями чрезмерных забот по требованию гостеприимства, то я с ненасытным желанием и со всем жаром сердечным держался спокойного уединения пустыни и жизни там, подобной ангельскому блаженству. Но когда, как я сказал, большое число братьев стало поселяться в той пустыне, и уменьшение приволья не только стало охлаждать ревность к божественному созерцанию, но и связывать дух многоразличными узами плотских вещей, то почел за лучшее испол\633//нять правила общежития, нежели в столь высоком звании (отшельничестве) быть нерадивым по причине заботы о плотских потребностях. Хотя у меня теперь нет той свободы и духовных восторгов, но после совершенного оставления забот о завтрашнем дне меня утешает исполнение евангельской заповеди; и чего недостает мне для возвышенного созерцания, то вознаграждается покорностью послушания. Ибо достойно сожаления, когда кто–либо занимается изучением какого–нибудь искусства, а совершенства его вовсе не достигает.

глава 6 О пользе общежития

Итак, коротко изъясню, какими выгодами теперь я пользуюсь в этой жизни (в киновии); а вы, выслушав рассказ, рассудите: могут ли те выгоды пустыни сравняться с этими благодеяниями; из этого (рассказа) также можно увидеть, от скуки ли пустынной или от желания чистоты захотел я вступить в тесные обстоятельства киновии. Итак, в этой жизни нет никакой заботы о дневной работе, никакого развлечения от продажи или покупки, ни неизбежного попечения о годовом запасе хлеба, ни беспокойства о телесных вещах, когда приготовляется необходимое не только для собственного употребления, но и для многих приходящих. Наконец, нет никакого самовозношения от похвалы человеческой, которое в очах Божиих хуже всего этого (т. е. забот о телесном), даже великие труды пустынные часто губит. Но, не упоминая об опасностях духовной гордости и гибельного тщеславия в отшельнической жизни, возвратимся к той общей для всех тяжести, т. е. общей заботе о приготовлении пищи, которая (забота) превышает меру, не говорю, той древней строгости, вовсе не знавшей употребления масла, но уже недовольна и этим послаблением нашего времени, когда одного секстария[148]148
  Секстарий – шестая часть конга, в сексте 1 1/2 фунта, или 18 унций.


[Закрыть]

\634// масла и одного модия[149]149
  Модий – мера, по словам Свиды, содержит 26 2/3 фунта.


[Закрыть] чечевицы достаточно было для исполнения обязанности угощения в течение целого года, а теперь удвоенной и утроенной мерою едва можно удовлетворять жизненную потребность. У некоторых это вредное послабление настолько возросло, что к смеси уксуса и рассола прибавляли не одну каплю масла, которую наши предки, исполнявшие пустынные постановления с большей строгостью воздержания, обычно подливали только для изгнания тщеславия, но, раздробляя египетский сыр для лакомства, поливают маслом больше, чем нужно; и таким образом два рода пищи, которые различаются своей приятностью и с большим удовольствием порознь и в разное время могли бы питать монахов, они принимают, услаждаясь одним запахом. Стяжание материальных вещей также усилилось настолько, что отшельники под предлогом приличия и гостеприимства начали иметь в своих кельях сагу[150]150
  Сага – римский плащ.


[Закрыть], которую без стыда я не могу и носить. Нечего и говорить о том, чем смущаемая душа, всегда углубляющаяся в духовное созерцание, особенно отягощается, каковы: стечение братьев, обязанности принятия и провожания их, взаимные посещения, непрерывное беспокойство от раз–личных разговоров и занятий, даже само ожидание их развлекает душу, расстроенную всегдашним, обычным беспокойством. Оттого–то и бывает, что пустынники на свободе отшельничества, при таких препятствиях и затруднениях; не достигает неизреченной восторженности сердца и лишается плода пустынного жительства. Если бы у меня, находящегося теперь в обществе и на молве, и не было того плода, то, по крайней мере, спокойная душа, умиротворенное сердце будет свободно от всяких забот. Если и у пребывающих в уединении не будет покоя, то хотя понесут труды отшельничества, но не получат от него плода, который приобретается только непоколебимым спокойствием духа. Наконец, если бы мне, находящемуся в киновии, и недоставало чего–нибудь для чистоты сердца, то я буду доволен и

\635// выполнением одной евангельской заповеди (которая, как известно всем, не может быть поставлена ниже плодов пустыни), именно, чтобы не заботиться о завтрашнем дне, в подчинении до конца авве мне можно было хоть несколько подражать Тому, о Ком говорится: смирил себя, быв послушным даже до смерти (Флп 2, 8), и чтобы мне удостоиться смиренно говорить слово Его: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин 6, 38)[151]151
  Авва Иоанн выставляет выгоды общежития следующие: 1) свобода от заботы о приобретении пищи, питья, одежды и других необходимых вещей, о которых в киновии заботятся настоятель и эконом; а пустынники сами должны о всем заботиться. 2) Большая безопасность от тщеславия, а в уединенном пустынножительстве удобнее подкрадывается гордость; иной хоть и не много постится, но, не вида другого, более строгого постника, начинает думать о себе высоко Третья польза общежития – подчинение, умерщвление своей воли. Св. Василий Великий в 7 главе «Пространных правил» хорошо говорит о выгодах общежития. Первая выгода та, что никто из нас сам, без помощи других, не может приготовить себе необходимое для жизни; это в киновии удобнее достигается, нежели в одиноком пустынножительстве. 2) В одиночестве еще и то неудобство, что пустыннику нелегко узнать, что он грешит в чем–нибудь, когда некому это заметить, благосклонно вразумить, наставить. Поэтому Премудрый говорит: горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его (Еккл 4, 10). 3) В киновии больше удобств и случаев исполнять разные заповеди, нежели в одиночестве. Одинокий, делая одно дело, не может исполнять другого: посещая больного, например, не может исполнять обязанности гостеприимства; да и вообще в исполнении всякого дела не может иметь столько усердия и постоянства, как в общежитии при соревновании с другим. 4) Если мы все между собою члены одного тела – церкви, глава которой Христос, то в совокупном, согласном действии всех членов лучше выполняются все обязанности; если радуется один член, то и другие радуются вместе с ним; если страдает один член, то сострадают ему и другие члены А в одиночестве никто не знает состояния других. 5) В церкви сообщаются многим разные дарования Св. Духа для общей пользы (1 Кор 12), а в одиночестве никто не может иметь все дарования, нужные для духовной жизни, некому послужить ими, и дар остается бесполезным. 6) Одинокому угрожает опасность от гордости, – добродетели свои высоко ценит, недостатков своих не видит, и если некому указать ему их, то будет считать себя совершенным; да и не перед кем выказывать свои добродетели – сострадательность, кротость, терпение, смирение и т. п.


[Закрыть].

\636//

глава 7 Вопрос о плодах общежития и пустынножительства

Герман. Поскольку ты, в отличие от многих, коснулся не только начала того и другого жительства, но взошел на самый верх, то мы желаем знать, какая цель должна быть у киновитянина и какая у пустынника. Нет сомнения, что никто вернее и полнее не может рассуждать об этом, кроме того, кто долгим трудом и опытом достигнул совершенства того и другого.

глава 8 Ответ Иоанна

Я мог бы сказать, что одному и тому же человеку невозможно быть совершенным в том и другом жительстве, если бы не удерживал меня пример очень немногих. Трудно найти кого–либо совершенным в общежитии и уединенном пустынножительстве, а тем более трудно – почти, можно сказать, невозможно – быть вполне совершенным в том и другом. Впрочем, если это когда и случалось, то нельзя относить это к общему правилу. Ибо не от меньшей части, т. е. от рассмотрения немногих, но от того, что по силам многим, даже всем, должно устанавливаться всеобщее правило. Если же что очень редко и очень немногими приобретается и превышает возможность общей добродетели, то это, как превышающее состояние слабой человеческой природы, нужно отличать от общих заповедей, и следует считать не столько примером (для подражания), сколько делом удивительным. Итак, то, что вы спрашиваете, по посредственности моего толка я кратко объясню. Цель общежития[152]152
  См. Кн. 4, гл. 8; Соб. 3 и Соб. 24.


[Закрыть] состоит в том, чтобы умертвить и распять свою волю и, по спасительной заповеди о евангельском совершенстве, не иметь никакой заботы о завтрашнем дне (Мф 6, 34). Достоверно, что этого совер

\637//шенства никто не может достичь, кроме киновитянина. Такого человека пророк Исайя, описывая, так ублажает и восхваляет: если ты удержишь ногу твою ради субботы от исполнения прихотей твоих во святой день Мой,… и почтишь ее тем, что не будешь заниматься обычными твоими делами, угождать своей прихоти и пустословить, – то будешь иметь радость в Господе, и Я возведу тебя на высоты земли и дам вкусить тебе наследие Иакова, отца твоего: уста Господни изрекли это (Ис 58, 13, 14). А совершенство пустынножителя состоит в том, чтобы иметь дух свободный от всего земного и соединять его со Христом, насколько позволяет человеческая слабость. Пророк Иеремия, описывая такого мужа, говорит: блажен человек, который взял иго в юности своей, сядет одинок и будет безмолвствовать, ибо он возвысился над собою[153]153
  Сядет одинок — с Богом, не вмешиваясь в дела и желания житейские, и будет безмолвствовать, удаляться от всякого шума мирского; возвысится над собою, презирая земное и стремясь к небесному; ибо мы добрым желанием возвышаемся к Богу. Итак, здесь предлагаются монаху три предмета: покой духа и тела, который означается сидением в уединении; молчание уст, когда говорится: будет безмолвствовать; и усердие к созерцанию, которым возвышается над собою.


[Закрыть] (Плач 3, 27, 28). И Псалмопевец говорит: я уподобился пеликану в пустыне; не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле (Пс 101, 7, 8). Итак, если кто не стремится к этой цели общежития и отшельничества, то напрасно вступает в киновию или в отшельничество; потому что ни тот, ни другой не исполнит добродетели своего звания.

глава 9 О полном и истинном совершенстве

Но это не есть целое и во всем полное совершенство, а только часть совершенства. Совершенство редко и очень немногим достается по дару Божию. Ибо тот истинно и не

\638// отчасти совершенен, кто и в пустыне нечистоту[154]154
  Под нечистотою понимается забота о земных вещах – пище, одежде, жилище и т. п.


[Закрыть] уединения и в киновии слабости братьев сносит с равным великодушием. И потому трудно найти в том и другом жительстве совершенного во всем; потому что ни отшельник не может вполне достигнуть нестяжательности, презрения и лишения материальных вещей, ни киновитянин – чистоты созерцания; хотя я знаю, что того и другого совершенно достигли авва Моисей, Пафнутий и два Макария. Они так были совершенны в том и другом жительстве, что когда, удалившись дальше всех обитателей пустыни, ненасытно наслаждались уединением, насколько было возможно для них, никак не искали общества человеческого; однако так сносили посещение и слабости приходивших к ним, что, когда стекалось к ним бесчисленное множество братьев для свидания и наставления, с непоколебимым терпением снося почти постоянное беспокойство принятия, они, казалось, во все время своей жизни ничему другому не учились, как только услуживать общим обязанностям приходящих, так что все недоумевали, в каком преимущественно жительстве у них было больше тщания, т. е. в пустынной ли чистоте или в жизни киновийской удивительнее проявлялось великодушие их.

глава 10 О тех, которые, будучи несовершенными, удаляются в пустыню

А некоторые так превозносятся продолжительным безмолвием в пустыне, что вовсе боятся сообщения с людьми, и когда хоть немного уклонятся от своего пустынного уединения по случаю посещения братьев, то возмущаются значительным беспокойством духа и явно малодушествуют Это обыкновенно случается с теми, которые, несовершенно обучившись в киновии, не очистившись от прежних пороков, с незрелым расположением переходят на житель

\639//ство в пустыню Они, всегда несовершенные и слабые в том и другом жительстве, колеблются, куда бы ни наклонял их ветер смущения. Ибо как сообществом или беспокойством братьев возмущаются по нетерпеливости, так, и пребывая в пустыне, не переносят скуки того безмолвия, которого искали, потому что они не знают даже самой причины, для которой нужно желать или искать пустынножительства, но сущность добродетели и этого пустынножительства видят в том, чтобы, уклонившись от общения с братьями, только избегать и укрываться от взоров человеческих.

глава 11 Вопрос о средстве вразумить тех, которые скоро удаляются из киновии

Герман. Каким же средством можно бы помочь нам и прочим одинаковой с нами слабости и меры, которые, мало научившись правилам общежития, прежде подавления всех пороков начали домогаться жительства в пустыне, или каким образом мы могли бы приобрести постоянство невозмутимого духа и непоколебимую твердость терпения, – мы, которые, неблаговременно прекратив жительство в киновии, оставили как бы школу и поприще для упражнений, на котором начатки свои вполне должны бы изучить и усовершенствоваться? А ныне, пребывая в пустыне, как достигнем совершенства великодушия и терпения? Как испытательница внутренних движений – совесть узнает, есть ли в нас эти добродетели или нет, чтобы нам, когда в удалении от людей не подвергаемся никаким раздражениям от них, обольстившись ложным мнением, как бы не подумать, что мы имеем непоколебимое спокойствие духа?